355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Мухин » Отцы-командиры Часть I » Текст книги (страница 16)
Отцы-командиры Часть I
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 02:12

Текст книги "Отцы-командиры Часть I"


Автор книги: Юрий Мухин


Соавторы: Александр Лебединцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Наступило утро следующего дня. Друзья накрыли стол, поставили кувшин румынского вина. Прибыли даже адъютанты старшие батальонов (начальники штабов батальонов). Все просили передать привет родному Отечеству  теперь уже с непривычной чужбины, желали успехов в учебе и возвращения в родной полк. Убывал я в город Солнечногорск, который расположен в полусотне километров от Москвы по дороге на Клин и далее на Калинин, ныне Тверь. На нашем участке наступило заметное затишье. Командир выделил мне до города Фэлтичений, где должен был располагаться отдел кадров армии, свой «персональный» фаэтон. По пути я заехал в штаб дивизии проститься с Ламко, майором Петровым, майором Передником, с которым сдружился за время марша, когда мы несколько ночей двигались вместе и узнали, что мы земляки. Он был родом из города Кропоткина. Не наделся я тогда, что с Ламко встречусь там же на курсах через четыре месяца, а с Петровым и Кузминовым в первых числах нового, 1945 года в Москве. Связистки и поварихи вытирали носы от слез, писари все махали вслед удаляющемуся кабриолету. Проводить меня вызвался Борис Евдокимов с автоматом, чтобы никто не мог отнять это средство передвижения.


Глава 5.
Жизнь без фронта

На курсах «Выстрел»

Вот и курортный румынский городок Фэлтичений. Здесь мы накануне освободили полсотни русских военнопленных. Строения все целые, улицы чистые. Я озираюсь по сторонам. Слева вижу в зимней гимнастерке и таких же новых брюках подполковника Хамова П. Ф. Я спрыгиваю на ходу и бегу к нему, не зная, как быть, как выразить радость встречи с ним после возвращения его из штрафной роты. Видя мое замешательство, он упреждает меня своим вопросом: «Значит, едешь. Молодец! Ведь я же обещал послать тебя с первой оказией на учебу. Вот и посодействовал». Так вот он, оказывается, тот негаданный начальник, устроивший мне протекцию, хотя он сам только что сменил форму ефрейтора-штрафника на форму подполковника! Я не находил  слов, как и с чем его поздравлять, чтобы не ранить лишний раз его гордость. Он указал мне место расположения отдела кадров и тепло обнял, чтобы пожать в следующий раз мою руку только в 1972 году в Генеральном штабе.

В отделе кадров армии меня ожидал попутчик, тоже «старлей» из соседней воздушно-десантной дивизии. Получив направление и проездные документы, мы попутной машиной прибыли в город Ботошань. Это было утро 1 мая. Требовалось непременно отметить этот весенний праздник, наше знакомство и дальнюю совместную дорогу впереди. Ни я, ни он ничего пока не понимали по-румынски. Один местный направил нас к «толмачу», то есть понимающему по-русски. Хозяин совершенно пустой лавки поздоровался с нами по-русски и объяснил за стаканом вина, что он матрос с броненосца «Потемкин», интернированного когда-то румынами в 1905 году. Здесь он присмотрел молодую румынку и женился на богатой невесте с магазином. Жену уже похоронил и растит взрослую дочь. Деньги у нас были, он как торгаш понимал, что они пока будут иметь хождение, поэтому не жалел вина, мамалыги и брынзы. Мы вынуждены были остаться и провести ночь у гостеприимного соотечественника. Следующим пунктом нашей остановки, ночевки и пересадки на железнодорожный транспорт был город Могилев-Подольский. Ночь провели в общежитии коменданта, а ужинали и завтракали в настоящей еврейской корчме, по типу той, где меня принимали в Бричанах. До Киева мы ехали в переполненном пассажирском общем вагоне. Далее получили места в плацкартном вагоне до самой Москвы. До отхода поезда мы посетили Софийский собор и посмотрели кинофильм.

В течение двух суток дороги на пассажирском поезде мой попутчик играл в карты «в очко» и обыграл всех военных пассажиров, набрав полный вещевой мешок ассигнаций. Я должен был выходить на каждой остановке и покупать водку или самогон и всякую закуску, не считаясь с ценами. Я так и не узнал причину его удачливости. Подъезжая к Москве, некоторые из обыгранных неудачников просили его выдать денег хоть на трамвай, и он великодушничал.

Москву он и я видели впервые. Первый раз спустились в метро. Задерживаться не стали, так как у обоих не было здесь знакомых и близких. Подкупили кое-что в коммерческих  магазинах и выехали с Ленинградского вокзала местным поездом до станции «Подсолнечная», хотя город именовался Солнечногорском. Сам город и военный городок подвергались краткосрочной оккупации немцами. Деревянная мебель оккупантами была использована на топливо, и курсы обустраивались почти заново. Хорошо хоть железные казарменные кровати не могли гореть в топке и сохранились в казармах, именовавшихся общежитием.

Первоначально, имея в виду мой малый чин, меня определили вместе с попутчиком на 8-й по счету курс, на котором готовили командиров батальонов. И тут выяснилось, что одновременно набирались кандидаты на 5-й курс – командиров полков, на котором впервые комплектовались две группы из штабных офицеров для полков и дивизий. Переводят туда меня и Валиева в равном со мною чине. Начальником нашего курса из ста человек был полковник Титов, старый служака-кавалерист. Командирские группы были укомплектованы подполковниками и полковниками, а наши – майорами, капитанами и нами двумя – старшими лейтенантами. Через месяц мне тоже пришла выписка из приказа с производством в капитаны и одновременно я получил временное удостоверение о награждении орденом Отечественной войны 1-й степени. Конечно, никто не вручал мне новых золотых погон, которые в тылу были положены каждому, а просто сказали добавить четвертую звездочку на погоны, но зато выписали стандартное удостоверение личности и я впервые обрел статус кадрового военнослужащего.

Все младшие курсы размещались в казармах барачного типа, а наш курс – в двухэтажном кирпичном здании на берегу Сенежского озера. Помещения общежитий были размером с площадь всего здания с окнами на обе стороны. У входа было несколько кабинетов для начальника курса, начальника учебной части, преподавателей, лаборанток и чертежниц. В подвале размещалась камера хранения вещей слушателей курса.

До начала занятий нас переобмундировали как молодых рекрутов. Мы получили двубортные шинели улучшенного офицерского сукна, бостоновые брюки и гимнастерки, фуражки с малиновым околышем, а на зиму выдали  цигейковые шапки-ушанки. Сапоги мы получили, к сожалению, «кирзачи», но у многих из нас были с фронта хромовые. Их мы одевали в выходные дни, которые проводили в московских театрах, а на занятия одевали кирзовые. Радовались мы и настоящим «комсоставским» поясным ремням с портупеей – тому, чего нас лишили при выпуске из училища.

Обучать нас должны были самому необходимому на войне. Но это только декларировалось, а на деле зачем-то учили внутренней и внешней баллистике оружия, материальной части вооружения полка, топографии и даже Истории военного искусства древних времен – тому, что знали сидящие в тылу преподаватели. Основной дисциплиной, естественно, была тактическая подготовка в объеме стрелкового полка и дивизии. Преподаватели поданному предмету были закреплены за каждой учебной группой, численностью 25 человек. Видимо, большинство из них не заканчивали Академию имени М.В. Фрунзе, а скорее всего, были из числа выпускников этих же курсов. При нас был случай, когда одного из преподавателей группы по тактической подготовке отстранили и поставили на его место слушателя группы, только что приступившей к учебе, и он справлялся вполне грамотно. Разработки групповых упражнений на картах использовались из фондов Академии имени М. В. Фрунзе, да и лекции тоже.

Именно в этот период поступили два серьезных пособия, написанных на основе использования передового опыта, проверенного фронтовой практикой. Это были наставления по организации позиционной обороны и руководство по организации прорыва позиционной обороны противника. На основе положений этих двух наставлений мы принимали решения при отработке тактических задач на картах и местности.

Условия, в которых проходила учеба, были плохими: у наружных стен с окнами стояли сколоченные из горбылей вместо досок артельные столы на козлах и такие же скамьи, на которых мы в тесноте наносили обстановку на картах, оформляли графические решения и писали донесения и приказы. Признано было за удачу, когда нашли картон и покрыли им столешницы из необструганных горбылей. Лекций на курсе было крайне мало, преподаватели  слабо владели методикой преподавания, однако время не проходило даром и мы осваивали необходимые знания. От артиллеристов мы узнали основные требования к артиллерийской подготовке и артиллерийскому сопровождению пехоты и танков на всю глубину прорыва, а эти новшества широко применялись в боевой практике начиная с лета 1943 года.

Не знаю, за счет каких предметов обучения, но в наших двух штабных группах увеличили количество часов по полевой службе штабов. Такое наставление наконец появилось на свет божий, и мы изучали его положения как будущие штабные операторы. Были занятия по инженерному делу и по противохимической защите. Ну и, как везде, зубрили азы Истории большевистской партии. Это был неотъемлемый атрибут, возможно, даже и в духовных семинариях. Вечером, когда бывала подача электроэнергии, проводилась непременная самоподготовка три или четыре часа. Если света не было, то мы делились своими фронтовыми воспоминаниями, рассказывали интересные эпизоды. Наиболее поучительные из них я помню до сей поры, хотя в то время делиться ими было весьма опасно.

Майор Самороков, например, рассказал о том, как он окончил в 1937 году военное училище и сразу был назначен на роту, через полгода стал ПНШ-1, а к освободительному походу в Западную Украину стал уже начальником штаба полка, только что пожалованный званием старшего лейтенанта. Полком командовал капитан, чуть старше его по возрасту. При выходе на демаркационную линию командование дивизии разрешило командиру полка с начальником штаба вступить в контакты с противостоящим немецким командованием для уточнения спорных участков, хотя таковых на их участке не было, так как рубеж проходил по руслу реки. Вот как об этом рассказал майор Самороков: «Прибыли мы верхом, переехав реку по мосту. Немецкий лейтенант сопроводил нас прямо к командиру полка, занимавшему отдельный домик. Мы представились немецкому полковнику, у которого даже начальник штаба был майор. Полковник пригласил нас за стол, на котором пыхтел русский самовар, были бутерброды, шнапс и сигареты. Разлив в рюмки выпивку, хозяин произнес тост за Красную Армию и за ее таких молодых командиров. Ведь у  них в таких чинах только ротой командуют. Мы поняли его намек и убыли в глубоком размышлении.

Второй рассказ был из услышанного им от одного старика о случае, который произошел в первые дни войны в приграничных боях. (Дед рассказывал об этом уже после освобождения их села.) На западе гремела канонада, отходили через село беженцы, раненые, обозники, а потом и пехотинцы. На закате появилась в парной упряжке 45-мм противотанковая пушка с пятью человеками расчета. Они были уставшими и поставили свое орудие на обочине за кустом, надеясь провести ночь в этом селе. Примерно через час затрещал немецкий мотоциклист с пулеметом. Для острастки он выпустил с десяток патронов по окраине, а артиллеристы со ста метров открыли по нему огонь из ручного пулемета и убили обоих разведчиков. Через полчаса показался бронетранспортер. Артиллеристы первым же выстрелом подбили его, а вторым подожгли. Пехота выскочила из горящей машины и под прикрытием пулеметного огня пошла в атаку. Бой разгорелся жаркий и закончился с наступлением темноты. Немцы ворвались в село. Трое наших были убиты , а двоих раненых немцы добили сгоряча, так как своих потеряли гораздо больше. Ночь прошла тревожно, хотя колхозные плотники по приказу немцев всю ночь строгали доски и сколачивали гробы. К утру собрали все взрослое население села на площадь у кладбища, где за ночь были вырыты две братские могилы и стояли гробы с убитыми немцами и нашими артиллеристами. Вступившая воинская часть была построена с оружием. Выступил полковник и обратился к своим воинам с такой речью: «Солдаты фюрера, мы прощаемся с нашими однополчанами, павшими в открытом бою с горсткой русских воинов. Если вы впредь будете так же сражаться, как эти пять русских храбрецов во главе с сержантом, то немецкая армия завоюет весь мир. По этой причине я приказал похоронить  их с таким же почетом, как и наших воинов». Под залпы траурного салюта гробы были преданы земле.

Ни в первом, ни во втором случаях ни один из нас не прокомментировал пересказанное майором... Я не думаю, что майор был провокатором, придумав заранее такой увлекательный сюжет, но наше поколение было так запугано, что все воздержались от комментариев. Во всяком случае я не рассказывал о том, как ПНШ-5 нашего полка пел опереточные арии под немецкий аккомпанемент, как пела Дуся немецкие песенки под их губную гармонику, как пленные немцы сами напросились нести батальонные минометы, чтобы согреться от утренних заморозков. Я думаю, что у каждого пехотинца-ветерана найдется непременно фронтовой эпизод, подобный вышеприведенным.

Моя кровать стояла рядом с кроватями двух капитанов. Выше меня на втором ярусе спал Павел Назаров, слева капитан Салоп, прибывший с должности начальника штаба полка. Он был ленинградец. Учеба его интересовала мало, хотя он всегда аргументированно давал ответы. Воевал он с начала войны и предпринимал меры, чтобы уйти с армейской службы вообще, так как по профессии был геолог. На самоподготовке он чаще просматривал книги по геологии, чем боевые уставы, чем вызывал шутки и колкие реплики. Однажды он разбирал в чемодане свои книги, и одна их них была под его фамилией. Я спросил: «Не родственник ли?» Он ответил: «Нет, Саша, это моя книга. Ведь я кандидат геологических наук и преподавал в институте. Вот почему я и езжу в Москву, чтобы добиться откомандирования в свой наркомат геологии, – сейчас такие специальности отзываются с фронта. Может, выгорит», – заключил он. К самому концу нашей учебы ему вдруг совсем неожиданно было присвоено звание «майор». Я удивился, почему так долго выписка его искала, но он ответил, что связи с полком упорно не поддерживал. Я никогда больше не встречал человека, который был бы так огорчен очередным званием, как он...

Кормили нас по норме курсантского пайка военных училищ. А это была, видимо, самая лучшая по калорийности пища, исключая, конечно, летчиков и подводников. Эта норма отпуска продуктов сохранилась до конца войны, хотя гречневая и рисовая крупы давно заменились перловкой,  но 40 г животного масла и белый хлеб 300 г в обед сохранялись. Первоначально в войну пайки в военных учебных заведениях для офицеров-слушателей были установлены по тыловой норме, на которой прожить можно было с большим трудом даже с офицерским денежным содержанием, которое в войну ничего не стоило. Офицеры-слушатели с ускоренных курсов академий и курсов усовершенствования начали совершать «дезертирство» обратно на фронт. И Сталин разрешил им тоже установить курсантскую продовольственную норму снабжения, но для постоянного состава ВУЗов тыловая норма сохранялась до конца войны. Правда, по курсантской норме не было положено табачное довольствие, от чего все курящие очень страдали.

Первый отпуск домой

Стакан самосада на рынке стоил 10 рублей, а его иногда выкуривали за пару дней. Наше курсовое начальство решило разрешить отпуска за табаком по одному слушателю от группы на десять дней не далее радиуса в одну тысячу километров и чтобы стоимость стакана самосада была не дороже пяти рублей за стакан. Наш старшина группы объявил об этой новости, но среди нас не нашлось желающих поехать, и я попробовал испытать судьбу. Собрались в кабинете начальника курса, и он начал подписывать отпускные билеты Я остался последним. Увидев, что у меня конечным пунктом указана станция Невинномысская, он сразу сказал, что до нее более полутора тысяч километров, и отложил мой отпускной билет. Потом спросил меня, к кому я еду. Я объяснил, что там у меня мать-вдова с тремя детьми, не виделся с начала сорок первого года. «Богатым краем когда-то была твоя родина Я там до войны командовал кавалерийским полком». Я подтвердил его слова. Конечно, после оккупации многое изменилось, но мать в каждом письме просит заглянуть хоть на сутки, и я заверил, что успею вернуться со всеми вместе. Тогда он попросил привезти и ему табачку. Я заверил, что привезу мешок на всю группу бесплатно, в том числе и ему, и он подписал отпускной билет. Вручая его мне, намекнул, что, может быть, там жиры будут дешевле, чем здесь, то тогда прикупить их ему, а он расплатится. Я пообещал, зная, что  мать должна забить кабана к рождественским праздникам или раньше.

После обеда я уже ехал пригородным в Москву, имея билет до самого места назначения. Это было важно, если попаду в вагон без компостирования. Так и получилось. Садился я в бакинский поезд не в общей очереди пассажиров, а с противоположной стороны и с другого конца вагона вместе с другим капитаном, у которого был пистолет «ТТ». Я тогда не знал этого способа. Он вынул из пистолета магазин и взвел затвор. Ствол оголился и вошел в гнездо замка. Одним поворотом он свободно открыл дверь вагона, как ключом проводника, так как шесть нарезов канала ствола «ТТ» захватили треугольные грани стержня замка. Мы ворвались в вагон первыми и заняли верхние багажные полки, на которых и доехали до места.

Привокзальные рынки были полупустыми. Кроме подсолнечных семян, самосада и молока, ничего больше не продавали. У колонок с кипятком очереди. Поезд до моей станции в те годы шел ровно трое суток. Спустившись со ступенек, я увидел развалины бывшего вокзала и решил узнать время отхода пригородного поезда. Вдруг на перроне слышу: «Здравия желаю, товарищ капитан!» Передо мной стоит и улыбается младший лейтенант Бережной Сашка, бывший командир взвода связи, выбывший по ранению из полка в районе Белой Церкви, он же неоформленный супруг радистки Раи. Мой первый вопрос: «С кем тебя поздравить, однополчанин?» Он сообщил, что родился сын, но вскоре умер. Мы находим буфет и ради встречи выпиваем по сто граммов водки, закусывая холодной котлеткой. Дальше он меня огорчил тем, что после излечения ему присвоили звание младшего лейтенанта и оставили в тыловом запасном кавалерийском полку в Ставрополе ввиду инвалидности. Командир этого полка взял его к себе в адъютанты и уже женил на своей дочери. Это была моя первая встреча с бывшим однополчанином. (Потом, после войны, он разыщет совет ветеранов по адресу, который узнает через Всесоюзное радио, которое рассказывало о нашем ветеранском братстве, и позвонит мне из Ставрополя. Побывает на нескольких встречах, увидится с Раей и ее супругом.)

Уже наступала осень, когда я без всякого предупреждения вошел в нашу хату в греческом селе Спарта. Мать и  сестры были на работе, а в комнате находился братишка Жора шести лет. Я поздоровался с ним, но он от такой неожиданности не обрадовался, а заплакал. Сборы были такими быстрыми, а страна такой нищей, что, кроме парочки румынских тетрадей и коробки цветных карандашей, я ничего другого не мог ему подарить. Дал ему несколько денежных купюр на конфеты, которых в продаже тоже не было. Кто-то из соседей передал в поле на работе моим близким о нежданном госте, и все они один за другим прибежали, запыхавшись и вытирая слезы радости. Об этом рассказать невозможно, а можно только прочитать или посмотреть в кинофильме «Тихий Дон», когда Григорий прибыл с фронта по ранению в родной курень. Из писем они знали, что я теперь далеко от фронта, но война еще продолжается и конца ей не видно.

В каждом доме в то время была своя «мельница и рушка» для помола из зерна кукурузы муки и крупы. Делалась она в сельской кузнице. Находилась втулка от колеса телеги, рубилась металлическая проволока чуть длиннее втулки, запускалась в середину, и концы проволоки загибались наружу. К стопорному выступу втулки приделывалась рукоятка для вращения втулки вокруг четырехгранного штыря, укрепленного винтом на доске. Засыпали в широкий раструб втулки зерно и вращали рукоятку. Кукуруза или другое зерно дробились штырем, измельчались, просыпались на доску и собирались в миску. Потом просеивали сквозь сито, получая первую фракцию в виде кукурузной муки для оладий или мамалыги. Отделявшаяся шелуха из оболочки зерен и сердечек всплывала при промывании, а крупные части зерна – крупа – тонули. Крупа шла на кашу, которая заменяла хлеб, которого в деревне в те годы вообще не видели, по крайней мере в наших местах, где основными культурами были картофель и кукуруза. Младшая сестра Надежда была мельником, старшая Мария все время подкладывала в печку-плиту сухие стебли сорняка-татарника, которые мгновенно прогорали как солома. Ладони их всегда были исколоты колючками от такого топлива, но с ним все же можно было приготовить еду и поддерживать тепло в нашей полуземлянке, так как сверху в ней не было даже чердака. Крыша, напомню, была двускатная из плетня и покрытая глиной с соломой с обеих сторон.

Через час мы уже ели домашний борщ, кашу со шкварками, так как мать действительно уже забила кабанчика, и пили непременный взвар из сухофруктов. Начали подходить соседи, знавшие меня. Многие из них оплакивали своих близких, на которых уже пришли «похоронки». Это касалось прежде всего русских семей. Многие греки, не имевшие советского гражданства, отбывали свою повинность в шахтах и на других тяжелых работах. Так в те годы жило село, деревня, станицы, аулы, кишлаки и хутора. Матери в ту пору шел 43-й год, Марии 20-й, Надежде 18-й год. Только молодость, приспособляемость и выживаемость русских людей позволили им пройти через все недуги и лишения той беспощадной войны и очень тяжелого послевоенного лихолетья.

Видимо, мать переживала некоторую гордость за сына-капитана, за его два ордена и медали, зато, что судьба и всевышний хранили его на местах боев от снарядов и пуль, от бомб и гранат, от танковых гусениц и от ненастья трех пережитых зим в землянках, окопах и на бескрайних дорогах войны. Она молила Спасителя зато, что довелось встретить и обнять своего старшего, что пока ему не угрожает смерть, хотя, повторю, еще не было видно конца войны. Я сразу же уведомил родных о цели моего приезда, и меня заверили, что все село будет толочь в ступах самосад, пока не соберут мешок. Напомнил я ей и о заказе начальника. Она обещала, что окажет помощь и ему маслицем, салом и медом, так как имела два улья пчел. Дни пролетели в мгновение ока. Я передал матери свой фронтовой бушлат, он был теплым и удобным на сельхозработах. Сестрам вручил по плащ-палатке. Они решили пошить из одной из них по куртке и юбке, а вторую, офицерскую, использовать по прямому назначению. Тогда и понятия не имели о зонтах, а в дождь и ветер часто приходилось искать заблудившихся корову или телка. Братишке оставил трофейные карманные часы. В хате не имелось даже «ходиков», и часы повесили пока на стену – «для всех».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю