Текст книги "Вариант дракона"

Автор книги: Юрий Скуратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Юрий Ильич, поздно, – сказал мне Бордюжа. – Ваше заявление президент уже подписал. Так что я советую вам спокойно, без излишних резких движений уйти.

В тот момент я еще не был готов к борьбе, сопротивление еще только зрело в душе, оформлялось, нужно было время, чтобы оно созрело окончательно, да, кроме того, я, честно говоря, не думал, что президент подпишет заявление «втемную», не вызвав меня, не переговорив, не узнав, в чем дело. Я во время встречи многое бы объяснил ему, постарался открыть глаза, но… Честно говоря, я не думал, что с чиновником такого ранга, как действующий Генеральный прокурор, могут обойтись так, как со мною обошелся Ельцин. Он даже не позвонил, не спросил, в чем дело. А я-то считал, что нас связывают не только добрые служебные, но и добрые личные отношения.

– Ну что же, раз президент такое решение принял, значит, ему виднее, сказал я. Надо было покидать этот «гостеприимный» кабинет. – До свидания. Но вы, Николай Николаевич, совершаете ошибку…

Я уехал.

Это был еще один удар. Позже, уже лежа в больнице, я понял, что президент находился с этими людьми заодно – действует так, как скажет ему Татьяна, а значит – как скажет Березовский. Вот кто реально управлял в те минуты государством, вот кто совершал поступки, за которые в нормальном обществе положен приличный срок. Значит, напрасно я уповал на президента, как на последнюю свою надежду – он-де все поймет и все поправит. Ничего он бы не понял и ничего не поправил.

Но надежда тогда еще была жива, она вообще, по старой мудрой истине, умирает последней. Подавленный и словно бы выпотрошенный, выскобленный изнутри, я поехал в больницу, не ощущая ничего, кроме боли и какой-то странной внутренней усталости.

Тогда я еще не думал, не гадал, что вскоре начнется жесточайшее противостояние, что главная борьба еще впереди. Пока хотелось одного забыться. Отдохнуть. Может быть, по-настоящему выспаться. Хотя бы один разок за последние три с половиной года.

Волновало и то, что завтра, 3 февраля, в Генпрокуратуре должна состояться коллегия. Как она пройдет, как воспримут главного докладчика Чайку? Ведь съедутся прокуроры со всей России, и это не просто прокуроры. Это юридическая элита, великолепнейшие имена, блестящие практики. У писателей есть выражение, что литература – это штучный товар, а каждый творец, художник слова – это самостоятельный завод по производству штучного товара, так и российские прокуроры… Не подведет ли Чайка?

В общем, голова за завтрашний день болела здорово: все ли будет в порядке?

Но главный сюрприз ожидал меня вечером. По телевидению прошло короткое сообщение – естественно, с моим портретом на заставке, как это и положено у телевизионщиков: «Генеральный прокурор Скуратов подал заявление об отставке. Сегодня он госпитализирован в Центральную клиническую больницу».

Еще один удар. Безжалостный, кинжалом в спину, подлый. Удар, не только по мне лично – по всей прокурорской системе.

В Москву уже съехались мои коллеги со всей страны, сейчас они прослушали это сообщение… И что же? Это же завтра на коллегии будет твориться неведомо что!

Бордюжа и тут обманул меня, пообещав, что до того, пока не пройдет коллегия, ни одно слово о происходящем не дойдет до средств массовой информации. Не сдержал своего слова Николай Николаевич, не сдержал… Бог ему судья!

Прокуратура наконец-то начала становиться на ноги, поверила в свои силы, все знали, что есть генеральный Скуратов, (а в тридцати регионах я побывал лично), знали, что есть лидер… И прокуратура работала на лидера. И вот – ни лидера, ни Скуратова, нич-чего. Хотелось плакать, хотя совсем немужское это занятие – плакать. Но что было в тот момент, то было.

В прокуратуре, как мне потом рассказывали, царило не то чтобы уныние, – царило некое непонимание. Чайка прочитал доклад, обсуждение было скомкано.

Обстановка была бы совсем иной, если бы Бордюжа сдержал свое слово.

Мне в больницу позвонил Швыдкой, руководитель одного из главных российских телеканалов, позвонили Сванидзе и многие другие. Не позвонил, к сожалению, мой ученик – министр юстиции Крашенинников, человек, которого я почти всегда, особенно в неофициальной обстановке, называл Пашей. Увы!

Приезжал Пал Палыч, – так мы звали Бородина, – лучась улыбкой, доброжелательностью, еще чем-то, чему и названия нет, – пытался выяснить ситуацию с моим настроением и планами. Я же хотел прояснить вопрос насчет костюмов, которые совсем недавно пошил с его помощью. Приезд Пал Палыча, замечу, оставил впечатление этакого разведывательного визита. Приезжал Степашин, приезжали многие другие.

Позвонил Евгений Максимович Примаков. Человек умный, информированный, сам проработавший много лет в спецслужбе, он прекрасно понимал, что телефон прослушивается, поэтому не стал особенно распространяться и вести длительные душещипательные беседы. Он сказал:

– Юрий Ильич, надеюсь, вы не подумали, что я сдал вас?

– Нет!

– Выздоравливайте!

Звонок Примакова поддержал меня, премьер – тогда еще премьер – дал понять, что находится рядом со мною.

Пока я лежал в «кремлевке», вопрос о моей отставке был внесен на рассмотрение Совета Федерации, и Совет Федерации неожиданно для кремлевских властей уперся: рассматривать вопрос без присутствия Скуратова не будем, это неэтично. Заочно такие вопросы не решаются.

Мне стало ясно, что Совет Федерации захочет серьезно во всем разобраться и вряд ли вот так, «втемную», сдаст.

Я внимательно прочитал стенограмму заседания. Неожиданно нехорошо задело высказывание Строева.

Кто-то из зала произнес:

– Да Скуратов же болеет! Как можно рассматривать вопрос, когда человек болеет?

Строев не замедлил парировать:

– Он здоровее нас с вами!

А ведь Егор Семенович ни разу мне не позвонил, не поинтересовался, как я чувствую себя, не спросил, удобно ли в мое отсутствие выносить этот вопрос на заседание… А чувствовал себя я очень неважно. Во сне у меня начало останавливаться дыхание, я давился им, будто костью, – с остановкой дыхания казалось, что останавливается и сердце. В таких случаях невольно даже во сне боишься умереть, – за ночь я просыпался раз двадцать-тридцать. Было тяжело…

Вечером ко мне приехал Владимир Викторович Макаров, заместитель руководителя администрации президента:

– Напишите еще одно заявление об отставке.

Перед его приездом, кстати, позвонил Бордюжа, попросил сделать то же самое. И еще звонил Путин. Путин был, конечно, в курсе всех шантажных дел и вообще в курсе игры, которую вела «семья», держал соответственно равнение на кремлевский холм, и сказал:

– В печати уже появилось сообщение насчет пленки… это стало известным, Юрий Ильич, увы… Говорят, что на меня также есть такая же пленка.

В общем, он подталкивал к мысли: чем раньше я уйду, тем будет лучше. И вообще будет меньше шума… Звонки Бордюжи и Путина были этакой предварительной артиллерийской обработкой, которая всегда проводится перед всяким наступлением, а с появлением Макарова я понял: наступление началось!

Я сказал Макарову:

– Членов Совета Федерации я знаю хорошо: к ним придется идти и объясняться. Заочно они меня не отпустят. В Совете Федерации народ сидит серьезный… Заявление я писать больше не буду.

Честно говоря, именно в тот момент я твердо решил бороться. Бороться до конца: ну почему я должен уступать этим номенклатурным искривленцам? Ведь не я нарушаю закон, а они… Они! Все-таки я юрист, и не самый последний юрист в России… Неужели меня эта публика сломает?

Утром мне сказали, что по телефону меня разыскивает Строев.

Раз разыскивает, значит – припекло. Да и зол я был на него в ту минуту… Попросил передать, что я нахожусь на процедурах, и ушел на эти самые процедуры.

В этот же день, следующий после голосования, губернатор Магаданской области Цветков вновь поднял вопрос о моей отставке: чего, мол, человека поднимать с постели и вызывать на заседание? Он болеет и пусть себе болеет… Давайте удовлетворим его заявление, освободим, и – дело с концом.

Но Совет Федерации не пошел на поводу у Цветкова, в голосовании ему было отказано.

Начался этап изнурительной, тяжелой, длительной борьбы. Как ни уговаривал меня Макаров написать второе заявление об отставке, так я его и не написал.

ГАЗЕТНАЯ АТАКА

Когда лежишь в больнице, когда свободного времени не счесть, можно хорошенько обмыслить и собственные поступки, и собственную деятельность, и собственные планы с рабочими «сюжетами».

Конечно же, разговор об отставке был начат не сейчас и не в кабинете Бордюжи – он, судя по всему, произошел на кремлевском холме еще в 1998 году, в декабре.

В декабре 1998-го у меня должна была состояться встреча с Ельциным, я к ней готовился, – и, вполне возможно, там бы зашел вопрос и о моей отставке, – но вскоре мне объявили, что встреча в декабре не состоится, президент срочно ложится в больницу.

Поскольку я уже физически ощущал, как сгущаются тучи над моей головой, это сообщение я воспринял с облегчением.

В январе ко мне пришел Хапсироков… Кто такой Хапсироков? Как я узнал позже, в Генпрокуратуре его все звали Хапсом и в этой кличке, похожей на хватательное движение, Хапсироков не видел ничего оскорбительного, наверное, потому, что она соответствовала его сути.

Про себя Хапсироков говорил: «Я, конечно, не первое лицо в Генпрокуратуре, но и не второе…» А был-то Хапсироков всего-навсего управделами на Большой Дмитровке. Но суть не в этом. Управделами во всякой крупной организации – это главный завхоз, и, как всякий завхоз, естественно, имеет доступ к первому лицу. Так и Хапсироков. Он пришел ко мне и сказал:

– Юрий Ильич, разговор наш – под секретом. У меня есть точная информация: на вас собран большой компромат, поэтому вам надо из Генпрокуратуры уходить.

Час от часу не легче. В этом предложении было что-то беспардонно кремлевское: вот ведь – завхоз предлагает руководителю организации добровольно распрощаться со своим креслом.

Я ответил Хапсирокову довольно спокойно:

– Ничего противоправного я не совершал, наоборот, всегда старался этого избегать, поэтому о толстой папке компромата и речи идти не может… И уходить я никуда не буду. И не собираюсь.

– Жаль, Юрий Ильич… – Хапсироков вздохнул. – Очень жаль.

– Кто вам сказал о компромате?

– Большие люди под большим секретом. Если я проболтаюсь, то мне… Хапсироков выразительно провел пальцем по горлу.

Мне сделалось противно. Понятно, что и Хапсироков принимает участие в этой большой и отвратительной игре.

Через некоторое время мне стало известно о разговоре Дубинина с одним человеком, телефон которого находился на прослушивании.

– Скуратов никуда не собирается уходить, – сказал он собеседнику. Откуда он это узнал? Откуда сведения? Разговор этот был зафиксирован буквально через день после моего разговора с Хапсироковым.

Может быть, поэтому, зная мое мнение, они не припугнули меня для начала (так эта команда действует обычно), а решили с ходу начать атаку, которую, собственно, и провел 1 февраля Бордюжа?

Тридцатого января ко мне пришел писатель Анатолий Алексеевич Безуглов. Была суббота. Я, как обычно, работал у себя в кабинете на Большой Дмитровке.

Безуглов совершенно неожиданно сказал:

– Юрий Ильич, вы подошли к такой черте, когда у вас есть два варианта поведения: либо вы становитесь национальным героем, продолжая то, что делаете сейчас, либо… А вы посягнули на святая святых тех, кто нами правит, – на их кошелек. В общем, либо вы прорываетесь, как в бою, вперед, либо вас освобождают от должности и смешивают с грязью. Вам ни в коем случае нельзя останавливаться. Сейчас вперед и только вперед!

Вещие слова!

Следующий день, воскресенье тридцать первого числа, у меня, по идее, должен был быть светлым днем – это день рождения моей тетки Ирины Георгиевны, она сейчас живет вместе с моей сестрой Ларисой, – но праздник был омрачен ощущением страшной черной тучи, нависшей надо мной.

И СМИ – наши родные средства массовой информации, они все время нагнетали обстановку. Все время, не останавливаясь ни на час, ни на минуту.

Можете представить себе, как оживилась их работа, когда прошел слух о моей отставке и я лег в больницу! Надо отдать должное: никто из них – ни одна газета, ни один телеканал, ни один журналист – не поверил, что причиной моего ухода стала болезнь.

И имели для этого все основания. Светлана Сорокина с НТВ, помню, говорила: Скуратов, мол, только что побывал на передаче «Герой дня», полон сил, ничто не предвещало о болезни – и вдруг! Нет, причина здесь в другом, не в болезни! Она была права.

Сразу же после моего отъезда в больницу прокуратура произвела несколько решительных акций. Совместно с «Альфой» мы произвели обыски в «Сибнефти», в скандально известном частном охранном предприятии «Атолл» родном детище Березовского, которое прослушивало семью президента, был арестован бывший министр юстиции Валентин Ковалев… В ряде организаций, сотрудничавших с Аэрофлотом, также были проведены обыски.

Некоторые газеты – в частности, «Сегодня» – высказали версию, что я устранился от решительных действий, свалив все на своего зама Катышева. Ложная версия, я ни на секунду не устранялся от работы, хотя и лежал в больнице. И действовали мы – что верно, то верно, – вдвоем с Михаилом Борисовичем Катышевым.

Важно было, чтобы машина эта ни в коем разе не останавливалась. Газета «Слово» не замедлила сделать вывод, что я «первым увяз в политическом болоте». «За сутки до обыска в «Сибнефти» Скуратов самоустранился от санкционирования этих обысков, за него эти санкции дал Михаил Катышев; скорее всего, Юрий Ильич не осмелился пойти против Березовского и открытому конфликту с ним предпочел уход с политической арены».

Опять все то же, опять в ту же дуду.

Впрочем, версия, что я бездействовал, а прокуратура начала активно работать вопреки мне, долго не продержалась. У нее просто не было реальной подпитки, она не получила ни одного факта, ни одного подтверждения и умерла.

Дальше газеты стали рождать одну версию за другой.

«Комсомольская правда» в номере от 5 февраля предположила, что Скуратова сняли из-за того, что он оказался плохим политиком. Это утверждал Чугаев, корреспондент «КП». Он подчеркнул, что есть две версии. Первая: Скуратов работал слабо, неэффективно, многие дела при нем застряли на мертвой точке, и вторая – от обратного: Скуратов стал копать слишком глубоко и залез в запретную зону, действия Генпрокурора стали представлять опасность для «семьи» и вообще ближайшего окружения президента.

Вторая версия, кстати, стала появляться все чаще и чаще, и шла вразрез с точкой зрения тех кремлевских сотрудников, которые пытались меня скомпрометировать в печати. Вообще, люди, которые работали над моей отставкой, прекрасно понимали, что такое СМИ в этой ситуации и что могут сделать вовремя опубликованные страницы или брошенный с экрана телевизора компромат, и делали колоссальные усилия, чтобы это произошло. В общем, говоря старым языком, занимались идеологическим обеспечением наступления на Генпрокурора, ставшего неугодным.

Когда же сделалось известно, что «уйти» меня спокойно не удастся и вообще я так просто не уйду, начали атаку. Первым сигналом стала статья в «Комсомолке» от 17 февраля 1999 года, где утверждается, что «Скуратова сняли из-за анонимки». И далее: «Прояснить ситуацию могла бы гуляющая по коридорам администрации докладная записка – без подписи и других опознавательных знаков». В статье утверждалось, что я защищаю своего любимчика Хапсирокова – управделами Генпрокуратуры, замешанного в ряде финансовых скандалов, что на деньги, добытые с помощью некого «авалирования векселей», оплачивались поездки руководителей КПРФ с семьями на юг Франции, в Англию, Швейцарию, Австралию и другие «лакомые» – для отдыха, естественно, – страны. Стоимость этих поездок якобы обошлась в 450 тысяч долларов США. Дело вообще дошло до грязи: в этой записке утверждалось, что мой сын работает в Моснацбанке и также замешан в афере с векселями.

Далее автор материала Юрий Юсупов пишет: «Верны ли эти факты или налицо очередная «деза», подброшенная в Кремль некими силами, заинтересованными в том, чтобы Скуратов был отстранен от должности? Вероятно, объективный ответ на этот вопрос могут дать лишь правоохранительные органы. Но само появление безымянной «записки» (по-старому – анонимки), ставшей катализатором решения президента по Скуратову, в очередной раз демонстрирует масштабы той грязи и нечистоплотности, которые сегодня царят в российских властных структурах».

Через три дня «Комсомолка» сообщила, что кремлевская записка – это еще цветочки по сравнению с теми ягодками, которые в массовом количестве начали забрасывать и в «Комсомольскую правду», и в ряд других газет. «Столько всевозможной мерзости не выдавалось на-гора, пожалуй, еще ни на одного госдеятеля».

В общем, и пошло, и поехало, и пошло… главное – хватило бы сил и здоровья выстоять в этой борьбе.

Появилась версия и о моих финансовых злоупотреблениях. Я знал, что был создан специальный штаб, который решал, как действовать дальше, прорабатывал ходы, варианты, формулы поведения… Противостоять этому штабу было непросто.

Были и другие версии. Одна из них была вброшена в Интернет в США 17 февраля 1999 года в 11 часов 38 минут и по электронной почте передана всем крупным российским газетам. Я эту бумагу цитирую полностью, без сокращений…

«Внезапная отставка Генпрокурора Скуратова продолжает порождать многочисленные версии, которые в основном связываются с интригами в высших эшелонах политической власти или финансовыми злоупотреблениями. Однако, как стало известно из конфиденциальных источников, близких к руководству Генпрокуратуры, причина отставки Генпрокурора на самом деле более прозаична и связана с очередным сексуально-«банным» скандалом.

По информации тех же источников, Юрий Ильич имеет одну личную слабость – любит позволить себе отдохнуть от напряженного труда в компании представительниц прекрасного пола. Установлено, что в свое время на Полянке в доме, где располагается ресторан и торговый дом «Эльдорадо», «Уникомбанком» была снята квартира, которая использовалась для эксклюзивного отдыха как банкиров, так и высокопоставленных госчиновников. Квартира была оборудована видеотехникой для скрытной видеосъемки. Как-то Скуратов провел там вечер с «девушками по вызову». Организатором вечеринки и негласным режиссером видеозаписи являлся родственник банкира Егиазаряна А. Г. (бывшего главы Московского национального банка, а затем «Уникомбанка», также имевшего удостоверение советника Генпрокуратуры).

Впоследствии об этом был проинформирован начальник управления делами Генпрокуратуры Хапсироков, с которым Егиазарян поддерживал тесные личные и деловые отношения. Также ему были переданы на хранения копии видеозаписей. Известно по информации СМИ, в частности «Новой газеты», что Хапсироков, являвшийся со времен Ильюшенко своего рода «серым кардиналом» Генпрокуратуры, находился в не лучших личных взаимоотношениях со Скуратовым, который явно тяготился тем, что управделами фактически негласно контролировал все основные направления деятельности Генпрокуратуры, неоднократно вмешивался в ведение конкретных дел, например по махинациям Федеральной продовольственной корпорации, возглавляемой Абдулбасировым (в настоящее время главный советник Строева, секретарь Межпарламентской ассамблеи СНГ). В последнее время отношения Скуратова и Хапсирокова явно обострились и Генпрокурор наконец-то решился на открытые действия. В этой связи управделами Генпрокуратуры передал видеопленки одному из возможных кандидатов на пост Генпрокурора Олегу Кутафину – ректору Московской юридической академии, председателю комиссии по гражданству при президенте (кстати, Кутафина уже однажды прочили на пост председателя Конституционного суда, но не сложилось. Кроме того, Кутафин входил в руководство скандально известного фонда «Россияне», в котором в 1996 году исчез 1 миллион долларов, предназначенный на помощь русским в ближнем зарубежье).

Кутафин, используя свои отношения с управделами президента Бородиным, проинформировал его о имеющихся пленках. К коммерческой деятельности Бородина и его ближайших родственников правоохранительные органы и Генпрокуратуры проявляли повышенный интерес, поэтому он воспользовался случаем и доложил о пленке президенту, который якобы лично ознакомился с ее содержанием. После этого участь Скуратова была решена.

Не исключается, что компрометирующие Скуратова видеозаписи могут быть реализованы через СМИ. Кстати, гостем в квартире на Полянке был не только Скуратов. Как утверждают информированные источники, там отметился в свое время и нынешний директор ФСБ Путин».

В чем особенность этой бумаги? Она была вброшена в игру, когда стало ясно, что вопрос о моей отставке в Совете Федерации не пройдет. Вот тогда-то и был запущен этот, извините за выражение, поклеп: а вдруг получится?

Бумага эта послужила основанием для возбуждения уголовного дела – тут были названы конкретные имена… Близкими к Кремлю людьми была вброшена еще одна версия отставки. Сделано это было в «Литературной газете». Там увидела свет большая статья, которая называлась «Тайна Скуратова». Автор – Павел Никитин.

Никитин брал у меня интервью, «Литературкой» в ту пору руководил уже Гущин – давний друг и сослуживец Юмашева, еще по «Огоньку», где они работали вместе. Поэтому, как говорится, почему б не порадеть родному человечку… Вот Гущин и порадел. Команда-то ведь одна.

Процитирую пассаж, приведенный в статье. «Скуратов арестовал Ильюшенко, а потом выпустил – и не потому, что хотел, а потому, что пришлось. И это не стало единственной прокурорской неудачей. На Кавказе ему не повезло с Басаевым, в Альпах – с Михасем, в Польше – со Станкевичем, в Париже – с Собчаком».

Ну, неудача с Ильюшенко – это неудача всей нашей уголовно-процессуальной системы, когда у обвиняемого есть возможность растянуть сроки ознакомления с уголовным делом до размеров резины, превратить их в виртуальные пространство… Ильюшенко вышел на свободу и теперь знакомится со своим уголовным делом. И будет знакомиться, видимо, столько, сколько его душе будет угодно – делать выписки из толстых томов, используя пробелы в уголовно-процессуальном законодательстве.

А расследование – то, чем занималась прокуратура, – закончено. Если бы Ильюшенко чувствовал свою невиновность, то ему совершенно незачем было бы затягивать процесс ознакомления с делом… Какие в данном случае могут быть претензии к прокуратуре?

Дальше. Мне не повезло с Басаевым. Что значит, не повезло с Басаевым? Идиотизм какой-то! Санкцию на арест Басаева прокуратура выдала незамедлительно, а вот сам арест – это уже дело спецслужб – Куликова, Барсукова, Степашина, Путина, Рушайло, Патрушева, бывших и настоящих руководителей МВД и ФСБ. Но прокуратура-то здесь при чем? Это им не повезло, спецслужбам нашим, а не мне. Не повезло, в конце концов, президенту, который, как неумелый руководитель, профукал чеченскую кампанию и унизил этим Россию.

Михась… При чем здесь Михась? Его к уголовной ответственности привлекала не российская прокуратура, а прокуратура Швейцарской Конфедерации, и промахи швейцарского правосудия – это не есть промахи правосудия российского. В огороде бузина, в Киеве дядька.

В Польше не повезло со Станкевичем… Дело по Станкевичу было возбуждено до меня и благополучно заглохло. Мы же посчитали необходимым вернуться к этому делу и потребовать от Польши выдачи Станкевича. Но со Станкевичем работали польские спецслужбы, и вопрос приобрел международный резонанс. Я думаю, что вопрос со Станкевичем не закрыт, об этом еще пойдет речь… Но при чем здесь прокуратура? Больше «при чем» – слабость нашего государства, а не слабость прокуратуры.

Дальше Никитин пишет: «…в Париже – с Собчаком». Тут тоже другая ситуация. Все дело в том, что усилия, которые приложили питерцы Степашин, Путин, приложил сам президент, оказались мощнее усилий прокуратуры. Собчак вернулся.

Дальше написано: «Каждое второе прокурорское обвинение разваливается в судах – такого еще не было». Ну, это опровергается легко, это – обычная ложь. Даже если взять суды присяжных, которые оказались очень уязвимыми в смысле подкупа и очень часто заворачивают нам дела, все равно получается, что в судах разваливается не более десяти процентов дел. Это нормальный показатель. Да потом ведь в суд направляются не только дела, которые вели мы – направляются и те, что вели милицейские следователи, прокуроры же только утверждали на них обвинительные заключения, как и положено, – так что цифра получается очень даже приемлемая.

Но откуда Никитин взял, что каждое второе прокурорское обвинение разваливается? Это же абсолютная ложь!

Дальше в статье красной линией проходит сюжет с Коржаковым и делом Петелина. В кремлевском кабинете Коржакова встретились трое: Валерий Андреевич Стрелецкий, которого Никитин почему-то упорно называет Виталием (хотя бы удосужился проверить, это ведь несложно), Александр Васильевич Коржаков и я. Мне действительно была передана папка с документами, свидетельствующими о неких неблаговидных деяниях начальника черномырдинского секретариата Петелина. Я бегло просмотрел документы и попросил написать на мое имя письмо.

Позже мы проверили эти документы, многие из фактов, что были изложены в бумагах, не подтвердились, и мы не нашли оснований для ареста Петелина. Но тем не менее это также ставилось мне в вину. Видно было невооруженным глазом, чьи уши торчат из статьи Никитина. Не исключаю, что ему за этот заказной материал очень неплохо заплатили.

В общем, началось тяжелое идеологическое наступление, чтобы обеспечить мою отставку, иначе это расценить нельзя.

Но самые серьезные, на мой взгляд, публикации были в «Новой газете». Вообще «Новая газета» тесно связана с Лебедевым, главою НРБ «Национального резервного банка», он проплачивал многие публикации газеты и вообще поддерживал ее. Тем не менее газета эта относилась ко мне довольно лояльно. Но как бы лояльно она ко мне ни относилась, на ее страницах в конце марта появилась статья «Как они подбирались к Генпрокурору». Здесь даны некоторые цифры и вообще нарисована некая картина, как меня подкупал Хапсироков, наш управляющий делами – «Бородин» Генпрокуратуры.

«Покупка квартиры генерального – 2 205 456 руб. (приблизительно 360 тысяч долларов). Отделка и мебель– 1 931 085 руб. (320 тыс. долл.). Коттедж на обнаглевшей Рублевке – 2 533 050 руб. (420 тыс. долл.). Еще маленькая квартира для родителей. Всего – 6 980 151 рубль. Или приблизительно один миллион сто шестьдесят тысяч долларов».

Это было опубликовано, повторяю, в марте, в ту пору я уже вышел из больницы, появился на работе и первым делом дал поручение Розанову провести проверку по этой публикации. Он написал письмо в редакцию «Новой газеты», попросил выслать документы, которые у них есть: ведь бездоказательно-то такие статьи публиковать нельзя.

Редакция выслала документы (к сожалению, позже они совершенно незаконно были изъяты у меня при обыске). Я посмотрел эти бумаги. В них действительно оказалась платежка на коттедж, построенный на «обнаглевшей Рублевке» – на два с половиной миллиарда рублей старыми деньгами по-нынешнему два с половиной миллиона, оплата мебели на сумму два миллиарда рублей (без малого), документы на оплату «разных штукенций» (иначе не назовешь) по обустройству квартиры на 320 тысяч долларов и так далее.

Вот так так!

Хотелось бы мне увидеть коттедж на Рублевском шоссе, который, как было сказано в тех бумагах, приобретен (или построен) лично для меня. Но у меня никогда никаких коттеджей не было! Ни-ко-гда! Ни-ка-ких! И тем более на престижном Рублевском шоссе. Дальше – мебель. Мебель я покупал за свои собственные деньги, помню даже магазины. Что же касается «разных штукенций», то я выезжал из благоустроенной, обжитой, прекрасной квартиры в четырехкомнатную. Но когда я посмотрел новую квартиру, мне едва плохо не стало – в ней нельзя было жить: ни дверей, ни сантехники, ни кранов, ни ручек на окнах, – ничего. Поэтому я сказал, что в голые стены въезжать не буду, я же отдаю не голые стены. Была сделана, скажем так, доводка до стандартного уровня, когда в квартире можно было жить.

Я посмотрел документы: сколько же там было истрачено? Не триста двадцать тысяч долларов, а всего восемьдесят тысяч. 80!

Я попросил адвоката Прошкина в рамках уголовного дела (а к той поре уже было открыто уголовное дело в связи с незаконным вмешательством в деятельность прокурора, расследующего уголовное дело, а также в связи с вмешательством в частную жизнь) проверить факты, опубликованные в газете… Это нужно было для того, чтобы потом, опираясь на материалы этого уголовного дела, предъявить иски к «Новой газете». К сожалению, до сих пор проверка этих фактов идет в рамках уголовного дела, возбужденного против меня. Это первое. Второе – я написал письмо Волошину, который возглавил комиссию по проверке моей нравственности, где попросил официально проверить эти материалы. Как и на каком основании они увидели свет в печати?

Волошин ответил, а точнее, прислал справку – в Совет Федерации, в Комиссию по борьбе с коррупцией, – где было написано, что нарушения в связи с изложенными в «Новой газете» фактами не обнаружены, единственное нарушение, которое я сделал, так это при обмене трехкомнатной квартиры на четырехкомнатную получил доход и с этого дохода не уплатил налоги. Факты проверялись Главным контрольным и правовым управлением администрации президента РФ.

Это была правда – не уплатил… Только Волошин, судя по всему, не знал, что я не единожды обращался в органы налоговой инспекции, где просил внести ясность: должен ли я при заполнении декларации платить налог с разницы в стоимости квартир или нет? Мне был дан официальный ответ, что действующим на тот момент законодательством такой налог не предусмотрен. Поэтому я никаких налогов и не платил. Обвинение, увы, необоснованное.

Что еще интересно. Следствие потом выяснило, что платежки были фальшивыми, – но никто не разобрался до сих пор, кем же были подделаны эти платежки (думаю, что это еще впереди), и вообще все эти липовые документы были разосланы в десять-двенадцать газет, не менее. Точное число их знает только тот, кто рассылал эти бумаги, но большинство газет отнеслось к ним, как к обычной грязи; одна лишь «Новая газета» объявила, что проводит собственное расследование, и опубликовала эту грязь.

Ангажированность, односторонность взглядов газеты была подтверждена и тем, что она опубликовала письмо прокурора швейцарского кантона Тичино Жака Дюкри от 16 марта 1999 года, который написал, что «не открывал никакого расследования относительно «Мабетекса» и в связи с этим не делал никаких официальных сообщений.