Текст книги "Вариант дракона"

Автор книги: Юрий Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

А мы решили, что заключение под стражу – мера крайней необходимости, ее надо применять лишь тогда, когда нет иного выхода. В результате только за 1998 год на 35 тысяч уменьшилось количество людей, попадающих до суда за решетки СИЗО – следственных изоляторов.

Генпрокуратура постепенно становилась реальным координатором всех правоохранительных органов. Указом Ельцина был создан специальный координационный совет. Я стал его председателем. Причем в указе оговорено было, что в заседаниях совета принимают участие только первые лица руководители министерств, никаких подмен заместителями быть не может.

Конечно, из всех силовых министров, с которыми мне довелось работать, самым решительным был Анатолий Сергеевич Куликов. Мы с Куликовым, по сути, уберегли страну в марте 1996 года от такой политической напасти, как разгон Государственной Думы, – убедили президента, что этого делать нельзя. Но это – отдельный сюжет. Может быть, выбивающийся из общего поля деятельности прокуратуры.

Были внесены поправки в закон об ОРД – оперативно-розыскной деятельности. В свое время там было записано, что предметом прокурорского надзора не являются средства, методы, формы организации оперативно-розыскного дела. Я уже не говорю об агентуре. Нас не подпускали к делам розыскников, мы не могли их контролировать. А что, если материалы, которые они давали нам, были добыты незаконным путем? Мы вообще не знали, как они работают. А если оперативные службы не вели никакой реальной работы, а лишь прикрывались формальными справками? Это было неверно. Удалось пробить поправки в закон, снять соответствующие ограничения и изменить ситуацию. Хотя это далось очень нелегко, вызвало неприятие не только Степашина, Путина, но и Бордюжи, который возглавил тогда администрацию президента.

Одно время масса организаций занималась прослушиванием телефонных разговоров. Кто только не интересовался настроениями наших граждан! От контрразведки и налоговой полиции до обычных телефонных техников на узлах связи. Организаций восемь или девять, не меньше. Все это было незаконно. Поправки в закон об ОРД давали возможность начать наводить порядок и здесь, что мы позднее и попытались сделать.

Нами был подготовлен проект «Основы государственной политики по борьбе с преступностью». До сих пор правоохранительные и прочие органы делали то, что считали нужным, и в результате получалось – одни в лес, другие по дрова… Деятельность органов надо было объединить. Кроме того, в условиях ограниченного финансирования нужно было определить приоритеты… Важнейший документ! Я им занимался еще в институте. Выстроили целую программу. Я доложил ее президенту, ему понравилось, он начертал соответственную поддерживающую резолюцию. Дальше документ ушел в коридоры администрации президента и увяз там. Вот уже минуло два года, а важнейшая бумага лежит под сукном и при нынешней администрации вряд ли увидит свет.

Еще одна наша загубленная инициатива. Нами была подготовлена программа по борьбе с коррупцией, где было расписано на ближайшие два года, что должны делать органы государственной власти и правоохранительные органы в борьбе с этим злом. Подготовили мы программу года три назад. Я тогда рассказал о ней президенту. Тот наложил резолюцию: «Поддерживаю» – и отписал бумагу Чубайсу. Я уехал из Кремля вдохновленный. Но… Прошел месяц, второй, третий, четвертый, пятый. Никакой реакции, словно бы и нет документа! Начали искать бумагу. Нашли. Точнее, ее нам вернули с резолюцией Чубайса: «Не вижу необходимости».

Как видите, несмотря на положительную резолюцию президента, документ был похоронен. А почему? Да потому, что многие из тех, кто смотрел этот документ в администрации президента, четко понимали, что попадают под его действие. Словом, доверили козлам капусту.

Был отправлен целый ряд других, очень нужных записок. По борьбе с внешнеэкономической преступностью, по незаконным финансовым операциям, по нарушениям в сфере приватизации, – их было много, этих документов, – но все они были съедены бюрократической машиной, именуемой администрацией президента России.

Еще одна из наших очень толковых инициатив – это поправки в закон о выборах. Нельзя было допускать криминал во власть – вот главная суть поправок. Человек, который имеет судимость, должен сам предоставлять в избирательную комиссию сведения об этом – сам, без всякого нажима сверху и без вмешательства милиции. Если он отказывается обнародовать эти сведения, появляются основания для исключения его из списка. Сейчас это правило, слава Богу, действует. Выжило, проросло через сукно чиновничьих столов.

Также мы добились того, чтобы лица, имеющие неснятую и непогашенную судимость, не имели права поступать на государственную службу. Добились и многого другого. Перечень этих дел – длинный.

В общем, прокуратура как важный государственный механизм была восстановлена и начала работать в том виде, в каком она должна работать. Организм задышал. Жить стало интересно.

ЧЕЧНЯ

Чечня стала болью и особой заботой Генеральной прокуратуры, как, собственно, болью и заботой всей страны. Сейчас стало понятно, что формулировки «Защита конституционного строя» и «Наведение конституционного порядка» – это не просто некие обязательные фразы, воздух в воздухе, а совершенно конкретные, реальные формулы, имеющие большое значение для государства.

У Генпрокуратуры с Чечней было много хлопот – мы ведь занимались всем, начиная от общих оценок происходящего, кончая некой дипломатией, – в Чечне, не в пример другим регионам, имелось две прокуратуры: одна наша, утвержденная, как и положено, в Москве, другая – местная, самостийная, образованная исламскими властями. И с той, и с другой прокуратурой надо было работать.

Помню, как-то журналисты на одном из брифингов – сразу после моего назначения, – спросили:

– Что думаете делать с Чечней?

– Сам поеду туда. Хочу посмотреть на месте, что там происходит.

Накануне отъезда ко мне пришел Чайка.

– Я еду с вами, Юрий Ильич.

– Это неразумно. Если мне не повезет и я погибну, то прокуратура останется без руководства. Нельзя вдвоем.

Но Чайка настоял на своем. И в общем-то правильно сделал, как потом оказалось, – в этой поездке он многое увидел и вообще был полезен. Поехала со мною и охрана – настоящая, в камуфляже, солидно экипированная, солидно вооруженная. Поехала словно бы на некую боевую операцию.

Рейсы Аэрофлота в Чечню были прекращены, борт, на котором я летел, был специальный. Когда самолет заходил на посадку, стало видно, что сбоку, страхуя его, идут несколько вертолетов, а вдоль взлетной полосы, и слева и справа, движутся бронетранспортеры.

Война пахнула в лицо, едва я сошел на землю. Автоматчики из охраны взяли меня в кольцо, встав ко мне спиной, и выставили перед собой автоматы. Руководил ими полковник – профессионал высочайшего класса, который умел не только анализировать обстановку, но и предугадывать события. Он умел даже читать мысли.

Встречали меня Доку Завгаев – тогдашний руководитель Чечни и генерал Вячеслав Тихомиров – командующий российской группировкой.

Разместились в нашем небольшом поселке, рядом с аэропортом «Северный», где жило все армейское руководство. Там же, в поселке, собрали совещание прокуроров Чечни. В том числе и сотрудников военной прокуратуры грозненского гарнизона, а также транспортной прокуратуры.

Журналисты, любящие жареное, конечно же, ожидали резкой оценки того, что происходило, ожидали, что оценка эта будет критическая. Многие газеты критиковали тогда федеральные власти за происходящее… Мои же оценки были более сдержанными, хотя в них была и критика.

А как же иначе бороться с бандитизмом, с похищениями людей, с постоянной угрозой, исходившей от Чечни, как не военными методами? Как бороться с грабежами, с насилием, применяемым по отношению к русским? По удельному весу преступлений, в том числе и тяжких, Чечня вышла на первое место в России. С другой стороны, надо было бороться и с мародерством, со злоупотреблениями, которые допускали люди в военной форме.

Сейчас, годы спустя, должен заметить, что если бы федеральный центр и наши московские стратеги поддержали тогда все предложения Завгаева и Тихомирова, у нас бы сейчас таких проблем с Чечней не было.

Особое внимание пришлось обратить на условия, в которых жили солдаты. Эти условия потрясли, как и сами солдаты – холодные, голодные, завшивленные, в плохонькой одежде, в драной обуви, синелицые. Пришлось немедленно сделать два представления: одно – министру обороны, другое министру внутренних дел.

Представления сработали, но, к сожалению, ненадолго. Прошел месяц, и о них все забыли, солдаты снова начали мерзнуть и голодать.

И поэтому надо было побывать и в Грозном, посмотреть, что там творится. Поездка была небезопасной, боевики устраивали засады, было несколько крупных покушений – на Лобова, на Завгаева, на генерала Романова.

Решили действовать так: по дороге пустили легковой автомобиль с сопровождением, я же вместе с солдатами поехал на бронетранспортере.

Грозненская прокуратура представляла собой печальное зрелище. Здание часто обстреливали из автоматов. Охраны не было никакой. Угроз полным-полно. Каждый день. Нераскрытых уголовных дел – тоже полным-полно.

Недаром боевики, заняв Грозный, первым делом сожгли здание прокуратуры. Вместе с уголовными делами и другими бумагами – они были для них опасны. Правда, часть дел удалось вывезти в Москву, и им, я полагаю, еще будет дан ход.

Прокурором Чечни был назначен прекрасный человек и отменный специалист Вахид Алиевич Абубакаров.

Когда-то Дудаев, который еще не взял верх, но уже делал это, подминал под себя все структуры, приезжал и к нему, требуя незамедлительной и полной поддержки.

Абубакаров ответил Дудаеву коротко и жестко: «Нет!» Он рисковал своей головой. Ведь сказано это было при немалом стечении людей. Дудаев, придя к власти, тронуть Абубакарова не посмел – видать, подивился мужеству этого человека. Прежний же, до Абубакарова, прокурор был господином вертлявым, служил и нашим, и вашим, поэтому Абубакаров по праву занял его место.

Многие работники чеченской прокуратуры попали в сложную ситуацию: у них у всех родственники находились на службе у Дудаева.

Думаю, мне не надо рассказывать, какой была обстановка. Когда встречались боевики и милиционеры, то в друг в друга не стреляли, откладывали оружие и дрались на кулаках: кто кого? Боялись кровной мести. О таких фактах у нас почему-то не рассказывают.

Я постарался поддержать прокуратуру, сказал: «Мы вас не бросим». И сдержал слово: когда прокуратура Чеченской республики была расформирована наша прокуратура, – я забрал сотрудников сюда. Кто-то был устроен на работу в Москве, кто-то в Подмосковье.

С Завгаевым мы договорились слетать в один из районов. Военные предлагали Гудермес. Завгаев был против, считал, лететь в Гудермес опасно. Сам-то он подвергался опасности постоянно. Достаточно только было взглянуть в печальные глаза Доку Гапуровича, чтобы понять, что происходит у него в душе. Ему каждый день ложились на стол радиоперехваты, разведдонесения о том, как и где боевики готовили на него покушения. Каждый день! Понятны были его опасения. Если бы что-то со мной случилось, это был бы для него удар – не контролирует, мол, Завгаев ситуацию в республике. А контролировать ее было сложно. Республика напоминала вулкан, несложно было высчитать некоего типичного жителя Грозного, чеченца, который днем был обычным человеком, а вечером доставал из укромного места автомат и выходил с ним на большую дорогу.

Днем Грозный контролировал Завгаев, ночью – боевики. В общем, Доку Гапурович сказал мне:

– За вами, Юрий Ильич, конечно, право выбора, но я предлагаю Надтеречный район, село Знаменское… Это центр района.

Я принял его предложение.

Полетели на двух вертолетах. В открытые двери вертолетов, на турелях, были выставлены пулеметы. На одной машине летели мы с Завгаевым, другая прикрывала нас. Шли низко. Боялись ракет.

В Знаменском, в клубе, собрались человек триста, ждали нас. Я увидел, что люди настроены доброжелательно, поддерживают Завгаева.

У Доку Гапуровича, к слову, был разработан свой план нормализации жизни в Чечне. Для этого, он считал, федеральным войскам надо закрепиться на Левобережье, создать опорные базы и идти в горную часть, – другими словами, он предлагал план, который федеральные власти начали реализовывать лишь в 1999 году.

В Чечне были созданы так называемые фильтрационные пункты, для того чтобы разобраться, кто есть кто. К сожалению, они не были обеспечены в правовом плане, и мы предложили эти пункты закрыть.

Милиция у нас не любит, когда ее поправляют, ворчит, но тем не менее с нашим предложением согласилась. Фильтрпропускники были закрыты. Но проблема фильтрации оставалась, и были открыты ИВСы – изоляторы временного содержания, которые прокуратура, в отличие от фильтраторов, уже могла контролировать.

Кстати, военная прокуратура действовала довольно жестко, обязательно расследовала серьезные факты нарушения закона со стороны военнослужащих, что вызывало недовольство: это что же такое получается, бандитов вы наказать не можете, а нас наказываете? Это недовольство впоследствии было использовано против меня. Точно так же спекулировали на том, что, несмотря на выданные прокуратурой санкции на арест Басаева, Радуева, Хорхароева и других, они на свободе. Оппоненты намеренно умалчивали о том, что искать и задерживать боевиков – не дело прокуратуры, а работа оперативно-розыскных служб.

Уже позже, когда Басаев был у Масхадова, по сути, главою правительства и приезжал в Москву, мне звонил Куликов:

– Преступники прилетели в Москву… Что будем делать? Будем задерживать?

– А как, Анатолий Сергеевич? Ведь они же приехали на встречу с президентом. Надо было вам их в другом месте задерживать и исполнять санкцию прокуратуры.

Уголовную ситуацию в этом случае перекрывала ситуация политическая. Либо, скажем так, перекрывала ситуация государственной целесообразности. Но все равно, всегда, кем бы ни были эти люди, какие бы посты в Чечне ни занимали, они – преступники.

Детали той войны хорошо известны, о них много писали, много рассказывали очевидцы, не смолкало радио и телевидение.

Особенно унизительны были для страны моменты, когда федеральные войска загоняли боевиков в ловушку, стягивали петлю на их горле, в это время звучала предательская команда из Москвы: «Заключить перемирие! Приступить к переговорам!» И войска послушно замирали.

Боевики во время этих переговоров зализывали раны, пополняли запасы оружия, приходили в себя и с новыми силами начинали войну. Расплачивались мы за такие командные указания Москвы сотнями погибших ребят.

Позже Степашин, став министром внутренних дел, начал проводить тактику откровенного заигрывания с Масхадовым. МВД России первым заключило договор о сотрудничестве с МВД Ичкерии. Следом за МВД потянулись и другие ведомства.

Одна лишь Генеральная прокуратура стояла в стороне. На нее косо стало посматривать президентское окружение. А уж верная пресса, выстроившаяся подле высокого ложа, не замедлила дать залп.

Много суетился Березовский, старался он, как никто, вмешивался в переговоры, имел личные контакты с Басаевым. У нас на этот счет есть материалы оперативных сообщений. Однажды он через Назрань на своем личном самолете провез Басаеву крупную сумму денег. Якобы для восстановления цементного завода. Возможно. Но нельзя исключать и того, что этот «цемент» палит сейчас по нашим ребятам в армейской форме.

Мои резкие заявления по Басаеву привели к ответной реакции. Басаев выступил и назвал меня «пожилым человеком». Его очень задевало то, что я все время напоминал ему, что он – уголовник, а ведь что есть, то есть, слов из песни не выкинешь.

Вскоре подули другие ветры: официальные власти и журналисты как-то вдруг забыли, что речь идет о террористе № 1. Смотрю, Шамиль Басаев вообще перестал быть в глазах некоторых российских руководителей террористом и бандитом… А для меня он – бандит, преступник, действиям его не может быть оправданий.

Аслан Масхадов сам, собственным указом назначил нового прокурора Чечни – Сербиева и создал новую прокуратуру. Это было нарушение, по закону ни один суд не мог, не имел права принимать обвинения прокуратуры Сербиева. Она была, как принято сейчас говорить, нелигитимна. А с другой стороны, нам все равно надо было сотрудничать, даже такая прокуратура, как сербиевская, вселяла надежду, что хоть в чем-то, хоть где-то закон в Чечне не будет попран. А самое главное – нам важно было обеспечить выполнение наших поручений по уголовным делам в Чечне, без чего нельзя было раскрыть многие преступления.

Чеченцы были готовы к сотрудничеству. И это было понятно: мы платили приличную зарплату, приличную пенсию, работники прокуратуры пользовались иммунитетом. Кстати, требование чеченской стороны насчет иммунитета было правильное – на территории России они хотели пользоваться тем же иммунитетом, что и все работники российской прокуратуры. Хотели чеченцы из нас выжать и кое-какие финансы. На восстановление здания прокуратуры, например, которое сами же и сожгли.

Остро стоял вопрос об обмене информацией: ведь на чеченской земле скрывались многие преступники, Ичкерия стала некой сливной ямой, куда устремились все, кто оказался не в ладах с законом.

В общем, соглашение мы подготовили и вместе со Степашиным полетели в Назрань, на «нейтральную» территорию, подписывать его.

Выяснилось, что Сербиев – выпускник Свердловского юридического института, он был студентом, я – аспирантом, а его первый зам Магомед Магомадов даже учился со мной на одном курсе… Как же так все получалось, почему нас, людей, сработанных из одного и того же теста, одним и тем же молоком вспоенных, одними и теми же преподавателями воспитанных, судьба разбросала по разные стороны баррикад? Что произошло? Ведь мы же раньше были братьями, делили одну горбушку хлеба на всех, помогали друг другу выжить…

Конечно, война та была порочная, нарыв надо было вскрывать не танками и орудиями, а другими инструментами, более тонкими, но тогда говорить на эту тему ни я, ни Степашин не могли. Не имели права.

Со мной на одном курсе учился очень славный парень из Чечни – Григорий Бесултанов. После «боевой» поездки в Чечню я назначил его заместителем Абубакарова, прокурора Чечни, там Гриша сказал мне:

– Понимаешь, Юра, Россия – это моя родина, она дала мне все, я был предан ей. Но вот началась война. Снарядом был разрушен мой дом. Под развалинами погиб мой отец. Мои братья взялись за оружие, чтобы мстить за это русским солдатам. Я их еле-еле остановил. Ну как, скажи, они после гибели отца будут относиться к федералам?

Бывает так, что одна житейская ситуация способна объяснить причину больших перемен. Вот и Бесултанов заставил меня по-иному посмотреть на чеченскую войну. Далеко не все в Чечне бандиты. Более того, я уверен: бандитов там меньшинство.

По результатам переговоров мы подписали соглашение о сотрудничестве с прокуратурой Ичкерии. Конечно, мы не стали брать их в свой штат, не прерывали их процессуальные решения, но договорились об информационном обмене, обмене оперативными данными, выполнении следственных поручений.

После совещания президент Ингушетии Руслан Аушев устроил прием. Я очутился за одним столом с боевиками – моими потенциальными клиентами. Честно говоря, я и в дурном сне такого не мог предположить. Степашин сидит рядом. Аушев неожиданно предложил избрать меня тамадой. Избрали, дело это нехитрое.

Я вспомнил несколько обязательных кавказских тостов… Ну, не пить же, в конце концов, за здоровье Шамиля Басаева!

Первый тост я произнес за мир. Потом прозвучало еще несколько тостов с обеих сторон. Вдруг мои чеченцы после выступления одного из сидевших за столом, оживились и дружно поднялись со своих мест.

– Аллах акбар!

Я, не задумываясь, бросил ответно:

– Воистину воскрес! – и выпил.

Право вступало в противоречие с реалиями жизни. С точки зрения реальной жизни этот шаг был оправдан, с точки зрения закона – нет. Нужен был закон об особом статусе Чечни.

Контакты были налажены. Из Чечни пошла кое-какая информация по уголовным делам, но прорыва, который ожидался, не произошло.

Хлопот с Чечней было много. Громкое звучание получили вопросы, связанные с растратой федеральных средств, направленных на восстановление Чеченской республики. Министерство финансов должно было выделить специальную группу сотрудников, чтобы следить за прохождением этих денег, за тем, как они тратятся, но Минфин, к сожалению, этого не сделал. В результате миллионы долларов бесследно растворились.

Многие из этих денег, как мы потом выяснили, вообще не уходили из Москвы – вместо Чечни они переадресовывались за границу и исчезали там.

В связи с хищением этих денег мы расследовали несколько дел. Самое крупное – Беслана Гантемирова. Гантемиров активно боролся против Дудаева, получил звание полковника, стал мэром Грозного.

Город, надо отдать ему должное, он контролировал. Под рукой у Гантемирова находилось более трех тысяч боевиков. С такой армией можно контролировать что угодно, не только Грозный.

Его надо было арестовывать, но особое мнение на сей счет было у ФСБ и МВД. Арестовать решили, только когда он перестал поддерживать Завгаева и отношения между ними обострились. Через некоторое время Гантемиров сбежал в Турцию, деньги же, которые он довольно ловко оприходовал в своем личном хозяйстве, оказались в Израиле. Перечислены были на коммерческие счета.

Вообще-то Гантемиров, похоже, не думал, что мы его арестуем, но мы арестовали его во время очередного приезда в Москву.

Дело было расследовано и передано в суд. Гантемиров получил солидный срок, – получил по заслугам, но вот недавно, когда я уже работал над этой книгой, экран телевизора принес весть: Гантемирова по указу президента России помиловали и освободили из-под стражи. Он вновь потребовался в Чечне. Если не сказать больше… Не удивлюсь, если Гантемиров возглавит Чечню и известными ему методами начнет «восстанавливать» разрушенное войной хозяйство.

Теперь о деле двух подрывниц-террористок, Тайсмахановой и Дадашевой. Всем, конечно, памятен взрыв на вокзале в Пятигорске. Подрывницы были задержаны практически с поличным.

Когда мы их арестовали, началась некая кутерьма, хоровод вокруг прокуратуры. И тут, замечу, не лучшим образом повел себя Иван Петрович Рыбкин, в то время секретарь Совбеза. Несмотря на неопровержимые данные, имеющиеся у нас, он – видать, идя на поводу у своих чеченских друзей, и прежде всего Масхадова, – стал доказывать нам, что Тайсмаханова и Дадашева не могли сделать того, что сделали. Они вообще, дескать, в это время находились в другом месте, и вообще это такие милые дамы… Хотя Радуев, например, обещал рассчитаться за их арест несколькими взрывами в крупных российских городах. Подрывницы опознаны были очевидцами, и задержали-то их, собственно, когда они бежали с места взрыва, и документы по этому делу были собраны неотбиваемые, серьезные.

Дело довели до суда. Террористки получили свое. Расскажу об одном интересном эпизоде, связанном с расследованием. Дадашева прислала мне письмо. Она просила предать благодарность следователю прокуратуры Николаю Петровичу Индюкову за его кропотливую, вдумчивую работу, за то, что он к подследственной отнесся не как к преступнице, а как к обыкновенному человеку, попавшему в беду. «Если бы не он, – писала она, – я никогда бы не дала правдивых показаний!»

Масхадов всячески отрицал причастность этих женщин к взрыву. И понятно почему. Тогда бы сильно пострадал и его собственный авторитет, и авторитет Чечни в глазах иностранцев. Откровенные признания террористок выбили из рук Масхадова эту карту.

А последующие события и, в частности взрывы на Дону, в Дагестане, стали логическим продолжением террористической политики Чечни. А этих девиц-террористок готовил и направлял в Россию Хархароев. Одна из них была любовницей Радуева. Собственно, Радуев, как потом выяснилось, лично ставил перед ними «боевую» задачу.

Масхадов написал письмо Степашину с просьбой помочь ему в освобождении арестованных чеченок.

Степашин в это время отдыхал и попросил меня дать ответ Масхадову. Я ответил, что дело передано в суд, прокуратура не имеет права оказывать давление на судей, как суд решит, так и будет.

Суд вынес обвинительный приговор. Сейчас террористки отбывают наказание в одной из колоний Вологодской области. Этот случай очень красноречиво свидетельствует о том, что крупные государственные чиновники такие, как Рыбкин, – пытаются оказывать давление на следствие. Ну чего стоило Ивану Петровичу поднять телефонную трубку и позвонить мне? Я бы дал ему точную справку, все растолковал. Но нет, вместо этого Рыбкин решил подыграть Масхадову.

Следующий сюжет. Он связан с расследованием Главной военной прокуратурой фактов, связанных с организацией ввода войск в Чечню, в частности тех случаев, когда сотрудники ФСБ вербовали солдат в танковую колонну, чтобы отправить их в Грозный. Большинство ребят, согласившихся на это ради заработка, там и остались, сгорев в танках. Правовой базы у этой акции не было никакой. Мы провели доследственную проверку. Степашин сильно занервничал. Занервничал и кое-кто из президентской администрации.

Слабость военной прокуратуры и пассивность в этом вопросе Демина, возглавляющего ее, не позволили вскрыть до конца этот нарыв. А надо было бы выяснить роль высших должностных лиц, в том числе и президента, в организации и финансировании этой операции и дать точную правовую оценку. Но это не было сделано.

Разбирались мы и в вопросах с пленными. Из бюджета были выделены немалые деньги для выкупа попавших в беду людей. Часть денег, конечно, пошла на выкуп несчастных ребят, угодивших в чеченские зинданы, а часть была просто-напросто разворована. Чиновники наживались даже на таком святом деле, как освобождение пленных.

В результате получилось, что центр – хочу верить, того не желая, стимулировал последующие захваты людей с целью получения денег. Отрицать этот факт – факт расцветающей с помощью Москвы работорговли – невозможно.

Еще одно темное пятно, которое мы пытались высветить и расследовать, но и это не удалось сделать, – это факт остановки федеральных сил на последнем этапе войны – собственно, этих остановок было много, но таких позорных, как последняя, когда боевики были загнаны в горы, оказались без баз, без боеприпасов, запаниковали, – не было. Оставалось дожать их чуть-чуть, совсем чуть-чуть, сделать последнее движение, но из Кремля пришел неожиданный приказ: «Остановить боевые операции».

Помню, как переживал Куликов, он ходил мрачнее тучи:

– В наших рядах – предатели!

Мы знаем, кто эти люди, их фамилии существуют не только в памяти – они есть в оперативных сводках, и придет время, они будут названы.

Если сейчас, например, взяться за размотку контактов Березовского с чеченцами, в частности с Мовлади Удуговым, проследить за всеми его действиями, челночными поездками, то можно выяснить не только кто давал приказ нашим частям остановиться, – можно прояснить многое другое. В результате за все это заплатили жизнью тысячи ребят, одетых в солдатскую форму, наших ребят, наших сыновей. Всякие переговоры, которые наши «дипломаты» вели с чеченцами, приводили к одному – к потере стратегической инициативы и к гибели солдат. После каждых переговоров все приходилось начинать сначала.

Погибших ребят, увы, не вернешь. До сих пор под Ростовом-на-Дону стоит целый поезд, где в вагонах-рефрижераторах лежат наши неопознанные солдаты. Их около тысячи. Чтобы опознать останки, идентифицировать их, нужны деньги. Денег нет. Я ходил с письмом к президенту, просил деньги, получил нужную визу, но денег как не было, так и нет.

С Завгаевым у меня сохранились добрые отношения до сих пор. Он совершенно искренне боролся за Чечню в составе России, делал все, что от него зависело, но… но обстоятельства оказались сильнее. И сильнее меня. Доку Гапурович совершенно прав, считая, что проблему Чечни создала Россия, – и я с этим согласен.

С ним пытались когда-то бороться, как с первым секретарем обкома, боролся тот же Хасбулатов, – но бороться надо было не с Завгаевым. Он искренне обрадовался, когда в республику приехал Дудаев. Думал – советский генерал, поможет уберечь Чечню от беды, но на Дудаева сделали ставку сепаратисты, и сам генерал оказался лютым националистом. Из блока Завгаев-Дудаев ничего не получилось.

Мы расследовали и ситуацию, почему в Чечне было оставлено так много оружия.

До сих пор в прессе проскакивают суждения, что чеченцев вооружили специально, что к этому причастен бывший министр обороны Грачев, что за оружие были получены большие деньги… На деле картина была другой. Просто с вывозом оружия из Чечни мы запоздали, а потом оказалось – вывезти его уже нельзя. Если только с кровью. Потому и был придуман договор «пятьдесят на пятьдесят»: пятьдесят процентов остается чеченцам, а пятьдесят вывозит Министерство обороны, – этот договор родился от безысходности. Иначе бы в Чечне осталось все оружие, все сто процентов…

С самого начала центр проводил бездарную политику по отношению к Чечне. Если бы Москва действовала иначе – более умно, более деликатно, более интеллигентно, что ли, – чеченский нарыв никогда бы не вспух.

А вспух он на ровном месте.

Александр Иванович Лебедь, будучи секретарем Совбеза, сдал Россию, подписав известное Хасавюртовское соглашение. Мы четверо – я, Куликов и Ковалевы (министр юстиции и директор ФСБ) – были против и написали довольно резкое письмо президенту.

Вот что было в том письме.

«Глубокоуважаемый Борис Николаевич!

Активно поддерживая линию на дальнейшее развитие переговорного процесса с Чеченской Республикой, считаем целесообразным довести до Вашего сведения, что представленный Советом безопасности проект Договора между Российской Федерацией и Чеченской Республикой Ичкерия противоречит Конституции Российской Федерации и ни по форме, ни по содержанию не отвечает общепринятым требованиям, предъявляемым как к международным, так и к внутригосударственным договорам.

Из содержания документа не вытекают цель и задачи его подписания. Не определены предмет соглашения, обязанности и ответственность сторон. По тексту документа содержатся многочисленные двусмысленности, толкование которых может в последующем нанести существенный ущерб интересам безопасности России.

Основное положение проекта Договора (ст. 1) односторонне представляет закрепленный в Уставе ООН международно-правовой принцип неприменения силы при решении спорных вопросов, предусматривающий возможность использования вооруженных сил при определенных обстоятельствах (например, в случаях явной агрессии, сепаратистского мятежа, при проведении миротворческих операций). Кроме того, Чеченская Республика не является субъектом международного права и отношения с ней должны строиться строго на основе Конституции Российской Федерации.