Текст книги "Здравствуй, товарищ!"

Автор книги: Юрий Стрехнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

* * *

Упомянув о своей встрече с тремя русскими на дороге возле колодца, Марчел опасливо спросил отца:

– Ты не слыхал, они в селе или дальше поехали?

– А что?

– Да лучше не попадаться им на глаза…

– Чудак! – удивился Петреску-старший. – Они же не знают, кто ты такой… Да я обрадуюсь, если ко мне хоть на минутку завернут какие-нибудь русские.

– Зачем они тебе?

– А вот слушай. Как тебе известно, я – приказчик кооперативной лавки. Мужики сдавали в счет военных поставок овчины. Деньги я ещё не выплатил: надо было овчины в город свезти, сдать, за них получить и с мужиками рассчитаться. Вот если бы появились русские – обязательно сюда завернули бы: дом кооператива видный, на площади. Не заедут сами – постараюсь пригласить. А потом, когда они уедут, припрячу и овчины, и заодно товар – у меня на огороде тайничок приготовлен – и объявлю, что русские всё забрали. Ну, а затем, – Петреску-старший ухмыльнулся, – товар потихоньку сбуду, а денежки – все сюда! – Он шутливо похлопал себя по толстому боку. – Нет, зря ты, Марчел, прямо к нам в дом русских не пригласил. И что их сторониться? Да я, если для дела полезно будет, первый в коммунисты запишусь!

– Не торопись, отец. Им ещё свернут шею.

– Это, конечно, дай бог! Ну, а если нет? Придется приноравливаться. Да нам с тобой это не так трудно. Твой отец – незначительный служащий кооператива, а ты – всего-навсего безобидный, далекий от всякой политики, студент-богослов. Хо-хо!

Смех застрял в горле Петреску: под окнами прогрохотали колеса повозки. И сразу же в дверь громко, так, что отдавалось на весь дом, постучали.

– Господи Исусе! – пробормотал приказчик. Его багровое лицо от волнения стало сизым.

Марчел, метнувшись по комнате, скрылся – словно и не было его.

От неистового грохота в наружную дверь сотрясался весь дом. Пламя в лампе вздрагивало, язычок копоти то и дело взлетал кверху. Петреску, торопливо крестясь, засеменил в сени.

Едва успел он отодвинуть щеколду, как в глаза ему ударил резкий свет карманного фонаря. В дверь, широко отмахнув её в сторону, шагнул человек в форме советского офицера, в пилотке, надвинутой на самый лоб. Из-под тяжело нависших бровей глядели настороженные, колючие глаза; тонкие губы, не гармонировавшие с обвислыми щеками и широким мясистым носом и, казалось, взятые с другого лица, были плотно сжаты. На его широком, с двумя полосами, погоне блестела звезда.

Приказчик поспешно изогнулся в поклоне:

– Чем могу служить? Прошу, прошу!

Не слушая, а скорее всего не понимая слов, офицер шагнул прямо на приказчика. Тот торопливо посторонился. Следом за офицером ввалились два солдата с автоматами.

Петреску с удивительной для его многопудового тела подвижностью затоптался возле вошедших:

– Домнуле офичер! Товарич! Привет Совет Армата! Я демократ! – тараторил он.

Но необычные гости не ответили ему. Увидев дверь, ведущую в подвал, офицер что-то приказал солдату, и тот быстро сбежал вниз, на ходу зажигая фонарик. Через несколько минут солдат поднялся обратно, обтирая губы рукавом, что-то доложил офицеру. Тот пренебрежительно махнул рукой и, пинком открыв дверь, вошел в комнату. Распахнул платяной шкаф, заглянул внутрь. Выдернул ящик стола, переворошил лежавшие там счета и расписки, выбросил их на пол.

– Домнуле товарич!

Петреску перепугался: дело оборачивалось не совсем так, как он предполагал…

Офицер не обращал на приказчика никакого внимания. Отодвинул диванчик, заглянул под него.

Приказчик похолодел: «Не успел спрятать!»

– Домнуле офичер! Домнуле офичер! – завопил он и упал на колени, ловя руку офицера. Тот кивнул солдатам, они подхватили Петреску под бока, вытащили в сени, столкнули по ступенькам вниз. Хлопнула тяжелая кованая дверь погреба, гулко лязгнул засов. Приказчик, с разлета упавший на каменный пол, сразу же вскочил и приник ухом к двери. Глаза у него полезли на лоб, когда он услышал разговор за нею: говорили по-румынски!

– Ты хорошо задвинул засов, Корнель?

– Да, господин…

Тем временем Марчел Петреску, забившийся в темный чулан, где стояло несколько корзин с пустыми бутылками, напряженно прислушивался: что творится в доме? Вот прозвучали чьи-то шаги, послышался голос отца. О чём он упрашивает русских? Стихло… И вдруг задребезжала посуда, захлопали крышки сундуков, с грохотом повалилась на пол какая-то мебель. Мимо двери чулана кто-то прошел. Вернулся. Остановился. Марчел оцепенел: сейчас его найдут!

Дверь чулана с силой потянули, но она не открылась.

За дверью заговорили по-румынски:

– Странно. Заперта изнутри. А ну, Корнель, нажми хорошенько. Ломиком!

«Меня ищут!» Марчел забился в угол чулана, меж корзинами, судорожно стиснув обеими руками свою трость.

Дверь с треском распахнулась. Марчел в ужасе зажмурился.

– Да это ты? – услышал он знакомый голос. Не веря своим ушам, открыл глаза. На пороге чулана стоял, одетый в форму советского офицера, шеф.

Трость выпала из рук Марчела.

– Как ты сюда попал, Петреску?

Марчел онемел. Минуту назад дрожал, что его найдут русские. Теперь страх стал двойным. Убежал из Бухареста, ослушался шефа… Невольно сжал плечи.

А шеф смеялся:

– Перепугался? Своих не узнаешь?

Судя по выражению лица, он не был зол на Марчела. Тоже, наверно, удрал из Бухареста…

– Но как же вы в русской форме?.. – обрел, наконец, способность говорить Марчел.

– О, недаром я год прожил в Одессе! – самодовольно улыбнулся шеф. – Вполне сойду за «товарища»! Будь спокоен, Петреску.

Видно, шеф в самом деле обрадовался, что внезапно встретил своего человека. Словно забыв, что Марчел Петреску сбежал, не выполнив его приказа, он ещё раз похлопал своего озадаченного подчиненного по плечу, сказал своим спутникам – двум детинам в русском обмундировании:

– Это свой! – и пригласил Марчела идти с ним.

Вид комнаты, в которой Марчел несколько минут назад сидел с отцом, поразил его: крышки сундуков и дверцы шкафов распахнуты, вся мебель сдвинута. На месте остался только стол с нетронутым ужином. Возле лампы лежала на боку железная шкатулка со свороченной крышкой. Марчел узнал её: в ней отец издавна хранил деньги и ценности. «Ловкачи! – с завистью подумал он про своего шефа и его молчаливых спутников. – Сразу.добрались. Эх, мне бы всё, что в этой шкатулочке. Не стал бы в Мэркулешти отсиживаться, уехал бы в места поприятнее…»

– Как же ты очутился в конуре, из которой мы тебя вытащили? – спросил шеф.

– Я прятался. Это дом моего отца.

– Дом твоего отца? – Шеф окинул взглядом комнату. – Ну, извини, не знали… Едем мимо, видим – вывеска: «Кооператив». Вот и решили здесь для начала пощупать. Пусть потом мужики русских клянут! – Шеф с хохотком похлопал себя по погону. – Удивляешься, как я советским майором стал? От Бухареста в таком виде еду. Вместе со своими адъютантами. А ты как сюда добрался?

– Пешком.

– А мы почти всю дорогу на попутных русских машинах. Какой шофер откажется подвезти майора?

– Откуда же у вас это? – Марчел показал на погоны шефа.

– Есть заботливые люди… Выпьем, Петреску, за них!

Шеф шевельнул поднятым пальцем, и тотчас же один из его спутников наполнил стаканы из стоявшего на столе оплетенного соломой жбана.

Чокнулись.

Марчел понемногу отделывался от испуга. Видимо, у шефа дела идут хорошо, если он такой веселый.

– А русских в селе нет? – вдруг спросил шеф. – Мы днем каких-то трех советских обогнали.

– Не те ли это самые, которые мне повстречались? Но они, наверно, проехали дальше. Я слышал – они торопились выбраться на шоссе.

– Проехали? Ну и хорошо. У меня нет особой охоты с русскими встречаться… Вот что, Петреску. Нам здесь задерживаться долго не приходится. Переночуем – и в путь. Поедешь с нами?

– Куда? – с опаской спросил Марчел: не заставит ли шеф делать что-нибудь опасное?

– В Трансильванию, в Брашов. Хорошую должность дам.

Марчел изумленно воззрился на шефа.

– Что ты на меня так смотришь? Поедем! Примареч сделаю или начальником полиции!

Снисходительно улыбаясь, пояснил, подергав себя за рукав гимнастерки:

– Этот наряд нам только по дороге нужен. – Подмигнув своим спутникам, вдруг расхохотался: – Горшки-то, а?..

– Какие горшки? – полюбопытствовал Марчел.

– Да как сюда ехали. Попадается навстречу навозник один с бабой, на каруце. Кланяется: «Здравствуйте, товарищи!» А мы остановились – и к нему: «Куда едешь, что везешь?» – «На рынок – масло». – «Ах, на рынок? А разрешение коменданта есть?» – «Нет. У нас и коменданта нет». – «Нет, так будет!» Забрали горшки, дали ему на прощанье по шее – и дальше. А горшок за горшком – об землю… Да и здесь уже на ходу кое-что сделали в пользу русских. Вот это, например. – Шеф вытащил из кармана несколько желтых листков и один из них бросил через стол Марчелу. Тот пробежал листок:

– Хитро придумано!

Дряблые щеки шефа шевельнулись в улыбке:

– Будут твои односельчане помнить русского майора! Но это так, попутно, только для начала… Мы для того и задержались – посмотреть, как мужички это скушают. А поедешь с нами в Трансильванию – там продолжение увидишь!

– Да я бы с удовольствием, господин начальник, только вот… – соврал Марчел, – нога у меня болит. С палкой я…

– А, та самая! – усмехнулся шеф, вновь наполняя стаканы. – Эта палка и не хромому тебе нужна… Жаль, что сейчас ехать не можешь. Мне свои люди требуются. Что ж, приезжай потом, как выздоровеешь. Ищи меня в Брашове, в префектуре. Костюм этот я переменю. Обязательно приезжай, Петреску. Не прятаться же тебе всё время? В Бухаресте красные теперь осмелели. Новые власти, хотя и не очень старательно, а всё же ищут таких, как мы с тобой… Могут и в родных местах нащупать. А в Брашове тебя никто знать не будет. Со мной не пропадешь.

Шеф был определенно в хорошем настроении.

Заметив взгляд Марчела, устремленный на отцовскую шкатулку, он, порывшись в карманах, извлек оттуда зажатые в горсть бумажные деньги, бросил их на стол. Туда же швырнул вытащенные из кармана часы на цепочке и несколько золотых монет.

– Верни отцу, пусть не очень-то сердится на нас, – проговорил шеф улыбаясь: в кармане у него осталась ещё изрядная доля содержимого шкатулки. – Только не говори ему, кто мы.

Марчел быстро подобрал всё, выложенное шефом, моментально сообразив: «Не стоит отцу возвращать. Всё равно – пусть думает, что русские и это забрали». А шеф, следивший за ним, нахмурился, подумав: «Дьявол меня забери, расчувствовался! Теперь назад отбирать неловко».

– Вот что, – сказал он. – Отец твой в погребе заперт. Пока не уедем – не выпускай. Потом скажешь ему: в доме были настоящие советские. Пусть жалуется всем побольше, что они его ограбили. Из лавочки вести всего быстрее расходятся.

– А насчет этого, – шеф кивнул на желтый листок, лежавший на столе, – скажешь отцу, что сам видел по дороге, как русские заставляют такие приказы строго выполнять. Пусть об этом рассказывает всем, кто в лавку приходит.

Марчел слушал шефа без особого восторга, и тот заметил это:

– Что нос повесил, Петреску? Не унывай! Мы ещё дождемся лучшего времени. Но смотри, – губы шефа сжались. – Избави тебя бог проболтаться хоть отцу родному, кто мы!

– Будьте покойны.

– Ну, ну… Я рад, Петреску, что ты нашелся. Кое-что для нас и здесь сделаешь.

Марчел с готовностью наклонил голову. Решившись, спросил:

– Позвольте, господин начальник, попросить ваших людей помочь мне, пока есть время, управиться с товаром?

– С каким товаром?

– Овчины. Кооперативные закупки… – Марчел открыл шефу замысел отца.

– Ох, эти мне коммерсанты! – расхохотался тот. – Из всего выгоду извлекут! Ну, хорошо. Ребята тебе помогут.

Вместе с двумя молчаливыми верзилами в русских гимнастерках Марчел вышел. Через несколько минут вернулся. Помогавшие ему остались во дворе.

– Все в порядке, господин начальник!

– Благодари меня! – осклабился шеф. – И слушай, что тебе, пока ты здесь, в селе, делать надо…

* * *

– А ну, пошли! – решительно сказал Гурьев Федькову и Опанасенко. Все трое направились через площадь к лавочке. За ними от примарии потянулись селяне.

– Будьте начеку! – на ходу предупредил Гурьев обоих бойцов.

Отворивший им калитку солдат испытующе посмотрел на нежданных гостей и, чувствовалось, нехотя впустил их во двор. Бросив торопливое: «Один момент!» – быстро скрылся в доме.

– Ждите здесь! – приказал Гурьев Федькову и Опанасенко. Следом за солдатом поднялся на крыльцо и в дверях лицом к лицу столкнулся с майором.

– Что стряслось, старшой? – спросил тот, бросив взгляд на двух спутников Гурьева, остановившихся у калитки. Из дверей дома, из-за спины майора, выглянули два солдата с автоматами. Майор обернулся к ним, словно безмолвно приказывая что-то, и они встали возле него. Один из них светил фонариком.

Вытащив из кармана желтую бумажку, Гурьев, не входя в дом, показал её майору.

– Ну и что? – с пренебрежением скривил губы тот.

– А вы знаете, что это за приказ? – спросил Гурьев. – Все село переполошилось. Говорят, вы его привезли

Он пристально следил за лицом майора, но оно оставалось внешне спокойным, чуть насмешливым. Лениво-снисходительно майор ответил:

– Приказ этот мне в комендатуре дали, попросили по пути сюда подкинуть. А что в нём – не знаю. Путают чего-то…

Майор казался невозмутимым:

– Плюнь, старшой, на все эти дела, иди ложись спать. А утром, старшой, заезжай пораньше…

«Не может наш человек к такому делу безразличным остаться. Что он меня – «старшой» да «старшой»… Нашел словечко, старается на своего походить.., Как задержать этих? С наскока не возьмешь, – пронеслось в голове Гурьева. – У них два автомата, у нас – один карабин. Надо выйти и сообразить побыстрее, как быть»,

И он сказал:

– Ясно, товарищ майор. Спокойной ночи.

– Спокойной! – бросил тот.

– Майор – фальшивый! – вполголоса сказал Гурьев Федькову и Опанасенко, как только они вышли со двора и немного отдалились от калитки. – Федьков с карабином – к воротам. Опанасенко…

Но в эту секунду ворота кооператива распахнулись, и из них на площадь вырвалась пароконная повозка.

– Стой! – крикнул Гурьев, выхватывая пистолет, но повозка прогромыхала мимо и скрылась за углом.

«Упустил!» – ругнул себя Гурьев.

– Трофим Сидорыч! – рванулся Федьков. – На коней! В догон!

Но Опанасенко сокрушенно развел руками:

– Ихние кони – швыдче. Не догнать всё одно…

От примарии подбежал Матей:

– На гора! На страда! – он возбужденно махал руками, показывая куда-то в темноту.

– Ведите! – крикнул ему Гурьев, поняв Матея с полуслова.

Тот ринулся в проулок, Гурьев и солдаты – следом.

На бегу Матей успел объяснить: те, на повозке, убегают в горы, больше некуда. Сейчас по мостику на окраине переедут ручей. А дальше их путь пойдет вверх, петлей, по крутому склону вдоль ручья. А ручей – вот он, на задворках. Совсем близко. Пожалуй, можно успеть перехватить.

Пробежали проулок. Перемахнули через каменную ограду. Спотыкаясь не то о тыквы, не то о камни, путаясь ногами в ботве, промчались по огороду. В темноте впереди шумел ручей. Матей, что-то крича, вбежал в него. Гурьев не отставал. Холодная вода сразу хлынула в сапоги. Поскользнулся на каменистом дне. Падая, схватился за карман гимнастерки: не промочить бы партбилет и карточку Лены. Но устоял, не упал. Минутой позже они уже карабкались вверх, цепляясь за ветви, натыкаясь на колкие кусты.

Вот и дорога. Всё слышнее цокот копыт и грохотанье колес по камням.

Федьков выбежал на середину.

Повозка с громом налетела на него. Он кошкой отскочил в сторону. Всхрапнул распаленный конь – Федьков ухватился за узду. Но в ту же секунду его отшвырнуло, он упал, ругнулся.

Взвизгнули по камням колеса. Затрещали кусты. Один из ехавших сорвался и с воплем покатился вниз, к ручью.

Какими-то чудом удержавшаяся повозка мигом развернулась, помчалась обратно.

«Может, хоть этого настигнем!» – Гурьев, пробивая заросли, бросился вниз, в темноту, где глухо бурлил ручей. Федьков, в одно мгновение оказавшийся рядом, щелкнул кнопкой фонарика. Гурьев остановил его:

– Пулю приманить хочешь?

С треском продираясь сквозь кусты, сверху, пыхтя, спустился Опанасенко, за ним, возбужденно выкрикивая что-то, – Матей.

Держа пистолет наготове, Гурьев, присев, крикнул в темноту:

– Эй, выходи!

Несколько раз повторил он свой призыв без особых, впрочем, надежд получить отклик. И ответом действительно было только молчание. Да ручей журчал по-особому звонко, как он может журчать только в ночной тишине.

– Не успели их на месте защучить! – с досадой пробурчал Федьков, и Гурьев в этих словах почувствовал упрек себе.

Федьков предложил:

– Пальну-ка я вдоль ручья, по кустам.

Гулкие выстрелы раскололи тишину ночи. Но лишь эхо отозвалось.

Некоторое время выжидали: не хрустнет ли ветка, не стукнет ли камешек, не плеснет ли вода? Нет, все было тихо.

Искать в густой тьме, среди плотно сцепившихся кустов, было бесполезно. Да и едва ли тот, кого они хотели найти, остался поблизости.

– Что ж, вернемся! – поднялся Гурьев. Пытался утешить себя: те, трое, хотя и не пойманы, но разоблачены. Задержать их было не так-то просто. Но как все же обидно, что не удалось! Каких-то секунд, может быть, не хватило.

У примарии всё ещё слышался говор. Большинство селян, услышав выстрелы, от греха подальше, разошлось по домам. Но несколько человек – те, что похрабрее и полюбопытнее, – осталось. Среди голосов выделялся голос Илие; старик растолковывал что-то.

Гурьев и бывшие с ним подошли к крестьянам. Те сразу замолкли.

«Немногие же на площади остались, – отметил Гурьев, – а ловить – так всего один Матей с нами побежал. Мало ещё знают нас…»

– Скажите односельчанам, пусть спокойно идут по домам, – попросил он Матея. – А мы в кооператив заглянем. Осмотреть надо. Может, там ещё какие «майоры» окажутся.

Когда Гурьев и его солдаты уже входили во двор кооператива, их догнал Матей: он никак не хотел оставлять своих новых друзей.

Посвечивая взятым у Федькова фонариком, Гурьев прошелся по двору. Видно было, что недавние гости хозяйничали здесь бесцеремонно: всюду был рассыпан овес, валялись ведра, белели черепки.

Осмотрев двор и наказав Опанасенхо на всякий случай стоять на посту у крыльца и внимательно прислушиваться ко всему, Гурьев с Матеем и Федьковым вошел в сени. Матей зажег большой фонарь, висевший на стене, поставил его на ларь, в углу.

Гурьев решил проверить погреб: за его дверью Федькову почудился шорох. Едва он приоткрыл дверь погреба, как оттуда, словно игрушечный чертик на пружинке из коробочки, сразу же высунулась, блеснув лысиной, круглая голова с мясистым носом и перепуганными глазами, а за ней показался и весь человек – толстый, коротконогий, с дрожащими коленками. Толстяк чуть не провалился от изумления обратно вниз, но удержался и затараторил:

– Мульцумеск! Фоарте мульцумеск[24]24
  Спасибо! Большое спасибо! (рум.)


[Закрыть]!

Несколько раз суетливо поклонившись, он убежал внутрь дома.

– Кто это? – спросил у Матея Гурьев. – Почему он в погребе?

– Кооператист, функчионар, коммерчиал! – объяснил Матей.

– Приказчик, что ли?

– Да, да! Он говорит: спасибо, свобода!

В комнатах послышались громкие причитания. Оттуда в сени выбежал «кооператист». Припадая на колени и хватая старшего лейтенанта за рукав и за полу гимнастерки, стал о чем-то жалобно просить.

– Что ему нужно? – спросил озадаченный Гурьев у Матея.

– Забрал. Офичер забрал афере[25]25
  Имущество (рум.).


[Закрыть]!

– Афере? Что за афера?

– Марфа[26]26
  Товар (рум.).


[Закрыть]!

Матей беспомощно развел руками: его познания в русском языке оказались для такого разговора скудны. Ещё раз повторил:

– Марфа офичер забрал!

– Какая Марфа? Фемея[27]27
  Женщина (рум.).


[Закрыть]? – Гурьев решил, что речь идет о женщине.

Толстяк отрицательно затряс головой, энергично задергал себя за воротник, стал показывать на свои карманы.

– Ограбили? – догадался Гурьев.

В тусклом свете фонаря было видно, как по глянцевито-мясистым щекам приказчика катятся щедрые слезы. «Ревет, как недорезанный, – поморщился Гурьев, – а что если бы он такую беду повидал, какую наши от оккупантов терпели?» А тот всё не отставал, без умолку твердил свое, обращаясь то к Гурьеву, то к Матею.

Из слов Матея Гурьев кое-как понял: приказчик жалуется, что проезжие русские военные забрали какие-то, принадлежащие кооперативу овчины, всю кассу лавки, а также его, Петреску, собственные ценности.

«Деньги ряженые бандюги эти могли забрать и увезти. А овчины? – усомнился Гурьев. – Уж не врет ли? Но какая ему от этого выгода?»

Матей сказал: приказчик просит вернуть хотя бы часть.

Старший лейтенант даже поперхнулся от негодования:

– Так он нас подозревает?

– Хотите я его в два счета погоню? – предложил подошедший Федьков.

– Нельзя.

Федьков вздохнул:

– Дипломатию с этим пузатым разводить…

Гурьев с Федьковым вошли в комнаты, за ними – Матей. Приказчик безотступно семенил следом. Федьков, грозно глядя на пострадавшего коммерсанта, всё порывался выставить его, но Гурьев не позволил:

– Пусть поглядит сам.

Осматривали все закоулки. На чердаке, в дальнем углу, возле слухового окна, Федьков обнаружил четыре полотнища, аккуратно обернутые вокруг древков. Здесь были флаги: белый, красный, трехцветный румынский и даже – фашистский флаг с черной свастикой посередине. Приказчик оказался предусмотрительным человеком и готовился показать свою лояльность в любом случае. Однако он, видимо, не смог вовремя точно уяснить обстановку и не успел вывесить ни одного из заготовленных флагов.

Заглянули в полупустой чуланчик: там стояло несколько корзин с давно опорожненными, покрытыми пылью винными бутылками.

– А это как сюда завалилось? – Федьков поднял толстую трость, лежавшую меж корзинами.

– Ладная дубинка. Твоя? – спросил он приказчика, шумно вздыхавшего у входа в чулан.

Приказчик почему-то очень испугался этого вопроса. Он побледнел, отрицательно затряс головой.

– А не того ли божьего студента тросточка? – высказал предположение Федьков. – Похожа. И собака такая же мордастая.

Гурьев взглянул на трость, улыбнулся:

– Се лев, товарищ Федьков, а не собака… Да, тросточка как будто такая же. А что?

– Может, натакались они на него, на богослова-то, по дороге, вот и отобрали. Да на кой она им, товарищ старший лейтенант?

– Мало ли что они хватали по пути…

– Пожалуй, и бедному студенту от них досталось, – посочувствовал Федьков. – А и всего-то добра у него, что эта палочка…

– Может, и не эта. Мало ли одинаковых…

Взяв у Федькова трость, Гурьев повертел её в руках и брсил.

Но Федьков тотчас же подхватил трость: не мог он так легко расстаться с красивой вещью.

– Один набалдашник чего стоит: в самом деле – лев! Пасть-то – во!

Так с тростью в руках и вошел Федьков в комнату вслед за старшим лейтенантом и, только заметив его неодобрительный взгляд, поставил палку в угол.

Приказчик уже не юлил возле: Федьков выразительно и не без энергичных слов послал его подальше, и тот ушел спать в летнюю кухню – отдельный домик, стоявший на дворе, унося в охапке сразу две перины, взятые с кровати.