Текст книги "Путешествия для избранных. Рассказы"

Автор книги: Юрий Константинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Юрий Иванович Константинов
Путешествия для избранных

ЧУДЕСНЫЙ ВОЗДУХ ВИКТОРИИ

Это произошло на планете, названной Викторией в честь моего любимого. Все мои коллеги считают, что наша экспедиция совершила поистине грандиозное открытие, которое войдет в историю.

Я же – как соринка в глазу среди всеобщего ликования. Словно тяжелобольную, меня окружили знаками внимания, и хотя открыто никто не выражает соболезнований – этого я просто не позволила бы, – остаются откровенно сочувственные взгляды, красноречивые вздохи, молчаливые похлопывания по плечу. Я молча сношу проявления этого дружеского участия, а потом стараюсь уйти подальше, забиться в самый глухой угол корабля, где никто не увидит моих слез, и с безнадежным упрямством убеждаю себя: «Его нет, нет, нет!…»

Но себя не обманешь. Мой любимый рядом, в своей каюте, однако нас разделяет непреодолимая стена. Этот человек будто перешел в другое измерение, и ни боль, ни любовь моя уже не достучатся до его сердца.

Только теперь, когда до старта остаются считанные часы, я чувствую, как устала за этот месяц, и меня буквально сжигает желание поскорее оказаться на Земле, упасть, зарыться лицом в теплую, усеянную маленькими солнцами ромашек траву и не думать ни о чем. Но до Земли далеко. Фиолетовые косматые волны облизывают иллюминатор, подобно языкам бледного огня, все видимое вокруг корабля пространство наполнено голубым неясным свечением, в котором взрываются яркие, рассыпающиеся на рои белых ослепительных игл разряды. На Виктории гроза. Я вглядываюсь в фиолетовую сияющую бездну – и память безжалостно будит во мне прошлое.

Нас было пятеро, отправившихся в экспедицию по исследованию большого спутника планеты Фар, открытой знаменитым профессором Фаркеши за несколько лет до моего рождения.

Руководитель экспедиции Эрнст Белов был категорически против участия женщин в подобных предприятиях, в простительном для ученого такого масштаба чудачестве разделяя суеверные опасения древних мореплавателей. По когда я узнала, что Белову всего тридцать два, то решила попытаться его переубедить уж если не логикой, то с помощью обаяния.

У меня были причины добиваться включения в состав этой экспедиции. Я – геолог, а космические съемки, образцы пород и почвы, доставленные автоматами со спутника планеты Фар, давали основания для самых фантастических прогнозов. К тому же одним из участников экспедиции утвердили некоего Виктора Дробного – биолога по основной специальности, а кроме того, химика, инженера и просто очень славного парня. Мы заканчивали один вуз в Москве и позже, встретившись на специализации в Пражском международном центре космических исследований, искренне обрадовались друг другу. Нас многое объединяло, целые дни мы проводили вместе, и когда однажды Виктор предложил мне стать его женой, я не видела причин для отказа.

Мы должны были пожениться через месяц, сразу после его возвращения.

…Белов внимательно выслушал меня, наклонив крупную, рано облысевшую голову, и, взглянув в упор очень живыми, насмешливыми глазами, произнес:

– В геологах у нас недостатка нет. Правда, ни один из вероятных кандидатов не располагает такой впечатляющей внешностью.

Я поняла, что немного перестаралась с косметикой, и закусила губу от досады.

– Хотите познакомиться с возможными соперниками? – спросил начальник экспедиции. И назвал несколько имен, услышав которые, я поглубже втиснулась в кресло. Это были авторы известных фундаментальных исследований. Щеки мои вспыхнули, в душе я ругала себя последними словами за легкомысленность. Не с моим скромным научным багажом пытаться конкурировать с этими восходящими светилами космической геологии.

– Вы настаиваете на своей кандидатуре? – спокойно произнес Белов.

Я молча поднялась и, ничего не видя из-за застилавших глаза слез, двинулась к выходу.

– Вы та самая Алла Корж, которая работала в экспедиции Гоберидзе на Плутоне? – остановил меня у самой двери новый вопрос.

Я смогла лишь кивнуть головой в ответ.

– Если я не ошибаюсь, именно вы разработали оригинальную технологию изучения глубоко залегающих пород на безатмосферных планетах а выдвинули свою гипотезу происхождения концентрической гряды на малом спутнике Фар?

– Да! – чуть слышно выдохнула я.

– Я читал ваши работы, – все так же неторопливо продолжал Белов, словно не замечая моего состояния. – И убедился в правильности того, что говорил мой друг Тариэл Гоберидзе о вашей способности эффективно работать в незнакомой обстановке, и того, что говорил еще один мой друг… – здесь он сделал паузу и пытливо посмотрел мне в лицо, – Виктор Дробный, о своеобразии и практическом складе вашего научного мышления.

Наверное, я опять жутко покраснела, потому что во взгляде его появилось нечто похожее на сочувствие.

– Я не просила Дробного меня характеризовать! – буркнула я.

– Это очень ценные качества для участника экспедиции, подобной нашей, – сказал собеседник, будто не услыхав моей реплики. – Гораздо более ценные, чем умение разрабатывать теоретические проблемы в кабинетной тиши. Поэтому я решил отступить от своего правила и рекомендовать отборочной комиссии включить вас в состав исследовательской группы.

– Когда решили? – едва не задохнувшись от волнения, брякнула я. Наверное, более неуместного вопроса в этот момент невозможно было придумать.

– Только что, – ответил Белов. – Я доверяю друзьям, по полагаюсь только на личное впечатление. – И тут он, наконец, улыбнулся.

Так я попала в экспедицию. И страстно мечтала, чтобы она оказалась удачной и старая морская примета не оправдалась. Однако, как назло, на полпути к большому спутнику стал отказывать реактор. Мы находились в опасной метеоритной зоне и вынуждены были срочно искать место для посадки. В центральном отсеке, который экипаж по традиции именовал кают-компанией, зашелестели звездные атласы. К счастью, ближайшая пригодная для посадки планета находилась не так уж далеко. Но, прочитав ее описание в справочнике, я расстроилась: встреча с этой безымянной крохотной планеткой сулила мало интересного. Приборы исследовательского корабля, облетавшего ее несколько лет назад, не зафиксировали перспективных месторождений. Визуальные наблюдения и съемка также мало что дали.

Глазам наших предшественников предстала бурая каменистая равнина, лишь изредка оживляемая скупыми островками растений и зеркалами небольших озер. Исследователи не сочли нужным совершать посадку, ограничившись тем, что взяли пробы атмосферного воздуха на разной высоте. Воздух этот, хотя и содержал незначительную примесь неизвестных газов, оказался по составу весьма сходным с земным. К сожалению, пробы атмосферы доставить на Землю не удалось, в районе вспомогательной марсианской базы огромных размеров метеорит протаранил транспортный отсек корабля, и все образцы погибли. Таким образом, единственное, что мы знали о безымянной планете, которая должна была приютить нас на несколько суток, – это то, что особого интереса для науки она не представляет.

Корабль совершил посадку неподалеку от небольшого высыхающего озерца. Некоторое время Эрнст и Виктор изучали данные наружных измерений, после чего подтвердили, что воздух планеты пригоден для жизнедеятельности.

– Свободные от аварийной вахты могут помочь Дробному взять пробы жидкости, грунта и собрать образцы, – сказал Белов.

«Свободные от аварийной вахты», то бишь я, поскольку остальные должны были заняться наладкой реактора, смущенно потупились.

– И обязательно возьмите оружие, – добавил Эрнст. – Чем черт не шутит, до нас здесь никого не было.

Надев специальные костюмы, мы с Виктором отправились на разведку. У меня было такое ощущение, будто мы находимся в обычной земной пустыне где-нибудь в предгорных районах. Только воздух здесь имел незнакомый привкус – был влажным, солоноватым и словно насыщенным озоном. Может, от этого непривычного пьянящего воздуха, а скорее всего, от никогда раньше не испытанного мною счастья вместе с любимым делать первые шаги по незнакомой планете у меня кружилась голова, и я несла всякую романтическую чушь.

Дробный глядел на меня молча, со снисходительной улыбкой, как на не в меру расшалившегося ребенка, но я знала, что в эти мгновения он тоже счастлив.

Следы на берегу озера мы заметили почти одновременно. Это были большие, глубокие вмятины, оставленные, по-видимому, гигантских размеров когтями.

Рядом причудливым узором расходились многочисленные отпечатки поменьше. Словно зачарованные, вглядывались мы в эти свидетельства неизвестной жизни. Виктор озадаченно покачал головой, затем подошел к озеру и опустил в него длинный, тонкий, как шпага, химический зонд. Взглянув на крохотный экран в рукоятке прибора, он разочарованно пробормотал:

– Обыкновенная вода!…

– В которой живут обыкновенные рыбы, – добавила я, глядя, как в коричневатой глубине мелькают быстрые вытянутые тени.

– Обыкновенные? – бросил на меня Дробный какой-то отрешенный взгляд, доставая из заплечного ранца компактную мелкоячеистую сеть.

Несколько раз забрасывали мы ее в озеро, но сеть приносила лишь обрывки длинных, похожих на змей водорослей, увенчанных широкими, разделенными на четыре равные доли листьями.

Наконец нам удалось вытащить на берег добычу посолидней – крупную, около метра в длину рыбину, покрытую словно лакированной панцирной чешуей.

– Слушай, – сказала я, – у меня такое ощущение, что где-то я эту рыбу уже видела. На рисунке, конечно.

– Не сомневаюсь, – подтвердил Виктор. – В аквариуме ты ее видеть не могла. Голову готов дать па отсечение, что это целакант или латимерия – первобытная рыба, которая когда-то на Земле вышла из воды на сушу, дав тем самым начало бесчисленным видам ползающих, прыгающих и всяких других тварей. В конечном счете, не будь этой рыбы, вернее, ее земного варианта, и нас бы с тобой не было. Кажется, я начинаю понимать, – волнуясь, понизил голос Дробный. – Если на этой планете условия похожи на земные, то и процесс эволюции тут протекает так же или почти так же, судя по этому целаканту. Но ведь тогда… – он оборвал фразу, ошалело потряс головой и умолк надолго.

– С рыбой что делать? – спросила я.

– С рыбой? – взглянул он на меня невидящими глазами, – Опусти в воду сеть, только смотри, чтоб целакант ее не утянул.

– О чем ты думаешь? – не удержалась я, закончив возиться с сетью.

– Как ты считаешь, – вопросом на вопрос ответил Виктор, – кому могут принадлежать следы на берегу?

– Откуда мне знать, – пожала я плечами. – Какому-нибудь здешнему страусу.

– Страусу! – передразнил меня Виктор. – Сразу видно, что ты не биолог. Для того чтобы оставить такие вмятины, страус должен весить не меньше полутонны. Ладно, сейчас выясним. – Схватив меня за руку, он сорвался с места и, словно одержимый, кинулся к видневшимся вдалеке зарослям.

Здесь было сумрачно и прохладно, пахло болотом, перепрелой листвой. Над нашей головой сплетались раскидистыми кронами похожие на огромные папоротники деревья, словно толстые столбы, вздымались мощные стволы незнакомых мне растений, которые заканчивались множеством уходящих вертикально вверх свечей – отростков. В нескольких местах виднелись нагромождения мертвых, поваленных деревьев, поросших толстым буроватым мхом. Странный этот лес наполнен был ровным шумом, но не таким, как на Земле, когда ветер полощет листву. Ветра здесь не было, не слышалось и птичьего гомона. Шуршали, расправляясь, словно крылья гигантских бабочек, лепестки огромных цветов, усыпавших колючие кусты. Шуршали длинные, острые листья, раскручиваясь и словно впитывая тусклый свет трех плававших в фиолетовой дымке светил над горизонтом. Шуршала кора, спиральными кольцами ниспадая к подножию деревьев. Казалось, окружавшая нас зеленая пасса находится в постоянном живом движении.

Позабыв обо всем на свете, с пылающими от возбуждения глазами Дробный перебегал от дерева к дереву, разглаживал на ладони клейкие листья и травинки, бормотал глухо:

– Настоящие игольчатые вольции… типичный эквизетитес…

Неожиданный шум заставил нас оглянуться. Несколько небольших, никогда не виданных нами зверьков пересекали поляну. Внешне они могли бы напоминать кенгуру, если бы передвигались не шагами и не имели вытянутой драконьей головы и острых когтей на конечностях. Их шершавая чешуйчатая кожа отливала серо-изумрудным блеском.

На плечо мне легла рука Дробного.

– Теперь я уже не сомневаюсь, – прошептал оп. – Это ящеры прокомпсогнаты. Все совпадает. На этой планете – разгар мезозойской эры.

Я изумленно взглянула на него, но не успела ответить. Сопровождаемый треском ломающихся деревьев, поводя из стороны в сторону сплюснутой маленькой головой на мощной змеиной шее, на поляне показался огромный, трехметрового роста ящер. Словно сказочный Змей Горыныч явился перед нами во всей своей устрашающей красе.

Прокомпсогнатов как ветром сдуло. Лишь один небольшой зверек, совсем детеныш, отстал от других, запутавшись в густом кустарнике. К нему-то и устремилось чудовище.

Заметив нас, гигант замер, его передние, похожие на недоразвитые руки когтистые конечности слабо задвигались. Опустившись на широкий, покрытый костяными пластинами хвост, ящер некоторое время изучал нас своими огромными застывшими глазами.

– Халтикозавр, – сказал Виктор, – еще одно доказательство в мою пользу. – Быстрым движением он сорвал с бедра излучатель.

Однако пустить оружие в ход не пришлось. Едва Дробный шагнул вперед, ящер попятился, неуклюже развернулся и кинулся прочь, не выбирая дороги, как танк, круша и подминая под себя стволы деревьев.

С большим трудом удалось нам связать маленького прокомпсогната, который то переворачивался на спину, выбрасывая вперед когтистые задние лапы, то подхватывался и устрашающе щелкал зубастой пастью.

Виктор опустился на поваленный ствол, устало и счастливо засмеялся:

– Алка, родная, ты просто не представляешь, что мы с тобой открыли! В этом огромном естественном заповеднике ученые смогут проследить до деталей весь ход эволюции, начиная с позднего триаса мезозойской эры. Да за такую возможность нам биологи памятник воздвигнут!

Никогда еще я не видела Дробного таким возбужденным и радостным.

До поздних сумерек я помогала ему укладывать образцы растений и грунта в специальные контейнеры, прятать найденных скорпионов и сороканожек в плоские прозрачные футляры. На маленького ящера мы надели прочный ошейник и привязали к стволу огромного папоротника невдалеке от корабля, а для целаканта сделали глубокий садок рядом с озером. Прокомпсогнат долго и безуспешно пытался освободиться от поводка, крутил во все стороны головой на тонкой гибкой шее, но в конце концов угомонился. Глаза его затянула бурая полупрозрачная пелена, неуклюже повалившись набок, ящер задремал.

Целакант же, едва мы пустили его в садок, забился в самый темный угол и лег на дно.

Наше сенсационное сообщение коллеги по экспедиции восприняли сдержанно – наладка реактора шла медленней, чем они рассчитывали.

– Что с них возьмешь! – обиженно сказал Дробный. – Технари-сухари.

Ночь на незнакомой планете прошла без приключений, если не считать, что мне неожиданно приснилось… оригинальное доказательство теоремы Файберга. «Что же это делается?» – изумилась я, проснувшись.

Сколько мы ни бились в студенческие годы над этой теоремой, раззадоренные преподавателями, утверждавшими, что ее доказательство равносильно защите кандидатской диссертации, – и все впустую. И вдруг этот волшебный, иначе и не назовешь, сон.

Добросовестно записав увиденные во сне формулы и убедившись в своей математической одаренности, я снова улеглась.

– Есть оригинальное доказательство теоремы Файберга! – торжествующе сказала я утром Белову вместо приветствия. Однако он не поздравил меня, как следовало ожидать, а покачал головой и произнес:

– Странные вы сегодня оба. Полюбуйся-ка на своего суженого.

Глянув в иллюминатор, я увидела, как внизу, у основания дюз, мечется, размахивая руками, Дробный.

– Что случилось, Виктор? – крикнула я, спускаясь по трапу.

– Идиоты, шуты гороховые! – в сердцах отозвался Дробный. – И все делают вид, будто ничего не случилось, словно мы на воскресном пикнике!

– Да какая муха тебя укусила?

– Полюбуйся, – взмахнул он рукой. – Кто-то из этих проходимцев, эйнштейнов доморощенных, которые ни черта не смыслят в биологии, решил над нами мило пошутить и подменил всех животных.

Оглянувшись, я действительно увидела, как под деревом, к которому мы вчера привязали детеныша ящера, ворочается, пытаясь освободиться от смехотворно короткой привязи, зверь, размером с доброго жеребца.

– К нему и подходить-то боязно, – сказала я. – Затопчет ненароком.

– А целакант? – закричал Виктор. – Посмотри, кого они сунули в яму вместо рыбы.

Я заглянула в садок и отшатнулась – из воды высунулась длинная, напоминающая крокодилью, покрытая костяным панцирем голова. Я успела заметить, что эта устрашающего вида голова имеет не только ноздри, но и небольшие жабры.

– Но это не все! – разъяренный Виктор потрясал перед моим носом штативом с пробирками. – Вчера здесь были совсем другие растения. Эти шутники не тронули только скорпионов, видно, побоялись сунуться.

Скрестив руки, он застыл в горестном молчании. Я осторожно провела рукой по его плечу.

– Ну, подумаешь, разыграли, – сказала я. – В конце концов это тоже очень ценные животные, из мезозойской эры.

– А как ты их доставишь на Землю? – спросил он. – У нас же нет таких огромных контейнеров. И потом, – раздраженно заметил Дробный, – я не мальчик, чтобы меня разыгрывали. Ученые, называется. Все, – тряхнул он головой, – сейчас иду к Эрнсту и прошу внеочередной сеанс связи с Землей!

– Зачем?

И тут он впервые произнес эту фразу. Глядя куда-то мимо меня, не совсем уверенно сказал:

– Я хочу здесь остаться.

– Ты думаешь, что говоришь? – возмутилась я. – Если ты обиделся на ребят…

– Ребята тут ни при чем, – отозвался Дробный. – Этой ночью я все обдумал. Здесь для меня куда больше работы, чем на большом спутнике Фар. А на обратном пути вы меня захватите. Пойми, – сказал он, привлекая меня к себе, – экспедицию сюда пришлют нескоро, ее подготовка потребует времени. А за месяц я сумею собрать такой материал, который можно будет исследовать в лаборатории годами. Всего лишь месяц – и мы снова будем вместе.

Он повернулся и пошел к кораблю, а я села на камень и заплакала. Из воды на меня глядели равнодушные зрачки мезозойского чудища – то ли рыбы, то ли крокодила.

Не знаю, как Виктор говорил с Беловым, но, к нашему удивлению, после этой беседы Эрнст не только дал согласие, но с жаром принялся убеждать начальство на Земле оставить исследователя Дробного на безымянной планете для проведения исключительно важных экспериментов. Земля не возражала.

Мы помогли Дробному поставить палатку, разместить приборы и продукты. Реактор был исправен, Белов торопил нас, и мы даже не успели как следует попрощаться. Корабль стартовал, и вскоре серебристый шар с затерявшимся на нем человеком растаял в черной бездне. Я вглядывалась в него, и тоска сжимала мое сердце. Ни разве мог кто-то предположить, что мы уже никогда не увидим Виктора Дробного…

Большой спутник планеты Фар оказался настоящим геологическим раем, буквально на каждом шагу мы находили приметы ценнейших месторождений. Еще никогда не была я так увлечена работой, и лишь отсутствие Виктора омрачало радость, которой были наполнены все эти дни.

Но прошел месяц, и мы покинули большой спутник. Как ждала я встречи с безымянной серебристой планетой, позабыв к тому времени все свои обиды! Ребята посмеивались надо мной, но я не обращала внимания на их взгляды и не отошла от иллюминатора, пока не увидела с высоты знакомую палатку. Мы сели от нее в нескольких километрах, как требовали правила безопасности, и это расстояние я не шла, а бежала, чтобы поскорее увидеть любимого. Как сумасшедшая ворвалась я в палатку и остолбенела. Из-за установленного приборами стола мне навстречу шагнул совсем не Виктор Дробный. Вернее, не совсем Виктор Дробный. Это был гигант выше его на две головы, с одухотворенным, словно просветленным лицом, сохранившим основные черты моего любимого.

Защитный костюм, бывший ранее великоватым, разошелся по швам на раздавшейся вширь груди, мускулистые руки выглядывали из рукавов почти по локоть. В его движениях, когда он подошел ко мне и приветствовал незнакомым грудным голосом, чувствовалась сила и какое-то непостижимое благородство.

Испытывая изумление и страх, вглядывалась я в прекрасное, но бесконечно чужое лицо. Глаза на огромном бугристом лбу обладали какой-то магической силой, они буквально излучали живую энергию и одержимый, нечеловеческий ум.

– Прости, я не смогу сдержать своего слова. Нам никогда не быть вместе! – Такой была первая фраза, которую произнес этот знакомый и незнакомый мне человек.

Вошел Белов и с ним еще несколько ребят, они неподвижно замерли у входа.

– Эксперимент закончен, – произнес гигант, обращаясь к Белову. – Мы не рассчитывали на такой результат, верно?

Эрнст растерянно глядел на него, и гигант добавил:

– Наше предположение насчет ускоренной эволюции оказалось верным, Эрнст. Но мы недооценили воздух этой планеты. Он сделал меня таким, какими будут люди спустя столетия. Идем, я должен многое тебе рассказать. – Он увлек к выходу Белова, который пошел не сопротивляясь, безотчетно, как сомнамбула.

Когда до старта оставалось несколько часов, Белов зашел ко мне в каюту.

– Не надо меня утешать! – подчеркнуто спокойно сказала я.

– Ты не из тех, кого следует утешать, – ответил Белов.

– Объясни, что все это значит. О каком эксперименте говорил Вик… – я запнулась, – этот человек?

– Понимаешь, – нерешительно поглядывая на меня, словно боясь причинить боль лишним словом, начал Эрнст, – когда месяц назад разгневанный неуместной, как он думал, шуткой Виктор пришел ко мне, мы очень быстро выяснили, что вас никто не разыгрывал. Вместе с ребятами мы возились с реактором, никто из нас не покидал корабля.

– Выходит, ящер сам вырос за ночь, и эта, как ее…

– Латимерия.

– Вот-вот. Так не бывает!

– Бывает, – мягко сказал Эрнст. – Неужели ты не понимаешь? Здесь – бывает!

Тут, наконец, меня осенило.

– Значит, ото но просто мезозой?

– В том-то и дело, – сказал Белов. – Ящер изменился, латимерия научилась дышать и, по сути, превратилась в совсем иной вид, растения обрели новые формы и свойства… Мы поняли, что имеем дело с эволюцией, которая протекает небывало ускоренными темпами, что земные мерки и определения тут не годятся. По-видимому, роль катализаторов играют те самые вещества, которых нет в нашей атмосфере. И когда Виктор осознал, что может за несколько дней увидеть то, на что обычно уходили тысячелетия, он и слышать не захотел ни о каком спутнике Фар.

– Но почему, почему вы ничего мне не сказали?…

На какое-то мгновение Эрнст смутился:

– Виктор не хотел тебя волновать, – произнес он. – Ведь речь шла о необычном, из ряда вон выходящем явлении. Конечно, мы не могли предполагать, что мощное течение этой бурной эволюции захватит и самого исследователя…

– Дробный проявлял обо мне трогательную заботу в прошлом, – скривилась я. – А час назад он мне даже не улыбнулся, ты заметил?

– Заметил. Мне тоже показалось вначале, что он нам не рад. Но пойми, – сказал Белов, – он уже не принадлежит нам, это совсем другой человек. Человек будущего. Виктор решил пожертвовать всем, отказаться от всех удовольствий, от личной жизни, наконец, чтобы выжать максимум из своего драгоценного мозга. И, кроме того, он болен.

– Болен? – воскликнула я, сразу забыв обо всем на свете.

– Да, наш организм не приспособлен к такому быстрому делению клеток. А Виктор продолжает расти, ведь возможности человеческого развития беспредельны. Он будет расти до тех пор, пока дышит воздухом этой планеты.

– Проклятый воздух! – прошептала я.

– Чудесный воздух! – возразил Эрнст. – Вспомни, ты вдыхала его всего несколько часов – и без труда нашла оригинальное доказательство теоремы Файберга. А Виктор провел здесь месяц, и даже то, что он успел мне сообщить в кратком разговоре, продвинет нашу науку вперед на десятилетия.

И Белов увлеченно принялся доказывать, что с помощью этой волшебной атмосферы можно будет совершать запланированные грандиозные открытия, которые позволят человечеству сделать огромный скачок в развитии. Он говорил о прогрессе цивилизации, о школах будущих гениев. Утверждал, что результаты экспедиции на большой спутник Фар смехотворны по сравнению с открытиями Дробного и что самая большая ценность, которую мы доставим на Землю, – это он сам, Виктор Дробный.

А я почему-то думала, что, кроме меня, у того, прежнего Дробного, были отец и мать, которые любя г. его и ждут. Я пыталась представить, какой будет их встреча и как сложится земная жизнь у нового Виктора Дробного. Суждено ли ему остаться живым генератором идей и открытий, или он сумеет остаться еще и человеком, с его радостями и болью, сомнениями и ошибками. Я не выдержала и спросила об этом Белова.

Эрнст запнулся и не очень уверенно ответил:

– Это в тебе говорит женщина. А вообще-то… Конечно, все не так просто, и понадобится еще множество экспериментов, прежде чем мы научимся использовать чудесный дар планеты… – Он пристально взглянул на меня и закончил: – планеты Виктории. Ты не будешь возражать, если мы назовем ее так?

Я промолчала, и он неслышно вышел, осторожно прикрыв за собой люк.

…До старта остаются считанные минуты. За иллюминатором проплывают низкие фиолетовые тучи и яркие вспышки разрядов озаряют разросшиеся острова зелени, отражаются в темной, иссеченной каплями воды поверхности озер.

Виктория провожает нас грозой. Я вглядываюсь в фиолетовую, озаряемую вспышками бездну над головой и думаю, сколько противоречивых истин еще воздвигнет она на нашем пути. Я знаю: за право познать сокровенные глубины этой непостижимой, извечно манящей человека бесконечности, нам не раз еще придется платить самой высокой, самой дорогой ценой.