Текст книги "Посланник Аллаха"
Автор книги: Юрий Татаринов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Глава 16. Молчание черного камня
Если до этого случая с девицей дни для светлейшего протекали в напряженных делах и заботах, то теперь время для него словно остановилось: повелитель либо думал свою горькую думу, либо спал. Но даже сны его были заполнены грезами о любимой. И вот что удивительно: в этих снах он ладил с прекрасной Эвелиной! Казалось, сны предсказывали ему будущее... Он и пленница прогуливались по лугам и горкам, пили криничную воду, купались, нежились в объятиях... Но всякий раз, просыпаясь, хан чувствовал разочарование. Явь рушила его мечты, а задетое чувство собственного достоинства вызывало желание разделаться с упрямицей. Повелитель никак не мог примириться с мыслью, что им пренебрегли.
Просыпаясь утром, он первым делом отправлялся в шатер пленницы. Но всякий раз, стоило ему появиться там, упрямица сейчас же забивалась в угол, словно пугливый зверек. Бедняга хан пытался говорить с ней – но тщетно: несравненная Эвелина сохраняла молчание сфинкса.
Бессильная злоба охватывала светлейшего. Он возвращался к себе и приказывал подать вина. Обычно сдержанный в том, что касалось употребления хмельных напитков, он с некоторого времени начал изменять своим привычкам.
Как-то в один из таких дней, будучи пьяным, хан, мучаясь душевной болью, вызвал Багадура и сказал:
– Принеси мне курительной травки!
Светлейший требовал невозможного. Он был первым и самым ярым противником наркотического зелья. Воинов, у которых находили курительную травку, вешали без пощады. Впрочем, во время передвижения войска и особенно в период ожесточенных сражений воины забывали о развлечениях, у них не было на это ни времени, ни желания. Расслаблялись они разве что тогда, когда войско
стояло. И чем дольше длилась стоянка, тем больше выявлялось случаев курения...
Багадур знал, где искать. Он вернулся уже через полчаса. Передав хану кисет и трубку, он удалился...
Долго не решался светлейший притронуться к принесенному: отчаяние боролось в нем с совестью. «Почему? – задавался он вопросом, глядя на кисет и трубку. – В чем причина перемены? Ведь мы ладили и я видел ее счастливую улыбку!..» Наконец он набил трубку, раскурил ее и затянулся едким желтоватым дымком.
С непривычки он даже закашлялся – и почти тотчас стал испытывать странное состояние легкости. Казалось, могучее тело его оторвалось от земли и стало мерно покачиваться, как плывущая по волнам ладья. Он вдруг засмеялся, да так громко и заразительно, что в шатер заглянул Багадур.
– Повелитель! – вскричал вошедший. Но, увидев в руках хана дымящуюся трубку, поклонился и молча вышел...
В этот первый раз светлейшему хватило всего одной затяжки. Почувствовав истому, хан, пошатываясь, перебрался на ложе и лег на спину. Какая-то мысль, словно надоедливая муха, все донимала его, мешала сосредоточиться. Светлейший представлял, что он скачет на своей вороной, перелетает через препятствия – и все старается оторваться от земли, чтобы взлететь!.. Курительная травка выуживала из его подсознания видения юности. Баты-хан представлял, что ему всего пятнадцать.
Несколько дней подряд он набивал свою трубку и отдавался мечтам.
Но вскоре, словно пробудившись от кошмарного сна, хан взял кисет, вышел из шатра и, добравшись до ближайшего костра, бросил охмеляющую травку в огонь. Желание освободить себя от ненавистного плена, в который он угодил, заставило несчастного собрать волю в кулак и задуматься о том, как ему быть дальше...
Но чем дольше светлейший думал в тот день, тем сильнее распускал себя. Его мысли, как рой ос, вились вокруг одной и той же темы... Не зная, как освободиться от тягостных раздумий, бедняга опять послал Багадура за травкой.
Повелитель удивлялся своему же собственному поведению: он стал позволять себе то, что всю жизнь осуждал!.. И тогда хан понял, что воля его ослабела. Решив, что это старость стучит в дверь, он впервые подумал о том, что жизнь бессмысленна...
В иные дни, когда ему становилось особенно худо и травка уже не помогала, он садился на свою вороную и в сопровождении свиты, приличествующей его положению, куда-нибудь отправлялся. Несчастному хотелось немного побродить.
Обычно он ездил на берег речки, где однажды прогуливался с прекрасной Эвелиной. На одном из возвышений там с самого начала приметался ему громадный черный камень в виде туловища с головой. Все камни вокруг заросли лишаем – один этот оставался чистым, блестел, точно смола. Удивительное свойство самоочищения камня заставляло верить в его священность.
Светлейший садился около камня и начинал думать свою горькую думу...
Когда бы он ни приехал в то место, обязательно видел там, на поляне, одинокого аиста. Говорили, что этот аист потерял подругу. Глядя на птицу, повелитель сравнивал с ней себя. Он был так же одинок – с той лишь разницей, что его подруга здравствовала и сама отказывалась от него.
Однажды, прибыв в то место, хан приказал воинам оставить его, а сам слез с коня и опустился перед камнем на колени. Он встал так, чтобы солнце находилось у него за спиной. Игра лучей на камне уже скоро вселила в сознание светлейшего невероятную мысль: несчастный вдруг решил, что молчащая глыба способна слышать и даже что-то подсказать! Баты-хан всматривался в игру лучей – и воображал, что входит в «дверь», за которой открывается мир безбрежности. Это была «дверь» в ночное небо, в пространство, куда он всегда мечтал совершить свой поход. Покоритель земли пытался заглянуть дальше того, что способен был видеть и слышать... Он вдруг почувствовал, что камень отдает теплом. Это ощущение, что перед ним кто-то живой, из плоти и крови, уже в следующую минуту заставило несчастного обратиться к камню с жалобой.
– Я зашел в тупик, – начал светлейший. – Уже ничто не волнует меня: ни слава, ни золото. Надо идти дальше – а я замер, как загнанный в угол зверь... Сколько побед было за последние годы! Не счесть! Я покорил множество княжеств и государств, разрушил сотни городов! И к чему пришел? Завис, как заяц, угодивший в петлю... Отчего моя страсть вдруг побежала по другому руслу? Война перестала интересовать меня совершенно! Кажется, уж и сабли не вытащу из ножен, чтоб отдать команду!.. Готов подарить все приобретенные мною царства этой упрямице! Готов вечно носить ее на руках! Только чтобы она улыбалась, как в тот раз, когда купалась в чане!.. В чем причина моей неудачи? Почему бедняжка отвергает меня? Неужели я такое чудовище?
Хан ничего не просил. Он не привык просить, потому что всегда рассчитывал на свой ум, свою волю. Поэтому и страдал. Впервые в жизни ему отказала удача... Неожиданная догадка посетила несчастного. Хан даже вскрикнул:
– Это расплата за мои грехи!.. Груз их ох как тяжел!..
Эта мысль проясняла как будто многое – но выхода не дарила... Измученный безысходностью своего положения, светлейший наконец повалился на траву. В молчании черного камня он угадывал осуждение. Это был суд его совести...
Глава 17. Решение
Необычное поведение хана не могло не беспокоить воинов. Пошли слухи, что светлейший тронулся умом и уже не в состоянии руководить. Распространителей подобных слухов наказывали. Но волна недоверия к хану уже поднялась. Воины зароптали. Основная угроза дезорганизации исходила из лагеря Швейбана. Назначенный туда наместником Байдар, двоюродный брат Баты-хана, как-то утром привез светлейшему неприятные вести.
– О повелитель! – войдя в шатер светлейшего, воскликнул он. – Мои подданные отказываются повиноваться! Требуют мести за Швейбана! Грозят казнить твою девицу! Прими решение! Мешкать долее нельзя! Люди возбуждены до предела! Уже есть случаи бегства! Сегодня ночью небольшой отряд набросился на охрану, перебил ее и ушел в неизвестном направлении! Остальные требуют сняться с места! Люди устали сидеть! Воистину, уж лучше воевать, чем бездельничать!.. Но прежде все хотят видеть казнь девицы!
Впервые за последние три недели светлейший вынужден был собрать совет. И прежде всего, как это и подобало, обратился к Кайдану.
– Как дела в войске? – спросил он.
Наместник, выглядевший угрюмым, сразу оживился, решил, что хан наконец-то выходит из состояния душевного паралича.
– Пока удается сдерживать людей, – ответил он. – Но недовольных много. Сам знаешь, светлейший, бездействие хуже поражения. Люди засиделись. В любой день и даже час от них можно ждать самых неожиданных действий.
– Что слышно из Северского княжества?
– Доподлинно известно, что князь Александр имел великую сечу с рыцарями. И одолел их. Но при этом потерял треть войска. Самое время ударить по нему.
В глазах Баты-хана появилась озабоченность. Следовало выслушать еще двух-трех наместников, потом советников. Но светлейший чувствовал, что все еще не в состоянии принять здравого и единственно правильного решения. Над ним по-прежнему довлела его личная проблема.
Угадав, что хан сомневается, Кайдан решил кое о чем напомнить.
– Мудрейший, – начал он, – все еще стоит эта крепость. Позволь начать штурм. Уверяю тебя, чтобы захватить вс, потребуется всего несколько часов.
Светлейший обычно ревниво реагировал на подобные просьбы. Наместники, по его убеждению, могли предлагать, но никак не подсказывать и просить. Он ревновал к славе, которую мог дать результат сражения...
Однако на этот раз хан обошелся без упреков. Ему было совестно за свое безволие. И особенно неловко ему было перед преданным и исполнительным Кайданом. Старый вояка Кайдан был для хана другом... Впервые за три последние недели в повелителе пробудилось желание действовать. Князь Александр виделся ему уже не таким грозным, а не спавшая в ожидании Польша опять начала отчаянно манить. Светлейшему оставалось лишь сбросить цепи своего ужасного пленения... Бедняга хан даже посветлел лицом – так возрадовался предчувствию своего обновления. Он еще не знал, в какую сторону двинется от Новогородка – в Польшу, в Северское княжество или куда-то еще, – но уже чувствовал и даже был уверен, что начинает выходить из коматозного состояния.
– Ну что ж, действуй! – неожиданно поддержал он Кайдана. И тут же уверенно добавил: – И немедля!
Это одобрение сказало собравшимся о многом. Все тотчас поняли, что повелитель возвращается к прежней жизни...
На этот раз, отпуская людей, светлейший попросил Кайдана задержаться.
Как только оба остались с глазу на глаз, хан спросил:
– Сердишься?
Вопрос должен был бы удивить наместника, ибо не содержал обычной для светлейшего гордости и надменности. Но старый вояка не растерялся: он усмехнулся и ответил:
– Говорят, подчас от большого горя дух начинает бродить, как вино. – После чего добавил с серьезной миной: – Никогда не сомневался в твоей силе, мой повелитель. Если у тебя случались неприятности, ты шел дальше и множил свою славу! Поэтому не скрою: состояние, в котором ты пребывал последние три недели, удивляло меня. Эта девица, при всех ее достоинствах, не стоит того, чтобы о ней так горевать. Она – не более чем муха. А от мухи и неприятностей, которые та доставляет, избавляются, как известно, одним хлопком.
– Но я не хочу избавляться от нее! – вдруг возразил хан.
– Ты должен это сделать, мой повелитель! – с тем же упрямством осмелился ответить ему наместник. – Потому что принадлежишь не только себе!.. Оглянись! Когда ты «заболел», остановилось движение великого войска! Триста тысяч воинов стали изнывать от безделия! У тебя есть низший разум, потакающий твоим слабостям, но есть и высший, направляющий тебя к великим целям, целям твоего народа! Ты хочешь быть избран в императоры! Это великая цель! И ты не имеешь права пренебрегать ею ради какой-то спесивой кошки! Эта девица сама не знает, чего хочет! Потому что она – бабочка, мотылек перелетный! Сегодня ей хорошо с одним, завтра – с другим! У нее нет ни целей, ни ума, ни характера – сплошные амбиции! И конечно, чары! Ты очарован, светлейший!
– Я люблю ее, – смущенный правдой слов Кайдана, отозвался Баты-хан.
– Что такое любовь к девице?.. Болезнь, которую надо поскорее излечить! У тебя горячее сердце, светлейший. И душа у тебя бездонная, как небо! Немудрено, что с такими порой случается что-то необыкновенное!.. Ты жаждешь, чтобы девица полюбила тебя? Бессмысленная надежда! Она не способна на это! Достаточно взглянуть на нее, чтобы сразу понять: у нее нет души! Пытаться вдохнуть в нее чувство – это все равно что вызывать на разговор безмолвие!..
Когда Кайдан вышел, повелитель стал мерять шагами жилище... Живительный дух, который вселили в него слова наместника, стремительно разрастался в нем и уже успел восстановить его решительность и непобедимую жажду действовать. Баты-хан еще не знал, как поступит с девицей, но уже был уверен, что жизнь его с этого дня потечет знакомым ему руслом.
И все-таки сначала следовало определить судьбу пленницы.
– Убью ее, а мальчика возьму с собой, – сказал он себе. И эта мысль окончательно освободила его из плена безволия. – Когда малыш вырастет, сделаю его наместником. В пятнадцать лет он получит войско. Ну, а после смерти моей унаследует мой трон...
Сам того не сознавая, он сулил сыну пленницы путь, который еще недавно готовил Швейбану.
Чуть позже светлейший пригласил Кара-Кариза. И как только тот появился, спросил:
– Что скажут «мои уши»? Какой совет дадут?
– Тебе ль спрашивать совета, о повелитель? – следуя своему обычаю, ушел от прямого ответа хитрец.
Между тем светлейший вздохнул и с грустью признался:
– Как ворону не дано соединиться с голубкой, так же и мне не суждено быть осчастливленным этой красавицей.
Лицо слепого так и просияло.
– Что слышу я! – с восторгом воскликнул он. – Ужель мой повелитель принял решение! О, заранее восхищаюсь его мудростью и силой воли! Да будет так, о наимудрейший из всех! Только осмелюсь добавить: в том, что случилось, нет причины для отчаяния! В твоей жизни, мой повелитель, все необычно! Даже эта оказия!.. Знаю, непросто вырвать из сердца страсть! Девица пленила тебя! Она – твой кумир! И тебе трудно отказаться от нее! Потому что ты уверен, что любая другая будет тебе не по нраву!..
– Верно, слепой! Ты хотя и без глаз, а все видишь!
– Но вот что я скажу тебе, мой повелитель! Не мучайся понапрасну! Пусть все будет так, как будет!
– Но я задумал убить ее! И уверен, что исполню задуманное!
Слепой неожиданно усмехнулся, как если бы услышал глупость.
– Не знаю, не знаю, – сказал он. – Решение, слов нет, мудрое! Но достанет ли у тебя сил осуществить его?..
– Я сделаю это! Ради воинства, которое веду! Ради целей моих! Надо смести крепость, вставшую на пути моего движения!
– Так в чем же дело?..
Оба вдруг замолчали. Хан угадал, что слепой не верит ему. И потому рассердился.
– Сказал: убью! – решительно повторил он.
Угадав, что разговор закончен, Кара-Кариз поклонился, после чего направился к выходу. Но прежде чем выйти, внятно, хотя и негромко, промолвил:
– Если сумеешь...
Глава 18. Прощание
В эту ночь после разговора со слепым светлейший не спал. Мысль, что он три недели провел в бездействии, ужасала его, заставляла испытывать чувство стыда...
Утром хан встал, как всегда, до света. Не сомневаясь, что сегодня наконец-то покончит с девицей, он настраивал себя и подбадривал... Меж тем в глубине его души продолжали жить необъяснимая апатия и разочарование, которые вновь и вновь вызывали в нем бессилие. Баты-хан надел свое лучшее красное платье, расшитое на груди золотом, обкрутился широким золототканым поясом и нацепил кинжал. Но даже в том, как он это проделал, можно было угадать явную печать озабоченности. Странно, готовый идти к девице, светлейший все еще не знал, как с ней поступит. «Отдайся воле провидения, – слышал он недавний совет Кара-Кариза. – Пусть все будет так, как будет». Но Баты-хану хотелось заранее знать, как будет. «Убью», – повторил бедняга. Но тут же понял, что это очередная бравада, желание успокоить себя ложью и что он не в силах поднять руку на ту, которую боготворит...
Хан вышел из шатра. Хотя солнце еще пряталось за горизонтом, было уже светло. Где-то вдали, за лесом, угадывалось, как в небо выстреливали первые лучи. Стан спал. Дым от кострищ висел над долиной длинным облаком, похожим на шлейф пыли над дорогой... Багадур последовал было за повелителем, но хан протестующе взмахнул рукой, дал понять, что не нуждается в его помощи. И все же, сделав несколько шагов, вдруг остановился, негромко потребовал:
– Коня!
И только после этого вошел в шатер пленницы...
Несравненная Эвелина возлежала на ложе. Глаза красавицы были так широко открыты, что длинные ресницы касались тонких черных бровей... Услышав шум, божественная подняла голову и, устремив взгляд на светлейшего, замерла, как мышка, готовая вот-вот кинуться наутек...
«Дикарка», – с нежностью подумал светлейший. И его опять повлекло к ней...
– Желанная, – шепнул он так тихо, что она не услышала.
Сколько решимости и твердости было в его движениях и в выражении лица до этого появления в шатре, столько же неуверенности вдруг проснулось в нем, как только он вновь увидел возлюбленную. А когда несчастный приблизился к лежащей, решимость и вовсе оставила его. Он даже рассердился...
Помимо страха, глаза чудесной Эвелины источали еще и смирение. Кажется, бедняжка уже примирилась с мыслью, что ее ждет горестный исход, и не надеялась на лучшее. Тонкая шея ее была вытянута и обнажала нежную паутину синих жилок. А пышные волосы переливались на голых плечах...
Некоторое время оба смотрели друг на друга: он – с удивлением и страстью, она – с боязнью и неприязнью. Эта минута могла бы примирить их и даже заложить фундамент для их будущего счастья. Но светлейший прервал паузу. Его уже подстегивали другие заботы, те, к которым он собирался вернуться... Увидев спящего тут же мальчика, светлейший проникся к обоим жалостью и окончательно засомневался в своей решимости, тем не менее уверенным голосом сказал:
– Одевайся!
И бросил девице платье.
Невольница, угадав его намерение, тихо, но не без гордости попросила:
– Умоляю вас, только не трогайте его, – и она указала взглядом на сына. При этом в глазах ее блеснули слезы.
– Одевайся! – уже гневно повторил хан. И скинул покрывало, которым она была накрыта. А сам направился вон из шатра.
Слезы прекрасной Эвелины все еще имели над ним власть...
На улице, перед самым входом в шатер пленницы, Багадур уже держал под уздцы запряженную лошадь.
– Поеду один, – сказал светлейший телохранителю. И угадав, что расстроил верного слугу, добавил: – Я должен сделать это сам, дружище, без свидетелей.
Багадур передал хану вороную и отступил... Его молчаливая покорность успокоила повелителя. Хан сел на лошадь и стал ждать пленницу.
Сначала он услышал голос ребенка. Потом увидел, как дрогнула занавеска и выбежал мальчик... Большие глаза его так и сияли счастьем. Малыш радовался тому, что был выпущен на улицу. Увидев вороную и седока, он замер, насторожился, как заяц, уставился на обоих взглядом, полным неподдельного восторга...
За мальчиком из шатра вышла его мать.
Светлейший сейчас же пришпорил вороную, двинулся к реке. Взяв сына за руку, пленница направилась за ханом. Багадур остался у шатра...
Доехав до воды, светлейший подождал пленницу и ребенка, а затем двинулся берегом.
В одном месте они встретили дозорных, которые поклонились им...
Так, втроем, они двигались до тех пор, пока не выбрались к широкому броду. Стан остался позади. За рекой начиналась дорога, уводившая на север.
Вороная легко перебралась через шумную речку, вынесла всадника на другой, высокий берег. Светлейший развернул лошадь и стал ждать...
Пленница взяла мальчика на руки и вошла в воду. Брод был неглубоким, до колен. Но сильное течение и скользкое каменистое дно в конце концов заставили бедняжку остановиться. Это случилось на середине реки... Несравненная Эвелина посмотрела на повелителя – в ее взгляде угадывалась растерянность.
Не мешкая, светлейший погнал вороную обратно в воду...
Оказавшись на середине реки, хан соскочил в воду, решительно взял из рук возлюбленной мальчика и посадил его в седло. А затем поднял пленницу. На несколько мгновений он задержал ее в своих объятиях... Божественная Эвелина смотрела ему в глаза и ждала. На этот раз в ее взгляде и поведении угадывались покорность и желание помириться... Но хан уже не мог отступить. Посадив девицу в седло, он взял под уздцы вороную и пошел в сторону высокого берега...
Остановившись на возвышении, все трое вдруг увидели впереди долину, соседнюю с той, где располагался стан. За долиной у горизонта маячил синий лес, над которым на востоке уже вовсю сияло солнце.
Дорожа временем, светлейший опять двинулся вперед. Дорога осталась в стороне, а они направились полем. Идти было непросто: в иных местах трава достигала пояса. То тут, то там в заболоченных местах искрилась вода. Сидя в седле, пленница ни о чем не спрашивала – кажется, она ожидала самого худшего. Между тем хан все шел и шел, словно собирался вовсе удалиться из этих мест...
Но вот, оказавшись в центре долины, они наконец остановились. Не оглядываясь на спутницу, светлейший вдруг начал объяснять ей, указывая куда-то рукой:
– Пойдешь на север. А там, за лесом, свернешь на запад. Дальше должны быть твои.
Глаза пленницы сделались шире и увлажнились. Весь этот долгий час бедняжка ожидала расправы – и вдруг ее лютый враг заговорил с ней о свободе!.. Божественная даже задохнулась от неожиданно охватившей ее радости.
– Вы... отпускаете меня? – воскликнула красавица. Она не знала, плакать ей или смеяться. В ее голосе, помимо удивления, угадывалось еще и разочарование – можно было подумать, что бедняжка готова была просить светлейшего вернуть ее обратно...
– Снимите меня, – неожиданно сказала она.
Хан протянул руки, желая помочь ей слезть с седла. Невольница стала перекидывать ногу – и тут вдруг охнула и повалилась...
Повелитель подхватил ее и осторожно опустил на землю.
– Что с тобой, несравненная? – с тревогой спросил он.
– Больно, – призналась красавица и указала на свой живот, – вот здесь. – Потом добавила с едва скрываемым страхом: – Так было, когда я отяжелела своим сынком...
Хан понял – и покачал головой. Нет, в ту минуту он не думал, от кого могла отяжелеть наложница. Измена, и главное, ее откровенная ненависть к нему вытравили в бедняге всякую надежду. Хан просто посочувствовал...
Мальчик остался в седле. Он ревниво поглядывал на светлейшего, видимо, боялся, что хан может причинить матери боль. Только сейчас повелитель разглядел у него за веревочным пояском кинжал.
– Береги маму, – сказал ему хан и погладил ребенка по вихрастым, черным, как смола, волосам. – Ты уже большой.
После этого опять обратил свой взор на несравненную.
– Ты можешь идти? – спросил ее.
– Да, – ответила красавица уже без всякой тени гнева или страха. И вдруг улыбнулась, обнажив белые зубки, как бы поблагодарила хана за внимание.
Наступил момент прощания. Надежды на то, что они в будущем увидятся, не было. Поэтому, желая доказать, что он действительно любил и продолжает любить ее, светлейший снял со своего мизинца золотой перстень, украшенный алым камнем, взял руку несравненной и надел перстень на ее средний палец...
– А теперь уходи, – сказал он и отвернулся, чтобы красавица не увидела слез, неожиданно застлавших ему глаза.
Прелестная Эвелина словно окаменела: она не поняла смысла сказанных им слов... Тогда он взял уздечку и передал ей из рук в руки. Бедняжка сделала несколько шагов вперед – но потом остановилась и оглянулась. Кажется, она хотела что-то сказать, может быть, поблагодарить хана за великодушие.
Но светлейший не дал ей даже рта раскрыть.
– Уходи! – крикнул он, да так громко, что заплакал мальчик...
И тогда она торопливо пошла и уже не останавливалась, хотя еще долго оглядывалась – может быть, из-за боязни, что повелитель изменит свое решение и погонится за ней...
Баты-хан смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась из виду. Когда она последний раз оглянулась, а потом вошла в лес, светлейший повернулся и направился обратно в стан.
Его ждали новые заботы, новые трудности и новые, пока еще не выбранные им дороги...
