Текст книги "Вокзал мечты"

Автор книги: Юрий Башмет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

ЮРИЙ БАШМЕТ
Вокзал мечты

Вместо предисловия

Почему у этой книжки такое название? Так случилось, что это словосочетание – «Вокзал мечты» – прочно вошло в мою жизнь благодаря моей авторской телевизионной передаче. Придумал ее художник Борис Краснов. Он же создал для первого «Вокзала» декорации. Но на самом деле история началась гораздо раньше. Это было так давно… и в то же время совсем недавно…

Один из фестивалей, где я был артистическим директором более десяти лет, проходил, начиная с 1986 года, в Германии, в маленьком местечке Роландсек под Бонном.

Как и в любом уважающем себя немецком городке, в Роландсеке есть вокзал. Зданием вокзала владел близкий друг Святослава Рихтера – Иоганнес Васмут. Впоследствии он стал и моим другом, но сейчас его, к сожалению, уже нет с нами. Так вот, это здание вокзала абсолютно уникально! Начнем с того, что на первом этаже располагается постоянная выставка знаменитого немецкого скульптора Ханса Арпа, чьи работы Иоганнес с удовольствием собирал на протяжении всей своей жизни. Здесь же в течение года устраивались передвижные выставки. А на втором этаже – концертный зал, на открытии которого выступали ни больше ни меньше как Иоганнес Брамс и Клара Шуман-Вик. Сам же вокзал построен так, что поезда, останавливающиеся у перронов, в зале практически не слышны. Прибавьте к этому широкий балкон с видом на Рейн, идущий вдоль всего фасада здания, а также возможность для артиста жить здесь же в маленькой квартирке под самой крышей и соответственно репетировать столь долго, сколько нужно, – и вы поймете, что лучшего названия, чем "Вокзал мечты", для места, где различные виды искусств встречаются с повседневностью, не найти.

Честно сказать – не я был инициатором этой программы. Даже долго сопротивлялся. При моем графике концертов, гастролей, при том, что у меня фактически не оставалось времени для дома, для семьи, соглашаться еще и на телевизионную кабалу было по меньшей мере легкомысленно. Меня уговорили, пообещав удовольствие, от которого невозможно отказаться. Я имею в виду общение с выдающимися людьми – писателями, артистами, художниками.

В качестве музыкального пролога "Вокзала мечты" использовали тему из альтового концерта Альфреда Шнитке. В этом прологе (телевизионщики называют его "шапкой") снялся мой, маленький тогда, сын Саша.

Как и все вокруг, телевизионный "Вокзал" изменился коренным образом. Сменилась команда, сменилась формула, исчезли собеседники, но появилось некое новое качество. Теперь, вот уже пять лет, это фактически летопись жизни. Моей. "Солистов Москвы". "Декабрьских вечеров Святослава Рихтера", фестиваля "Эльба – музыкальный остров Европы".

Я назвал книгу "Вокзал мечты", можно сказать, по инерции. Она полна имен дорогих мне людей. Они дарили мне свою дружбу, делились своими мыслями и надеждами. Я всех их искренне люблю. Поэтому вы не встретите на этих страницах плохих людей. Не потому, что их не было в моей жизни. Просто не хочется вспоминать о них. Хороших, добрых, умных было гораздо больше. Единственное, чего я боюсь, – что мне не хватит места в книге и кто-то останется "за кадром". Не обессудьте!

И еще. В создании этой книги мне помогали многие. Прежде всего, Роман Балашов, мой ученик и главный помощник и в консерватории, и в камерном ансамбле "Солисты Москвы", собиратель и хранитель всего, что пишется, говорится, снимается, печатается обо мне и об ансамбле. Конечно, Владимир Демьяненко – мой близкий друг, который делает все, чтобы облегчить и организовать мне жизнь, размазанную буквально по всему земному шару. Александр Митрошенков, генеральный директор Благотворительного фонда Юрия Башмета, он буквально заставлял всех нас работать над книгой в течение целого года. И конечно, вся телевизионная команда во главе со Львом Николаевым, которая отнеслась к этой книге как к своей собственной. Спасибо!

На обложке был выдавлен мой профиль

Итак, мне уже 50. Хотя, говорят, какие это годы!..

Я многое успел. А хочется еще больше.

У меня уже довольно много разных званий, титулов, наград – стоит ли об этом? Как всякий артист, я человек тщеславный, но не до такой степени. Гораздо больше меня забавляют всевозможные прозвища и сравнения.

Вот, например, сосед по даче и большой мой друг Никита Михалков упорно именует меня родным братом Роберта де Ниро. Японцы сравнивали с Юрием Гагариным. Тоже Юрий. Французы находят во мне какие-то черты Наполеона Бонапарта. Но чаще всего называют Паганини. Добавляя "русский". "Русский Паганини". Не так давно в Киеве, забыв, что я родился в Ростове, но памятуя, что провел детство во Львове, меня торжественно провозгласили "украинским Паганини". Нашли во мне необъяснимую близость украинскому искрометному и безоглядному порыву, романтическую "легковоспламеняемость казацкого духа". И это после того, как я впервые выступил с концертом в Киеве только в 1997 году!

Я плохо знаю, каким был Паганини, но, судя по его музыке, манере игры с ее страстностью и силой, он обладал бешеной энергией. В этом я бы не отказался от сходства с ним. Но если имеется в виду чисто внешняя похожесть – увольте.

А еще меня долго отождествляли с "альтистом Даниловым".

Однажды я пригласил писателя Владимира Орлова на телепередачу "Вокзал мечты". Орлов пришел с альтистом из Большого театра Владимиром Гротом – настоящим прототипом Данилова.

Они долго рассказывали о том, как создавалась книга, и вроде бы убедили всех, что прототип не я. Но в конце нашего разговора меня ждал сюрприз – Орлов вдруг презентовал мне свою книгу, изданную в Японии. На обложке был выдавлен мой профиль…

Тогда, в звездные для "Альтиста Данилова" времена, меня часто спрашивали, приходилось ли мне испытывать состояние полета, как у альтиста Данилова.

Помните:

"Данилов открыл хрустальную дверцу, выбрался из Девяти Слоев, раскинул руки и полетел… Хорошо ему было… Он любил слушать музыку планет… В них была радость. Была любовь. Был разум. "Какие голоса, – думал Данилов, – какие звуки!.. Что это? Голос третьей от светила планеты, поначалу ничем не напоминающий земные звуки, вдруг изменился, и в нем, внутри его, как одно из составляющих, возникло звучание альта. Да, альта!.."

Так вот, однажды…

Дело было во Франции, нам с пианистом Михаилом Мунтяном предстояло исполнить альтовую сонату Шостаковича, незадолго до этого скончавшегося.

Накануне я неважно себя чувствовал, поднялась температура, и вообще подумывал – а не отменить ли концерт. Но потом все-таки взял себя в руки и в назначенный час вышел на сцену.

Начал я играть, и вдруг возникло ощущение – странное, удивительное: будто кто-то взял меня за руку и повел за собой. Мне самому, чувствовал я, ничего и не надо делать, кроме как слушаться своего невидимого, таинственного "поводыря"; надо только идти по предначертанному им пути и ни во что не вмешиваться…

Все, что я делал тогда на сцене, было где-то высоко-высоко НАД этим. НАД – вы понимаете? Над моими планами, интерпретаторскими замыслами. Словно играл не я, а кто-то водил моей рукой… Это было почти нереальное, буквально обжигающее приближение к идеалу. Я чувствовал во время игры, что в каждой своей фразе, интонации, звуковом и ритмическом нюансе попадаю точно в "десятку". У меня, помню, даже мурашки забегали по телу… Это было какое-то совершенно особое сомнамбулическое состояние. Описать его подробнее не смогу. Единственное, что могу добавить, – большее блаженство для артиста трудно себе представить.

И когда мы с Мишей окончили играть и направились к выходу со сцены, то тут произошло самое удивительное. Где-то над дверью, ведущей в артистическую, я вдруг совершенно отчетливо увидел лицо Шостаковича. Есть среди его фотографий одна, всем хорошо известная: Дмитрий Дмитриевич на ней смотрит вполоборота, глубоко задумавшись о чем-то своем…

Я долго не прикасался потом к альтовой сонате Шостаковича. Хотелось сохранить в неприкосновенности звуковой образ, оставшийся в моем сознании…

Концерт был записан на пленку. Копия этой пленки более чем на две недели у меня не задерживалась: терялась вместе с кейсом, выкрадывалась вместе с магнитофоном из машины. Каждый раз, возвращаясь в тот город, я просил сделать мне новую копию. И странная история: поначалу и я, и все слышали, что запись на этой кассете зафиксировала какое-то необычное исполнение. Но постепенно это впечатление стало теряться.

Как-то совсем недавно на радиостанции «Эхо Москвы» Матвей Ганапольский зачитал вопрос какой-то слушательницы: «Существует легенда, что Паганини помогал сам дьявол. Кто вам помогает в вашем творчестве?» Я ответил тогда так:

"Я знаю, что энергия, которая мне сопутствует и как бы кормит меня, – это энергия светлая. Это я давно выяснил. А кто помогает – я думаю, что моя мама, которой нет уже очень много лет. Но она продолжает, как звезда, меня вести…" Мама – это все. Это я. Это человек, который сделал меня. Вопреки всему – спорту, джазу, Львову и даже папе…

Вокзал мечты

«Мне не нужны талантливые дети, мне нужны талантливые мамы»

Я родился в тот самый год, когда умер Сталин. Буквально за месяц с небольшим до всенародного плача, в котором родители мои, кажется, не участвовали. У них уже был трехлетний сын, и врачи всячески убеждали отказаться от меня, так как у мамы было больное сердце и диабет. Никто не мог поручиться за благополучный исход… 24 января 1953 года я и родился – «очень смуглым и некрасивым», как говорил папа.

– Ничего, подожди, – пообещала мама. – Юрочка будет красивым и особенным!..

И я постарался ее не подвести.

Случилось это в Ростове-на-Дону, куда папа получил распределение после окончания Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта. Однако запомнить этот город, прикипеть к нему сердцем я не успел, потому что скоро все семейство перекочевало во Львов. Опять-таки вслед за папой, которого перевели в управление Львовской железной дороги. Мы поселились на улице Руднева (ныне улица Ференца Листа) неподалеку от консерватории. И этот уголок земли я и считаю своей настоящей родиной. Здесь я вырос. Здесь получил все, без чего меня бы просто не было. Здесь начинал и как музыкант.

Мама моя считала, что для того, чтобы ребенок не стал уличной шпаной, у него должны быть увлечения, какое-то занятие помимо школы. Тогда появятся разные интересы, а не только улица. В то же время она была не против футбола и велосипеда, скорее даже поощряла это. Ведь ребенок должен развиваться еще и физически, должен вырасти здоровым человеком.

Спорт спортом, но довольно скоро выяснилось, что заниматься каким-либо видом, связанным с руками, вредно. (К этому времени стало ясно, что музыка – это серьезно.) Например, мяч. Я поначалу увлекся ватерполо, но какой-то мальчик вывихнул палец, принимая мяч, и мама немедленно забрала меня из секции. Я занимался фехтованием, даже имел юношеский разряд, – мама все волновалась, что будет с кистью. Она не была профессиональным музыкантом, но понимала все опасности, подстерегающие здесь.

Конечно, были и коньки, и лыжи, но самым мощным увлечением стал велосипед. Тут я побеждал уличных друзей и в скорости, и во всевозможных трюках.

Прошел я и через метание ножей. Перочинный ножик помню, стоил рубль двадцать. У нас у всех были одинаковые, с длинным лезвием. Тогда впервые показывали знаменитый вестерн "Великолепная семерка", и под впечатлением от этого фильма мы все приобрели такие ножи. Всеми правдами и неправдами умоляли старших братьев, знакомых или просто прохожих купить их в магазине, потому что детям не продавали.

Есть высказывание знаменитого учителя музыки Петра Соломоновича Столярского, чье имя носит музыкальная школа в Одессе. (С этой школой связаны очень большие имена, ну хотя бы Ойстраха Давида Федоровича.) Так вот, Столярский говорил:

– Мне не нужны талантливые дети, мне нужны талантливые мамы.

И он был, конечно, прав. Моя мама была той самой, в классическом смысле, талантливой мамой, которая подняла меня, провела через все соблазны и опасности.

Когда я занимался дома музыкой, мама иногда сама выпроваживала меня на улицу. Видя, что сын мучается, но не решается подойти к ней и отпроситься, она говорила:

– Ну, боже мой, поезжай на час, на два, сколько тебе надо. Возьми велосипед, созвонись с Игорем (у меня был школьный друг Игорь, мы вместе катались), поезжай. Накатаешься, проголодаешься – приедешь, поешь и еще позанимаешься.

Вот примерно так она мудро руководила моей жизнью.

Конечно, иногда я ее обманывал. Например, пока она была в другой комнате, ставил на пульт "Три мушкетера" и как бы занимался. Вожу смычком по струнам как попало, а на самом деле читаю. Она слышит, что звуки какие-то есть… и спокойна. Как-то у меня появилась идея воспроизвести звуками альта собственный голос, интонацию, максимально приближающуюся к слову. Например, позвать маму. И в конце концов я этого добился. Мама пришла ко мне, спрашивает:

– Ты меня звал?

Это было высшей наградой моего творческого поиска.

Много лет спустя я повторил этот эксперимент еще раз. Наше консерваторское общежитие практически примыкало к зоопарку. И вот какое-то животное, регулярно просыпаясь в половине седьмого утра, бешено кричало. И будило меня. Почему-то я решил подобрать в звуках и голос, и интонацию зверя. У меня это тоже получилось. Но это был последний такой опыт.

«Нет у него слуха, нет!»

Итак, чтобы я не стал бандитом, мне купили самый дешевый инструмент. Это была скрипка за 9 рублей 25 копеек. Хорошо помню этот момент. Я учился в первом классе, мама встретила меня после школы и за пятнадцать минут прогулки через парк мягко-мягко подвела к этой теме:

– Вот хорошо бы музыкой заняться, как ты к этому относишься? Понимаешь, ведь ты будешь меньше гулять, придется много учиться.

Я говорю:

– Да, да, понимаю.

А внутри – жуткий протест. Но обидеть маму, отказать ей – невозможно. Хотя на душе тяжело, плакать хочется. Но это еще ничего! Мы вошли в квартиру, а на столе в гостиной лежит цвета хаки маленький мешок, – у меня в душе все опустилось. Я понял, что все, конец. Это скрипка. Уже купленная, она лежала на столе…

Потом меня повели в консерваторию, в студию – проверить данные. Выяснилось, что я не могу повторить мелодию. Нет слуха! Эту проверку устроила Валя Стрельченко – студентка консерватории, певица, родная сестра знаменитой потом народной певицы Александры Стрельченко. Валя дружила с мамой, снимала у нас угол какое-то время, вот и привела к своему сокурснику "на испытание". А тот говорит:

– Нет у него слуха.

Валя на него кричит:

– Как нет? Я знаю, что есть. Ты ритм, ритм проверь.

Он простучал какой-то сложный ритм, она вновь на него напустилась:

– Это же ребенок, ты что вытворяешь?! Надо просто – есть ритм или нет. Раз есть ритм, значит, есть слух.

И мне стали развивать способности. Оказалось, что слух, конечно, был, а связки не отвечали, и я пел "В лесу родилась елочка" на одной ноте.

Слух мне развили буквально за две недели.

В нашей семье профессиональных музыкантов не было. Но музыка в доме звучала постоянно. Между прочим, родители и познакомились-то в театральной студии. У отца был приятный баритон, у мамы – хороший музыкальный слух и безупречный вкус.

Борис Абрамович, дедушка по папиной линии, знал много советских и еврейских песен, неплохо пел и танцевал. Другой дедушка был репрессирован, я его не знал, но слышал рассказы о том, что у него был абсолютный музыкальный слух и он насвистывал фрагменты симфоний, а скрипичный концерт Мендельсона мог по памяти воспроизвести от первой до последней ноты.

Бабушки тоже не отставали. Папина мама Циля Ефимовна в юности два года проучилась в консерватории по классу вокала. А мамина – Дарья Аксентьевна – прекрасно исполняла родные гуцульские песни.

Брат Женя тоже обладал хорошим слухом, сильным голосом. В школьные годы мы даже пели с ним дуэтом и импровизировали на гитарах.

Что касается меня, то, как вспоминает сегодня папа, я с детства любил "выступать на публику". В шесть лет взбирался на стул и палочкой дирижировал воображаемым оркестром. Чем не предвидение моих нынешних дирижерских увлечений!

Впрочем, один сон я запомнил на всю жизнь: почему-то еду в какой-то машине за рулем. Конечно, все мечтают в детстве порулить, но это была моя машина. Она черного цвета, а я в белой рубашке. Тепло, окно машины открыто. И я – уже гастролирующий музыкант. Еду во Львов. Вот такой провидческий сон был у меня в самом раннем детстве. Конечно, он был не случаен и, скорее всего, оказался следствием маминых мечтаний и действий.

Я – стопроцентный результат маминых трудов.

В то же время совершенно не хочется обижать папу. Он тоже потрясающая личность. Именно он развивал во мне увлеченность музыкой. Правда, не классической, но очень мелодичными эстрадными песнями и романсами. У папы был очень хороший голос.

Через несколько дней после того, как у нас появилась скрипка, в дом ввезли пианино. Это был подарок дедушки:

– Раз внука начали учить музыке, значит, в доме должно быть пианино.

И я впервые, собственно, прикоснулся к музыке именно через пианино. На скрипке я пока только пытался научиться извлекать более-менее приятные звуки, а на рояле одна нотка, другая нотка – и уже получается какая-то мелодия. И мне это нравилось. Папа говорил:

– Ну, давай, вот я спою "Очи черные", или "Я встретил вас", или что-то из репертуара Николая Сличенко или Муслима Магомаева, а ты подбирай музыку.

И вот эти песни, романсы мне приходилось просто с нуля подбирать, чтобы аккомпанировать папе. А ему очень нравилось проводить время со мной у пианино. Где-то даже сохранилась фотография – мое первое выступление на сцене. Это был "Голубой огонек" у папы на работе. Папа был ведущим. И вот та самая Валя Стрельченко, из-за которой меня, видимо, вообще начали учить музыке, в этом "Огоньке" принимала участие. Она должна была спеть какую-то песню, популярную тогда. За несколько часов до начала возникла идея, чтобы я ей саккомпанировал. Она выбрала песню "Давай никогда не ссориться, никогда, никогда". И я должен был играть на слух, без нот! Подобрал какой-то проигрыш, очень нервничал… Страшно было невероятно.

И было мне десять лет без одного месяца.

Про альт, гитару и баклажанную икру

Формально события развивались так. Меня «поступили» в музыкальную школу-семилетку. Но учиться в двух школах – общеобразовательной и музыкальной – было сложно. И после четвертого класса я был переведен в музыкальную десятилетку им. С. Крушельницкой. В скрипичном классе мест не оказалось, и маме предложили записать меня в класс альта. Родители всполошились – что такое альт и кому он нужен… Стали советоваться с музыкантами и в конце концов решили: «Важно не на чем играть, а как играть!» Для меня же решающим оказался совет одного из моих старших товарищей:

– Альт требует для упражнений гораздо меньше времени, чем скрипка. Получишь больше возможности заниматься гитарой.

Вот это было важно! Я очень увлекался гитарой, а потом электрогитарой. Так что скрипкой занимался для мамы, а гитарой для себя, для сердца. Но собственного инструмента у меня не было, и мне все время приходилось одалживать его. Однажды случилась настоящая трагедия – в трамвае я вдребезги разбил чужую гитару. Весь класс мне помогал. Собирали по 50 копеек, по рублю. Остальное добавила тетя – папина сестра. Гитара была восстановлена. Родители ничего не знали об этом, и потом, когда все успокоилось, я всерьез побеседовал с мамой и сказал, что мне нужна гитара. Я понимал, что это дорого – 240 рублей, поэтому сразу же добавил, не дав ей возможности ответить:

– Если у меня будет своя гитара, обещаю каждый день на час больше заниматься на альте.

Мама поговорила с папой, они, видимо, обсудили с дедушкой, сбросились и купили мне гитару. Мама сделала это, желая, чтобы я играл на альте. Она, как всегда, мудро поступила.

Я был в классе любимчиком именно потому, что имел гитару. Одноклассники были в основном детьми профессоров и потому очень домашними, "правильными", а я – отнюдь не парниковое растение – ездил на велосипеде задом наперед, метал ножик, играл на танцах. Хотя, как я понял позднее, так не бывает, чтобы тебя любили все. Но это уже потом… А пока ты – милый, симпатичный, играешь на гитаре, без ума от "Битлз"…

Это было самое время их взлета, и все сознательное юношество города Львова, как Ливерпуля и Лондона, да и всей Европы, было влюблено в феноменальную четверку. И я тоже не был исключением. Вскоре у меня появилась гитара "Вокс". Гитара той же самой марки, что и у Джорджа Харрисона. Не копия, а именно такая же.

Каким образом это приобреталось? Разные группы и ансамбли завершали свои турне по Советскому Союзу как раз во Львове – играли последние концерты и здесь же часто распродавали свои микрофоны и гитары. Вот так гитара попала ко мне, если не ошибаюсь, от группы "Червони гитары" из Югославии.

Ой, боже мой, я помню, "Песняры" приезжали. Мы вместе играли. Молодой Владимир Мулявин делал три шага вперед и потрясающе виртуозно исполнял что-то на гитаре, а я тоже считался виртуозом, и получался самый настоящий "джем сейшн", так это называется. Много лет спустя мы с Мулявиным встретились в Таллине. Я напоминал-напоминал ему юнца с усами (у меня тогда усы были!) во Львове, но он так и не вспомнил.

А вот совсем другая история.

Как-то летом мы с мамой отдыхали в Закарпатье. Это было в самом начале моего обучения на скрипке. Первую неделю мама говорила:

– Отдыхай, вот неделю отдохнешь, а потом начнем, будешь заниматься каждый день.

И когда я открыл инструмент, выяснилось, что он абсолютно расстроен, а я не могу его настроить, не получается. И тут мама сообразила:

– Помнишь, у реки, возле моста, мы слышали скрипку. Давай пойдем погуляем и, может быть, найдем того, кто играет. Возможно, он сумеет нам помочь.

И мы отправились. Подошли к дому, откуда слышалась скрипка, позвонили… Мужчина серьезного вида открыл дверь, мама ему все объяснила. Он сказал:

– Да, это мой сын играет на скрипке.

Нас проводили в дом, пухленький мальчик моего возраста, может быть, года на два старше, деловито отложил свою скрипку, взял мою и довольно ловко настроил. Мы поблагодарили и ушли.

Через много-много лет во Франции, в городе Туре, в академию, где преподавала вся профессура Московской консерватории, приехал Квартет имени Бородина.

Был теплый вечер, мы сидели во дворе отеля и вспоминали старые времена. С альтистом Митей Шебалиным вспомнили, что как-то перед конкурсом 74-го года я специально приезжал к нему и играл конкурсную программу. В то время Квартет Бородина отдыхал в Закарпатье, в местечке Невицкое – это недалеко от Ужгорода. И тут я к слову рассказал, как бывал с мамой в Невицком в детстве, как не мог настроить скрипку, но…

И вдруг поднимается скрипач Миша Копельман. Оказывается, это был он, тот самый пухлый мальчик. Он никогда об этом не вспоминал, а вот заговорили про это место – изумительно красивое, с водопадом – и все встало перед глазами! И опять мама…

И еще о маме. И о Рихтере.

Как-то у нас с Маэстро случилось большое турне по Европе. Ехали мы вдвоем на машине. Я был шофером и солистом. Он – пассажиром и пианистом. Двигались от Москвы к Парижу и по дороге давали концерты. На обратном пути тоже. Это было насыщенное турне. И Минск, и Брест, и Варшава, и, конечно, Берлин и Франкфурт, и, наконец, Париж. Потом еще его, рихтеровский, фестиваль в Гранж-де-Миле во Франции. И когда на обратном пути добрались до Вены, отыграв около двадцати концертов, он мне объявил, что не успевает выучить две сонаты Кароля Шимановского. Должен сказать, что это технически архисложные произведения, а ему надо было исполнить их через две недели, уже на обратном пути в Польше. Без меня. Он объяснил мне это, извинился и сказал:

– Юра, только вы, пожалуйста, не обижайтесь, но, в общем, я не рассчитал свои силы, и все. Мне нужно остаться здесь и учить сонаты Шимановского.

То есть отменялось пять концертов, и мне нужно было возвращаться домой, в Москву. Честно говоря, я тоже невероятно устал, потому что ежедневное общение наедине с личностью такого масштаба требовало невероятной концентрации. Плюс ко всему я по многу часов в день сидел за рулем, а вечерами мы выступали на сцене. Поэтому предложение Рихтера не вызвало у меня протеста, скорее, я почувствовал какое-то облегчение. И тут он неожиданно добавил:

– Я понимаю, наверное, вы расстроились, потому что мы не сыграем обещанный концерт во Львове. Сыграем! У меня есть идея. Когда я буду возвращаться из Польши и окажусь во Львове, вы прилетите туда, и мы выступим. Там же мама ждет!

Я был очень тронут.

Так все и произошло. Мы действительно дали концерт во Львове. Мама моя была, конечно, счастлива невероятно. Она работала во Львовской консерватории в учебной части, и вот, представьте себе, приехал ее сын выступать с самим Святославом Рихтером.

Единственное, о чем попросил Святослав Теофилович, – чтобы вечером мы не ходили ни в какой ресторан, а посидели бы у меня дома и чтобы присутствовали только самые близкие.

Были мой дедушка, папа, мама и брат. И мы с Рихтером. Был замечательный вечер, ужин. Можете себе представить, как мама старалась. В какой-то момент глаза Рихтера увлажнились. Я встревожился:

– Что случилось?

Он говорит:

– Юра, вы знаете, точно такую баклажанную икру готовила и моя мама.

Потом он поднял тост за меня. Сказал, что с точки зрения музыки у меня все есть. И это говорил мэтр!

– Главное, чтобы голова не подвела, – заключил он.

И я все время сейчас думаю – начала она меня подводить или это еще впереди.

А мама успела все-таки увидеть результаты своих трудов. Потому что с момента, когда я начал делать успехи в музыкальной школе, цель ее жизни, как я понимаю, была определена: сделать из меня музыканта.

Я считаю, что дети и родители – это прямая связь навсегда, если угодно, это кармическая связь. А связь мужа и жены – духовная. Почему в легендах часто рассказывается, что муж и жена прожили всю жизнь счастливо и умерли в один день? Это счастливое совпадение душ. Предназначенность, наверное, существует.

Мама была очень мудрым и талантливым президентом нашей семьи. Каждый, кто имеет власть, мечтает, чтобы его все любили. Когда выбирают лидера какой-то партии президентом, я думаю: как же он потом живет, когда 30 или даже 49 процентов людей его не выбрали? Силы для власти и руководства маме давала невероятная любовь к своему ребенку. Когда я вынужден проявить власть, волю, вспоминаю, как этим пользовалась моя мама, – мгновенно помогает. Секрет прост: подвластный тебе должен получить свободу выбора. Даже если он не готов к самостоятельному решению и нет базы для этого. Поэтому власть в данном случае – только любовь.