355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Башмет » Вокзал мечты » Текст книги (страница 7)
Вокзал мечты
  • Текст добавлен: 7 сентября 2016, 18:54

Текст книги "Вокзал мечты"


Автор книги: Юрий Башмет



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

«Дары волхвов»… или «Декабрьские вечера»

Рассказ о «моем Рихтере» был бы предательски неполным, если бы я не включил в книгу специальный сюжет о «Декабрьских вечерах». И не только потому, что по предложению Ирины Александровны Антоновой и Нины Львовны Дорлиак и с одобрения, конечно, всего Совета музыкальных вечеров я унаследовал этот фестиваль, принял эстафету от Мастера. Главное – что буквально с того дня, как я вошел в дом Рихтера и Дорлиак, декабрь стал моим любимым месяцем в году. Уже много лет я выстраиваю свою гастрольную жизнь так, чтобы декабрь проводить в Москве.

За двадцать лет название "Декабрьские вечера" стало в Москве настолько привычным, настолько велика их популярность, что можно было бы не тратить лишних слов. И все-таки мне хочется напомнить одну историю, сославшись на воспоминания Ирины Александровны Антоновой, давшей, быть может, первый толчок к зарождению этого уникального фестиваля.

Летом 1981 года Святослав Теофилович пригласил Ирину Александровну посетить концерты организованного им во Франции, в Туре, фестиваля. Она рассказывала, что ее поразило придуманное им действо, и, может быть, более всего – необычность самого места проведения его. Можете себе представить средневековый деревянный амбар, построенный в ХШ столетии в виде концертного зала, с чудной акустикой, которой нисколько не мешали ухающие время от времени совы, обитающие в его конструкциях. Тогда же родилась идея проведения музыкального фестиваля Рихтера в Москве.

Но где же? Конечно, в Пушкинском музее! Фестиваль состоялся в том же году. Рихтер придумал название "Декабрьские вечера". А Ирине Александровне хотелось – "Дары волхвов" (на Волхонке ведь…). Но Святослав Теофилович сказал: "Нас не поймут. Не то время".

Никого не хочу обидеть, но и сегодня, как мне кажется, мало тех, кто понял и оценил всю оригинальность замысла Рихтера. Для этого, наверное, действительно надо обладать как даром видения, так и даром слышания.

"Декабрьские вечера" – это не просто концерты в музейных залах, что делают многие. Это специально подготовленные тематические программы, в основе которых поиск созвучий музыки и живописи. Это не сопоставление, а некая полифония и в конечном счете взаимообогащение этих двух видов искусства.

Этот принцип получил наиболее удачное воплощение на четвертых "Декабрьских вечерах", посвященных музыке ХХ столетия. Ее представляли шесть композиторов: Стравинский, Прокофьев, Шостакович, Барток, Хиндемит и Бриттен. На выставке – книжная графика Матисса, которую сам художник называл "пластическим эквивалентом стиха". Если прибавить к этому вечер европейской поэзии ХХ столетия и сценические постановки оперы Бриттена "Поворот винта" и "Истории солдата" Стравинского, можно считать, что принцип синтеза был осуществлен полностью.

Ирина Александровна была душой и одновременно мотором всего происходящего. Без нее Святослав Теофилович, может быть, и не решился бы открыть такой фестиваль. Истории известны попытки соединить различные виды искусств. Скрябин пытался выражать свои образы с помощью звука и цвета; Чюрленис искал пути к соединению музыки и живописи.

Святослав Теофилович тоже не просто любил живопись, он, как и Чюрленис, сам писал картины. Поэтому вполне логично воплощение его фантазий в этом фестивале. "Декабрьские вечера" уникальны – не только для Москвы и даже для России, но и для всего мира. Я все-таки в течение многих лет гастролирую, участвую практически во всех фестивалях разных стран, но такого не встречал.

Сегодня я, альтист, взвалил на свои плечи невероятно ответственную ношу. И очень тяжелую. Это, конечно, почетно, но я же все равно не могу быть Рихтером. Рихтер был и есть один. Но для того, чтобы дело продолжалось, кто-то же должен… Мне кажется, самое главное, что фестиваль живет! Да, без Рихтера, его никто не заменит, но планка фестиваля ни в коей мере не опустилась. Взять хотя бы двадцатый фестиваль – он был абсолютно звездный. Роберт Холл, Питер Шрайер, Гидон Кремер и, конечно, все те, кто постоянно участвует в фестивале: Наталья Гутман, Квартет Бородина, Виктор Третьяков.

Наследие Рихтера живо. Фестиваль, его детище, – невероятно важная часть музыкальной жизни страны и ее столицы. Зритель приходит в Храм, где с потрясающим вкусом подобраны темы и сочетания разных искусств – живопись, музыка, поэзия.

При Рихтере иногда ставили и оперы, но чаще предпочтение отдавалось камерному музицированию. Святослав Теофилович постоянно искал такие камерные формы, чтобы контакт исполнителя и слушателей был теснее. Поэтому первый ряд в зале расставлялся полукругом, а некоторая часть публики даже сидела на сцене.

Я помню, однажды Святослав Теофилович составил программу из произведений разных композиторов на темы Паганини. И сделал такой немного театральный жест – он обратился в зал: "А кто-нибудь здесь есть, кто мог бы сыграть самого Паганини?" Вышел очень молодой тогда Сережа Стадлер, достал скрипку и исполнил "Каприс" Паганини. А дальше был уже и Шуман, и Лист на эту же тему.

Сегодня я испытываю ностальгию по тем декабрьским дням, когда все были живы и весь месяц были поглощены только этой идеей. Мы жили одним только фестивалем. Закрытие его традиционно проводилось 30 декабря. И я помню, что 31-е вдруг оказывался пустым днем, и тут мы с Олегом Каганом вспоминали, что у нас дома нет елки. Тогда ее нелегко было достать. Стояли огромные очереди. Как правило, мы все же к семи-восьми часам вечера, уже не знаю, каким чудом, доставали две елки. Однажды это было на путях в километре от Киевского вокзала, в страшном каком-то месте, где ночевали рабочие, приехавшие с Украины… Они, видимо, на каких-то остановках в пути срубали несколько елок и таким образом зарабатывали. На следующий год мы елки еще где-то находили. И так года три-четыре подряд как минимум.

Декабрь всегда воскрешал в памяти школьные годы, когда мы к чему-то готовились, когда нас всех объединяла некая идея. Вот так все крутилось вокруг Рихтера, все были вовлечены и увлечены. Теперь это ощущение творческой декабрьской круговерти у меня уже в крови. И я точно знаю: в декабре хочу быть в Москве, на "Декабрьских вечерах".

Конечно, можно очень много и долго вспоминать о том, что, собственно, происходило в эти дни. Жизнь! Была жизнь! Другой цвет, другой запах. И постоянное ощущение влюбленности. Весь декабрь!

"Виктор Викторович – это значит победитель победителей"

Все началось с Виолочки Ерохиной. Ее действительно звали Виола, что значит «альт». Работала она у нас в классе альта аккомпаниатором, и именно она сопровождала меня на конкурс в Будапешт. Виола -жена замечательного пианиста Миши Ерохина, который много лет выступал вместе с Виктором Третьяковым. Я частенько бывал в доме Ерохиных, дружил с ними.

И вот однажды Миша мне говорит, что Витя Третьяков, человек невероятной скромности, просил намекнуть – именно так: намекнуть, а не предложить, что он хочет поиграть со мной камерную музыку Брамса. И как, дескать, я к этому отнесусь. Представляете?!

Здесь мне придется опять прервать линию своего повествования и вспомнить несколько историй о Вите Третьякове и о том, как он стал кумиром для всех и меня в том числе.

Первым музыкальным инструментом Виктора Третьякова, по его собственным воспоминаниям, были крышки от кухонных кастрюль. На них он играл в "шумовом" ансамбле под руководством своего отца Виктора Васильевича Третьякова, трубача военного оркестра. Это происходило во время летних учений в полевых лагерях, куда отец брал с собой будущего скрипача.

Семья Третьяковых жила в Иркутске. Отец сам выучился играть на трубе и был прекрасным резчиком по дереву. Мать, Евдокия Григорьевна, в молодости играла на гитаре и пела в церковном хоре. Она-то и отвела мальчика в музыкальную школу, когда ему исполнилось семь лет. Хотела записать сына в фортепианный класс, но первым, кто встретился ей в школе, был скрипач Ефим Гордин. Он сказал:

– Пойдемте, я послушаю вашего сына.

Оказалось, что у Вити прекрасный слух и подходящие для скрипки руки. И Гордин предложил мальчику заниматься у него. С первых же занятий Гордин увидел, что музыкальные данные ребенка незаурядны, и принялся писать письма всем авторитетным московским музыкантам, чтобы устроить ученика к самому лучшему педагогу. Единственным, кто откликнулся, был известный преподаватель Московской консерватории, воспитавший многих замечательных скрипачей, Юрий Янкелевич.

Спустя много лет он вспоминал, что перед ним стоял маленький, худенький сероглазый мальчик лет восьми с копной светлых волос.

"Здравствуйте, – сказал он. – Я приехал к вам из Иркутска…" Янкелевич попросил его поиграть. Витя не торопясь, солидно достал из толстого портфеля огромную папку и начал играть одну пьесу за другой. Тут были и сонаты, и концерты… Он поразил Янкелевича обилием репертуара и необыкновенной хваткой в игре. Тот поверил в него и стал заниматься.

Первое время после переезда в Москву Третьяков с матерью жили в общежитии, где она устроилась работать кастеляншей, отец оставался на службе в Иркутске. Но Янкелевич сумел добиться почти невозможного: старшего Третьякова перевели в Московский военный оркестр.

Поскольку Янкелевич занимался в основном со студентами, а детей только изредка консультировал, Третьякова определили для начальной подготовки к Инне Исааковне Гаухман – опытному педагогу по работе с малышами.

– Я занималась с Витей каждый день по два урока подряд – вспоминает она. – Два раза в неделю он бывал на занятиях у Янкелевича. А дома все задания проверяла мама, причем требовала только отличных оценок и в общеобразовательной, и в музыкальной школе. Характер у Евдокии Григорьевны был железный: пропускать она ему ничего не разрешала – даже простуженный, он все равно приходил на занятия. Заниматься на скрипке Витя, как всякий нормальный ребенок, не любил. Однажды я повела его в гости к своим коллегам продемонстрировать чудо-ученика. Он что-то сыграл, все были в восторге, стали расспрашивать: "Ты любишь заниматься на скрипке?" Он честно ответил: "Нет". – "А почему же учишься?" – "Мамочка велит". Мать он так уважал, что никогда не говорил "она", только "мамочка".

Школу Витя закончил с золотой медалью. Ему просто повезло, что он попал в хорошие руки.

Впервые Виктор Третьяков выступил перед московской публикой в конце пятого класса музыкальной школы. Играл с оркестром училища недавно написанный концерт Дмитрия Кабалевского в Большом зале Московской консерватории. Был большой успех, почти триумф. Все отметили и технику, и эмоциональность, и свежесть звучания. А ведь Витя играл на самой заурядной скрипке, а не на инструменте работы выдающегося мастера.

Регулярно концертировать он начал с семнадцати лет. Но первый серьезный успех пришел к Третьякову в девятнадцать, на Третьем Международном конкурсе имени П.И.Чайковского.

– Как же ему не добиться успеха, если его зовут Виктор Викторович, то есть "победитель победителей", – шутит Инна Исааковна. – Он с детства никогда ничего не портил на сцене. Какой бы отточенности от него ни добивались на репетициях, лучший вариант исполнения всегда был на публике.

Состав скрипачей на конкурсе был очень сильным: Олег Каган, Олег Крыса, Рубен Агаронян, Мацуко Усиода, Йоко Сато… Эти музыканты, тоже получившие тогда премии, входят сейчас в элиту мирового скрипичного искусства. Тем не менее лидерство Третьякова сразу оказалось несомненным. Известный американский скрипач Ефрем Цимбалист, входивший в состав жюри, сказал:

– С первых же туров я видел только одну возможность присуждения первой премии – Виктору Третьякову.

Больше он не участвовал ни в каких конкурсах: сразу же, одно за другим, последовали концертные турне по всему миру, приглашения от импресарио, записи, съемки, автографы…

Итак, когда я встретился с ним, ответив на его "намек" радостным и немедленным согласием, он уже десять лет пребывал на Олимпе.

В это же время концертировали выдающиеся молодые исполнители: Спиваков, Кремер, Каган… или Каган, Кремер, Спиваков – не важно, в какой очередности. Они совершенно разные, невероятно отличающиеся друг от друга.

Спиваков – это звук, яркость, изыск в лучшем смысле этого слова. Уникальный музыкант.

Олег Каган – поразительно тонкий, элегантный скрипач. Рихтер назвал его Моцартом, и не напрасно.

А экстравагантный Гидон Кремер всегда удивлял программами. Этакий виртуозно-рациональный скрипач, феерически владеющий грифом.

Что же за явление Виктор Третьяков рядом с ними?

Он – "эталонный скрипач" во всем объеме этого понятия. Можно резко отличаться звучанием, можно резко отличаться интеллектом, можно резко отличаться элегантностью и вкусом. Но можно иметь и то, и другое, и третье понемножку и, обладая некой гармонией во всем, просто идти по тому пути, которым уже прошли сотни выдающихся скрипачей мира, и тем не менее суметь сказать свое и оставить след в сердце слушателей.

В силу своего характера он оказался далеко не первым из наших выдающихся тогда молодых скрипачей, с кем я начал музицировать. Все потому, что он не умел ни подать себя, ни тем более рекламировать. Так, скажем, первая "Концертанте" Моцарта была у меня со Спиваковым. Я получил от него записку, где он предложил встретиться на репетиции, для того чтобы совместно исполнить Концертную симфонию Моцарта. Репетиция, если я смогу, должна была состояться на следующий день в 10 часов утра – и ниже номер его телефона. Скорость была именно такой: сегодня записка, а утром репетиция. Времени на размышления нет. Я с радостью согласился.

Мы много репетировали. И результат был феерический! О нем люди помнят до сих пор. Я тогда не задумывался о стиле исполнения – да и кто вообще знает, как нужно исполнять Моцарта. Но тогда у нас было свое собственное прочтение этого произведения, и мы много играли его по всему миру. Спиваков тогда гастролировал со своими знаменитыми "Виртуозами Москвы", и я с ними в качестве солиста.

Потом, когда я вышел на какой-то уровень, у меня появилось очень много предложений для совместного исполнения этого произведения. И я играл его и с Айзеком Стерном, и, конечно, с друзьями – Третьяковым, Каганом, а позднее с Венгеровым, Репиным, Хиллари Хан (есть сейчас такая звезда американская)…

Я считаю себя счастливым человеком. Конечно, в ансамбле я просто обязан совпадать с партнером. Но вот так, чтобы эта музыка не перестала жить во мне, не подделываться под партнера, а все-таки говорить свое, можно было, пожалуй, только с Витей. Он – удивительный партнер. Мы с ним очень дружим, между нами нет преград в способе самовыражения. Это все равно что рассказывать нечто очень интимное – только близкому, надежному человеку, способному понять и поддержать. Так и в музицировании… Я играю так, как я хочу, как я чувствую и знаю, что это будет принято. И даже если случится неудача (не всегда же все получается), в ответ я получу всегда искренний, очень душевный порыв. То же самое ощущает, видимо, и Витя. Мы любим вместе выступать.

Я не знаю, как назвать это, – понимание просто разлито в воздухе между нами, когда мы играем вместе.

В советские времена нам постоянно вдалбливали, что «амбиция» – это плохо. Человек с амбициями – непременно плохой, желающий больше, чем у всех, и нагло требующий всего себе. В Европе и в мире это слово означает устремления, желания и действия, направленные к их достижению. Слово «карьера» у нас тоже получило какое-то отрицательное значение. Человек, который сделал карьеру, – это обязательно человек нечестный, нечистоплотный.

А вот вся амбиция, вся энергия Третьякова направлена на достижение именно музыкальной цели. Амбиция состоит только в том, чтобы достичь максимального музыкального результата. А что касается его карьеры – поверьте мне, она безупречна. Я должен сказать, что его талант не дает ему возможности заснуть или остановиться. Это человек удивительно восприимчивый к новому, и он честен во всем; если чего-то не понимает, говорит об этом вслух; если делает какую-либо ошибку, то она такая большая, такая честная ошибка, какая может быть либо у древнегреческого героя, либо у слона.

Интервью Виктор Третьяков не дает. Он всегда немногословен, не любит вокруг себя шума и суеты, избегает официальных собраний… Неопределенности и пустой траты времени не терпит. И неудивительно, ведь расписание концертов у него настолько плотное, что иногда он проводит дома между гастролями считанные дни или даже часы.

Это не значит, что, кроме скрипки, для него ничего не существует. Он прекрасно играет на рояле, увлекается волейболом, лыжами, стрельбой, знает толк в машинах. В своей компании замечательно, в лицах, рассказывает анекдоты. А вот фамильярности от людей неблизких не допускает, и потому его побаиваются, а некоторые и недолюбливают.

Несколько лет назад я все-таки уговорил Виктора прийти со своими дочерьми в студию на запись "Вокзала мечты". И привел своих детей. Мы записали внеплановый "Вокзал-концерт". Мой сын Саша играл на блок-флейте, дочь Ксюша – на рояле. Витины дочери тоже музицировали. Аня играла на скрипке, Маша – на фортепиано. Все было серьезно, конечно, по-детски, но весьма культурно и профессионально. Потом, после концерта, сидели, разговаривали. И вдруг Саша задал вопрос:

– Дядя Витя, у вас две дочки, а вы не хотели бы иметь сына?

И попал в "десятку". Третьяков вскочил:

– Я очень люблю своих девочек, но тебе и твоему папе невероятно завидую. Белой завистью…

Это была, так сказать, официальная часть ответа, попавшая в программу, затем он со смехом добавил:

– Не могу я, с утра встаю, а кругом – бабы! Бабы слева, бабы справа!

При монтаже редакторы эту фразу вырезали.

Он умел многое…

Это было давным-давно. Очень давно. В 1971 году. В Большом зале консерватории. А точнее даже, не в самом зале – а внизу, в преисподней, у той самой черты, у того барьера, который всегда разделяет счастливчиков и неудачников. Счастливчики уже успели подняться наверх, предвкушая редкостное удовольствие – сонаты Бетховена в исполнении Ойстраха и Рихтера. Я оставался за чертой, за барьером, несчастный тощий первокурсник.

Существовало, конечно, понятие прорыва. Студенты собирались в фойе и по какому-то знаку разом срывались с места, сносили эти перила и… ищи-свищи. Я тогда не попал в прорыв и грустно стоял один. Неудачники уже разошлись, буквально человек пять-шесть было в фойе Большого зала.

Вдруг ко мне подошла красивая женщина, и мне показалось, что я ее где-то видел. Подошла и сказала:

– Что, нет билета?!

– Нет.

– На. – И протянула мне билет.

Я посмотрел, сколько он стоит – три рубля или рубль восемьдесят, и стал доставать деньги.

Она сказала:

– Спрячь, а то сейчас заберу.

Так я попал на этот концерт. И оказался рядом с женщиной, которая отдала мне билет.

Вот мы сидим вместе. Ойстрах и Рихтер играют. Невероятно! Зал переполнен. После первой сонаты открылась боковая дверь, и появилось лицо. Розовое лицо в копне волос, сияющее, очень возбужденное. Молодой человек стал быстро искать по залу глазами и остановился на мне. Опоздавший на концерт смотрел на меня очень зло, нетрудно было догадаться, чей билет мне достался. Я ни его, ни ее еще не знал, но догадался, что у них роман, он явно влюблен, а она поступила чисто по-женски: раз опоздал – взяла и отдала билет какому-то студенту. Так я впервые встретился с Наташей Гутман и Олегом Каганом. Через много лет я как-то вспомнил этот случай и рассказал Наташе. Она удивилась:

– Да, это был действительно ты, черт!

У них тогда все только начиналось. Потом они сами рассказывали, как известная виолончелистка Наташа Гутман встретила в коридоре консерватории молодого скрипача Олега Кагана с есенинской копной волос, только что блестяще победившего на конкурсах имени Сибелиуса и имени Баха, и обратилась к нему с вопросом:

– А не сыграть ли нам двойной концерт Брамса?

И они сыграли. Раз, другой, сотый. Год за годом, более двадцати лет. Все то время, что было отпущено им на двоих. Все то время, пока они могли быть вместе на этой земле.

Он умел многое: организовывать фестивали в России, Австрии, Германии. Играть соло и в ансамбле, петь в комических операх и писать смешные рассказики. Но не умел привлекать внимание к своей персоне, выслуживаться и кривить душой – был неприспособляемым. Его нельзя было не любить. И я счастлив, что мне, как немногим, перепала частица его сердца. Не просто от щедрости, надеюсь. От общности музыкальных вкусов и отношения к жизни. От естественного и органичного нашего "общества взаимного восхищения", куда входили, конечно, и Олег, и Наташа, но более всех Маэстро Рихтер. Именно Святослав Теофилович создал вокруг себя такую атмосферу, в которой мы не могли не стать друзьями.

Мы немало успели переиграть вместе, но лишь великую "Симфонию-Концертанте" никак не удавалось. Я уже со многими сыграл этот моцартовский шедевр. А вместе с Олегом не получалось. Он даже говорил:

– Знаешь, когда наиграешься и запишешь, вот тогда уже и мы будем играть. Я мечтаю, что мы это сыграем…

Тогда, в самом начале восьмидесятых, у меня были обязательства, при которых я не имел морального права играть с другим скрипачом. Но когда я узнал о болезни Олега, меня просто пронзило. Я подумал: "Боже мой! Какие тут обязательства, если друг смертельно болен, а у него мечта сыграть это произведение". Мгновенно и сознательно нарушил все обязательства и предложил ему выучить "Концертанте".

А там, где успел, заменил программы, и мы несколько раз с ним сыграли, еще когда была надежда, что он выздоровеет. Параллельно шли операции, одна за другой, но ему становилось все хуже. И вдруг совершенно неожиданно представился потрясающий случай.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю