Текст книги "Ушли, чтобы остаться"

Автор книги: Юрий Мишаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Теперь на поверхность поднимался медленнее по причине возникшей слабости, неприятно забулькавшей в желудке, попавшей через ноздри соленой воды.

Надежда что-то кричала, но пес крепко уяснил, что надо, необходимо выполнить приказ, все остальное потом.

С каждым разом нырять становилось труднее, но Рваное Ухо не мог вернуться ни с чем и продолжал опускаться ко дну.

Надежда кричала, затем поплыла к собаке, а та все ныряла, ныряла, пока еще были силы, глаза не затмил туман. Но силы иссякли, лапы стали непослушными, явилось незнакомое прежде безразличие. В глубине гаснущего сознания оставался закон: нельзя, ни в коем случае нельзя возвращаться к хозяйке без брошенной вещи, надо, во что бы то ни стало необходимо отыскать, принести вещь.

И пес снова нырнул. В последний раз.

Вода сомкнулась над ним, захлопнулась, как дверца автомобиля, которую не забывал запереть Яков, когда приезжал на рынок и уходил к торговым рядам…

Надежда сидела, бессильно опустив руки. Ничего не видя, смотрела в одну точку, на море. Мокрые волосы закрывали лицо, с волос стекала вода, образовывая у ног небольшую лужицу – маленькое море, которое быстро впитывал песок.

– Не береди душу, не расстраивайся, все равно не взяли бы с собой, а один на берегу он вскоре бы сдох, – успокаивал Яков.

Надежда снизу вверх посмотрела на Якова совсем так же, как на него смотрел Рваное Ухо, и ничего не ответила.

– Следующим летом купим походную газовую плитку, иначе замучимся с костром.

Надежда стала и, как слепая, поднялась на холм намытого в бурю песка.

– Ты куда? – удивился Яков. – Если в поселок, то хлеба достаточно.

Надя была уже на холме. Шаг, другой по сыпучему склону – и скрылась за дюной.

К мысу, где оставались палатка, машина и Яков, она не вернулась. И Яков долго ломал голову над вопросами: зачем ушла, отчего ничего не объяснила на прощание? И, главное, как без единого гроша доберется до города и далее до Волгограда?

Что за краем земли?

И у птицы есть родина, и у моря есть течение, и у ночи есть конец, и у племени есть счастье.

Ненецкая пословица

Глава первая

1

С некоторых пор (точнее, со дня прилета в Нарьян-Мар) Галка Сорокина видела во сне одно и то же – как мельтешит с подносом между столиками ресторана, больше похожего на обычную на Большой земле столовую, принимает заказы, получает на кухне шницели, отбивные, салаты, в буфете спиртное, несет все клиентам, вокруг нескончаемый гул голосов, звон вилок, бокалов…

Когда просыпалась, чувствовала себя невыспавшейся и снова ругала за излишне поспешное решение лететь чуть ли не на край земли, где сразу за городом тундра, заканчивающаяся Печерским морем и далее Ледовитым океаном. Нарьян-Мар был деревянным от тротуаров до домов, название переводилось как «К р а с н ы й». К концу первого месяца на новом месте все наскучило, особенно осточертела работа официантки, но другой с девятью классами было не найти, тогда и стали являться однообразные сны. Если прежде Галка спала как убитая, даже пушкой под ухом не разбудить, то теперь стала вставать по утрам с тяжелой головой, с прескверным настроением, которое не покидало целый день.

«Ранехонько шалят нервишки, что будет, когда повзрослею? – думала Галка. – Напрасно пошла в официантки, лучше бы шила т о р б а з а и м а л и ц ы из оленьих шкур – за швейной машиной голову не дурманят запахи соленья, водки, супов, не надо то и дело одергивать клиентов, норовящих ущипнуть или погладить… Наврали, а я, дуреха, поверила, будто в ресторане буду при чаевых и сыта – не придется тратиться на продукты, готовить себе…»

Крутиться приходилось с пяти вечера до часу ночи, затем сдавать выручку, помогать на кухне мыть посуду и усталой, как говорится без задних ног, возвращаться в общежитие.

В конце смены было единственное желание: поскорее добраться до кровати, сбросить одежду и с головой накрыться одеялом.

На второй месяц житья-бытья в Нарьян-Маре Галка стала ругать себя за скоропалительное решение покинуть Большую землю (так называлось все, что лежало за пределами Ненецкого национального округа), прилететь в малоземельную тундру с островками жухлой травы, илистыми ручьями, мхом, небольшими озерами – дальше начинался океан.

«Далеко же тебя, Сорокина, занесла нелегкая, аж на край земли. Почему не жилось в Осиповке? Что из того, что работа лишь на ферме, все парни пьющие, танцы в клубе раз в месяц, телевизор ловит только одну программу, в медпункте одна медсестра, до райцентра трястись три часа? Живут же другие, не срываются, не уезжают черт-те куда в неведомые края…»

Осиповку с матерью вспоминала часто, в селе был дорог каждый бугорок и деревцо, даже собачонка, не говоря про сельчан от мала до велика.

Когда уезжала (казалось, ненадолго), простилась с матерью, сестрой, всплакнула, обещала собрать деньжат на покупку коровы, верила, что ожидает интересная жизнь и счастье, к которому стремится каждая девушка. Не желала слушать односельчан, особенно старых, которые пугали, будто в городах легко пропасть ни за грош, ступить на худую тропку, откуда дорога в гулящие или тюрьму. «В Осиповке не жизнь, а сплошная смертная мука, хоть в петлю лезь или пей уксусную эссенцию… Останься там и стала бы старой девой – ни мужа, ни детишек, никакой надежды на счастье, будущее…»

Как все девушки, Галка очень хотела рано или поздно (лучше, понятно, поскорее) встретить голубоглазого, в два метра роста, широкоплечего блондина, кто защищал бы, не брал в рот спиртное, на кого можно во всем положиться, главное, влюбиться очертя голову без памяти, и он в нее тоже.

При прощании обещала матери писать, слать деньги (все выполнила) и укатила в райцентр, оттуда в Архангельск, который оглушил гудками машин, звоном трамвая, удивил толпами людей, асфальтом, магазинами с невиданными в Осиповке товарами, набережной Двины. На все смотрела широко распахнутыми глазами, завистливым взглядом провожала длинноногих в коротких юбках белокожих ровесниц, наряженных исключительно в импортное.

В бюро по трудоустройству бегло взглянули на школьный аттестат и в связи с отсутствием прописки предложили временную работу уборщицы.

Выбора не было, и на следующий день Галка подметала, мыла полы, выносила мусор из кабинетов. Зарплату положили не ахти какую большую, но хватало на пропитание и оплату угла у бабульки, запретившей приводить ухажеров, прикладываться к бутылке. В ответ Галка побожилась, что еще ни разу не брала в рот спиртное, а ухажеров и в мыслях не держит.

В середине лета учреждение неожиданно закрылось, всех уволили, бабка потребовала освободить угол, так как нашла выгодного жильца с юга, привозящего на рынок инжир, гранаты, курагу.

Следовало искать новую работу, а с ней крышу над головой. Поспешила улететь в Ненецкий край, где, как обещали, всякой работы завались по причине скудости рабочей силы, требуются разные специальности и, главное, большая нехватка женского пола, выходит, раз плюнуть выйти замуж, надо только не проглядеть свое счастье.

«Плохо, что я не хваткая, не нахальная, застенчивая, не чета другим, кто умеет не выпустить из рук, потащить в загс понравившегося. Худо, что родилась слишком тихой, не верчу юбкой, не строю глазки – хорошо бы стать чуть смелее…»

Заполярный городок встретил с безразличием. Работы, действительно, было много, но вся для специалистов с дипломом или большим стажем, разрядом. Нашлось место машинистки в редакции газеты «Красный тундровик», но, на свою беду, Галка не умела печатать. Была свободная вакансия завхоза в школе-интернате, где учились дети оленеводов, но восемнадцатилетней не могли доверить уголь в котельной, постельное белье, мебель и прочее имущество. Предложили работать курьером, гардеробщицей, телефонисткой, почтальоном, наконец, официанткой, и Галка выбрала последнее.

Днем ресторан работал как обычная столовая самообслуживания, вечером столики накрывали накрахмаленными скатерками, ставили вазочки с бумажными цветами. В меню были антрекоты, салаты, крепкие напитки, которые привлекали посетителей, позволяли им принимать градусы не на улице, не в неуютной гостинице, а в более-менее культурной обстановке при небольшом оркестрике, исполняющем по заказу и за плату любую мелодию, от «Мурки» до песен Высоцкого.

Первый день прошел как в тумане, позже Сорокина научилась общаться с клиентами, особенно подвыпившими, расторопно приносить заказы, брать расчеты. Чему не могла никак научиться, так обжуливать хлебнувших лишку, подкладывать под столы пару-другую пустых бутылок, чтобы при расчете получить за них как за выпитые. Как ни странно, работники столовой-ресторана приняли новенькую в коллектив, старшая официантка Кира даже взяла шефство, обучила всяким хитростям.

Поселилась Сорокина в общежитии, с работницей прачечной, сразу позавидовавшей Галке:

– Тебе хорошо – чаевые каждый вечер капают, а мне нельзя обсчитывать – аппарат выдает чек с точной суммой. Еще пьяные любят швыряться деньгами, ты уж рот не разевай.

То же самое посоветовала и Кира:

– От чаевых нос не вороти, чаевые не подачка нищему, они были во все времена. Не тушуйся и бери сверх счета смело сколько дают. Чаевые положены за быстрое, точное выполнение заказа, культурное обслуживание, в том числе за улыбку официантки.

Галка стыдливо опускала глаза. Кира продолжала учить уму-разуму:

– Богатые клиенты, как зальют за воротник, делают второй, а то и третий заказ спиртного, к концу не помнят, сколько выпили: от нефтяника или газовика не убудет, коль лишится тысчонки. Знаешь, сколько зарабатывают? Деньги куры не клюют.

Сорокина слушала наставления и думала: «Никогда не брала чужой копейки, стану краснеть, коль начну обсчитывать, округлять сумму, подкладывать пустые бутылки. Что это за работа, если советуют жульничать?..»

2

За спиной вновь раздался настойчивый стук вилки о тарелку.

– Счас подам! – не оборачиваясь крикнула Сорокина и подумала: «Вот еще один нетерпеливый, бросай для него все дела и спеши обслужить!»

Галка резко покрутила ручку кассового аппарата, и тот выплюнул чек, который попал в руки раздатчицы.

– Два шницеля и два салата! – резко приказала Сорокина.

– Не распускай нервишки, держи в узде, – посоветовала Кира. – Только часик работаешь, а уж упарилась, будто десять часов на ногах с подносом. Умей сохранять силенки, не тратить понапрасну, не бегай как угорелая. Клиент потерпит, с голода не помрет. Начнут хамить – не отвечай тем же, станут звать встретиться – промолчи, будто глухая. А будут руки распускать, сохраняй спокойствие. Мужики как устроены? Чуть зальют за воротник, нахальничают, желают показать мужскую сущность, тянет на подвиги на бабьем фронте. На тебя клюют оттого, что моложе, свежее нас, мы клиенту не в новинку, знают, что от их сладких речей не таем.

– Истинная правда, – согласилась раскрасневшаяся от жара плиты раздатчица. – Не потакай шустрякам, кто норовит к себе в койку затащить. Все бабьи беды от слабости, жалости: услышим ласковое словцо и таем, в грех впадаем.

– Слушай и мотай на ус, – посоветовала Кира, не без оснований считающая себя многоопытной в житейских и сердечных передрягах, отношениях полов. – Приставания оберни в шутку, не переходи на крик и визг, тем более не отвешивай пощечину, за это мигом накатают жалобу, придется перед директором оправдываться, премии лишат.

Кира уплыла с заказом, виляя бедрами.

Галка собралась отдать чек, но к раздаче подошла Милка Бесфамильная, получившая фамилию в детском доме. Милка работала третий год, пережила трех директоров, один раз чуть не попала под суд за то, что подала самопальную водку в фирменной бутылке, имела выговоры, но не собиралась увольняться, пока не накопит на однокомнатную квартиру. Узнав, что Кира учит новенькую, влезла в разговор:

– Не ходи как в воду опущенная или собакой укушенная, побольше улыбайся, чтоб клиент подобрел, не жаловался на жилистое мясо, недожаренную отбивную. Водку в графинчик не переливай, приноси в закупоренной бутылке, иначе заподозрят в разбавлении. Не носись как угорелая, клиентам нравится, когда обслуживает незапыхавшаяся. Испачканную скатерть не переворачивай, а замени на чистую, передничек чаще стирай, крахмаль. Следи за прической – мужики уважают ухоженных, накрашенных, – Милка отдала чек, получила заказ, поставила на поднос, напоследок сказала: – За твоим столиком новичок, по виду сильно культурный, такие бывали в больших городах в ресторанах, знают про чаевые, не жадятся. Ты с ним так же культурненько – не прогадаешь.

Галка отыскала взглядом столик возле сохнущего фикуса. Новый клиент не нервничал в отсутствие официантки, не стучал по тарелке, терпеливо ожидая, когда принесут меню, не ведая, что оно устарело, составлено в минувшем месяце, когда были селедка, мандарины, молдавское вино. Клиент был молод, по виду студент или выпускник института.

– Может, геолог, или нефтяник, другие к нам не летят, – определила Кира.

– Может, и летчик, – подсказала раздатчица.

– Не похож, – не согласилась официантка. – Летчики, как правило, в форме при погонах. Точно – геолог. Неспроста за твой столик сел, по всему, успел приметить, желает заиметь знакомство.

Галка зарделась и на негнущихся ногах пошла к новому клиенту.

Парень со шкиперской бородкой, в роговых очках, в грубошерстном свитере поднял глаза на официантку, и Сорокина качнулась, чуть не упала, настолько пронзительным был устремленный на нее взгляд.

– Накормите, пожалуйста.

– Что желаете?

– На ваше усмотрение.

Галка порадовалась, что парень не заказывает по меню, не приходится говорить, что меню сплошная липа, и не пошла, а полетела точно на крыльях к кассовому аппарату, затем к раздаче. Отдала чек, попросила не слишком жилистую отбивную с маринованным огурчиком.

«Если голодный, одной порции мало. Жаль, нет первого». С опозданием вспомнила про салат, заказала и его. Получив все, отнесла к столику у фикуса.

– Премного благодарен, – сказал парень.

– Приятного аппетита, – ответила Галка, вернулась к раздатчице Аграфене, и та зашептала:

– Почему ест всухомятку? Скажи про водку в буфете: коль не употребляет горилку, пусть заказывает портвейн, он не крепкий и сладкий. Еще предложи пива.

– Культурные люди водку и портвейн не пьют.

– Скажешь тоже! До твоего прилета режиссер у нас столовался в Доме культуры с самодеятельностью возился, то ли холостой, то ли разведенный. Так без бутылки не садился, за ужином раздавливал пол-литра, к закрытию ресторана лежал вроде трупа. А минувшей зимой артисты прилетели, всей компанией к нам завалились, пили, не зная меры, а тоже считались культурными.

Подошедшая Мила дала оценку парню:

– Одет не богато, очки говорят, что образованный.

– Не суди по одежке, – влезла в разговор Аграфена.

Мила пропустила замечание мимо ушей:

– При расчете сумму не округляй, в этом деле не бери пример с Киры.

– Точно, – закивала раздатчица. – Держись от нее подальше, не то не отмоешься. Кирка дошлая, научит такому, что под суд попадешь, к тому же по возрасту тебе в подруги не подходит. Кукушка каких поискать: который уж год ищет мужика с тугим кошельком, чтоб заарканить.

Сорокина увидела, что новичок справился с едой, подала счет. Парень отдал две сотни, когда официантка стала отсчитывать сдачу, сказал:

– Не надо.

Лучезарное настроение тотчас испортилось: «И этот из себя купчика изображает, думает, из-за червонца любые унижения стерплю! Верь потом внешнему виду!». Выгребла из кармашка деньги, отсчитала пятнадцать пятьдесят, положила перед парнем и была такова. «Увидели бы Кира с Милой, что отказалась от чаевых, и обозвали бы дурой, блаженной». Поспросила у буфетчицы лимонад, осушила стакан, но настроение не улучшилось.

«Хотела в Заполярье подзаработать, чтоб приодеться, матери с сестренкой помочь, овладеть хорошей профессией, но ошиблась: официантка в Осиповке не потребуется». Подсчитала в уме сбереженные деньги: «Мало накопила, еще бы пяток тысчонок заиметь, не то после покупки билета домой, подарков ни гроша не останется. Не стоит ждать зимы, тогда не улететь: самолеты летают редко, каждое место на вес золота. В Архангельске хорошо бы устроиться на пароход поварихой, попасть в дальние страны, там бы прибарахлилась, сестру приодела – скоро семнадцать, заневестится…»

О мечтах призналась Кире, но та облила холодной водой:

– И не думай о загранрейсе, без характеристики и справки об учебе на повара не берут. И я во сне видела себя на палубе и в чужом городе, где завались разной дешевой мануфактуры. Кадровик в порту опасается принимать молоденьких, боится, что те станут команду от дел отвлекать, юбкой крутить, ссорить моряков. В загранку берут лишь в годах и непривлекательных, чтоб никто не зарился.

Монолог официантки прервал директор: рано располневший, страдающий одышкой, он постоянно оглядывался, словно опасался, что подслушивают или пришли арестовать.

– Девочки, сколько раз просил уносить со столов пустые бутылки, какие клиенты с собой приносят! В буфете отродясь не было и не будет спирта, увидит санэпидемстанция или милиция, составят протокол, назначат штраф – доказывай потом, что спиртом не торгуем.

– Не верят клиенты нашей водке, считают, что разбавленная, градусов не сорок, а куда меньше, – ответила Кира.

Директор замахал руками:

– Умоляю – тише!

Киру было не остановить:

– Свой спирт пьют вместе с нашим пивом, чтоб быстрее окосеть. К нам приходят не брюхо набить, а залить за воротник при оркестре, официантках, в культурной обстановке, от которой в тундре отвыкли.

– Но некоторые клиенты не знают меры выпитому, устраивают дебош: от портвейна и водки не теряли бы человеческий облик.

– И от водки можно зверем стать. Вы не беспокойтесь: дебоширов быстро милиция приструняет, не напрасно ее бесплатно кормим.

Последнее признание так напугало директора, что он лишился дара речи.

Смена закончилась, как всегда, в полпервого ночи. Как ни валилась с ног от усталости, Галка помогла мыть посуду. В общежитии, чтоб не будить соседку, не зажгла свет, в темноте разделась (впрочем, какая темнота, коль шла белая ночь, за окном небо точно простыня), юркнула под одеяло, свернулась калачиком.

«Неужто снова станет сниться работа? А в Осиповке завидуют, думают, что на Севере катаюсь как кот в масле, гребу деньги лопатой…»

Решила завтра написать домой, отправить очередной перевод, чтоб мать могла к зиме прикупить дровишки, обновку растущей словно на дрожжах сестре. Уснула с предчувствием прихода нечто нового, что изменит скучную жизнь, а под утро вновь увидела ресторан с нетрезвыми клиентами, гулом голосов, звоном вилок, ножей, оркестриком…

3

Письмо заняло две тетрадные странички. Коротко написала о себе – успокоила, что не болеет, о многом умолчала, кое-что приврала:

Здравствуйте, дорогие мама, Клаша. Кланяюсь дяде Кондрату, тетке Пелагее и всем, кто меня знает.

Живу неподалеку от Печоры, река эта пошире нашей Тишанки, рыбы пропасть сколько и вся крупная. Продолжаю работать в ресторане, платят исправно, бывают премии, на последнюю купила кухлянку на оленьем меху, шапку с длинными до плеч ушами, уже близки морозы. В выходные отсыпаюсь, хожу в кино, смотрю телевизор, он показывает Москву и Архангельск…

Почесала рукой затылок, точно будила спрятанные под волосами мысли. Захотелось похвастаться химической завивкой, но мать не одобрила бы, решила, что их Галка вступила на худую дорожку, загуляла. Нельзя было сообщить и о впервые в жизни сделанных маникюре, педикюре.

…Подружилась с одной в нашем ресторане, она, правда, старше меня, один раз была замужем, имеет дите, знает о жизни куда больше моего…

За пределами письма оставила признание, что напрасно улетела к черту на кулички, на край земли, что клиенты попадаются нахальные, приходится выслушивать всякие глупости, но научилась не обращать внимания, тем более не краснеть, помалкивать.

…Письма шлите авиапочтой, потому что почту сюда доставляют исключительно самолетами, пароходы приходят только в навигацию, пока море с Печорой не покроет лед.

Подумала и приписала:

Остаюсь ваша дочь и сестра. Жду ответа, как соловей лета. Лети с приветом, вернись с ответом.

4

Покидать Нарьян-Мар и в общем Заполярье Галка решила осенью, когда к тому времени на сберкнижке соберется тысяч тридцать.

«Крышу пора перекрыть, телочку прикупить, чтоб на столе завсегда было молоко, – планировала Сорокина в день получки, посещая сберкассу. – Тут тридцать тысяч не деньги, в ресторане за вечер столько же оставляют. Не поверят дома, что и в Заполярье деньги легко не даются, требуют приложить силы».

Галка ступала по деревянной мостовой мимо двухэтажных домов на сваях, оставив позади почту с венчающей ее островерхой башенкой. Почта, как все другие постройки, была из древесины, сплавляемой по реке, отчего пахло смолой. Подступала полярная ночь – до нее оставалось совсем ничего. В «месяц большой темноты», как звали в крае бесконечную зимой ночь, небо круглые сутки бывало черным-черно, днем не гасли фонари, снежная круговерть раскачивала их, под ногами ползли причудливые тени.

Идти на работу было рано, Галка завернула в Краеведческий музей к знакомой чукчанке Наули, проживающей в соседней с Сорокиной комнате. неизвестно, сколько лет коренной жительнице тундры – спросить Галка стеснялась. Наули в пятнадцать вышла замуж, родила троих сыновей-погодков, в город приехала после смерти мужа («Олень копытом сильно ударил»), старший сын жил в Архангельске, два других завербовались на рыболовецкий траулер. Наули горевала, что сыновья не женаты, нет внуков.

В музее было безлюдно – шел ремонт. Наули обрадовалась гостье, словно не видела Галку целый век, посоветовала еще раз посмотреть пейзажи, портреты северян кисти двух киевских художников, чуть ли не год проживших на острове Колгуев.

Галка всматривалась в полотна и думала: «Почему нарисованы одни люди, точнее, их головы и лишь изредка олени? А где тюлени, моржи, волки, о которых слышала всякие страхи, будто стаи нападают не только на стада, а и на оленеводов?»

После осмотра Галка пришла в дежурную, где Наули угощала черным как деготь чаем и строганиной старика с редкой бородкой.

– Родственник, однако, – объяснила ненка. – Не смотри, что мало говорит – привык в тундре молчать. Прежде не седой был, зубы имел свои. Жалуется на невестку – плохо за мужем смотрит, хочет бросить стойбище, в город переехать, только без женщины мужчинам никак нельзя…

«И в Осиповке так же: тут невестка собралась покинуть чум, у нас парни после армии вербуются на стройки, скоро одно старичье останется».

Вспомнилось, как в конце каждого лета мать непременно посыпала в доме пол мелко нарезанным чебрецом и в комнатах долго не выветривался кисло-сладкий запах, как всей семьей белили печь… Село часто являлось в мыслях, Сорокина скучала по раскидистым над озером вербам, трещотке пастуха, созывающего по утрам коров, рассветам и закатам, каких нет и никогда не будет в Заполярье.

После музея вернулась в общежитие, но дверь в комнату оказалась запертой. Робко постучала. Послышались приглушенные голоса и вышла соседка, запахивающая халат.

– Погуляй часок – не одна я, с гостем.

Из комнаты несло табачным дымом.

– Вчера познакомилась. Самостоятельный, прежде штурманом на пароходе служил, нынче у геологов водит вездеход.

Соседка отступила, закрыла перед Галкой дверь. Ничего не оставалось, как идти в кино, в третий раз смотреть «Карнавальную ночь».

Когда после сеанса вернулась в общежитие, застала дверь незапертой, соседку крепко спящей. На столе лежали открытые консервы, пара пустых бутылок из-под вина, конфеты в пестрых обертках. Пахло совсем как в ресторане, и Галке стало грустно, на плечи навалилась тоска.