355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Мухин » Отцы-командиры Часть I » Текст книги (страница 4)
Отцы-командиры Часть I
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 02:12

Текст книги "Отцы-командиры Часть I"


Автор книги: Юрий Мухин


Соавторы: Александр Лебединцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

«В людях»

1-го сентября 1933,года отец и мать отвезли меня в станицу Исправную «в люди». Я много раз смотрел наш замечательный кинофильм «Уроки французского». Он, как и роман «Поднятая целина», передал жизненные коллизии, сопряженные с проживанием у родственников и знакомых в трудные голодные годы на «своих харчах». Разница только в том, что моя учеба проходила в период всеобщего голода, вызванного коллективизацией, а тот парнишка голодал в тяжелом послевоенном голодном году. Я жил у родственников, а он у знакомых. Он умел зарабатывать «мелочишко» в «стукалочку» на молоко, а я и это не умел, да у нас и не играли в эту игру.

В станице Исправной имелась семилетка. Директор школы Лобачев Никита Васильевич, ознакомившись со справкой об окончании начальной школы в хуторе Новоисправненском, определил меня в один из двух параллельных пятых классов. Все школьные классы были полнокомплектными, по 35–40 человек. Это была именно та школа, которую построил приказчик землевладельца, Мамонтова еще до революции. Здание имело шесть больших классных комнат, учительскую, кабинет директора и широкий коридор. Помещение было очень высоким, с такими же огромными окнами и дверями. Оно и поныне верно служит управе местной администрации станицы, как и второе помещение – бывшее атаманское правление, в котором размещается теперь станичная поликлиника. Только металлическая кровля за сто с лишним лет начала давать протечки, и оба здания перекрыли шифером. Теперь она снова перекрыта, но уже оцинкованным железом.

Из двенадцати выпускников начальной школы только нас двоих определили в пятый класс. Дмитрий Власов выдержал полуголодную жизнь у родичей только одну неделю и, прибыв на выходной к родителям, больше не вернулся к занятиям в школе. Я остался один из хуторян в семилетке. Пару месяцев я жил у тети Феодосии, потом они решили переехать на хутор, и я перешел к дяде Афанасию, у которого были два сына: Володя, на два года старше меня, и Николай, мой ровесник, ходивший в то время во второй класс. Кроме детей, в доме проживала их мать, тетя Лукерья, и дед Онуфрий. Сам дядя Афанасий сторожил за станицей пруд и колхозный сад. Задумывался ли я тогда о том, что меня ожидает в тех условиях станичного голода? Вряд ли. В выходные дни его сыновья навещали отца и удили там пескарей, а я в субботу брал пустой мешок с двумя порожними кувшинами и спешил в путь за двенадцать километров на свой родной хутор к родителям в надежде насытиться на неделю.

Видя мое истощение, мать просила бросить учебу, как сделали остальные. Все мои прежние одноклассники были старше на три-четыре года и уже работали в колхозе погонышами. Я решил терпеть и продолжать учиться. Короткие осенние и зимние дни пролетали быстро. В снег и дождь, в летнюю жару и осеннюю слякоть я должен был идти на хутор в родной дом по субботам, а на следующий день с поклажей возвращаться обратно. Уже при выходе из станицы наступали сумерки, потом темнота. Два километра южнее станицы дорога проходила под скалой «Пронеси, господи», справа под крутым обрывом шумела река. Иногда в темные ночи дорогу я находил на ощупь. Конечно, как все дети, я боялся волков, которых было достаточно в близлежащих урочищах. Случалось, что дома я оказывался в полночь и остаток ее проводил в глубоком сне на печке, а утром завтрак с семьей и новые сборы в обратный путь. В мой дорожный мешок засыпали небольшое ведро картофеля, перевязывали его веревочкой, во второе отделение вкладывали два кукурузных чурека и кусочек сала. В руку давали кувшин простокваши или молока. Вот и весь мой недельный рацион. Обратный путь бывал всегда тяжелее из-за ноши за плечами и в руках. Моему возвращению в станице всегда были рады. Все доставленное  мной поедалось сообща за пару дней. Потом оставалось надеяться на школьные завтраки.

Директор школы понимал, что может быть большой отсев учащихся в связи с недоеданием, поэтому по своей инициативе решил подкармливать нас во время большого перерыва с запасов, полученных со школьного огорода, на котором мы выращивали картофель, кукурузу и подсолнечник. Из подсолнечника давили растительное масло, которым сдабривали вареный картофель, а из молотой кукурузы иногда готовили оладьи. Вот и получали мы по две-три картофелины и лепешку. Многие сумели выжить в то лихолетье только благодаря этим бесплатным школьным горячим завтракам в большую перемену, в том числе и я.

В учебном процессе была и другая сложность – отсутствие стабильных учебников. Их просто не было, и только учителя имели по одному экземпляру. Директор вел историю. Он старательно переписывал материал на доску, а мы с нее – в тетрадь. Лишь в шестом классе ученики смогли купить учебники по нескольким предметам, а в седьмом классе были обеспечены полностью, но время было упущено, и мы это понимали. Как понимали и то, что возраст каждого ученика имел огромный диапазон: от 1922 года до 1914 года рождения. В нашем классе учились три сестры Васильцовы: Дарья – 1916, Мария – 1918 и Ефросинья 1920 год рождения. Наш молодой учитель Иван Федорович Садовенко после десяти классов и трехмесячных курсов обучал нас русскому языку, а его младшая и старшая сестры учились со мной в одном классе. Причина объяснялась весьма просто: многие окончили начальные классы еще в двадцатых годах и трудились в единоличных хозяйствах, а когда наступило время работать в колхозе, то большая их часть предпочли наверстывать упущенное, чтобы не трудиться в колхозной бригаде. Некоторые парни шли на призыв после седьмого класса, хотя он в те годы был с двадцати одного года. Призывались с большой охотой, так как в армии могли увидеть хоть казарму и железную дорогу. Но даже на призыв в армию существовал «ценз» социального происхождения. Из семей раскулаченных в армию не призывали. Одному из таких призывников было отказано, и он, узнав об этом, снял веревочный поясок  и на нем удавился в саду на абрикосовой ветке. Возможно ли такое сегодня?..

Хуторяне получали на свои трудодни гораздо больше» чем станичники, только благодаря нашему новому председателю. Весной и осенью на колхозных полях появились трактора, и вспашка повсеместно велась ими. На колхозы нагрузили, кроме госпоставки, новый налог, так называемую натурооплату за работу на колхозной земле тракторами МТС. Она стала превышать размеры даже государственных поставок. Именно это и подрезало жилы труженикам на земле. Почти все зерновые продукты вывозились на государственные элеваторы самими колхозами в зимнее время на санках. Для хутора это только в один конец составляло 60 километров.

Молодые парни обычно служили в армии, а их жены, если не имели детей, и незамужние девушки проводили в этих рейсах по неделе, перенося такие же страдания, как девушки в пехоте на войне. Оставшиеся в живых и поныне жалуются на простудные заболевания с той поры. Гарантированная оплата натурой полагалась только трактористам и комбайнерам. Им назначалась и денежная выплата от конторы МТС. Колхозникам на трудодни выплачивать было нечего ни продуктами, ни деньгами. Труженики села жили только за счет приусадебного участка, да и с него тоже требовалось платить государству большие налоги. Несмотря на престижность руководящей должности председателя, люди не давали своего согласия при назначении или при выборах. Но коммунисты не могли отказываться от партийного поручения, а за недовыполнение планов госпоставки и натуроплаты каждый руководитель мог быть арестован как враг народа. С каждым годом увеличивались не только нормы поставок, но и количество сборщиков налогов. С каждого колхозного двора полагалось сдавать молоко или взамен животное масло, яйца, шкуры, шерсть, мясо, даже вне зависимости оттого, имеет ли хозяйство животных, кур, корову, свиней или овец. В некоторых отдаленных регионах вообще невозможно было найти председателя колхоза. В апреле 1940 года принимается специальное постановление правительства «Об оплате председателей колхозов в восточных районах СССР», к которым были отнесены первоначально Казахстан,  Омская, Новосибирская и Челябинская области. Размер месячной оплаты председателей колхозов исчислялся от количества пахотной земли в колхозе. За сто гектаров земли 45 трудодней, 300–50, 500–55, 700–60, 1000–70, 1500–80, свыше 1500–80 трудодней. Кроме того, денежная доплата должна была составлять ежемесячно: при валовом доходе с 10 тыс. руб. – 25 руб., с 25 – 50 р., 100 – 125 р., 200 – 150 и т. д. При одном миллионе – 350 р. и свыше – 400 р. Потом почти ежемесячно принимались постановления, по которым на эту оплату председателей перешла Московская, Смоленская, Горьковская, Ростовская, Куйбышевская, Чкаловская, Иркутская, Молотовская, Ивановская, Вологодская, Сталинградская, Ярославская области, Татарская, Марийская, Мордовская, Башкирская, Чувашская автономные республики, Белоруссия, Краснодарский и Орджоникидзевский края. Председателям колхозов определялись проценты в денежном выражении за стаж работы в этой должности: начиная с трех лет – 5%, за четыре – 10%, за пять и более лет – 15%. Был пункт и о премировании бригадиров. Вот так позаботились правительство и партия с прокормом председателей, ну а о колхозниках – пусть сами о себе заботятся.

Вот и закончен пятый класс. Я с радостью возвращался под родной кров. В хуторе меня ожидали тоже значительные перемены. Погонщиками на лошадях теперь оказались более старшие сверстники, которые не продолжали учебу. С1933 года началась очень серьезная кампания для сельских пионеров – охрана колхозного урожая от «парикмахеров», то есть всяческих расхитителей колхозного добра, наносящих колхозам вред путем «стрижки» колосков. Да, видимо, были такие криминальные факты со стороны голодных элементов, и это следовало пресечь. Центральная детская газета «Пионерская правда» и ее последовательница в Северо-Кавказском крае «Ленинские внучата» в каждом номере помещали карикатуры на почему-то очень толстых кулаков, стригущих ножницами колоски с колхозного поля. Но самым огромным примером для всех нас был Павлик Морозов, раскрывший чуждую, кулацкую сущность своего отца и родственников, за что те подло убили его.

Колхоз выделил нам полевой фургон для стряпухи, плотники установили вдоль большака две наблюдательных  вышки по типу лагерных в местах заключения, и тридцать мальчишек и девчонок вместо купания в пруду жарились на солнцепеке, высматривая «стригуна» на соседних с дорогой полях. Но таких за все лето не было установлено, и нас бросили на сбор колосков Комсомолка-стряпуха готовила нам на обед уже известную читателю затируху. Из дома каждый приносил с собой молодую картофелину и делал на ней метку (тавро), чтобы после того, как ее сварят, она попала в руки хозяина Комсомолка Мария Колпакова раскладывала клубни на большом артельном столе, где мы их разбирали без особых конфликтов. Полагалось нам и по 200 граммов хлеба. Самое интересное заключалось в том, что, выполняя свой пионерский долг, мы еще не видели пионерский галстук, даже у самой вожатой отряда, которая была по совместительству и отрядной стряпухой. О персональном владении таковым у нас и в мыслях не было Красный пионерский галстук вместе с синей блузой и трусиками я впервые увидел на однокласснике Саше Носареве в школе Новоисправненской. Его отец прибыл из Ростова-на-Дону как двадцатипятитысячник парторгом в один из колхозов, а его сын привез весь пионерский реквизит. Но самым большим предметом зависти учеников всей семилетки были его металлические коньки и пионерский горн

В шестой класс я ехал на попутной повозке не один. Со мной ехал в 5-й класс Щербаков Петр. Он в 1932 году закончил четыре класса и два года работал ездовым на председательском тарантасе. Это его старшая сестра Ирина училась вместе со мной и в этот год уже успела выйти замуж за одноклассника Петра.

Как я уже писал, к нам на жительство перешла бабушка по линии отца, а меня приютила ее дочь, моя тетя и бывшая нянька Аксинья. Я помнил ее свадьбу, а теперь у нее были дочь Вера четырех лет и в колыбельке сын Петя. Жили они еще беднее нас, и все продолжилось по-прежнему Петр Щербаков тоже квартировал у своей тетки метрах в двухстах от нашего дома. Почти каждый вечер мы встречались у него или у моей тети. Кроме выполнения домашних заданий, я присматривал за малышом. Школьный процесс повторялся без малейших изменений, разве что появились учебники. Классные руководители распределяли  их за плату, теперь всем хватило учебников и тетрадей, обложки на которых украшали портреты наших писателей-классиков, атак как страна широко отмечала вековой юбилей гения русской поэзии Пушкина, то, кроме его изображения, печатались и его стихи. Ей-богу, это было здорово! Может быть, эти обложки со стихами великого нашего соотечественника дали нам возможность почувствовать вкус поэзии, поскольку ни в станице, ни в школе не имелось библиотеки.

Школа

Еще об одной моей жизненной удаче в школьные годы я вспоминал не раз. В марте я вернулся домой на весенние каникулы. Именно в эти дни у нас проживали несколько родичей, бежавших от голода. В хуторе меня тепло встретил директор школы Петр Артемович, который сообщил о том, что в мартовские каникулы он организует для четырехклассников экскурсию в город Армавир и предложил мне поехать с ним. Я не рассчитывал, что мать согласится на это, но произошло обратное. Она дала согласие и сделала взнос пять рублей на железнодорожные билеты, а питаться мы должны были своими харчами. Плохо знал психологию ребят наш директор, да еще в наступивший голодный год. Мать из остатков муки сделала тесто и решила выпечь мне хлебцы в виде булочек. В тесто каждой из них она закатывала по куриному яичку и выпекала. Получился десяток таких булочек. Еще она дала мне как неприкосновенный запас краюху хлеба и кусочек сала. На десерт положила в сумку несколько яблок из засола в капусте и сухих груш.

На следующий день группа из семи человек учащихся во главе с директором школы выехали с очередным обозом в город Баталпашинск. На телегах колхозники везли кукурузные початки для сдачи в государственную поставку на элеватор. Заметьте, был март месяц, а колхоз все еще расплачивался за минувший хозяйственный год. Теперь представим себе езду на телеге по нашим грунтовым дорогам, особенно по населенным пунктам, где от ежедневных прогонов стад грунтовая дорога превращается как бы в стиральную доску. Езда по ней на телеге становится невыносимой. Но лучше плохо ехать, чем  мы увидели, как отливают гири для весов. К вечеру нас определили в одну из школ на ночлег в классе на партах. Здесь впервые мы увидели школьные уборные внутри самого здания. Это, в нашем понимании, было просто невероятным...

На следующий день учитель повел нас в цирк-шапито. Не стану описывать подробности нашего восторга от всего увиденного и услышанного. Там мы смотрели решительно все впервые и для многих на всю их жизнь. Наше автономное питание сухим пайком подходило к концу. В ночь мы снова на вокзале. Учитель стоит у касс за билетами, а мы стайкой сидим на полу в углу вокзала, который забит беженцами с Украины. Голодных и распухших от голода полно на вокзале и рядом с ним. В ожидании учителя я уснул и не заметил, как один старик снял с меня мою кубанку. Какое счастье, что мать настояла взять с собой башлык, который спас меня в те еще морозные дни. Вернулись мы в Баталпашинск утром. На нашу беду ни одной повозки с хутора на постоялом дворе не оказалось. Обогревшись в хате и доев остатки, мы решили шагать 50 километров домой пешком. Наставник наш согласился, да и не было другого выхода. Шли без остановок двенадцать часов голодные и усталые, преодолев два перевала. В полночь прибыли на хутор Фроловский, тоже отселенный из станицы Исправной. Кое-как учитель распределил нас по хатам, где мы уснули кто на печке, кто на лавках. Добрые люди, чем смогли, тем и поделились с нами в завтрак. До своего хутора оставалось еще 24 километра, которые-то и оказались самыми трудными. До своего хутора смогли добраться только во второй половине дня. Пропажа моей кубанки обошлась небольшим упреком. Назавтра мне предстояло снова идти с ношей на плечах в Исправную.

Учителя, конечно, старались прививать нам чувство прекрасного, но в тех ужасных по нищете условиях большего они ничего не могли сделать. Право же, до самых заморозков мы ходили в школу босиком. С наступлением морозов одевали любого размера родительские недоноски на плечи и на ног и. Подкармливались со школьного котла в большую перемену.

Что сохранилось в моей памяти. Это прежде всего так называемые литературные вечера каждую субботу.

Проводились они в нашем широком коридоре. У нас был замечательный преподаватель по трудовому обучению, Он был из тех «беглых» от голода с Украины, который пару лет переживал в станице страшный голод 1933 года. Он очень плохо говорил по-русски, но мы понимали его украинский лучше, чем свой родной «перевертень». Его первейшие навыки в плотничьем деле сохранились в моей памяти до пенсионного возраста. За урок каждый из нас должен был выстрогать одну штакетину для школьной изгороди. Под его руководством мы сами смастерили из отходов скамьи для зрителей нашего зала (коридора), изготовили однотипные рамки для классных стенгазет, кое-что из спортивного инвентаря и дворовых игр. Но вернемся к нашим литературным вечерам, которые посвящались, как правило, одному из изучаемых по программе наших классиков. Старались занять всех учащихся класса. Рассказывалась биография, читались стихи, иногда готовились небольшие отрывки из пьес. Потом непременные частушки под балалайку и гимнастические упражнения с пирамидами, на которых в самом верхнем третьем ярусе всегда держался я, стоя и отдавая пионерский салют. На Новый год, в то время впервые, разрешили устраивать праздничную елку. Все игрушки, вплоть до восковых свечей, изготавливали дети. Отмечали и встречу весны в станичном клубе. В последний год моей учебы эти вечера проводились уже в своем школьном клубе, оборудованном в старой бывшей церковно-приходской школе

В 1935 году в нашей стране было установлено высшее воинское звание Маршал Советского Союза В числе первых пяти был и С М. Буденный. Даже в нашей глубинке все дети знали о нем. Именно в 1936 или 1937 году в одном из детских журналов была опубликована пьеса «Детство маршала», которая заинтересовала нашу классную руководительницу Прасковью Михайловну Полозкову. Она решила поставить ее на нашей клубной сцене, а заглавную роль Семки единогласно было поручено сыграть мне, хотя задатков у меня не было никаких, как, впрочем, и у других тоже.

Но я дал согласие, и общими усилиями мы начали подготовку. У меня была неплохая память, и с третьей репетиции  я уже знал всю пьесу наизусть, а не только свои слова. Станичные проказы молодого парнишки были близки многим из нас, и я с ними справлялся неплохо. Но там была сценка, проходившая на базаре, когда Семка в споре переплясал цыгана. Танцам нас не учили, поэтому я много раз отказывался от этого эпизода, а так как это был один из важнейших моментов замысла всего спектакля, то мне пришлось имитировать пляску в тесном кругу своих станичных сверстников, которые скрывали мое неумение от зрителей Спектакль имел успех, и его показывали дважды. Именно тогда мы учились аплодировать – делать «ладушки». В учительской школы стояла фисгармония (вроде маленького органа), но на ней никто не мог играть (Этот невиданный инструмент в станице был презентован школе вместе со зданием попечителем Мамонтовым.) На всю станицу был один гармонист, и тот слепой. Играл он только плясовые наигрыши, да и те весьма плохо, так как, видимо, не имел слуха и вечно был пьян, поскольку играл на всех свадьбах и других торжествах. Главным музыкальным инструментом была в те годы балалайка.

Весной 1936 года, когда заканчивалась учеба в наших двух выпускных классах, у меня начались прежние приступы малярии, проболел я более двух месяцев и вернулся в школу, когда закончились экзамены. Так как мне только 18 сентября исполнялось четырнадцать лет и я все равно не мог  быть принят ни в один из техникумов, а восьмого класса в нашей школе пока не предвиделось, то директор порекомендовал родителям оставить меня повторно в седьмом классе. Так мы и поступили, хотя мне было малоинтересно повторять программу. На четвертую мою школьную зиму в отрыве от дома родные определили меня по просьбе отцовой двоюродной сестры тетки Лукерьи к ней на квартиру, так как своих детей в этой семье не было. Дом у них был «кулацкий» – из трех комнат с верандой. Ее муж ранее был в отряде самообороны, за что и был пожалован этим домом, реквизированным у «богачей». Тетя и ее муж работали в поле. Возвращались поздно, а я присматривал за всем их хозяйством: давал корм свинье, овцам, курам, рубил дрова к каждой топке, делал уборку. Тетя была рада такому помощнику по хозяйству. Я приносил с хутора свои харчишки, как и прежде, однако питался гораздо лучше, так как у них имелась корова, молоко бывало всегда во всех видах. Тетя делала закваску-то, что ныне мы называем кефиром, – помещала ее из кувшина в холстяную сумку, с которой стекала весь день сыворотка, а утром она разбавляла свежий творог свежим молоком и мы ели его с горячими кукурузными лепешками. Питались в этот год гораздо лучше.

Именно в это время появились книжки и в нашей школьной библиотеке. Это было событие! Я каждую неделю менял книги и зачитывался ими на русской печке при свете каганца – керосиновой лампы без стекла. Как я сожалел о хуторском электричестве, но здесь его еще не было. Имевшийся двухтактный дизельный двигатель приводил во вращение динамомашину, которая могла осветить только сельский совет, колхозные конторы и станичный народный дом – «Нардом», как именовали тогда клуб и кинозал в одном понятии. Детские сеансы бывали каждую субботу, однако не всегда бывали 25 копеек на билет. Но и тут был найден выход. Однажды колхоз «Коминтерн» решил за счет колхоза показать всем своим членам в праздничный день кинофильм. Закупили в клубе билеты, а пропуск в зал организовали сами. Билеты с непогашенным «контролем» были списаны и выброшены. Мой приятель подобрал их, и мы до конца года проходили по ним, стараясь заранее узнать только расцветку «квитка», чтобы не распознали на контроле.

Самым любимым занятием в эту зиму была громкая читка приносимых мной книг из школьной библиотечки. Это была такая же страсть, как теперешние телесериалы. Тетя вязала шерстяные чулки, а я в «гул» читал книги о совершенно другой жизни, о переживаниях героев, о любви и войне, о городах и других странах. К тому времени я уже успел один раз прочитать все три книги «Тихого Дона» и «Поднятую целину» М. А. Шолохова. Теперь я вторично «смаковал» каждую сказанную фразу, обсуждал каждый поворот событий и восхищался мастерством автора, так прекрасно передавшим наш жизненный казачий уклад и язык на страницах трех прочитанных томов. Потом, спустя два года в журнале «Роман-газета», мне довелось прочитать и четвертую, последнюю книгу, удостоенную сначала Сталинской, а впоследствии и Нобелевской премии, хотя она была присуждена позднее – в послевоенные годы. Не скрою, всякий раз, когда мне приходилось отправляться на особенно опасные боевые задания, а они в пехоте на переднем крае сопряжены с огромным риском, почему-то всегда подступала горечь обиды, погибну, не дочитав «Поднятой целины»! Конечно, с точки зрения логики сейчас это может показаться смешным, но посмею утверждать, что это было именно так. Закончив эту книгу в 1956 году, мы читали ее в «Правде» по главам, уже тогда предвидя, что продолжения ее не будет. Конечно, все книги когда-то заканчиваются Можно было ожидать ее продолжения, но этого не произошло, как незавершенной осталась и третья шолоховская книга – «Они сражались за Родину». Видимо, надежды и задумки автора не оправдались.

Изменений в нашей школе-семилетке не происходило, только мы перестали получать школьные «горячие завтраки». Наступали медленные и весьма скромные улучшения в экономической деятельности колхозов и самих крестьян. Весной мы продолжали высаживать картофель, кукурузу и подсолнечник на школьных огородных участках, но плодами их в натуре теперь не пользовались. Директор школы, кроме нас, учащихся, видимо, оказывал материальную помощь и учителям. Собранные продукты, скорее всего, продавались, а деньги могли идти на ремонт школьного здания.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю