Текст книги "Сборник статей, материалов и документов - Был ли Сталин агентом охранки"

Автор книги: Юрий Фельштинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

рукой данных о прошлом Сталина за тот период в заграничных библиотеках (вырванные страницы).

В практическом аспекте познания и разоблачения нынешней фазы советского коммунизма провокаторское прошлое ее творца, не будучи единичной случайностью, полезно как свидетельство о том, что провокации неотъемлемы от большевизма с его ранних времен. Напомним, что правая рука Ленина, председатель большевистской фракции в Государственной думе Роман Малиновский, мог бы остаться неразоблаченным, как и Сталин, и в этом случае после Ленина имел бы шансы оказаться его преемником и новым вождем. В свете этого работу Охранного отделения нельзя не признать весьма компетентной и продуктивной в весьма трудной и неблагодарной обстановке того времени.

Книга Дон Левина документирована фотостатами документа, сравнительными шрифтами пишущих машинок и подлинной подписью Еремина на вазе, подаренной жандармскому генералу Спиридовичу.

Исаак Дон Левин ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ1

Многоуважаемый г. Вейнбаум!

Я чрезвычайно ценю Ваше предложение высказаться по поводу затянувшейся дискуссии, которая ведется на страницах Вашей уважаемой газеты с 21 апреля по вопросу о достоверности документа Охраны, который я опубликовал в "Лайфе" и который доказывает, что Сталин был агентом-провокатором.

Сейчас я позволю себе ограничиться двумя вопросами.

1. В номере от 23 мая Вашей газеты вы опубликовали пространное письмо г. М. Подольского из Аргентины, в котором имеются три заостренных утверждения:

"3. Вместо адреса "Начальнику Енисейского Охранного отделения (вверху справа) на документе стоит совершенно недопустимое обращение "Милостивый Государь Алексей Федорович". Ведь это не частное письмо, а служебное (за номером) сношение начальника с подчиненным! И уже совершенно неприемлемо окончание сношения: "Примите уверение" и проч. ! Так служебные бумаги не писались и не могли писаться. Кроме того, совершенно не по форме адресование с левой стороны бумаги, где кроме "Начальнику Енис. Охранного отделения" стоит еще "А. Ф. Железнякову". Этого не допускалось и при сношениях министров между собой!"

1 Новое русское слово. 1956. 3 июня. – Примеч. Ю. Ф.

В ответ на это позвольте мне представить фотокопию документа, находящегося в Гуверовской Военной библиотеке в Калифорнии. Документ этот (письмо заместителя директора Департамента полиции русскому посланнику в Норвегии) был отослан за несколько месяцев до письма Еремина. При первом взгляде на этот документ станет ясно, что г. Подольский абсолютно не прав во всех трех своих утверждениях1.

Во-первых, там есть "совершенно недопустимое" личное обращение; во-вторых, "совершенно неприемлемое" окончание; в-третьих, на левой стороне адрес с указанием имени чиновника, которому письмо было адресовано ("этого не допускалось"! ).

Как это могло случиться, что хорошо осведомленный г. Подольский впал в такую большую ошибку? Случилось это потому, что г. Подольский не знал, что Департамент полиции следовал не правилам, принятым в гражданской переписке, которую он, очевидно, знает хорошо, – но правилам, принятым в военных учреждениях. Этот факт был уже неоднократно установлен на столбцах вашей газеты лучше осведомленными людьми.

2. В номере Вашей газеты от 20 мая Ваш сотрудник г. Аронсон, в самом названии изобличая документ как фальшивку, делает большое открытие, что Еремин, подписавший письмо Охраны к Железнякову, был назначен 11 июня 1913 г. на должность в Финляндию. Следовательно, он не мог писать свое сообщение от 13 июля.

Это сенсационное открытие для меня, конечно, не было новостью. Еще в 1949 г. оно было предметом переписки моей с покойным генералом Спиридовичем, который объяснил мне все очень просто: летом 1913 г. праздновалось 300-летие Дома Романовых и "их величества путешествовали" в сопровождении высоких жандармских чинов – подчиненных Еремину, а потому он оставался на своем посту несколько недель после своего назначения. Спиридович подчеркивает, что это был довольно обычный порядок, когда чиновники оставались на своих старых местах некоторое время после перевода на другую должность и продолжали вести текущую работу прежде, чем сдать дела своим преемникам.

Г. Аронсон открыл только одну сторону явления и не постарался в необъяснимой заботе обелить Сталина от обвинения в службе в Охранке выяснить другую сторону.

1 Документ этот нам представлен. По форме он действительно соответствует документу, подписанному Ереминым. Но следует указать, что документ Еремина представляет собой письмо начальника к подчиненному, директора Департамента полиции к начальнику местного Охранного отделения, а фотокопия документа из Гуверовского архива представляет собой переписку между лицами двух разных ведомств. – Примеч, ред. "Нового русского слова".

Я подготовляю дополнительную главу для следующего издания моей книги, в которой будут даны ответы на все вопросы о достоверности документа, подписанного Ереминым. С 1919 года, когда я впервые вывез из Москвы копии двадцатилетней переписки Кайзера с Царем (письма Вилли – Ники), мне пришлось иметь дело с различными разоблачениями исторического значения и первейшей важности. Никогда я не пользовался фальшивыми документами и отбрасывал такие, которые вызывали у меня сомнения.

В последние годы я посвятил много труда изучению Ере-минского документа, как читатели узнают это из моей книги "Величайший секрет Сталина".

Я совершенно убежден в его подлинности и надеюсь, что вы опубликуете мою новую главу, когда она будет закончена. Это положит конец всем возможным возражениям по этому вопросу.

В заключение позвольте мне привести мнение ученого и образованного революционера князя Петра Кропоткина, которого цитирует Борис Николаевский в своей книге "Азеф – шпион". Это случилось на суде по обвинению Бурцева, утверждавшего, что Азеф – агент Охраны. Защита Азефа находилась в руках Веры Фигнер, Виктора Чернова и их товарищей. Вот что пишет Б. Николаевский:

"Кропоткин, имевший большой опыт с агентами-провокаторами среди французских анархистов в 80-х и 90-х годах, вспоминает, что история не знает ни одного случая, когда бы подозрения, возникавшие в различных кругах и циркулировавшие ряд лет, были выяснены до конца" (с. 272).

Я верю, что в будущем до конца будет доведено документальное исследование вопроса о службе Сталина.

С искренним уважением

Г. Аронсон БОЛЬШЕВИКИ И ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ1

Настоящий очерк о провокации у большевиков до революции не находится ни в прямой, ни в косвенной связи с муссированием роли И. Сталина, якобы тоже служившего в Департаменте полиции. Собранные мною материалы, однако, свидетельствуют о том, что инфильтрация Департамента полиции довольно широко проводилась в большевистских организациях и наложила заметную печать на практику

1 Новое русское слово. 1956. 5 июня. С. 3. Печатается с незначительными сокращениями. – Примеч. Ю. Ф.

большевиков в эпоху между двух революций 1905–1917 гг.

Известен, например, циркуляр Департамента полиции от 16 сентября 1914 года (во время войны) – совершенно секретный циркуляр, – в котором определенно преподается указание "подведомственным секретным сотрудникам, чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно и настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было организационного слияния этих течений и в особенности объединения большевиков с меньшевиками". [... ] Зачем нужно было сажать на пост редактора "Правды", легально выходившей в Петербурге, агента Департамента полиции Черномазова, которого, кстати, некоторые из большевиков стали подозревать в провокации не только по его поведению, но – "судя по статьям"? [... ] Ю. Мартов, например, в письме к П. Аксель-роду от 2 июня 1914 года в связи со слухами о Малиновском писал: "Мы почти уверены теперь, что весь "правдизм" руководился из Охранки".

Вспоминаю, что в первые дни февральской революции мне пришлось видеть неожиданный по содержанию циркуляр Департамента полиции, предписывавший жандармскому управлению щадить и не подвергать аресту деятелей легального рабочего движения, секретарей страховых больничных касс, профессиональных союзов и пр. Тогда я воспринял этот ци-рукляр как некое свидетельство о либеральных тенденциях, пробравшихся в Департамент полиции. Впоследствии, сопоставляя некоторые явления, думаю, что на эти посты в легальных рабочих организациях Департамент полиции часто сажал своих людей и через них пытался проводить свою полицейскую задачу. Любопытна в этом отношении, например, судьба Черномазова. Когда он был по подозрению отставлен от редактирования "Правды", он пошел на работу в больничные кассы Петербурга и добивался поста редактора большевистского журнала "Вопросы страхования" (см. Пролетарская революция, No 7–8, 1930. Письма А. И. Елизаровой, сестры Ленина). Не желание ли сохранить "око" Департамента полиции в легальных рабочих организациях и толкать их в желательном для него направлении лежало в основе либерального циркуляра?

Если провокация была излюбленным методом Департамента полиции и до и после революции 1905 года – вспомним Азефа и азефовщину у эсеров, как и аналогичную, хотя и в меньших масштабах, работу во всех антиправительственных партиях, – то кажется все же, ни одна политическая группировка в России не пользовалась столь усиленным вниманием Департамента полиции, как большевики, опутанные столь

плотной паутинной сетью провокации. Мемуарная литература позволяет набросать весьма яркую картину того, как оплетал Департамент полиции своей провокацией большевиков, и на некоторых отмеченных ею иллюстрациях стоит остановиться.

Вот старый большевик, член реввоенсовета С. Гусев-Драб-кин, выступает с речью на заседании Истпарта 13 марта 1928 года. Что же он рассказывает на интересующую нас тему? "Годы 1908–9 характеризуются почти полным развалом организации, – говорит он. – К этому времени относится чрезвычайное развитие провокации. Свердлов был в ленинградском комитете еще с четырьмя членами комитета, и он тогда подозревал, что один из них провокатор. А после февральской революции, когда открыли архивы Департамента полиции, оказалось, что все четверо были провокаторами, а Свердлов был единственным большевиком в этом комитете" (Пролетарская революция, 1928 No 4).

Та же атмосфера провокации окутала агентов большевистского ЦК в 1910–11 гг., Бреслана (Захара), Шварца (Семена), Голощекина (Филиппа), объезжавших тогда Россию по поручению Ленина. Это нисколько не удивительно, ибо в одной Московской области, тогдашнем центре большевиков, действовало от 8 до 10 провокаторов. Пятницкий (Осип Таршиш), правая рука Литвинова, главный траспортер, ведавший границей, был, в свою очередь, окружен провокаторами. С ним, между прочим, работал разоблаченный впоследствии Брандин-ский. А другой провокатор, Лобов, в те годы особенно хлопотал в Москве (после каждого очередного провала) о восстановлении московской организации большевиков.

Об этом выразительно рассказывает в своих мемуарах "Записки рядового подпольщика" (1924 г. ) Зеликсон-Бобровская, описывая положение в 1912–1914 гг.:

"По части провокаторов Москва в то время, можно сказать, побила рекорд. На протяжении всех этих лет над Москвою висело какое-то проклятие: все, бравшие на себя инициативу восстановить Московский комитет нашей партии, неизменно запутывались в трех основных чисто московских провокаторах, как в трех соснах: Романов, Поскребухин, Маракушев, не говоря уже о Малиновском".

Тогда именно и действовал в Москве большевистский комитет в составе трех большевиков и двух провокаторов. На совещании, созванном Лениным в Праге в январе 1912 г., на 13 делегатов приходилось 3 провокатора: Малиновский, Романов и Брандинский, к которым затем прибавился четвертый провокатор – Шурканов, впоследствии, после того как был разоблачен Малиновский, работавший вплоть до февральских дней 1917 года и у большевиков, и в Департаменте полиции.

О Малиновском, конечно, нужно говорить особо. Дело Малиновского представляет собою отдельную главу, чрезвычайно важную для характеристики дореволюционного большевизма. Малиновский играл центральную роль одновременно и при Ленине, и при Департаменте полиции. Охранка провела его в Четвертую государственную думу, большевики провели его в ЦК, сделали своим лидером в Государственной думе, поставили во главе Русского бюро ЦК. Малиновского и сферы его действия касаться, между прочим, невозможно. Сейчас стоит только установить некоторые обстоятельства, оставшиеся в сущности в тени, но очень характерные для Ленина как руководителя большевиков.

Уже после того, как Малиновский был разоблачен как провокатор, вынужден был покинуть Государственную думу и уехал за границу, Ленин образовал комиссию в составе своем, Зиновьева и Ганецкого и, разобрав все обвинения и компрометирующие Малиновского слухи, реабилитировал, оправдал его, о чем был оповещен весь мир. После реабилитации Малиновский приехал в Париж. Об этом живописно рассказал А. Шаповал в своей книге "В изгнании" (Госиздат, 1927 г. ):

"Малиновскому удалось обмануть партийную комиссию и самого Ленина, -пишет Шаповал. – С необыкновенной ловкостью Малиновский сумел представить обвинение против него как меньшевистскую интригу. После реабилитации Малиновскому было в Париже устроено торжественное публичное заседание. Речь Малиновского, говорившего об условиях работы в Государственной думе, дышала такой искренностью, что у меня не могло явиться и тени сомнения в его преданности интересам партии".

Шаповал отмечает, что как раз в это время ему пришлось в большевистской среде встречаться еще с двумя провокаторами, бывшими в Париже -Черномазовым и Отцовым (д-ром Житомирским). Против обоих уже были подозрения, но им не давали хода.

Вспоминаю, что в бытность мою в Париже мне пришлось прочитать рукопись одного из бывших большевиков из парижского окружения Ленина, Алексея Рогожина, который между прочим рассказывал, что в Париже действовала особая комиссия по расследованию провокации в России, и эта комиссия состояла из... трех провокаторов, а именно: Малиновского, Черномазова и Житомирского. Малиновский от имени комиссии ходил к Бурцеву и добивался от него связей в Петербурге для борьбы с Охранкой. Кажется, Бурцев, хоть и не веривший вполне в предательство Малиновского, в информации и связях ему все же отказал.

Возвращаясь к вопросу о взаимоотношениях Ленина с Малиновским, хотелось бы привести здесь два малоизвестных

факта. В начале первой мировой войны появилось известие в печати, что Малиновский был на фронте и погиб там смертью славных. Ленин, реабилитировавший его в Праге, счел нужным напечатать в своем женевском "Социал-демократе" (No 33 от 1 ноября 1914 г. ) некролог Малиновскому, и в этом некрологе, вопреки всеобщему убеждению в провокаторстве Малиновского, написал:

"Малиновский был политически честным человеком, и легенда о его провокации создана сознательными клеветниками... Мы обязаны... уберечь его память от злостной клеветы, очистить его имя и его честь от позорящих наветов".

Когда довольно скоро обнаружилось, что Малиновский не убит, а находится в немецком плену, Ленин вступил с ним в оживленные отношения. Мы имеем об этом весьма интересную справку:

"Как видно из писем Ленина, имеющихся в деле Верховного трибунала о Малиновском, Малиновский находился в личной переписке с Лениным, Зиновьевым и Крупской, выполняя партийные поручения по ведению большевистской пропаганды среди военнопленных (см. Письма П. Аксельрода и Ю. Мартова. Берлин, с. 292).

Любопытно, что как раз накануне февральской революции, а именно в женевском "Социал-демократе" (No 58 от 31 января 1917 г. ) Ленин счел нужным вновь заняться делом Малиновского и вновь подтвердить его реабилитацию. Ленин писал:

"Комиссия допросила ряд свидетелей и самого Малиновского, собрала письменные показания целого ряда товарищей, составивших много сот страниц, установила неприглядную роль определенных лиц в распространении неверных слухов. Комиссия пришла к единогласному убеждению, что обвинения в провокации абсолютно вздорны".

Ровно через месяц Ленин вынужден был признать всю вздорность реабилитации Малиновского, которого он покрывал в течение лет, вопреки всем данным и наперекор здравому смыслу.

Николай Веселаго ЕРЕМИНСКИЙ ДОКУМЕНТ ВЫЗЫВАЕТ СОМНЕНИЯ1

Многоуважаемый господин главный редактор!

За последнее время появился ряд статей и заметок, посвященных вопросу, является ли письмо заведывавшего Особым отделом Департамента полиции, фотокопия коего помещена в

1 Новое русское слово. 1956. 10 июня. С. 7. – Примеч. Ю Ф.

Вашей газете от 19 апреля и в журнале "Лайф" от 23 апреля, подлинным документом.

Я совершенно согласен с Вами, что пользование сомнительными документами может принести больше вреда, чем пользы, не говоря уже о том, что этот документ опубликовывается теперь, в тот момент, когда в Советском Союзе началось развенчание Сталина, а не был объявлен ранее, когда были еще живы лица, которые могли многое подтвердить или опровергнуть.

В то время, к которому относится этот документ, я служил в Департаменте полиции и скажу откровенно, что это письмо вызывает во мне большие сомнения.

Департамент полиции был в министерстве как бы центром всей работы, как политической, так и уголовной в Империи.

Департамент полиции был разделен на определенное число делопроизводств. Кроме того, в Департаменте полиции был секретариат, главный архив, имевший особо секретный отдел, и журнальная часть, через которую проходила без исключения вся почта Департамента, через главные входящий и исходящий журналы. А затем – Особый отдел, как центр всей работы губернских жандармских отделений, Охранных отделений, розыскных и пропускных пунктов и крепостных жандармских команд.

Это было особо секретное отделение, в которое обычным служащим Департамента полиции доступа не было, а все справки делались через специального дежурного чиновника Особого отдела и то только письменно. Во главе Особого отдела был в то время Отдельного Корпуса жандармов полковник Еремин, человек строгий, требовательный и большой формалист. Просто невозможно даже предположить, чтобы он выпустил из Особого отдела подобное письмо. Каждому, кто хоть немного знаком с системой письмоводства в Департаменте полиции, это совершенно ясно.

Самая стилистика письма вызывает сомнения. Полковник пишет ротмистру, связанному с ним служебными взаимоотношениями, при чем тут Милостивый Государь? И почему подписано Еремин, а не полковник Еремин, как делал он обычно при служебных сношениях с жандармскими учреждениями. В то время в деловой переписке так обращались лишь к лицам, не имеющим чина и не занимающим никакого служебного положения.

Адресовка с левой стороны вообще неправильна. В Департаменте полиции так писали только лицам старшим по положению, с соответствующим титулованием и указанием положения и чина.

В данном случае адресовка должна была быть наверху: Начальнику Енисейского Охранного отделения ротмистру тако

му-то. Ведь это письмо служебного характера от старшего к младшему.

Теперь концовка – в частной жизни у нас было принято закачивать официальные письма: "Примите уверения в уважении и совершенной преданности", а что касается "почтения", это было лишь в торговом мире, а для казенного учреждения это просто недопустимо.

Почему вообще написано это письмо, когда в нем ясно сказано, что Сталин был агентом С. -Петербургского Охранного отделения и, следовательно, вся переписка должна была исходить от этого отделения, – так как вообще технической стороной высылки никогда не ведал Особый отдел?

Одновременно с высылаемым лицом все необходимые сведения посылались тому учреждению, в распоряжение которого направлялось данное лицо.

Почему в этом письме упомянут Джугашвили-Сталин, а не Джугашвили, он же Коба, что было бы правдоподобнее?

Что касается Сталина, то, независимо от письма Еремина, он, безусловно, был секретным сотрудником. Но благодаря его двойственной игре был разоблачен и выслан в Туруханский край.

Между прочим, секретные сотрудники у нас были, и меня крайне удивляет, что в письме Еремина он назван агентом – так назывались лишь штатные сотрудники.

Если мне память не изменяет, в то время в Енисейске был розыскной пункт, но утверждать этого я не могу, так как 43 года слишком большой срок, чтобы помнить это.

Судя по фотокопии, это письмо прошло через исходящий журнал под номером 2898, что не соответствует самой работе Особого отдела, из которого ежедневно исходило не менее 50 номеров, большинство, или даже почти все, секретные, а это была вторая половина года.

В распоряжении Чрезвычайной следственной комиссии при Временном правительстве, конечно, был весь секретный архив Особого отделения Департамента полиции, но Сталин в то время был слишком незначительным лицом для того, чтобы им особенно интересовались.

Полковник Еремин был потом произведен в генерал-майоры и был начальником Финляндского жандармского управления, но в пятницу 12 июля 1913 года он еще находился в Особом отделе Департамента полиции. Это время связано с одним моим личным делом, а потому память мне в этом изменить не может.

Но вот что еще интересно во всем этом вопросе: письмо датировано 12 июля, но письмо должно было в Департаменте полиции пройти через главный журнал, главный почтамт, куда

по разносной книге сдавалась вся почта, а особенно секретная, и почтовым поездом дойти до Красноярска, там перегрузиться на пароход, приняв во внимание, что это летнее время, быть вручено ротмистру Железнякову и после того получить входящий номер.

Было ли для этого достаточно одиннадцать дней? На этот вопрос может ответить только специалист.

А. Байкалов

БЫЛ ЛИ СТАЛИН АГЕНТОМ ОХРАНКИ?1 (письмо из Лондона)

Мое предыдущее письмо на эту тему, напечатанное в номере "Русской мысли" от 8 мая, судя по полученным мною письмам, заинтересовало как русские эмигрантские, так и некоторые иностранные круги, и это дает мне основание дополнить мое предыдущее сообщение некоторыми данными, которые я нашел с своем архиве.

Прежде всего – небольшая поправка. Фамилия начальника Енисейского Губернского жандармского управления в 1913–1914 гг. была не Белов (или Беляев), как я писал, а полковник Иванов. Арестован он был ночью 3 марта [1917 г. ] на железнодорожном вокзале в г. Красноярске при возвращении из служебной поездки в г. Ачинск. Днем 3 марта я лично допрашивал его в помещении жандармского управления.

При занятии управления мы с В. Я. Гуревичем нашли в кабинете полковника Иванова нераспечатанную еще почту. В числе находившихся в конвертах бумаг было предписание Департамента полиции об аресте руководителей Енисейского союза потребительных обществ, включая и меня.

В следственную комиссию по разбору архива жандармского управления входили член партии социалистов-революционеров Е. Е. Колосов, впоследствии член Учредительного собрания, и г. Тугаринов, беспартийный хранитель Красноярского краеведческого музея. Фамилий других членов комиссии я в своих бумагах не нашел. Во всяком случае, персональный состав комиссии был таков, что полная добросовестность ее была вне сомнений.

В числе названных жандармскими офицерами и обнаруженных комиссией агентов Охранки только двое были сравнительно крупными жандармскими сотрудниками. Остальные были рабочими и служащими красноярских железнодорожных

1 Русская мысль. 1956. 12 июня. – Примеч. Ю. Ф.

мастерских, которые не могли давать жандармам сколько-нибудь ценных для целей разведки сведений.

Одним из видных агентов был некто Базаров, в прошлом член партии социалистов-революционеров, отбывавший по приговору суда ссылку на поселение в Сибири по какому-то политическому процессу. Он служил конторщиком в Енисейском союзе потребительских обществ и потому имел возможность "освещать" деятельность руководящих работников союза. Приказ Департамента полиции об аресте кооператоров был дан на основании тех сведений, которые Базаров представлял ведавшему розыскным отделом ротмистру Оболенскому.

Другой агент, машинист Красноярского паровозного депо, был птицей весьма высокого полета. К сожалению, фамилию я его забыл и в своих бумагах не нашел.

Из доставленных мне, как общественному обвинителю, материалов я узнал, что сей милостивый государь присутствовал на созванной Лениным летом 1913 года в деревне близ Зако-пане (Галиция) конференции Центрального комитета большевистской партии в качестве представителя сибирского областного комитета партии. Удостоверяющие его личность и полномочия документы были весьма искусно подделаны специалистами Департамента полиции. Как известно, из 22 большевиков, присутствовавших на этой конференции, пятеро, включая члена 4-й Государственной думы Малиновского, были агентами Охранки.

Найденные в архиве Енисейского жандармского управления документы по делу этого незаурядного полицейского агента представляли большой интерес. В числе их были копии подробных донесений, которые он посылал в Департамент полиции с конференции и после нее. В мельчайших деталях передавались не только произносившиеся на конференции речи и принятые решения, но также и отчеты о встречах и разговорах агента с Лениным и другими большевистскими вожаками. Часть этих документов была опубликована в одной из выходивших в Красноярске газет, а потом, если не ошибаюсь, воспроизведена в изданном в Москве в начале 20-х годов сборнике под заглавием "Большевики по документам московской Охранки".

На судебном разбирательстве дела этого агента было установлено, что в 1911 г. он предал жандармам группу большевиков, пытавшихся организовать в Красноярске подпольный комитет партии. Арестованные по этому делу лица были преданы суду и приговорены к нескольким годам каторги.

Агент Охранки был приговорен общественным судом к трехмесячному тюремному заключению. Он вышел из тюрьмы в начале ноября 1917 г. Что с ним сталось потом, я не знаю, ибо в марте 1918 г. уехал из Красноярска за границу.

Факт обнаружения в архиве Енисейского жандармского управления указанных документов (они датированы были 1913 г. ) свидетельствует, с какой тщательностью провела свою работу следственная комиссия. Если бы она нашла какие-либо компрометирующие Сталина или другое лицо документы, она бы их никогда не скрыла, особенно от меня, официального общественного обвинителя по делам агентов Охранки.

И с Е. Е. Колосовым, и с Тугариновым я был очень хорошо знаком и часто беседовал с ними об обнаруженных в жандармских архивах шпионских историях. О Сталине ни тот, ни другой не обмолвились ни одним словом. Это я утверждаю категорически.

Возможность похищения жандармских документов может почитаться исключенной. В первые дни Февральской революции жандармское управление было под военной Охраной, а потом архив был перевезен в помещение Красноярского музея, где за его сохранностью смотрел хранитель музея.

А. Жерби ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ1

Не откажите в любезности напечатать ответ на письмо г. И. Дон Левина в номере от 31 мая по поводу моих статей о пресловутом "Ереминском" документе.

Охотно признаю ошибку, допущенную мной в статье от 24 апреля: не документ был передан г. Дон Левиным А. Л. Толстой для предъявления его на конференции печати 18 апреля, а его фотостат, тогда как сам документ давно находится в сейфе Толстовского фонда. Конференция была назначена на пять часов, а затем перенесена на более ранний час, чего я не знал. Прибыв туда в пять часов, в разгар споров о том, не фальшивка ли документ, и торопясь послать срочный отчет, я не имел времени навести точные справки. Каюсь! Но ведь эта мелочь абсолютно не имеет значения для определения достоверности документа. Зачем же писать о ней?

Никогда я не утверждал, что документ принадлежит г. Дон Левину. Наоборот, уже в первой статье, от 24 апреля, я точно указал, что документ "является собственностью Толстовского фонда".

Нигде я не упоминал о никого не интересующем гонораре, уплаченном журналом "Лайф". К чему же г. Дон Левин упоминает о нем в письме, направленном против меня? Упрек, почему я передал полностью письмо Д. Ю. Далина в номере

1 Русская мысль 1956. 12 июня. С. 4. – Примеч. Ю. Ф.

"Лайф" от 14 мая, а письмо Дон Левина привел лишь кратко? Очень просто. Будучи ограничен размерами газетной статьи, я не передал даже очень интересной статьи американского писателя Бертрама Вольфа, помещенной рядом со статьей Далина в том же номере "Лайф" и также оспаривавшей достоверность документа. А из краткого письма Дон Левина в том же номере я привел самое главное: "Через неделю появится его книга, которая все разъяснит". К чему же мне было приводить напечатанные в том же номере очень краткие возражения Далину, уже раньше появлявшиеся в печати? Я и закончил свою статью логически вытекающими словами, не понравившимися Дон Левину: "Поживем, увидим, почитаем, напечатаем".

Г. Дон Левин пишет в письме, направленном против меня, о "племени так называемых русских экспертов". Как это понять? До сих пор я не знал, что уважаемые американские и русские публицисты, писатели, журналисты, историки, специально занимающиеся весь мир гнетущим русским вопросом, являются племенем. Каким? Какого происхождения? К слову сказать, я считаю и г. Дон Левина большим знатоком русского вопроса. Значит, и он входит в состав этого племени? Не плохо. В хорошей компании пусть будет "племя".

В заключение скажу, что охотно принимаю его предложение, высказанное в его письме в редакцию, поговорить с ним о разных вопросах. Но обращаю его внимание, что после опубликования знаменитой речи Хрущева перед съездом все шансы на признание документа достоверным исчезли: не будь он заведомой фальшивкой, наверно, Хрущев не упустил бы случая заклеймить своего покойного властелина и агентом Охранки.

Петр Ковалевский ЕЩЕ О РАЗОБЛАЧЕНИЯХ ЖУРНАЛА "ЛАЙФ"1

В июньском номере журнала "Восток и Запад" ("Эст е Уест"), издающегося в Париже, помещена очень интересная и обстоятельная статья по поводу "сенсационных разоблачений" журнала "Лайф" о службе Сталина в Охранном отделении.

В статье дается подробный анализ "документа", который приводится целиком в переводе. Р. Врага в письме в редакцию дает исчерпывающий очерк возникновения и дальнейшей судьбы фальшивки. Б. Суварин анализирует его с точки зрения его содержания, ссылаясь на множество документов и книг и

1 Русская мысль. 1956. 12 июня. С. 4. – Примеч. Ю. Ф.

доказывая, бесспорно, невозможность существования "письма". Статья цитирует также мнения С. П. Мельгунова и А. Бай-калова. Заявления последнего особенно ценны, так как он после революции разбирал бумаги Охранного отделения в Красноярске.