Текст книги "Черная Топь"

Автор книги: Юрий Нестеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

В большой комнате никого не было, зато в коридоре за ней ему открылось странное зрелище: Алекс, с выпученными от ужаса глазами, рвался из комнаты Лиды, но почему-то не мог сдвинуться с места и лишь елозил ногами по полу. В следующий миг Коржухин понял, в чем дело. Правая рука Алекса была прикована наручником к железной спинке лидиной кровати; хичхайкер пытался тащить кровать за собой, но та, естественно, застряла в дверях.

– Не дергайся, – велел Сергей, приложил цепь наручников к стальному горизонтальному стержню спинки и с размаха рубанул топором. Металл громко и неприятно лязгнул, разбрызгивая искры; на лезвии топора образовалась выщербина, однако на звене цепи появилась лишь небольшая белая вмятина.

– Бегите, Сергей, – услышал он негромкий голос Лиды. – У меня не было выбора… но, может, хоть один из вас спасется.

Он поднял глаза от наручников и посмотрел в комнату. Лида (как и следовало ожидать, в одной ночной рубашке), стояла, прижимаясь к стене между разбитым окном (на полу среди осколков валялся стул) и столом – босая на битом стекле, но, похоже, не замечая этого.

Сергей все понял и бросился назад. Алекс попытался ухватить его за куртку, но он вырвался. Все равно хичхайкера было уже не спасти.

Они ждали его у крыльца. На сей раз все было, как в ужастиках – безмолвные фигуры, преграждающие путь и наступающие из темноты. Не было ни мотоцикла Сермяги, ни всадников. Погоня была не нужна: те, что пришли по его душу, жили в соседних домах.

Они держали в руках лопаты, мотыги и просто палки; некоторые пришли и с голыми руками. Сергей, замахиваясь топором, бросился на прорыв. Кто-то отпрянул; другой попытался парировать удар рукоятью мотыги, но оказался недостаточно проворен, и топор с хрустом раскроил ему череп. Горячая кровь с кусочками мозга брызнула Коржухину в лицо; он понял, что убил живого человека. Одного из тех, кто хотел выслужиться перед этими, чтобы стать таким, как они.

И, возможно, добился своего.

В следующий миг удар лопатой плашмя обрушился на голову Сергея, и он рухнул прямо на свежий труп.

Было холодно. Ну не то чтобы холодно, скорее прохладно. И что-то скрипело с раздражающей ритмичностью: цвии-цвии-цвии-цвии… Над головой проплывал давно не штукатуренный потолок. Пахло лекарствами.

Сергей попытался шевельнуться, но не смог: что-то не больно, но крепко держало его запястья и лодыжки. Тогда он приподнял голову и увидел уходящий вдаль коридор с облицованными кафелем стенами.

«Счастлив тот, кто на каталке нас везет в последний путь…» – вспомнилась ему чернушная пародия на Окуджаву. И тут же, с внезапной ясностью вернувшегося сознания, он понял: все так и есть. Его везут на каталке по коридору больничного морга. Ногами вперед.

– Эй, я живой еще! – воскликнул он.

На того, кто его вез, это не произвело никакого впечатления. «Доктор сказал – в морг, значит, в морг… Блин! Тут не до анекдотов!» Он выгнул голову назад, пытаясь рассмотреть везущего. Это была женщина в белом халате; запах лекарств исходил от нее. В таком ракурсе он не сразу, но все-таки узнал Степаниду. Ни радушия, ни хозяйственной строгости не осталось на ее лице; оно было равнодушным, словно она и впрямь была санитаром морга, везущим очередного покойника.

Степанида остановилась и загремела ключами, отпирая какую-то дверь, а затем развернула каталку, завозя ее в открытое помещение. Это была небольшая комната без окон, освещенная плафоном на потолке, вся тоже облицованная белым кафелем; единственной мебелью (как рассмотрел, крутя головой, Коржухин) был белый столик у стены, на котором стоял блестящий металлический ящичек – как видно, с инструментами. Медсестра, все так же не говоря ни слова, оставила каталку посреди комнаты и вышла, заперев за собой дверь.

«А ведь запах спирта вполне может заглушаться запахом лекарств, – понял Сергей. – Особенно если они пьют как раз спиртосодержащие препараты.»

Вновь приподняв голову, он более внимательно изучил свое положение. Он был пристегнут к бортам каталки широкими ремнями за руки и за ноги, и несколько минут усилий убедили его в бесперспективности попыток освободиться. На нем была та же одежда, что и во время неудачного бегства; остались даже туфли на ногах. Это было вдвойне странно, если учесть, что брюки и рубашка его были в болотной грязи, а куртка – в чердачной пыли; все это никак не вязалось со стерильным сиянием кафеля медицинского учреждения. То ли они трогательно заботились о его здоровье и опасались, что он замерзнет, то ли у них просто не было времени его раздеть. Немного поерзав, Сергей, однако, убедился, что из карманов у него все выгребли.

Его дальнейшие размышления были прерваны звуком отпираемого замка. Сергей лежал ногами к окну и не видел вошедшего, пока тот не зашел сбоку и не склонился над ним.

– Как вы себя чувствуете, Сергей Владимирович? – осведомился он все тем же мягким тоном с приятным грассированием, словно они беседовали, сидя в его кабинете.

– Как человек, которого огрели по голове, привязали к каталке и привезли в морг, – ответил Коржухин. – Доктор! Вы что же, тоже во всем этом участвуете?

– Что делать, голубчик, что делать, – Барлицкий ощупал голову Сергея, затем деловитым профессиональным движением оттянул ему веки, заглядывая в глаза. Пальцы у доктора были холодные и сухие. И тут Сергей вспомнил одну деталь, которую прежде упускал из виду: прежде, чем осматривать Алекса, Барлицкий вымыл руки. Вполне естественный жест для врача, не так ли? И наверняка – горячей водой. Поэтому Алекс не почувствовал ничего странного в его прикосновении. Наверняка так же поступали и медсестры.

Ну почему все эти здравые мысли приходят к нему так поздно?!

– Таковы фундаментальные принципы бытия, – продолжал хирург. – Жизнь и смерть необходимы друг другу. Не только смерть невозможна без жизни, но и жизнь, для поддержания своего, требует все новых и новых смертей. Даже идейные вегетарианцы постоянно лишают жизни растения, я уже не говорю о мириадах бактерий и вирусов, непрерывно убиваемых иммунной системой…

– Вы-то сами – живой или мертвый? – перебил его разглагольствования Сергей.

– Это сложный вопрос, – Барлицкий, по-видимому, был удовлетворен осмотром и теперь отошел к столику с инструментами. Повернув голову, Сергей увидел, как он набирает жидкость в шприц. – С точки зрения медицинской науки я, безусловно, мертв. Но с точки зрения, так сказать, общефилософской… я, как видите, мыслю, хожу, разговариваю… cogito ergo sum, как сказал великий Декарт…

Он вновь подошел к каталке и закатал Сергею левый рукав, привычно протирая место будущего укола ваткой со спиртом.

– Что вы собираетесь делать со мной? – задал Коржухин главный вопрос.

– Сейчас я сделаю вам укол, – успокаивающе произнес доктор, – и больше уже ничто не будет вас беспокоить.

Игла вонзилась в вену.

Его окружали тьма и тишина. Абсолютная тьма и абсолютная тишина. «Неужели это и есть смерть?! – с ужасом подумал Сергей. – И вот так теперь будет вечно?!» Он рванулся в отчаянии и понял, что до смерти пока не дошло. Во всяком случае, тело у него еще есть, и оно по-прежнему привязано за руки и за ноги к жесткой каталке.

«Значит, ночь еще не кончилась», – подумал он, однако тут же вспомнил, что в помещении, которое он видел в последний раз, не было окон. Однако, что же делать? Может, как-то раскачаться и вызвать резонанс, чтобы каталка поехала… Нет, это что-то из серии вытягивания себя за волосы. Хотя, если имеется какая-то неровность пола… Ну, допустим, приедет он к стене или даже к запертой двери, и что дальше?

В этот момент в замке зашебуршился ключ.

Сергей вспомнил последние слова доктора. Похоже, тот рассчитывал, что он уже никогда не придет в себя. Что ж, если так, не будем его разочаровывать – нужно прикинуться бесчувственным…

В комнату проникла узкая полоса света из коридора и тут же вновь исчезла: вошедший проскользнул в приоткрытую щель и поспешил беззвучно затворить за собой дверь. Сергей, однако, уже лежал с закрытыми глазами и не обратил внимания на эту странность. Он ожидал щелчка выключателя, но его не последовало.

«они видят в темноте, хотя и не так хорошо, как днем»

Неизвестный передвигался так неслышно, что, когда луч света все же ударил ему в глаза сквозь сомкнутые веки, Сергей вздрогнул.

– Дядя, ты живой? – осведомился негромкий голос.

Сергей открыл глаза и тут же снова зажмурился под светом своего собственного фонаря, направленного ему в лицо.

– Петька, ты? – только и спросил он.

– Я, – ответил Петька и схватил его за горло.

Сергей рванулся в ужасе, но тут же понял, что у него просто щупают пульс: ведь запястья его были скрыты ремнями, да и, наверное, Петька опасался быть схваченным за руку. Пальцы у мальчика, впрочем, были холодные, но это могло быть и просто следствием волнения.

– А сам-то ты живой? – спросил Коржухин, понимая, что в другой обстановке такой вопрос выглядел бы весьма комично.

– Живой, живой, – Петька возился с ремнем на его левой руке. Скоро рука была свободна, и Петька позволил Сергею пощупать у себя пульс.

– Значит, они тебя не поймали?

– Где им! – гордо усмехнулся Петька, переходя ко второй руке. – Я такие лазы знаю, куда им просто не протиснуться.

– Слушай, я ведь и поблагодарить тебя не успел, – виновато заметил Сергей. – Ведь ты увел их за собой, спасая меня…

– Да ладно, – откликнулся Петька, хотя ему явно было приятно. – Ничего бы они мне не сделали. Ну то есть отец бы выпорол, конечно, но уж точно не убили бы.

– Почему ты в этом так уверен? – хмыкнул Сергей, садясь на каталке. – В советские времена, знаешь ли, и двенадцатилетних мальчишек расстреливали.

– А ты знаешь, как моя фамилия? – решился признаться Петька.

– Как?

– Дробышев.

– Он – твой дед? – глупо спросил Сергей, ошарашенный этой новостью.

– Прапрадед.

– А твои родители? Они… тоже?

– Нет. Потом, конечно, будут, но пока не хотят. Молодые, не нае… ись еще, – просто объяснил Петька.

– Понятно. А эти, значит, не могут.

– Они много чего не могут. Е… ться не могут, водку хотя и пьют, но она их не забирает, от жрачки вкуса никакого… – Петька закончил с его ногами, и Сергей, разминая затекшее тело, тяжело слез с каталки. – Поэтому мертвяками чаще в старости становятся – те, конечно, кто выбирать может. Но тут тоже не переборщить надо. Мертвяк – он хоть и не стареет, но и не молодеет ведь. На веки вечные дряхлым дедом остаться тоже херово.

– Ладно, – Сергей перешел к практическим материям: – Как выбираться будем? Ты как сюда попал?

– Я-то через форточку, но взрослый там не пролезет. Просто через дверь выйдем, внаглую. Я ключи у дежурной спер, – похвастался он.

– И что, никто не остановит? – удивился Сергей.

– А большинство из них ночью тоже спит, если особых дел нет. А теперь-то все спокойно.

«Значит, все-таки еще ночь», – понял Коржухин и посмотрел на часы. 2:37. Странно, ему казалось, что прошло больше времени.

Они вышли в тускло освещенный коридор.

– А что с Алексом? – спросил Сергей.

– Все, – мрачно ответил Петька.

– Что – все?

– Хана, значит. Если ты жив, значит он – нет. Одного из вас должны были сразу донором сделать, второго потом.

– Так, может, и его не успели еще? Времени-то всего ничего прошло.

– Какое там всего ничего! Сутки как раз. Это целый день и занимает, даже поменьше чуть. Так что его, небось, уже в топку отправили.

– Сутки? – Сергей понял, что его беспамятство действительно было долгим. – Погоди, почему в топку?

– Традиция, – вновь пояснил Петька. – Трупы доноров на электростанции в топке сжигают. И мертвяков провинившихся тоже. И везти близко, и не остается ничего.

– А что за доноры? – Коржухин вспомнил, что уже слышал это слово во время заседания в мэрии. – Этим… мертвякам нужна живая кровь?

– Угу, – кивнул Петька. – Водку они пьют, чтоб не гнить, а кровь – вместо еды. Только не человеческую. Кабы человеческую, в Игнатьеве бы уже живой души не осталось. Скотскую пьют, коровью в основном. У коровы крови много, у кого другого столько возьмешь – сдохнет, а корова за пару дней новую нагуляет.

«Вот, значит, почему в Игнатьеве такие вялые коровы», – подумал Сергей, но эту мысль перебила другая: «Блин, я бы и сам сейчас крови выпил!» Поначалу нервное напряжение заставило его забыть о жажде, но из-за этого разговора о питье она властно напомнила о себе.

– Слушай, тут где-нибудь чистая вода есть? – спросил Сергей. – Пить хочу, помираю. Я ж, выходит, два дня уже ничего не пил.

– В этой… как ее… в резекторской кран с раковиной есть.

– В прозекторской? – догадался Сергей. – А где она?

– Вон, – Петька показал на дверь в ближайшем к ним конце коридора; они были уже у выхода на лестницу.

– А ты откуда знаешь? – запоздало удивился Коржухин.

– Разведчик ничего бояться не должен. Я в том году упросил, чтоб мне на вскрытие посмотреть дали.

– Ну и как?

– Ничего, не сблевал. Только… три дня потом есть не мог… Ладно, ты иди пей быстрее, а я на шухере постою!

Открыв стальную дверь прозекторской, Сергей сразу же скривился от трупного зловония. «Холодильники у них тут, что ли, барахлят… ах да, они ведь запахов не чувствуют…» Однако, несмотря на подступивший к горлу ком, жажда была сильнее, и он зашарил рукой по стене в поисках выключателя. Таковой действительно нашелся; вспыхнувший свет озарил три стола с лежавшими на них голыми мертвецами. Сергей некоторое время подозрительно наблюдал за ними от входа, но, уверившись, что ни один из трупов не проявляет желания встать и наброситься на него, прошел в правый ближний угол к раковине. Сама раковина сияла чистотой, однако вентиль крана был заляпан бурой засохшей кровью. Сергея, впрочем, это уже не могло остановить; он открыл воду и несколько минут жадно пил.

Наконец он выпрямился и снова кинул взгляд в сторону трупов. Ему пришла в голову мысль, что, раз он лишился топора, имеет смысл поискать ему замену среди хирургических инструментов. Влекомый не только этим рациональным соображением, но и противоестественным любопытством, которое заставляет людей рассматривать все омерзительное, он, дыша ртом, подошел к столам.

Ближайший труп принадлежал мужчине, что было ясно главным образом по его почерневшим сморщенным гениталиям – ибо голова у трупа отсутствовала, а общее разложение зашло довольно далеко. Очевидно, именно от него исходил такой тяжелый смрад. Не хватало у него, впрочем, не только головы: его левая рука была отрублена по плечо, а правая – по локоть.

«Ага, – злорадно подумал Сергей, – не простили тебе, что нас упустил! Отказали в ремонте и списали!» Он вспомнил, что, рассказывая о прошлой попытке побега на игнатьевском грузовике, Дробышев говорил: «Сбил водителя, но наш доктор вытащил мужика с того света.» Очевидно, именно так оно и было. Тогда водитель, несмотря на свою неудачу, заслужил милость приобщения к высшей касте мертвяков, но теперь был разжалован в простые покойники. Которые не когито и не сум. Может быть, потому, что теперь реальная власть в городе не у Дробышева, а у Березина?

Однако в их прошлые встречи водитель вовсе не выглядел таким разложившимся. «Они не давали ему водки, – понял Сергей. – Не давали водки и оставили на жаре. И за день он сгнил. БОльшую часть этого времени, вероятно, оставаясь в сознании.» Коржухина передернуло. Он шагнул к следующему трупу.

Это была женщина, что, впрочем, тоже заметно было не сразу. Но здесь тление было ни при чем: в высохшую морщинистую мумию она превратилась еще при жизни. А вот неряшливо, в несколько стежков, зашитый шов, тянувшийся от горла до облезлого паха, был, очевидно, делом рук патологоанатома (интересно, вскрытиями тоже занимается Барлицкий, или есть еще кто-то?) Вопреки известной поговорке, смерть не сделала старуху менее горбатой, так что теперь тонкие костлявые плечи неестественно вздымались, а голова запрокинулась назад и вбок, раскинув по столу редкие седые волосы. Сергей узнал бабу Надю. Из всех возможных смертей в Игнатьеве эта выглядела самой естественной – и все же не исключено, что старухе помогли уйти. Может быть, ее попытка передать письмо стала последней каплей.

«Надежда умирает последней», – скаламбурил Сергей; даже и теперь его не оставляло чувство юмора. Глядя на эти желтые сморщенные останки, он вдруг вспомнил, как лет пятнадцать назад в компании двенадцатилетних пацанов зашел «мужской» разговор, и один из его одноклассников (изрядная, кстати, сволочь, но это уже другая история) заявил, что хотел бы увидеть голыми всех женщин на свете. Интересно, как бы ему понравилась вот эта.

Он повернулся к следующему трупу и испытал настоящий ужас.

В прежней жизни ему, разумеется, не часто доводилось видеть мертвые тела, да и то по большей части в теленовостях и кинохронике – однако он был уверен, что ни один судмедэксперт за всю свою богатую практику не видел такого, несмотря на то, что следов насилия, в привычном смысле этого слова, не было. Это не походило на иссохший от дряхлости труп старика; не походило это и на кадры, снятые в концлагерях, где люди заживо превращались в обтянутые кожей скелеты. И даже если откачать у человека всю кровь, подобной картины не получится. Это выглядело так, словно из мужчины, полного здоровья и сил… выпустили воздух. Вся его плоть сморщилась, но это не были мелкие старческие морщины: кожа висела на костях толстыми, крупными складками. Он весь был в таких складках, под которыми, похоже, остался один скелет; особенно заметно это было по его провалившемуся животу, где эти ужасные морщины почти что облегали позвоночник. Вместе с тем, кожа его была хотя и изжелтобледной, но без всяких следов разложения; несомненно, совсем недавно этот человек был жив – и даже, наверное, во время того, как это с ним происходило.

Но ужаснее всего было другое. Сергей не мог узнать его лица, превратившегося в обтянутый складками череп, но эти длинные волосы и бороду он за последние дни запомнил достаточно хорошо – хотя тогда они еще не были седыми.

– Алекс, – прошептал он, чувствуя спазм в горле, – о боже, Алекс, не может быть…

Кошмарный труп открыл глаза.

Сергей вздрогнул и отпрянул. Казалось, что в этих глазах больше нет белков – они были сплошь залиты кровью, словно полопались все сосуды. Зрачки смотрели в потолок неподвижно, и Сергей уже убедил себя, что глаза открылись сами собой, так же, как сама отпадает у трупа челюсть – но тут сморщенные бескровные губы шевельнулись.

– Ферхей…

– Алекс?! («Нет, о боже, нет, он не может быть все еще жив!»)

– Фереха… уэй миа…

Коржухин стоял над ним, не в силах двинуться с места.

– Уфей мея! – повторил полутруп более внятно.

– Как? – беспомощно спросил Сергей. – Как я тебя убью? – в его готовом капитулировать сознании металась мысль, что для этого необходимы, как минимум, осиновый кол и святая вода.

Но Алекс больше ничего не мог ему сказать – очевидно, предыдущие слова отняли у него последние силы. Сергей попытался взять себя в руки и заодно вспомнил, что пришел сюда поискать подходящий инструмент.

Оглянувшись, он увидел столик, на которым был разложен жутковатый арсенал патологоанатома – какая-то ножовка, сверла, щипцы… Сергей взял скальпель с длинной ручкой; не мог же он, в самом деле, вооружась ножовкой, отпилить Алексу голову. Он вернулся к столу; Алекс закрыл глаза. Сергей приложил левую руку к собственной груди, пытаясь определить, где именно находится сердце; оно колотилось так сильно, что это не составило труда. Он вставил скальпель острием вниз между двумя складками на груди Алекса («хорошо, если он этого не чувствует»), а затем резко нажал, наваливаясь всем телом.

Крови не было. Ну или почти не было – выдавилось несколько капель чего-то бледно-розового. Глаза хичхайкера вновь открылись, но на этот раз это действительно были глаза трупа.

Действуя практически на автомате, Сергей с усилием выдернул скальпель, сунул его во внутренний карман и пошел к выходу.

– Ты чего так долго? – накинулся на него Петька.

– Алекс, – только и сказал Сергей.

– Аа, – понял Петька. – Еще не сожгли, значит. Говорят, жуткое зрелище, – ему было интересно взглянуть самому, но он сознавал, как Сергей воспримет такое любопытство, да и, кроме того, им действительно следовало поскорее уносить ноги из больницы.

В молчании они поднялись по погруженной во мрак лестнице – похоже, во всем здании, или, по крайней мере, в этом крыле, только коридор морга и был освещен. Пройдя вдоль стенки по темному коридору, они благополучно добрались до двери, через которую Коржухин проник в больницу сутки назад – отпереть замок изнутри ничего не стоило – и вышли наружу. Они и дальше двигались тем же путем, каким прошлой ночью Сергей шел с Алексом, так что у Коржухина возникло ощущение дежа вю, особенно неприятное, учитывая, чем закончилось прошлое путешествие. Впрочем, это ощущение развеялось, когда, вместо того, чтобы идти вдоль оврага, они свернули на мостик

– Почему ты раньше не предупредил меня насчет больницы? – нарушил молчание Сергей.

– Откуда ж я знал, что вы в самое пекло полезли? Ты мне не говорил, куда твой друг делся. Если я Дробышев, это ж не значит, что они мне прям так все и рассказывают. Только если сам чего подслушать сумею. А прапрадед, между прочим, и не с нами живет. Мы у него только в гостях бываем. Кстати, я думал, ты про Барлицкого знаешь. Когда мы в горком залезли, он как раз с ихнего собрания выходил. Я думал, ты успел увидеть.

Все это было логично, но Сергей находился в том состоянии, когда начнешь подозревать и родную мать.

– Петька, а почему ты мне помогаешь? – спросил он.

Петька некоторое время шагал молча, а потом пробурчал:

– Не хочу, чтобы мои родители становились мертвяками. Ни сейчас, ни потом.

Они пересекли пустырь. За ним росло несколько старых осин; тропинка, некогда показанная Лидой, проходила под ними, прежде чем нырнуть между заборами. Днем эти деревья давали приятную тень и радовали глаз на фоне уродства пустыря, но теперь их сомкнувшиеся темные кроны казались угрюмыми и зловещими. Сергей снова ощутил приступ страха.

– Куда мы идем? – задал он вопрос, который, вообще-то, следовало задать уже давно.

– Уже почти пришли, – ответил Петька, проходя между осинами. Коржухин волей-неволей двинулся за ним, и тут же худая фигура, отделившись от одного из стволов, шагнула ему навстречу.

– Сергей, – негромко сказала фигура голосом Лыткарева-старшего, обдавая его запахом перегара.

Коржухин все понял. Предатель! Чертов маленький Дробышев! Как он мог ему поверить! Он в ужасе шарахнулся от мертвеца, но тот оказался проворнее и успел схватить его за левую руку. Сергей выхватил из кармана скальпель, сознавая, однако, что тот – очень плохая замена топору.

– Да живой я, живой! – кричал шепотом Николай Кондратьевич. – Вы что, не чувствуете?

Сергей, наконец, осознал, что рука, держащая его – теплая. Паника отступила; он опустил скальпель, одновременно замечая, что из-за плеча Лыткарева выглядывает ружейный ствол. Или даже два ствола.

– А водкой почему пахнет? – спросил он.

– А вы бы не пили от такой жизни? – огрызнулся Лыткарев. – Особенно после вчерашнего, когда вас обоих схватили в моем доме… я все пытался забыться… Но вы не думайте, это только запах остался. Сейчас я уже трезвый… практически. Кстати, от них водкой тоже не все время пахнет, только какое-то время после того, как выпьют.

– А Лида… она…

– Моя дочь мертва уже восемь лет.

– Ясно, – только и сказал Сергей. – Вы поможете мне бежать из города?

– А для чего я, по-вашему, здесь? Идемте.

– Я вперед на разведку, – сообщил Петька.

– Ты осторожнее, Петя. И вообще, шел бы ты домой, дальше уж мы сами справимся.

– Обижаете, Николай Кондратич! – ответил мальчик и нырнул между заборами. Мужчины последовали за ним.

– Значит, это вы подбросили мне ключ от сундука, – понял Сергей.

– Я. И газеты сохранил тоже я. Лида вообще не знала об этом. Она просто зашла предложить вам чаю, а вы приперли ее к стенке с фотографиями.

– Все равно странно, что она хоть что-то рассказала.

– Сергей, она ведь не чудовище. Они сделали из нее чудовище, но она всегда была хорошей, доброй девочкой. И она страдает из-за того, что ей пришлось участвовать в вашей поимке, поверьте. Просто она уже не может пойти против них.

Сергей вспомнил, что они сделали с водителем, который даже не бунтовал, а просто не смог выполнить данное поручение – и мысленно согласился с Лыткаревым.

– Я тоже не мог, до нынешнего вечера, – продолжал Николай Кондратьевич. – Сказать по правде, меня Петька застыдил. Если б не он, я бы, наверно, так и сидел сейчас на кухне в компании с бутылкой.

– Петька – ваш ученик?

– Все дети в Игнатьеве – мои ученики… Он, кстати, очень способный мальчик, хотя и шалопай. Пришел и сказал, что если кто-то всю жизнь учит честным и смелым поступкам по правильным книжкам, а сам ведет себя, как последний трус, то он не учитель, а говно. Представляете? Так прямо и сказал. Ну да он всегда был грубияном. Фамилия «Дробышев» в Игнатьеве неминуемо создает ощущение вседозволенности, вы ж понимаете… Но я не обиделся, потому что он прав. Я двадцать лет боялся, пора положить этому конец.

– Двадцать? А раньше?

– В молодости я был смелее… Нас было несколько друзей, и, как водится, нам казалось море по колено. Знаете, как это бывает – молодое фрондерство, смелые разговоры у кого-нибудь на кухне… В общем, мы задумали их разоблачить. Сначала это были одни разговоры, а потом становилось все серьезнее и серьезнее. Мы по крупицам собирали информацию о них, искали и сохраняли доказательства – те же старые газеты, фотографии… Вы понимаете, когда небольшой городок из года в год живет замкнутой жизнью, все тайное рано или поздно становится явным. Они о чем-то проговаривались живым родственникам, те, под большим секретом – своим знакомым… В общем, за несколько лет мы практически полностью восстановили их историю.

Все началось с Барлицкого, еще до революции. Он был тогда молодым врачом, только что окончившим Петербургский университет. Подобно многим, он с юности мечтал о бессмертии, и не фигуральном, в смысле славы, а буквальном и физическом – собственно, за этим он и пошел в медицину. Он был лучшим студентом на курсе, сутками не вылезал из библиотек, выписывал журналы на нескольких языках, зачитывался трудами Мечникова и прочих светил того времени. Однако, в отличие от большинства своих коллег, он не считал, что эта проблема может быть решена либо научными методами, либо никакими; и убедившись, что традиционная наука не дает утешительных прогнозов, он обратился к черной магии. Причем он быстро понял, что не найдет решения в европейских библиотеках, и занялся изучением диких культов затерянных племен. Незадолго до революции он уехал и начал колесить по миру – из одной экспедиции в другую. Он побывал в Центральной Африке, в джунглях Амазонки и бог весть где еще. Там, где до него не ступала нога белого человека, и там, откуда ни один белый не возвращался. Но он вернулся. В начале тридцатых он вновь объявился в России, едва ли хорошо отдавая себе отчет, во что превратилась страна за время его отсутствия. Революция, гражданская война и все прочее прошли мимо него, пока он изучал колдовство в своих джунглях. И теперь для завершения картины ему требовалось ознакомиться с обрядами шаманов коренных народов Сибири и Крайнего Севера. К 37-ому году он закончил свои исследования. Но тут его арестовали. Не здесь, в областном центре.

Шили ему шпионаж, антисоветскую агитацию и черт знает что еще – вплоть до связи с белогвардейским подпольем, законспирированным со времен Колчака. Короче, светил ему расстрел без вариантов. А дело его вел следователь НКВД капитан Березин.

Надо отдать должное им обоим. Барлицкий правильно оценил обстановку и предложил следователю сделку. А Березин, несмотря на весь свой марксизм и атеизм, не счел его сразу сумасшедшим или придуривающимся, а прислушался. И потребовал доказательств.

И доказательства ему были предоставлены. Сначала Березин должен был добыть для Барлицкого необходимые ингридиенты. Потом они вместе спустились в расстрельный подвал, куда конвоиры доставили зэка из камеры смертников. Конвоирам было велено остаться снаружи и застрелить Барлицкого, если тот выйдет без Березина. После чего капитан лично расстрелял приговоренного зэка. Был приглашен тюремный врач, констатировавший смерть. Когда врач вышел, Барлицкий приступил к процедуре оживления.

Это был его первый практический опыт, и за неудачу он поплатился бы жизнью. Однако все получилось. Оживленного потом разрубили на части и сожгли в печи.

Разумеется, Березин внимательно следил за процедурой, однако Барлицкий объяснил ему, что простого, механического повторения слов и действий недостаточно. Тот, кто не владеет тайной ритуала в полном объеме, не сможет никого оживить. Позже Березин это проверил и убедился, что это так. Свою тайну Барлицкий хранит до сих пор, и все они здесь зависят от него. А что им остается? Пока у него монополия и он об этом знает, ни убить, ни грозить ему смертью нельзя, боли мертвецы не чувствуют, а родных и друзей, на которых можно давить, у него нет. Правда, нельзя сказать, что он здесь заправляет – просто они вынуждены с ним считаться.

– Подождите, если никто не знает ритуал, то как же он сам…

– Обучил тайком двух ассистентов – одного первой половине ритуала, другого второй. Сразу же после того, как оживили его, они умерли. Видимо, он дал им какой-то яд, сказав, что это стимулятор, необходимый для выполнения ритуала.

– Странно, что Березин не вырвал у него тайну пытками, пока он был еще жив.

– Вероятно, Березин решил, что на начальном этапе Барлицкий, со всеми его знаниями, будет полезней ему в качестве добровольного союзника. И, кстати, через 17 лет он убедился, что был прав. Так вот, возвращаясь к истории. Березин еще несколько раз заставлял Барлицкого проводить опыт на зэках, пока не убедился, что осечек не бывает. После этого решился сам. Надо сказать, ему было куда спешить – в Москве арестовали Ежова, и в органах по всей стране началась большая чистка. Свое превращение Березин организовал по той же схеме – зашел вместе с Барлицким в каземат, приказав охранникам снаружи убить Барлицкого, если тот выйдет один – и застрелился. Так он стал первым из мертвяков

– сразу уничтоженные зэки не в счет. После этого он закрыл дело Барлицкого – так, что вместо расстрела тот был приговорен всего лишь к ссылке в самый глухой городишко области – сюда, в Игнатьев. Березин добился и собственного перевода сюда же, став местным начальником НКВД. Это было нетрудно – никто из его коллег не рвался в такую глушь. Где-то вскоре после этого устроил свое превращение и Барлицкий.