Текст книги "Крутой сюжет 1995, № 3"

Автор книги: Юрий Гаврюченков

Соавторы: Геннадий Паркин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Помотавшись между линией фронта и хлебным городом Ташкентом, к концу сорок третьего года Зоя осела в Москве. Несмотря на ожесточенную схватку с лютым ворогом, некоторая часть москвичей и гостей столицы жила-поживала совсем неплохо. Скрытые глухими шторами светомаскировки, весело сверкали люстры «Националя» и «Метрополя», где рекой текло шампанское, ухали барабаны джаз-оркестров, суетились груженные деликатесами официанты – в общем, кинозвезде было где и с кем нескучно провести время. Может, все бы обошлось, отвечай она взаимностью только советским почитателям, но Зоя, в поисках очередного героя своей мечты, ухитрилась изменить Родине. Комсомолка влюбилась по уши в наймита империализма, а именно в военно-морского атташе посольства США. Архивы КГБ конечно хранят подлинную историю этой удивительной любви, но я тех материалов не читал, поэтому подробностей не знаю. Зато точно знаю, что птица Зоиного счастья, так и не успев насладиться эйфорией свободного парения, грудью врезалась в гранит соцреализма осенью сорок четвертого года.

Забеременевшую от американца киноактрису упекли на долгие десять лет по статье с очень ужасным номером. В заключении она родила дочь, которую назвала Викторией, намекнув тем самым на уверенность в скорой победе над фашизмом, а может, и над превратностями собственной злодейки-судьбы.

После смерти отца народов опальная актриса вновь воротилась в Москву, но былой популярности, естественно, не вернула. Друзья помогли получить ей московскую прописку и ангажемент на «Мосфильме». Однако блеклое существование на мизерные доходы от эпизодических ролей не шло ни в какое сравнение с праздничной фееричностью дней былых. Тем более, подрастающая Виктория требовала материнской заботы и внимания, на что Зоя вынуждена была переключить всю свою жизненную энергию.

Шли годы. Хрущев разоблачил культ личности, Брежнев со товарищи съел Хрущева, страна вступила в высшую стадию развитого социализма – эпоху застоя. Виктория Федорова закончила ВГИК и с успехом начала сниматься в кино. Многие, должно быть, помнят замечательный короткометражный фильм «Двое», где она сыграла главную роль, вызвав восхищенное внимание кинопрессы. Зоина жизнь тоже потихоньку устроилась и шла своим чередом.

Как-то неожиданно вдруг выяснилось, что отец Виктории, бывший дипломат, выдворенный после ареста Зои из России, жив-здоров, стал адмиралом и командует базой ВМФ США где-то в Калифорнии. Через друзей Зоя переслала ему письмо с рассказом о своих мытарствах. Адмирал просто ошалел от счастья, узнав о существовании дочери, и незамедлительно прислал по дипломатическим каналам вызов-приглашение в Америку. Приглашал-то он двоих, но документы на выезд в ОВИРе выдали только Виктории. Зою выпустить побоялись из опасения, что воссоединившись с любимым, она и сама в Штатах останется и дочери вернуться не позволит. Виктория поехала к отцу одна, однако так в Москву и не вернулась, получив, видимо, на то материнское согласие.

Доставшийся в наследство от матери талант помог ей зацепиться за Голливуд, где она сразу стала много и удачно сниматься в кино. Судьба как бы возвращала дочери то, чего не додала матери. В отместку за лагерное счастливое детство Виктория написала и издала в Штатах автобиографическую книгу, назвав ее «Мой папа – адмирал». Какой резонанс это вызвало в Америке, неизвестно, но у нас Виктория тотчас угодила в черный список ярых врагов советской власти, фильмы с ее участием изъяли из проката, а Зою чуть было не лишили комфортабельной квартиры в престижном доме на Кутузовском проспекте. Однако времена стали уже не те; в открытую власти престарелую актрису не прессовали. Она, как и прежде, снималась в эпизодах, регулярно подавала заявления в ОВИР, испрашивая позволения на поездку к дочери, в чем ей также регулярно отказывали. Правда, не совсем. Власти соглашались выдать выездные документы, если Зоя согласится навсегда покинуть страну, но актриса не желала умирать на чужбине.

Умереть на родине ей помогли в начале сентября 1981 года. Кто-то в упор разрядил обойму «Макарова», превратив Зою в решето в ее же квартире на Кутузовском. Вот здесь-то и начались загадки.

Викторию на похороны матери не пустили, отказав в визе. Хоронили актрису в основном друзья, но место на Ваганьковском выделили на гебешном участке. Кое-кто на кладбище поговаривал, что комендант урвал некую толику долларов от посольства США, хотя с работягами, сволочь, рассчитался обыкновенными рублями. Похороны были не особенно пышными, несмотря на обилие провожавших Зою Федорову в последний путь. Ваганьковский люд, прекрасно отличавший зерна от плевел, обратил особое внимание на присутствие в тот день на кладбище не только оперативников с Петровки и Лубянки, но и на нечастых гостей, близких к Огарева, 6.

Убийцу или убийц найти не сумели. «Голос Америки» грешил на КГБ, МУР на уголовников, дело постепенно заглохло и о нем перестали судачить на московских кухнях. Других сенсаций хватало: взять хотя бы кончину Суслова или загадочную смерть первого зампреда КГБ генерала Цвигуна, брежневского шурина…

* * *

Обогнув колумбарий, я затаился в тени двухметрового надгробия метрах в пятнадцати от могилы Зои Федоровой, где вовсю уже кипела работа. Осветив участок двумя переносками, гебешники довольно профессионально вывернули ломами надгробную плиту, отставили ее в сторону и аккуратно срезали с могильного холмика дерн. Слой земли над гробом не превышал одного метра, да глубже на Ваганькове давно уже не хоронили. И так гробы на гробах стояли. Шустро раскидав лопатами песок, из ямы вытянули влажный от плесени гроб.

– Товарищ полковник, посмотрите, – раздался взволнованный голос наклонившегося над гробом опера, – здесь кто-то ковырялся!

Коренастый седовласый дядя в тонированных очках недоуменно переспросил:

– Что значит ковырялся, Кольцов? С чего ты взял?

– Смотрите, – присел Кольцов на корточки, – драпировка напрочь сорвана и гвозди вон и вон торчат.

– Откройте, – приказал тот, кого назвали полковником.

– Эксперт, снимайте.

Заполыхали вспышки фотокамеры, вокруг гроба поднялась странная суета.

– Е-мое, да она же на животе лежит, – послышалось, когда гебешники приподняли крышку гроба.

– Осмотрите ее хорошенько, – злой голос полковника звучал отрывисто, как собачий лай, – кажется, мы опоздали.

– То-то я смотрю, земля легко поддавалась, – обратился неизвестно к кому один из тех, что разбрасывали могилу.

– Пусто, Виталий Арнольдович, в основании позвоночника ничего нет. Здесь вообще ничего нет, только черви, – доложил, видимо, судмедэксперт.

– Возьмите пробы земли, определим когда это произошло, – приказал полковник, – закройте гроб и приведите все в порядок. Чтобы ни одна собака… – он не договорил и повернулся к Володе и Игорю, жавшимся чуть в стороне, – а вам, ребята, придется проехать с нами.

Часом позже я в одиночестве душил в мастерской бутылку водки и ждал возвращения Володи. На кладбище было тихо и покойно. Сержанты, проводив гостей, с перепугу пить отказались и резались в комнате милиции в шахматы. Дядя Дима продолжал храпеть в своей будке. О странном визите гебешников ничто не напоминало, как будто их здесь и не было.

Володя появился в шестом часу утра, но рассказывать ничего не стал. Я не интересовался, хотя ночная история здорово меня заинтриговала. Такой у моего шефа характер: захочет, сам скажет, а нет, так лучше и не спрашивать. Завершив за пару часов свои дела, мы разъехались по домам отсыпаться.

* * *

Два дня я на Ваганькове не появлялся. Подвернулась выгодная работа на стороне, в Дмитрове, пришлось махнуть туда. Вернувшись в Москву ранним утром третьего дня, я прямо с Савеловского вокзала позвонил Володе домой.

– Ты где? – встревоженно воскликнул он, узнав мой голос. – Давай быстро ко мне, поговорить надо.

Поймав такси, я покатил в Марьино, где Володя купил недавно трехкомнатный кооператив на Новочеркасском бульваре. Внешний вид шефа неприятно поразил меня какой-то взъерошенной угнетенностью. Мы прошли на кухню, где красовалась уже на столе окруженная полудюжиной пива бутылка «Столичной». Уселись, треснули по стопарику, хлебнули пивка и Володя заговорил.

– Знаешь, старик, я кажется влез в такое дерьмо… Эти суки, – неопределенно махнул он стаканом в сторону окна, – твари вонючие, жрали бы самих себя, так нет, меня втравили…

Оказывается, за эти два дня Володина спокойная жизнь буквально перевернулась. Все началось тогда, когда они с Игорем поставили свои подписи под актом об эксгумации трупа гражданки Федоровой, дали подписки о неразглашении и распрощались с гебешниками. Этим исполнение ими гражданского долга вроде бы исчерпывалось, но вечером того же дня прямо сюда, в Марьино, нагрянули два сотрудника КГБ. Неурочная беседа вылилась в самую натуральную вербовку, причем требовалось от Володи не заурядное стукачество, а выполнение вполне конкретного задания органов. Как ему пояснили, после убийства из тела Зои Федоровой извлекли четыре «макаровские» пули. Кто-то напортачил и игнорировал наличие на трупе пяти стреляных ран. Также пять гильз было найдено в квартире убитой, что нашло отражение в протоколе осмотра места преступления. До поры до времени никого это несоответствие не волновало, как вдруг выяснилось, что все четыре пули из сейфа ведущего дело следователя городской прокуратуры куда-то испарились. И это в тот момент, когда КГБ надыбало ствол, из которого, возможно, актрису и грохнули. Вместе с пулями исчезли акты предыдущих экспертиз и все пять гильз, поэтому привязать ствол к трупу стало затруднительно. Но кто-то дотошно перелопатил дело и указал на забытую в теле пятую пулю. Гебешники с прокуратурой метнулись на Ваганьково проводить эксгумацию и убедились, что их опередили и здесь. Пробы почвы показали, что могилу зарывали не более трех месяцев назад. Когда загуляли в сейфе следователя, точно установить не удалось, поскольку на вещдоки по федоровскому глухарю он с полгода не обращал внимания. Гебешники сделали правильный вывод. Тот, кто похитил вещественные доказательства из прокуратуры, так или иначе связан с кладбищем, поскольку без знания обстановки провернуть на Ваганькове подобное дельце невозможно. Поэтому чекистам срочно понадобилась Володина помощь; огласки они не хотели, а для внедрения на Ваганьково своих сотрудников требовалось время.

– Ты понимаешь, куда они, козлы, меня толкают, – задыхался от гнева Володя, – если уж сейф в прокуратуре вывернули, то без верхов никак не обошлось. Вся Москва знает, как Щелоков с Андроповым грызутся, тут даже не МУР, огаревские ребята шерудили. Гебешникам эта пуля до лампочки, их другое теперь волнует. К кому ниточка с кладбища потянется. Глаза и уши, – передразнил он кого-то, – да мне враз моргалы выколют и уши отрежут, только нос высуну.

– Ты бы отказался, – легкомысленно посоветовал я, – ну что бы они тебе сделали?

– Отказался?!! – искренне возмутился Володя. – Я два часа отказывался, так они, падлы… – тут он почему-то замолчал, налил стопарь водки и залпом опрокинул его в рот.

– Короче, не смог я отказаться, – и таким спокойным тоном это было произнесено, что я тут же поверил, действительно, не смог.

Ситуация сложилась такая, что без пол-литра… Я сбегал в соседний универсам, взял литр водки и еще полдюжины пива, вернулся к Володе и мы принялись искать выход из безвыходного положения.

Конечно, надо быть полным идиотом, чтобы влезать в межведомственные распри монстров советской правоохранительной системы. В моем положении, тем более. Мало того, что в Москве живу нелегально, так еще минская уголовка ищет. И случись чего, закопают меня на том же Ваганькове тихо и бесславно, даже маме не сообщат. С другой стороны, никто, кроме Володи, не знает, кто я такой и откуда взялся. Да и Володя фамилии моей настоящей не знает, при знакомстве бухнул я ему свой дежурный псевдоним, а в дальнейшем повода для саморазоблачения не представилось. Так что, случись совсем край, легко можно будет раствориться на просторах Родины, пока же я просто обязан помочь хорошему человеку выбраться из этого болота. Тем более, коль он мне все это рассказал, значит на мою помощь рассчитывает.

Рассуждая примерно так, я напрочь отверг Володины настояния о моем неучастии, согласился с тем, что я кретин и придурок, после чего мы жахнули водочки за упокой наших душ и занялись выявлением ваганьковского агента МВД.

* * *

Колю Новикова, носившего экзотическое прозвище Китайский Дракон, хорошо знали не только на Ваганькове. Тишинка, Большие и Малые Грузины, улица 1905 года давно смирились с творимым им беспределом. Серьезные люди, конечно, легко могли бы размазать Дракона по пресненскому асфальту, но он благоразумно щемил исключительно мелкую шушеру. Слова «рэкет» тогда еще не знали, доборы, взимаемые Драконом, называли просто данью или процентом, однако сути это не меняло. Платили ему ночные торговцы водкой, южане, снабжавшие Ваганьковский и Тишинский рынки ранними помидорами, швейцары шашлычных, втихую промышлявшие анашой. Робкие попытки неповиновения Дракон пресекал мгновенно и жестко. В юности он неплохо боксировал, потом нахватался у какого-то корейца верхушек восточных единоборств, закрепил приобретенные навыки в кровавых уличных драках, покрывших драконово лицо сплошной сеткой шрамов и рубцов. Но не только ужасная внешность и физическая мощь Дракона нагоняли жуть на окружающих. По части всевозможных подлянок и интриг ему вообще не было равных.

Мне кажется, из Дракона вышел бы идеальный секретарь ЦК КПСС, пойди он по партийной линии. Но жизнь повернулась иначе. С детства его засосала улица, пленила романтика подворотен и Дракон заделался лидером среди подобных себе «романтиков».

Одно время он работал могильщиком на Ваганькове. По слухам, не без его участия «трагически погиб» предыдущий комендант кладбища. Так оно или нет, но Дракона за что-то посадили на три года. Посадили и посадили, ничего в этом удивительного нет, удивительно другое. Отсидев, он вернулся в Москву и его прописали на прежней жилплощади.

Тысячи и тысячи москвичей в те годы, получив срок, автоматически лишались права жить в столице после освобождения. Только единицы, в порядке исключения, по личному распоряжению председателя Моссовета, избегали подобной участи. Не знаю, что повлияло на мэра в случае с Драконом, но по освобождению тому даже надзора не назначили.

Судимость значительно прибавила Дракону авторитета в глазах уличной шпаны и он быстро сбил вокруг себя десятка полтора достаточно крутых, по местным понятиям, ребятишек. В основном, несостоявшихся спортсменов.

В месте на кладбище ему было категорически отказано, но спорить с новым комендантом Дракон не стал. Азербайджанец Тофик, на личные деньги построивший на Ваганьковском рынке пивной бар, взял его к себе механиком по пивным автоматам. В автоматах этих Дракон не смыслил ни ухом ни рылом, но этого от него никто и не требовал, Тофик имел в Драконовом лице отмазку от пьяных ухарей, иногда возмущавшихся разбавленным пивом, а Дракон создал видимость трудоустройства и получил персональный кабинет с телефоном, захватив для этой цели какую-то пустующую кладовку.

Дорогу на кладбище он не забыл. Наложить руку на ваганьковский похоронный бизнес ему, конечно, было не по зубам, с ним бы и разговаривать никто не стал. Но ощипывать тех, кто крутился вокруг Ваганькова, никому не возбранялось. Делавшие деньги «на гробах» считали ниже своего достоинства взимать проценты, к примеру, с предприимчивых ребят, вовсю торговавших фотографиями и записями Владимира Высоцкого прямо у могилы покойного барда. Или требовать долю с цветочниц, оккупировавших входные ворота, к которым, как бумеранг, возвращались с могил знаменитостей только что проданные букеты. Разве что милиция зарилась иной раз на эти жалкие копейки, и то в основном брала водкой. Дракон же меркантильностью отличался, так что вскорости все вышеперечисленные предприниматели регулярно стали отстегивать ему твердый процент со своих неправедных доходов.

Ваганьковские деловары ссоры с Драконом не искали, он же относился к бывшим коллегам уважительно, частенько захаживал в гости со своей водкой-селедкой, а в пивной распорядился, чтобы пиво наливали нам из спецавтомата, неразбавленное. Пару раз довелось мне участвовать с ним в совместных загулах с девочками, даже ночевал однажды с очередной подругой у него дома, на улице Климашкина. В дружбу наше знакомство не переросло, но отношения сложились неплохие. Собеседник он был интересный, человек очень обаятельный. Что меня поразило, так это какая-то постоянная внутренняя настороженность Дракона, тщательно им скрываемая за внешней раскрепощенностью.

О Драконе мы с Володей вспомнили, так и эдак прикидывая, кто из ваганьковцев мог принять участие в исчезновении пули из трупа Зои Федоровой. Загадочно легкое возвращение в Москву после зоны, творимый беспредел, никем не пресекаемый, превосходное знание обстановки на кладбище – все указывало на справедливость наших умозаключений. Дракон вполне мог расковырять могилу актрисы если не сам, то руками своих шестерок.

– Так-то оно так, – пьяно рассуждал Володя, приканчивая последнюю бутылку пива, – но ведь никто ничего не докажет. Гебешникам конкретные факты нужны, чтобы сразу его прихватить. А представь Дракона хлопнут, он, конечно, правды не скажет, пока ее будут выбивать, те, кто за ним стоит, об этом узнают. В ихнем кубле сексотов море, пронюхают, что я на Дракона КГБ навел и все, можно самому в гроб ложиться. А ты цветочки принесешь, – потрепал он меня по затылку.

– Ну можно же понты поколотить, создать видимость, – возразил я шефу, – потянем резину с месячишку, а там видно видно будет. Как-нибудь все обойдется.

– Не обойдется, – отрезал Володя, – мне дали неделю. Ты, старик, лучше не спрашивай почему, но никакой альтернативы нет. Они меня вот так держат, – судорожно сдавил он зажатый в руке стакан. Судя по тому, что стакан оглушительно треснул, держали его действительно очень даже.

Решение пришло неожиданно. У меня так довольно часто бывает. Возникает серьезная проблема, надо срочно что-то предпринимать, а мысли текут вяло, как бы блуждая в потемках. И вдруг как вспышка в мозгу, сам по себе возникает ответ на любой вопрос, все начинает казаться легким и простым.

– Надо самим Дракона колонуть, – быстро выдохнул я в лицо Володе, – как, не знаю, но самим. И узнать, кто у него папа. Может это не МВД, может, те же комитетчики, только из другого отдела. А может МУР или даже ЦК. Или эти, с Ходынки, вон их сколько здесь трется. Узнаем, на кого Дракон сработал, как-нибудь исхитримся отдать след гебешникам твоим. Но так, чтобы вроде без тебя обошлось.

– А с Драконом как быть? – в глазах шефа загорелась надежда. – Он же все потом расскажет.

– Хрен его знает, – я на секунду задумался, – убивать придется. Или так шарабан отбить, чтобы память потерял.

– Ладно, там посмотрим, – согласился Володя, – но это если Дракон действительно при делах, а вдруг он не причем?

– Еще как причем! – версия наша мне нравилась и расставаться с ней не хотелось, – Дракона ты на голый понт возьмешь. Ненароком намекнешь, что точно знаешь, как он в могилу лазил. Он сразу поведется, небось уже вся Пресня знает, что Федорову эксгумировали. Представляешь, как Дракон сейчас трясется?

– Колчаку не служил в молодые годы? В контрразведке белогвардейской? – процитировал Володя Шукшина, довольно барабаня пальцами по столу.

– Наследственность, – туманно пояснил я, не желая вдаваться в подробности.

Дело в том, что мой папуля во времена Берии командовал райотделом МГБ неподалеку от Минска.

На Ваганьково в этот день мы не поехали. Володя заявил, что живет, может, последние часы, потому желает погулять чисто по-купечески. Набив японским «антиполицаем» рот, он уселся за руль собственной «Лады» и мы отправились в турне по злачным местам столицы. Начали с «Арагви», закончили «Космосом», где потеряли на стоянке машину, зато нашли двух покладистых девчонок. Володя позвонил жене, сослался на срочный заказ, и мы на такси покатили к какому-то его приятелю в Тушино. Проснулись же почему-то без девочек, но с головной болью, в квартире моей подруги Верки, официантки из кафе «Аист».

– Едем к Дракону на пиво, – почесывая небритый подбородок, принял решение Володя, – полечимся, а заодно пустим пробный шар.

* * *

В кривом закоулке между Большой Декабрьской улицей и Звенигородкой, на задах Ваганьковского рынка еще пару лет назад стона неказистый пивной ларек. Невысокие наливные мощности никак не могли удовлетворить всех желающих хватануть в жаркий день пивка, но районное торговое начальство явные убытки не волновали. Несоответствие между спросом и предложением взволновало совсем для Москвы постороннего человека, предприимчивого жителя Баку Тофика, чьи высокие доходы от реализованных в столице гвоздик, хурмы и помидоров требовали срочного вложения капитала в московскую недвижимость.

Это теперь, благодаря рекламе, вся страна узнала, что московская недвижимость всегда в цене. Тофик же усвоил хитрую науку защиты денег от инфляции еще тогда, когда инфляция, девальвация, проституция и коррупция терзали только империалистов, обходя страну развитого социализма стороной.

Пробивной азербайджанец заявился в трест столовых и ресторанов Краснопресненского района и предложил за свои кровные денежки выстроить пивной зал на триста рыл, при условии, что сам он станет этим залом заведовать. Взятки и дармовой коньяк помогли быстренько оформить необходимые документы и через два месяца напротив старого ларька открылся пивбар с десятью новенькими автоматами, в придачу предлагавший посетителям на закусь креветки и картофельные чипсы. Что интересно, ларек не прикрыли, хотя любители пива дружно переметнулись к Тофику. Видимо за час, когда бар закрывался на обеденный перерыв, геройская торговая точка ухитрялась свести концы с концами и выполнить план.

Сюда, в получастное пивное заведение, мы с Володей и прикатили, предварительно забрав на «космической» стоянке утерянную накануне «Ладу».

Хотя с момента открытия пивной прошло только десять минут, зал был переполнен. Местные алкаши с ожесточением штурмовали автоматические источники лекарственного напитка, пихали друг дружку трясущимися руками, привычно лаялись с разменщицей монет и между собой. Народ побогаче втихаря банковал под столами водку, спуливая порожнюю тару поэту-шизофренику Леше, исполнявшему у Тофика обязанности уборщика. Кстати, зарплату Леша не получал, жил на доходы от бутылок и жил очень даже неплохо.

Между столами неспешно продвигался пожилой старшина милиции, бдительно поводя по сторонам осоловелыми глазами. Он строго следил за неукоснительным соблюдением правил, увековеченных на каждой из четырех стен огромными красными литерами «Не курить» и «Приносить с собой и распивать спиртные напитки строго воспрещается». Завидев нарушителя табу, старшина нежно брал того за плечо и тыкал в живот раскрытой ладонью. На ладонь следовала положить рублик. Так как в пивной только и занимались тем, что курили, приносили и распивали, бизнес старшины процветал.

Наименее заплеванный угол оккупировала околоваганьковская интеллигенция. Народ образованный, некоторые даже в очках. Здесь совмещали приятное с полезным, попивая пивко и разгадывая свежие кроссворды в «Московской правде» и «Вечерней Москве».

Минуя очередь, я подошел к окошку размена монет и легонько постучал по стеклу костяшками пальцев. Разменщица Ирочка, по совместительству любовница Тофика, игнорируя первоочередника, сыпанула мне на трояк двугривенных и показала четыре пальца. Это означало, что на спецобслуживании сегодня автомат номер четыре, в бак которого закачали свежий неразбавленный продукт.

Наполнив в спецавтомате шесть кружек, выделенных уборщиком Лешей из личного фонда, мы с Володей пристроились рядом с любителями кроссвордов. Пока я менял деньги, Володя успел выяснить, что Дракон еще не появлялся, но очень скоро должен быть, а отсюда как раз просматривалась часть переулка, где он обычно оставлял машину.

– Я пойду к нему один, – отхлебывая пиво, разрабатывал диспозицию Володя, – ты не суйся. Он как-то спрашивал, не собираюсь ли я тачку продавать. Так что мотив железный, хочу его цену узнать. Ну а дальше, по обстановке. Как-нибудь переведу разговор на ваганьковские темы и ненароком бухну, что видел, как он ночью к Федоровой подбирался. Вот только когда это было? – задумался он.

– Прошло почти три месяца, ты и не должен помнить точно, – разрешил я Володины сомнения, – ну, допустим, поведется Дракон, а потом что?

– Это как разговор сложится. Захочет он подробностей, скажу, что сейчас тороплюсь, приглашу его куда-нибудь часиков на девять вечера. А там мы его и прихватим. Сейчас-то чего загадывать, надо сперва реакцию увидеть.

Мы замолчали. Какое-то тревожное предчувствие охватило меня изнутри, да и Володин вид оптимизмом не отличался. Главное, оба прекрасно сознавали, куда лезем, с кем связались. Но подталкиваемые, один отчаянием, другой любопытством и сознанием дружеского долга, пища ползли в самую пасть зверя, не представляя толком что это за зверь и как он выглядит.

На противоположном конце стола разгадывали кроссворд.

– Священнослужитель, шесть букв, первая «д», последняя «н», третья сзади «к», – провозгласил очкастый умник, уставив сизый нос на сотоварищей.

– Дракон, – отчетливо произнес Володя.

– Дра… – начал писать очкарик, – …ты, че, мужик, дуркуешь?

Но Володя смотрел в окно и тянул меня за рукав.

– Дракон приехал, дуй в мастерскую и жди меня. Если что, найдешь Вячика, все ему расскажешь и рви куда подальше.

Я было собрался тихо исчезнуть из пивной, однако получилось не по плану. Вошедший Дракон, из дверей завидев Володю, направился прямо к нам, улыбчиво кивая приветствующим его знакомым.

– Привет ваятелям, – сквозь сплошную сетку шрамов сверкнула золотозубая улыбка, – ну что вы здесь, в холопском помещении, как неродные. Пошли ко мне, по «Двину» задвинем.

– По «Двину» это хорошо, – машинально согласился я, потерявшись от такого резкого поворота событий.

Володя непонимающе сдвинул брови, а Дракон уже увлекал нас к служебному входу, дружески подхватив под руки.

Кабинет Дракона представлял из себя крохотную комнатуху, ранее служившую кладовой или чем-то в этом роде. Он ухитрился впереть сюда целую кучу нужных и полезных вещей, по его мнению, крайне необходимых человеку с положением в обществе. В углу стоял громадный низкий сейф, на сейфе цветной телевизор «Рубин», на телевизоре японская магнитола «National Panasonic». На магнитоле ничего не стояло, она была слишком маленькой. Остальное пространство заполняли двухкамерный холодильник «Минск-22», письменный стол с телефоном, три стула и шикарное кресло красного дерева.

Дракон жестом указал нам на стулья, извлек из холодильника здоровенную банку паюсной икры и тарелку с нарезанным лимоном, из ящика стола достал хрустальные рюмочки, пошарил за сейфом рукой и гордо выставил на стол засургученную бутылку марочного армянского коньяка «Двин».

– Лучше любого французского, – пояснил он, ковыряясь в горлышке штопором, – Черчилль за каждую бутылку в войну Сталину танк давал, а мне бесплатно спецрейсом из Еревана доставляют.

Минут двадцать мы отдавали должное коньяку, курили «Мальборо», блок которого хозяин щедро плюхнул на столешницу и травили актуальные политические анекдоты. Со стороны наш междусобойчик скорее всего напоминал беззаботную посиделку старых друзей, но в словах и жестах каждого ощущалось тщательно скрываемое напряжение. А может мне так просто казалось, человек ведь мыслит субъективно.

– Ну как там на Ваганькове? – отсмеявшись после очередного анекдота, поинтересовался Дракон. – Не все еще камни повытаскивали?

Мы действительно промышляли, ко всему прочему еще и тем, что изыскивали на заброшенных участках засыпанные землей памятники и надгробия столетнего и более возраста, выволакивали их на свет божий, зашлифовывали старые надписи и прочие дефекты, а, придав товарный вид, успешно реализовывали. Это, по сути, составляло львиную долю наших заработков. Не по совести, конечно, занятие, но нам так долго прививали мораль строителей коммунизма, что страх господен не вызывал абсолютно никаких эмоций.

– Их еще правнукам хватит, – прищурился Володя. – А тебе-то что до камней, не твои же профсоюзы?

– Где уж нам уж. Нынче у вас своя свадьба, у нас своя, – вспомнил Дракон многосерийный супербоевик «Тени исчезают в полдень».

– Кстати о свадьбе. Ты вот что, товарищ Китайский, прекращай-ка чужих невест воровать.

Голос Володи звучал с такой убедительной уверенностью, что даже мне понравилось.

– Каких еще невест, отец, мы же всего один фунфырик приговорили, – дурашливо ткнул Дракон сигаретой в пустую бутылку. – Всего-то по бокальчику приняли, а ты заговариваться начал.

– Не валяй ты Ваньку, Коля? Скажи, лучше, зачем ночью землю ковырял? Только глаза круглые не делай, мне давно уже доложили, просто сейчас к слову пришлось.

Дракон развернулся вместе с креслом в мою сторону и, как бы приглашая меня в свидетели собственной невиновности, широко улыбнулся.

– Не знаю, Вовчик, кто и чего тебе докладывал, но мне ночью на кладбище делать нечего. Я свое с лопатой когда еще отбегал. Это вы с футболистом по ночам для Лубянских катакомб святые мощи извлекаете. Рассказал бы, может, интересное что нашли?

Я открыл было рот, но Володя резко саданул мне по голени, молчи, мол.

– Может и нашли, – сказал он уже более миролюбиво, – там много чего интересного. Старик, – глянул Володя на меня в упор, – сейчас клиент должен подъехать. Ты давай, дуй в мастерскую, сам с ним разберись.

– А ты? – подыграл я шефу.

– Ну его, нет настроения сегодня. Сам справишься. Позвонишь вечером, доложишь.

Зацепив со стола пару пачек «Мальборо» от Драконовых щедрот, я отправился на Ваганьково, мысленно моля Бога за успех гиблого дела, которое Володя, кажется, решил провернуть без меня.

* * *

Конец августа в тот год выдался на удивление жарким. Под немилосердно палящим солнцем Москва словно разомлела и обленивилась, обрела полусонный вид кустодиевской «купчихи за чаем», превратилась из динамично суетящегося муравейника в аквариум с чуть шевелящими плавниками рыбками, отказавшись от обычной своей сутолоки и круговерти. Может, где-нибудь в центре жизнь и продолжала бить ключом, но здесь, в окрестностях Ваганькова, образцовый коммунистический город сильно смахивал к полудню на провинциальный южно-европейский городок, вроде Палермо, в часы сиесты. Даже Ваганьковский рынок, обычно гудящий, как пчелиный улей, удивлял непривычной тишиной и спокойствием, разве что активничала небольшая группа кавказцев, мельтеша у застрявшей в рыночных воротах фуры с арбузами.