Текст книги "Вариант дракона"

Автор книги: Юрий Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Если в первый раз я чуть не утонул случайно, то во второй меня подвела собственная лихость.

Плавал я неплохо и как-то летом одним махом одолел Селенгу. По масштабам Сибири, Селенга – не самая большая река. Но это – три-четыре Москвы-реки в ширину, а течет в два раза быстрее. Вода в Селенге холодная, быстрая, с дурью, словно бы она только что скатилась со снежных гор, – и вообще Селенга самая крупная среди рек, впадающих в Байкал, – в такой воде пловец должен вести себя осторожно, помнить о том, что в любую минуту ему может свести ноги. Но что осторожность в юные годы!..

В общем, я, не отдышавшись, поспешил обратно. Доплыл до середины и почувствовал – не вытяну. И дыхание обрывается, и сердце останавливается, и ноги сводит – словом, все! Осталось только запаниковать и тогда запросто можно идти на дно…

Тогда я еле-еле выплыл. С огромным трудом, на последнем дыхании, но все-таки выплыл. А потом долго-долго лежал на берегу, приходя в себя.

Возможно, будь рядом со мною отец, такие неприятности не происходили бы – отец ведь и подстрахует, и от лиха убережет, и защитит…

Понимая, какие мысли порою приходят мне в голову, Евгений Иванович требовал, чтобы я его звал отцом, что я, несмотря на то что бабушка уже давным-давно открыла мне тайну, охотно и делал – делал причем искренне, но в душе оставалась некая обида…

Вообще-то родословная по линии отца у меня великолепная. Чего стоит только один дед, Иван Флегонтович Скуратов, красивый могучий человек.

Он – казак из Елани. Елани недавно, к слову, исполнилось 310 лет, и я очень сожалею, что не был на праздновании. Причем Иван Флегонтович был не простым казаком, а казаком лихим, урядником, обвешанным наградами.

Надо заметить, что революцию 17-го года он принял всей душой и даже встречал Ленина на Финляндском вокзале.

Калинин в ту пору, когда все величали его дедушкой Калининым, лично вручил моему деду орден Красной Звезды – за участие в боях гражданской войны. Номер этого ордена шел едва ли не в первой сотне, что было для его земляков предметом особой гордости. В 30-е годы дед был председателем колхоза, имя его гремело на всю Бурятию, удержался в годы репрессий – в общем, жизнь прошел красиво, особо ни перед кем не склонял голову… Независимый был человек. Гордый.

Ныне я, когда бываю в Бурятии, – обязательно прихожу к нему на могилу. Как, впрочем, и на другие, дорогие мне могилы. Могилы бабушки, отца.

Учился я довольно легко, хотя отличником не был. В школе выделял два любимых предмета – историю и химию.

В восьмом классе произошло событие, которое заставило меня резко пересмотреть свои взгляды на жизнь. Евгений Иванович познакомился с одной миловидной женщиной – врачом, увлекся ею и разошелся с моей матерью. Тут я понял, что надеяться мне в жизни не на кого, и изменил отношение к учебе.

Учительница истории Мария Исааковна Суздальницкая, она сейчас уехала в Израиль, жива еще, говорила даже, что Скуратов – самый яркий ученик из всех, с которыми ей когда-либо приходилось иметь дело, и эта оценка была приятна. Что касается химии, то я участвовал во всех школьных олимпиадах, задачи решал, словно орехи щелкал, влет и, честно говоря, даже подумывал поступать в Новосибирский университет на химический факультет, но верх взяло все-таки юридическое начало.

Все дело в том, что бабушка моя работала вахтером в прокуратуре Бурятии: в общей сложности она проработала более пятидесяти лет. Смены у нее бывали разные – и дневные, и ночные, наготове у нее всегда был горячий чайник и крепкая заварка, мастерски она готовила и чай по-бурятски, о котором я расскажу чуть ниже. В прокуратуре в любое время обязательно, кроме вахтера, находились дежурные сотрудники, готовые каждую минуту выехать на происшествие.

Происшествий, как и вообще преступлений, было не так много, как сейчас, но все-таки они были, – на них, связанных, как правило, с гибелью людей, выезжали работники прокуратуры. Но в большинстве своем это были тихие дежурства. Дежурные частенько спускались к бабушке, к ее чайнику, чтобы скоротать время, переговорить о последних улан-удинских новостях, о погоде и событиях международной жизни, – иначе очень уж мучительно долго тянулось время…

Я любил ходить к бабушке на ее дежурства, тем более в прокуратуре имелась шахматная доска. И едва ли не все играли в шахматы. И вообще, шахматы, если хотите, – прокурорская игра, тут всегда есть возможность пораскинуть мозгами, просчитать комбинации, продумать возможные ходы: слишком многое объединяет, допустим, следственное дело, розыск и шахматы.

И работникам Бурятской прокуратуры, как я понимал, также интересно было сразиться со мной – я имел высокий разряд и был сильным противником. Так началось мое сближение с прокуратурой.

Мальчишкой я первый раз выехал и на осмотр трупа. Я до сих пор помню фамилию погибшего – Дерновой, рабочий газокарбитной станции на вагоноремонтном заводе. Погиб он по собственной неосторожности – отравился газом. Я полагал – увижу что-то страшное, а оказалось – нет: на полу лежал обычный покойник, очень тихий, очень домашний, очень нестрашный. Глядеть на него было даже интересно.

Следом выехал еще на одно происшествие, потом еще на одно – и пошло, и пошло… К концу учебы в школе я считал себя едва ли не работником прокуратуры – так привык к этим выездам на происшествия. Единственное, куда меня не брали, это на железнодорожные ЧП, в которых погибали люди, – там было слишком много крови. Располовиненные проезжающими на большой скорости составами люди – это действительно было страшно.

Так что тем, что я стал своим человеком в прокуратуре, я обязан своей бабушке, и прежде всего ей.

Семья наша к той поре выкарабкалась из бедности – на столе постоянно было мясо, бабушка любила готовить позы – крупные пельмени, похожие на манты, только защипывались позы наверху и походили на увесистые чесночные головки. Готовили позы на пару, и, как для всяких качественных пельменей, для них требовалось три сорта мяса: баранина, говядина и немного свинины. Получались очень сочные, очень вкусные «чесночные головки». Готовили и бухлёр – типично бурятское блюдо. На бухлёр шла свежая баранина, еще приправы. Это была, скажем так, баранина в бульоне. В бухлёр даже картошку не клали, хотя картошка, как известно, излюбленная наша еда, без нее в России ни одно блюдо не обходится.

Варили и особый чай, я полагаю, бурятский, – в молоке. Бабушка брала грубые сорта чая и ссыпала их в кастрюльку с молоком, потом все это кипятила. Такого вкусного и, замечу, оригинального чая я не пробовал нигде. Буряты точно так же готовили блюда русской кухни, так же восхищались ими.

И вообще, дружба между русскими и бурятами никогда не была показушной, поверхностной, она имеет глубокие корни, и когда в годы перестроечные и постперестроечные кое-кто попробовал расшатать ее – ничего путного у этих деятелей не получилось. Не смогли они раскачать и тем более пробить дырку в борту этой общей лодки.

Словом, хотя я и давно уехал из Бурятии, некая тоска по ней, тяга осталась до сих пор. И если в Москву с гастролями приезжают бурятские артисты, обязательно иду слушать их. И уж тем более если проходят дни культуры Бурятии.

Прекрасен был Лхасаран Линховоин, лучший исполнитель партии Кончака в «Князе Игоре», ему, кстати, даже гримироваться не надо было, он в жизни очень был похож на Кончака… Я с сожалением произношу «был», поскольку народного артиста СССР Линховоина уже нет в живых. Ким Базарсадаев. Голос его не уступает голосу Линховоина. Великолепная балерина Лариса Сахьянова. Все это – народные артисты СССР. А Галину Шойдагбаеву я даже пригласил как-то на концерт в Москву, на день прокуратуры. Она спела у нас так, что зал ахнул. На концерте присутствовал Евгений Примаков, тогдашний премьер российского правительства, так даже он не выдержал и спросил:

– Где вы нашли такой голос?

– Как где? В Бурятии.

Отдельно я должен рассказать о своей тетке. О тете Ире. Она всегда жила с нами, точно так же, как и мы, меняла адрес, если его меняли мы. В детстве тетя Ира заболела ревматизмом: болезнь эта мучительная, много бессонных ночей, боли, стонов, а лечиться особенно было нечем, санаторные путевки на разные «антиревматические» воды были нам не по карману, и болезнь зашла далеко, скрутила она тетю Иру окончательно.

Тетя Ира стала инвалидом первой группы, хотя до сорока лет двигалась нормально и не выглядела больным человеком.

Из-за болезни она не завела семьи – побоялась, – и ко мне, к моему двоюродному брату Ивану, к сестре Ларисе относилась, как к своим собственным детям. Все, что у нее было, порою даже последнее, отдавала нам.

Работала тетя Ира в центральном универмаге города, и, хотя ее зарплата была не Бог весть какой, семьдесят с чем-то рублей, она старалась нас на эту зарплату приодеть.

Забегая в будущее, скажу, что, когда я окончил школу и встал вопрос: идти учиться дальше или же поступать на работу, чтобы помочь семье выжить, тетя Ира не колебалась ни минуты, она считала: надо учиться дальше. Она настояла на своем.

Именно по ее совету, с ее подачи я пошел заниматься в детский шахматный кружок, поступил в секцию киномехаников и в конце концов приобрел эту профессию – киномеханика. Так что, как говорится, на черный день у меня всегда кусок хлеба будет. Тетя Ира всячески старалась уберечь меня от улицы, точнее, от негативного ее влияния.

В четырнадцать лет она случайно застала меня с папиросой во рту. Я тогда дымил уже несколько дней и считал себя настоящим мужчиной. Более того, мне прочно втемяшилось в мозги суждение, что мужчина обязательно должен курить. Мужчина без сигареты – это мямля, рохля, безвольный тип.

Тетка так посмотрела на меня, что папироса мигом сорвалась с нижней губы и шлепнулась под ноги, на землю. А тетя Ира, ничего мне не сказав, прошла мимо. Молча. Но молчание ее было таким… в общем, оно было гораздо красноречивее, сильнее и громче всякой ругани. Недаром говорят, что самым сильным криком бывает шепот, а уж молчание… Оно, по-моему, гораздо сильнее шепота. Такое молчание, как у тети Иры…

Когда я учился в Свердловске, она последние свои деньги, последние малые крохи отрывала от себя и посылала мне: понимала, что иначе мне не вытянуть. Покупала также одежду, – ей это было проще сделать в Улан-Удэ, в универмаге, чем мне в Свердловске, – и также отправляла на Урал, по адресу, хорошо ей известному.

Я должен низко склонить голову перед своей теткой, перед дорогой тетей Ирой, – она во многом, очень во многом мне помогла. Живет тетя Ира сейчас с моей сестрой, с Ларисой, чувствует себя неважно, передвигается с трудом, но лицо у нее по-прежнему доброе и лучистое. Таких лиц на земле, по-моему, больше нет. Вместе с бабушкой она заменила мне мать.

Но вернемся в прошлое, в Улан-Удэ.

Улан-Удэ – город уникальный по своей красоте: тут – слияние двух рек, прозрачные, в сизой дымке горы, зелень, чистый воздух. Кстати, в городе никогда не бывает грязи. При всем том в Улан-Удэ нет ливневой канализации той самой, которая не давала бы вспухать на улицах дождевым рекам, земля здесь песчаная, даже там, где огороды, – все равно имеется хороший песчаный подбой и любой дождь мигом исчезает в песке, земля делается сухой.

На улицах иногда даже возникали мелкие песчаные барханчики редкостная для городов штука.

А вот Свердловск, где мне довелось учиться, в смысле благоустройства был совсем иным – это более благоустроенный город, но грязи в нем много больше, чем в Улан-Удэ. Все из-за того, что Свердловск – по-нынешнему Екатеринбург, но учился-то я в Свердловске, поэтому город буду называть Свердловском, – стоит на глиняных почвах. Стоит чуть брызнуть дождичку, как у всех ботинки оказываются в глине.

Таковы особенности почвы, всякий город зависит от земли, на которой он стоит.

Поскольку бабушка моя проработала в прокуратуре пятьдесят лет и сам я был в этой организации своим человеком, то мне, как говорится, было предначертано свыше идти по юридической стезе.

В Улан-Удэ только сейчас создали в университете толковый юридический факультет, раньше его не было, поэтому поступать я поехал в Свердловск, в тамошний институт, в юридический – ныне это академия, сейчас вообще институтов не осталось, сплошь университеты да академии, хотя качество обучения в некоторых вузах опустилось так низко, что их и вузами-то зазорно считать, – и стал усиленно готовиться к экзаменам.

Почему был выбран именно Свердловский юридический институт?

Во-первых, там была великолепная школа, признанная в Союзе, во-вторых, для Бурятской республиканской прокуратуры это был базовый институт. В-третьих, в институт хотя и принимали со стажем не менее двух лет, но делали исключение для выпускников школ. Хотя они должны были получить очень высокие оценки на экзаменах.

Поступил я в институт с первого захода, без всяких переэкзаменовок и чьей-либо помощи, прошел как по маслу, – стал студентом, набрав восемнадцать баллов из двадцати. Обстоятельству этому, конечно же, был очень рад. Кстати, сестра моя Лариса тоже окончила Свердловский юридический и стала очень неплохим юристом.

ИНИЦИАЛЫ ИНСТИТУТА

Свердловск – город красивый, но красота его совершенно иная, чем, допустим, красота Улан-Удэ. Красота Улан-Удэ – диковатая, вольная, с запахом степных трав, багульника и байкальского холода, а красота Свердловска пахнет солнцем и дорогими каменьями. Но, надо признаться, когда я приехал поступать в институт, красоты этой совершенно не заметил.

Не до того было.

Нас, как всегда, не ждали. Общежитие не то чтобы было закрыто, но в комнатах стояли лишь койки с панцирными сетками, – и больше ничего. Ни подушек, ни матрацев, ни простыней с одеялами и наволочками. Лишь крученая проволока панцирных сеток. Несколько дней мы пытались спать на этих сетках, кряхтели, переворачивались с боку на бок, но это был не сон, а мучение.

Стало ясно, что так долго не выдержать, надо искать жилье на стороне, в частном секторе. В результате я вскоре снял угол у одного деда. За тринадцать рублей в месяц. Плюс мне надо было отдельно вносить свою долю за свет и оплачивать свою часть дров.

Институт был большой, мест в общежитии не хватало, и ректорат затеял грандиозную стройку – решил возвести второе общежитие. Такое, чтобы всем хватило места. Рабочие руки, как всегда оказывается в таких случаях, были наперечет, строительная специальность в Свердловске той поры считалась дефицитной, строители были нарасхват, поэтому институтское начальство, не мудрствуя лукаво, решило бросить на стройку студентов.

Но всех студентов нельзя было оторвать от занятий, за это не погладили бы по головке ни в Свердловске, ни в Москве, поэтому сколотили всего несколько бригад. Тянули жребий – кому что выпадет. Я тянул спичку (кто вытянет укороченную, тот и пойдет на стройку) вместе с парнем по кличке Корнет, – помните белогвардейского корнета Оболенского? – фамилия его была Азаров, до сих пор помню, а прозвище – Корнет.

Мне не повезло. Я вытянул короткую спичку. Корнет попал в обычную учебную группу, на дневные занятия, а я нарядился в спецовку строителя и по заводскому гудку, как обычный работяга, вышел на «объект».

Довольно скоро я освоил две профессии – бетонщика и маляра. Днем работали, а вечером шли в институт на занятия. Нам повезло – для потока строителей, а это были студенты первого и второго курсов, институт выделил лучших преподавателей, и мы шли, что называется, ноздря в ноздрю со студентами-«дневниками».

Кстати, вуз наш назывался Свердловский юридический институт, сокращенно СЮИ. Это моя аббревиатура, я ведь тоже СЮИ: Скуратов Юрий Ильич. Мелочь, конечно. Но приятная. Я понимал, что попал в свой институт – это был некий знак, поданный едва ли не свыше. Хотя все это – обычная чепуха, которая может прийти только в отягощенную предстоящими экзаменами голову. Но тем не менее мне все говорили: ты еще когда-нибудь будешь ректором этого института.

– Почему ректором?

– Да потому, что твои инициалы совпадают с инициалами института.

Тем временем подоспела первая сессия. Честно говоря, я волновался – а вдруг не сдам? Тем более в ходу было расхожее понятие о том, что студентом человек становится не после поступления, а лишь когда сдаст первую сессию. Вот сдаст ее, тогда все, тогда может считать себя полноправным студентом.

Первый экзамен выпал по предмету, который назывался «Организация суда и прокуратуры в СССР». Курс лекции нам читал известный профессор Владимир Михайлович Семенов – проректор института по науке. Забегая вперед, скажу, что этот человек во многом определил мое будущее.

Вопрос, который мне достался, был сформулирован так: «Отрасли прокурорского надзора в СССР». Я довольно легко ответил на билет.

Семенов сказал:

– Молодой человек, я вас сейчас задам дополнительный вопрос, трудный, а потом, если ответите, мы с вами поговорим… Итак, чем отличается отрасль общего надзора в процессуальном смысле, в смысле объема полномочий, от надзора за дознанием, следствием и оперативно-розыскной деятельностью?

Я ответил. Семенову мой ответ понравился. Он сказал:

– У вас есть способности к науке. Я вам советую вступить в научное студенческое общество.

Это была очень важная рекомендация – сродни этакой путевке в научную жизнь – ведь Семенов был руководителем этого общества.

Сессию я сдал на «отлично» – был единственным из шестидесяти студентов-«строителей», сдавших эту сессию на «пять».

Наукой я увлекся серьезно, и после окончания института мне предложили остаться в аспирантуре. Закончил я институт, как и начал, на пятерки – у меня не было ни одной четверки…

Но вот какая беда – в институте не было военной кафедры и мне предстояло пойти в армию. Профессор Семенов не хотел отпускать меня – не «княжеское», мол, это дело, – написал в военкомат одно письмо, потом второе, но это не помогло.

Четырнадцатого ноября 1973 года я надел военную форму. Кстати, мой друг Сережа Ряднов – тоже аспирант и тоже, как и я, «рядовой необученный», ждал, когда его призовут в ряды защитников Отечества. В отличие от меня, за него никто не ходатайствовал. Но он нашел другой ход, куда более эффективный, чем «метод профессора Семенова», – познакомился с девушкой из военкомата, очаровал ее, угостил шоколадкой и парой пирожков. В результате та вытащила его анкету из числа призывников и передвинула далеко-далеко, точнее, совсем задвинула… в ряды участников Великой Отечественной войны. Так ни в какую армию Сережа и не попал.

А я попал. И понял с той поры, что не всегда большой начальник может решить вопрос так, как надо. Порою – и это бывает часто – гораздо больше может сделать обычная сошка, винтик.

Забрали меня в воинскую часть номер 5425, что в переводе на обычный язык означало: 5-й отдельный специализированный батальон милиции. Основная задача бойцов батальона заключалась в охране общественного порядка путем пешего патрулирования. Но до патрулирования надо было два месяца отбыть в учебке, на усиленных тренировках, где были и длинные марши-броски, и борьба, и бег в противогазах на очень приличные дистанции. Последнее было самым трудным. В противогазе зачастую даже стоять нельзя, не то что бежать. Во время бега в резиновой маске скапливается пот, такое впечатление, что в нем плаваешь. Пот ест глаза, ноздри, губы, сбросить маску нельзя. Если сбросишь – роту с финиша вернут на то место, где была сброшена резиновая «кожа», и заставят бежать вновь. Всю роту. А это, как говорится, чревато. Ребята за такие шутки запросто могли накостылять по шее.

Как-то бежали по лесочку, а там гуляла мамаша с малышом. Малыш увидел нас и зашелся от восторга:

– Мама, слоники бегут!

С тех пор мы стали звать друг друга «слониками».

Дедовщины у нас не было, но что такое подловатый командир роты, я познал – был у нас такой. Старший лейтенант Диев. Или Деев, не помню точно. Например, он приводил роту в столовую, рассаживал промокших, продрогших, усталых ребят по столам и через несколько минут командовал: «Рота, приготовиться к вставанию!» А мы успели еще только холодное съесть – кусок колбасы или винегрет, первое еще лишь принесли, но уже прозвучала команда: «Приготовиться к вставанию!» Это означало: все, конец обеду! Старший лейтенант прекрасно это понимал и тем не менее поднимал голодных ребят из-за столов. Что он хотел этим показать? Презрение к своим подчиненным? Научить быстро, по-свинячьи, есть? Ну, научил… А дальше?

Наконец это заметил командир батальона Петр Федорович Красноперов, подполковник, настоящий комбат, и поинтересовался:

– А чего это учебная рота у нас так плохо ест?

Ему объяснили. Красноперов вызвал старшего лейтенанта к себе в кабинет и, судя по всему, врезал по первое число. Больше фокусы с «обедометанием» в учебной роте не повторялись.

Занятия в учебной роте – особенно те, что предполагали физические нагрузки, потом здорово мне помогли.

Помню первое задержание. Мы с напарником несли службу по патрулированию (так это называлось официально, по уставу) в районе гостиницы «Свердловск». При гостинице, как и положено, имелся ресторан этакое теплое шумное место, в котором постоянно затевались драки. Не обошлось без драки и на этот раз. Зачинщик определился сразу – очень ловкий, резкий, со стремительными движениями парень. Он сбил с ног несколько человек, мотнулся в одну сторону, затем в другую, потом раз пять врезал ботинком по упавшим людям… Мой напарник схватил его за руки, но он вывернулся, оттолкнул его и побежал вдоль гостиничной стены. Я побежал следом.

Бежать было трудно. Во-первых, я был в тяжелой милицейской шубе и в валенках, – в Свердловске стояла морозная погода, – к губам еще примерз свисток… В общем, буквально через несколько минут я взмок. Свистнул один раз, другой. Беглец только скорость прибавлял, тем более одет он был куда лучше меня – в легкую курточку. Прохожие вместо того, чтобы помочь мне задержать беглеца, почтительно расступались, образуя коридор.

Так по этому коридору мы и бежали: впереди этот парень, потом я. Он, конечно же, рассчитывал, что уйдет, но я не сдавался, упрямо тянулся и тянулся за ним. Все же я его догнал – из последних сил, но догнал, повалил на снег и заломил руки за спину. Тут и напарник подоспел.

Когда мы вели этого парня в отделение милиции – здесь же, в Железнодорожном районе, он все время изумленно косился на меня:

– Как ты умудрился догнать, а? Я ведь в молодости легкой атлетикой занимался. Никогда не думал, что меня можно догнать. Как догнал?

А вот так и догнал.

В армии я пробыл больше года и вернулся в аспирантуру. Надо сказать, что я, пока служил в армии, об аспирантуре не забывал: во-первых, некоторые из наших командиров заочно учились в СЮИ и осознавали, что через некоторое время им придется сдавать мне экзамены, а во-вторых, комбат Красноперов дивный мужик – все прекрасно понимал и, если надо было съездить в институт, побывать на консультации либо повидаться с руководителем диссертации, незамедлительно меня отпускал.

Находясь в армии, я сдал минимум по философии, а потом, основательно подготовившись, сразу же после армии, – по немецкому языку.

В общем, хоть служба медом и не была, сохранил я о ней самые теплые воспоминания. Было много задержаний – и хулиганов задерживали, и грабителей, и, бывали случаи, людей с оружием. Все было. Даром те годы не прошли.

В нашем институте работала удивительная аспирантская «мама» Галина Георгиевна Селезнева – заботливая, всегда готовая помочь и делом и советом, и пока я служил в армии, она умудрялась по телефону разыскать меня и там. До сих пор и я сам, и вся моя семья поддерживаем с ней добрые отношения.

Руководителем диссертации у меня был профессор Судницын Юрий Григорьевич – человек своеобразный, с дворянскими манерами и дворянской внешностью, автор нескольких книг. Впрочем, к факту появления своих книг он относился очень спокойно и говорил:

– Можно написать два десятка томов, и их никто не заметит, а можно всего лишь две статьи, и они войдут в историю науки.

Защитился я в 1977 году, досрочно. Я мог еще год находиться в аспирантуре, отдыхать, ничего не делая, но я предпочел этому защиту кандидатской диссертации.

Через десять лет, в 1987 году, я защитил докторскую и одно время был самым молодым доктором юридических наук в стране.

Но это достоинство – или, быть может, недостаток – обладает одним свойством: очень быстро проходит.

Будучи аспирантом, я женился. Для того чтобы рассказать, как это произошло, я должен немного вернуться в прошлое, в город Улан-Удэ.

По соседству с нами жила девчонка, которую я вначале не замечал, хотя она была очень красивая: темноволосая, с большими голубыми глазами, нарядная. Приехав как-то из Свердловска, я увидел ее в своем дворе.

– Кто это? – спросил я в неком ошеломлении.

– Лена Беседина. Неужели не помнишь? Ты же учился с ней в одной школе.

Учились мы в школе номер 42, Лена была моложе и шла двумя классами ниже: я – в девятом, она – в седьмом, но я никогда не обращал на нее внимания. А тут – такая красавица! В груди даже что-то холодное возникло: надо же, какая девчонка выросла!

Но заботы у нее были одни, у меня другие – я был студентом, потом аспирантом, стипендии ни студенческой, ни аспирантской мне не хватало, надо было подрабатывать, а летние каникулы – самый лучший для этого период.

Летом я увидел ее в театре. К нам приехали на гастроли актеры из Владивостока – событие для Улан-Удэ было нерядовым, – и на спектакли дальневосточников театральная публика повалила валом. А улан-удэнская интеллигенция увлекается театром. И это, как говорится, не дань моде, это идет от души. Вскоре я увидел Лену в кинотеатре «Октябрь». Ну словно бы сама судьба толкала на то, чтобы мы сталкивались если не на узкой дорожке, то в очень суженном, даже замкнутом пространстве, где все видят друг друга. И каждый раз я видел Лену, а Лена видела меня.

Как-то мы с моим приятелем Лешей Гуциным сидели в сквере, читали газеты. Вдруг Леша говорит:

– Вон твоя Ленка идет!

«Твоя»! Газета выпала у меня из рук.

Когда я приехал домой на летние каникулы после четвертого курса, то как-то вечером, уже в самом конце каникул, пригласил ее на танец. Дело было на обычной танцевальной веранде – дискотек тогда не было, были танцплощадки, но, право слово, это ничуть не хуже, если не сказать – лучше. Лена была нарядная, неземная какая-то. Заглядеться можно. Была она не одна, а со своей подружкой Наташей Елаевой, дочерью учителей нашей же школы также очень приметной девушкой.

Лена с готовностью пошла на танец.

Как она потом призналась, ей приснился сон. Не простой сон, а вещий, в руку. И действие происходило на той самой танцверанде, где мы находились. Лена была в этом сне вместе с Наташей. Заиграла музыка, и она увидела меня. Я шел к подружкам, чтобы пригласить на танец и пригласил… Наташу Елаеву.

В общем, Лена рассказала об этом сне Наталье. Та что-то быстро прикинула про себя и скомандовала:

– Пошли на танцы!

После танцев я пошел провожать Лену, а когда прощались, не назначил ей свидания. Хотя по всем канонам той поры должен был назначить. Лена удивилась. Удивляться же было нечему. На следующий день я улетел в Свердловск.

Не знаю, что она подумала обо мне, – наверное, об этом не расскажет никогда, – но догадываюсь, что мысли эти были не самыми лучшими. Предполагаю, что она крепко выругала меня.

И я тоже хорош – не мог ей сказать, что завтра покидаю Улан-Удэ.

Но в голове Лена Беседина сидела прочно. Позже, через некоторое время, когда я снова очутился в Улан-Удэ, у одного моего приятеля наметилась свадьба. Свадьба – это дело такое, это большой праздник, который собирает в Улан-Удэ огромные компании, едва ли не целые районы. Так и у нас в Аршане.

Я не знал, придет ли Лена на эту свадьбу, поэтому послал к ней Лешу Гуцина:

– Леша, попроси Лену, чтобы пришла на свадьбу. Скажи – Юра Скуратов приглашает. Ладно?

Леша и направился с этим поручением к Лене, выполнил его добросовестно, но тем не менее я послал к ней другого своего приятеля, у него была машина, чтобы он обязательно привез Леночку на свадьбу. И второй приятель доставил Лену на свадьбу. Правда, у самой Лены, вопреки всему, сложилось впечатление, что это не я тяну ее на свадьбу, а кто-то другой…

Мы объяснились, и все встало на свои места.

Со свадьбы домой шли вместе. Было лето, где-то погромыхивал гром, пахло свежей травой и цветами, мы шли и говорили. О чем? Да обо всем. И тогда я понял, что Лена Беседина – тот человек, который мне нужен. Может быть, даже единственный… Других таких девушек я не встречал.

Но предложение я ей сделал позже, – прислал письмо из Свердловска в Улан-Удэ и объяснился в любви.

Через некоторое время Лена Беседина стала моей женой.

А сама Лена вспоминает другой случай нашего с нею знакомства, – с подачи, естественно, Лениной мамы, моей тещи Лидии Степановны. Привели нас на детскую елку, – впрочем, это меня привели, а Лену еще носили на руках, ее принесли – в Дом культуры. Там, естественно, познакомили, но проводить время мне с какой-то соплюшкой было недосуг и я немедленно умчался к Деду Морозу. Лидия Степановна позже, когда мы начали встречаться, все сетовала:

– Жалко, не знала я, что ты будешь с Юрой Скуратовым встречаться, а то бы его получше рассмотрела!

Но это так, к слову. Вернемся к институтским делам.

Вообще, смешных вещей в институте было много. Кафедрой иностранных языков заведовал Оскар Семенович Альстер. Он – польский еврей, один из активных деятелей Польской объединенной рабочей партии, спасаясь от гитлеровцев, приехал в Советский Союз, здесь женился на сибирячке и остался жить. Знал он пять языков, но русский, честно говоря, до конца выучить не смог. Кафедра у него была в основном женская, мужчин было только двое, он и еще один парень, совсем молодой, по фамилии Северюхин.

Как-то Оскар Семенович прибегает взволнованный на кафедру и кричит:

– Попал!

Все начали интересоваться:

– Кто попал?

– Северюхин попал!

– Куда, Оскар Семенович, попал?

– В президиум попал!

– Оскар Семенович, в какой президиум?

– Ну, в этот, как его… в вытрезвитель попал!

Выяснилось, что молодой Северюхин как следует наврезался и… попал!

В институте несколько раз мне довелось работать в стройотрядах. Это, конечно, суровая школа, но это и один из немногих способов заработать деньги. Других у студентов не было. Или почти не было.

После стройотряда считалось особым шиком проехать на такси от кинотеатра «Современник» до института задом, это примерно километр. Затем ухарь выходил из такси, доставал из кармана десятку и протягивая ее таксисту, говорил небрежно: