Текст книги "Посланник Аллаха"
Автор книги: Юрий Татаринов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Глава 10. Хрупкое счастье
Уже следующий день принес неожиданность: впервые за последние несколько месяцев не собрался утренний совет. Наместники хана были в недоумении.
Между тем светлейший даже не вспомнил о них. Проснувшись, он первым делом подумал о прекрасной пленнице... Чудесная Эвелина лежала рядом, подперев голову ручкой, и смотрела на повелителя.
– Божественная, ты уже проснулась! – осчастливленный этим видением, сказал хан.
Красавица ответила улыбкой – ей было приятно, что ее величают таким высоким эпитетом. Она зажмурила глазки. Светлейший потянулся и поцеловал ее в плечо.
– Все думаю, как отблагодарить вас, мой господин, – сказала наложница. – Вы вернули мне сына, одели, накормили нас. Наконец, вы так ласковы со мной!
– О чем ты, солнце мое? Это я тебе должен!.. Ты заставила меня вспомнить о юности, о своей силе, о возможности быть счастливым! Кажется, я полюбил тебя! Мне хочется сделать для тебя что-то необыкновенное, такое, что бесконечно радовало бы тебя, поддерживало бы твою улыбку и румянец, который я вчера видел! Приказывай! Все исполню!
Баты-хан вдруг спохватился, подумал, что сказал лишнее. Ну, конечно, он не может, не в силах сделать для нее все! Например, он не может пощадить ее соплеменников, укрывшихся за стенами городской крепости...
Но красавица и не думала о соплеменниках. Она ликовала, чувствуя, что повелитель боготворит ее, но пока не придумала, каким образом может использовать свое преимущество. Ей предстояло свыкнуться с новой для себя ролью.
Ее эгоизм и откровенная наивность должны были сразу насторожить светлейшего. Но Баты-хан был ослеплен. Ясные, как две сияющие звезды, глаза красавицы Эвелины, ее курносый носик и выражение девочки околдовали беднягу, не давали ему трезво оценивать происходящее.
– Если желаешь, можем отправиться на прогулку, – сказал хан. – Любишь кататься верхом?
– Ну, если рядом будет такой господин, соизмеримый разве что с самой планетой... – льстиво ответила кокетка.
Красавица явно успокоилась. Она уже не сомневалась, что в случае нужды может отказать повелителю. Для нее все возвращалось на круги своя, ибо еще недавно точно так же она вела себя с другими мужчинами. Уверенность в том, что хан неравнодушен к ней, подталкивала ее на игру, заставляла давать уклончивые ответы, – иного способа скрывать свою неприязнь к светлейшему и одновременно поддерживать с ним добрые отношения она не знала.
– Если хочешь, возьмем твоего малыша, – продолжал о своем светлейший.
– Это было бы так великодушно с вашей стороны!
Наложница прижалась к хану. Чувствуя, что волнует его, она подставила ему губы для поцелуя.
Бедняжка умела приворожить. В свои двадцать пять лет она была опытной в делах любви. Умела скрывать и отвращение...
Повелитель был обманут. Поглаживая ножки прекрасной Эвелины, он опять вспомнил ночные поцелуи в чане.
– Божественная! – в который раз исторг он, не умея, да и не желая скрывать своего изумления. И крепко обнял наложницу...
Позже слуги внесли в шатер сразу несколько сундуков и открыли их. Светлейший, облаченный в зеленое шелковое платье, расшитое белыми и золотыми нитками, в шапочке, отделанной норкой, с кинжалом на поясе, сказал продолжающей нежиться на ложе красавице:
– А вот и обещанное! Выбирай, душа моя!
Когда слуги удалились, пленница встала и, как была, нагая, подбежала к первому открытому сундуку.
Она вытащила белый сарафан, расшитый на груди серебристыми нитками.
– Какая прелесть! – искренне исторгла она.
– Из сундуков боярских жен, – похвалился светлейший. – Пройдя через Русь, я добыл великий скарб. Здесь лучшие одежды русских княгинь и боярынь.
– Зачем вам все это? – спросила пленница, доставая другой женский наряд. – У вас много жен?
Светлейший засмеялся. Ему польстил этот вопрос.
– Не женам намерен подарить я все это, – ответил он. – А таким, как ты!
Гордячке не понравился ответ. Не сумев скрыть досады, она спросила:
– И много у вас таких, как я?
Угадав, что подобный разговор может привести к размолвке, светлейший тут же отшутился:
– Со вчерашнего дня всего одна!
Несравненная Эвелина была из тех женщин, всякая продолжительность беседы с которой лишь множила шанс очередной ссоры. Красавица была бы абсолютно покойна и довольна, если бы жила независимо от других, как какая-нибудь вдовствующая королева. Подданные бесконечно кланялись бы ей в ножки, а она вершила бы над ними правосудие, миловала либо карала... Неизвестно, как отреагировала бы она на шутку светлейшего, если бы вдруг не увидела в одном из сундуков алый сарафан. Красавица вмиг забыла обо всем на свете. Вытащив одеяние, она тут же примерила его на себя. Сарафан был отделан золотыми нитками. Наложница надела наряд и прошлась, стараясь оценить его.
Это великолепное платье украсило бы любую женщину. Но на стройной и тонкой Эвелине оно выглядело так, будто сама природа участвовала в его покрое. От узких плеч сарафана тянулись длинные, расшитые книзу рукава, манжеты которых были украшены золотой вышивкой, как и широкий подол.
Прохаживаясь, красавица разглядывала платье. В то же самое время светлейший, пересев в кресло, любовался ею. Эта приятная занятость обоих длилась несколько минут...
Как это ни удивительно, но необыкновенность несравненной Эвелины заключалась в ее себялюбии. Последнее качество выражалось в той же привычке красавицы косить глазки, в ее движениях, склонности молчать. Она смотрела на мир, как бы видя в нем одну себя. Кажется, даже ее просьба вернуть сына была вызвана исключительно стремлением утешиться самой. И, возможно, если бы ей пришлось выбирать между собой и сыном, она остановила бы выбор на себе...
– Люблю красивые вещи! – наконец вспомнив, что не одна, прервала любование хана красавица.
Эта фраза явилась очередным подтверждением того, что бедняжка не способна была ответить на любовь взаимностью. Вместо того чтобы поблагодарить своего благодетеля, она похвалилась своим пристрастием...
Чуть позже, когда сундуки были закрыты, в шатер внесли два полных подноса. Холодная верблюжатина, горячие хрустящие лепешки и доброе крымское вино должны были утолить голод светлейшего и его наложницы, настроить их на дальнейшие развлечения.
Так и случилось. Позавтракав, оба, забыв о мальчике, отправились кататься верхом...
Окрестности долины, где остановился с войском Баты-хан, едва ли могли бы утешить эстетическое чувство прелестной Эвелины. Душу ее волновали не горки и безбрежные просторы, не плеск воды на камнях и ясное небо – но встречи с необыкновенными двугорбыми животными, которых она прежде не видела, и взгляды воинов хана. Нынешнее положение бедняжки должно было казаться ей сном. И конечно, ей льстило, что все таращились на нее и кланялись в ее сторону. Она уже начала свыкаться с положением царицы.
В одном месте оба остановились, чтобы понаблюдать за тем, как наездники объезжают лошадей. Со стороны это представление виделось забавой.
Потом проехали до стана молодого наместника. Когда собирались повернуть назад, неожиданно услышали девичий смех и плеск воды. Прелестная Эвелина остановила лошадь, прислушалась. Голоса и плеск доносились из-за холма...
Угадав, чем заинтересовалась его пассия, светлейший направил свою вороную в сторону холма. Стоило гуляющим подняться на вершину, как оба увидели у подножия круглый пруд, поверхность которого играла бликами... В пруду кто-то купался. Присмотревшись, светлейший узнал племянника. Распустив по воде длинные, как конский хвост, волосы, молодой наместник плавал в окружении целого десятка голых нимф, своих новых наложниц. За эти дни пленницы, кажется, успели свыкнуться со своим положением: они громко смеялись и обдавали возлюбленного брызгами воды...
Остановившись чуть позади светлейшего, несравненная Эвелина вдруг присмирела. Она взирала на купающихся каким-то укоризненным взглядом. Ноздри ее прелестного носика были расширены, как у лошади на водопое. Как самая старшая из всех выбранных недавно наместником, она, казалось, намерена была осудить забывшихся молодиц...
Увидев светлейшего, Швейбан оттолкнул висевшую у него на шее наложницу и поплыл к берегу... Вскоре он выбрался на сушу. Нагой, плечистый, смуглый, он напоминал молодого бога – изваяние древнегреческих скульпторов. Черные волосы его блестели, а белые зубы вызывали зависть и желание поцеловать красавца. Большая родинка на правой щеке – знак, доставшийся ему от матери, а также ясные глаза и сияющая серьга в ухе очаровывали всякого, кто его видел...
– Дядя! – издали восторженно вскричал молодой наместник. – Приветствую тебя! – и он помахал рукой.
Светлейший ответил ему кивком. Но разговаривать не стал– не хотел разрушать живущее в нем со вчерашней ночи вожделение.
Меж тем прелестная Эвелина не могла отвести глаз от Швейбана. Расстояние в двадцать шагов уже не таило для нее секретов, касавшихся прелестей молодого наместника. Сначала бедняжка удивилась. Потом краска смущения залила ей лицо. Ей следовало бы отвернуться – но она не могла! Красота наместника, его жизнерадостная улыбка очаровали ее! Бедняжка продолжала взирать на молодца даже тогда, когда тот оказался всего в нескольких шагах от нее...
– Кажется, мой подарок пришелся тебе по вкусу! – обращаясь к хану, сказал Швейбан.
Светлейший хотел было ответить, но тут случайно оглянулся на спутницу и увидел ее взгляд... Бедняжка Эвелина млела, глядя на молодого... Хан в мгновение сделался темен лицом. Угадав, какая катастрофа вершится на его глазах, он вонзил шпоры в бока своей вороной. Кобыла взвилась на дыбы и громко заржала, а светлейший со всей силы ударил плетью лошадь пленницы. Оба понеслись прочь от оставшегося стоять наместника...
Некоторое время светлейший и пленница двигались молча. Чудесная наездница была занята своими мыслями. Баты-хана же мучила внезапно пробудившаяся ревность... Но позже, где-то на полпути, хан успокоился. Неожиданно он спросил:
– Красив, ничего не скажешь, правда?
– О чем вы, мой господин? – в свою очередь обратилась к нему пленница.
– Мой племянник, молодой наместник! – выказывая раздражение, воскликнул Баты-хан.
Пленница не ответила.
Это еще больше рассердило Баты-хана. Он уже не сомневался, что не только мыслями, но и сердцем красавица далеко от него.
Когда они вновь увидели долину и людей у костров, светлейший не выдержал, спросил спутницу:
– Я противен тебе, несравненная? Ты брезгуешь мной?
Движение, смена местности успели отвлечь красавицу от мыслей о молодом наместнике. Понимая, что повелитель требует к себе внимания, она ответила:
– Не в моем положении думать об этом, мой господин. Я – раба ваша. Как скажете, так и поступлю.
– Это не ответ! – сердито отозвался светлейший. – Ты могла бы быть нежнее со мной и по другим причинам!.. Если не хочешь быть со мной – уходи! Я не неволю тебя!
– За что гоните меня, господин мой? Разве я не доказала вам свое повиновение минувшей ночью?
– Не повиновения и не доказательств благодарности жажду я! Хочу тепла твоего сердца!
Спутница помедлила, потом неожиданно сказала:
– Что ж, тогда убейте меня!
Светлейший вздрогнул, посмотрел на красавицу таким взглядом, как если бы вдруг узнал о поражении своего войска... Он уже чувствовал, что с момента появления в его жизни этой девы он потерял прежний покой. Услышав теперь «убейте меня», он угадал, что это предложение, брошенное, чтобы позлить его, тем не менее является наиболее подходящим, чтобы вернуть все на круги своя. Убив пленницу, он освободился бы от тяжкой обузы, мог бы уже с завтрашнего дня возобновить отлаженную годами жизнь. Будущее с прекрасной Эвелиной уже сейчас виделось ему беспокойным и безуспешным...
Когда они вернулись, светлейший решил на некоторое время расстаться с наложницей. Она была отправлена в шатер к своему малышу, а повелитель проследовал к себе.
Но, побродив из угла в угол в одиночестве, хан вскоре опять направился в шатер несравненной...
Черноволосый мальчик, с такими же большими и ясными, как у матери, глазами, на этот раз не испугался. Его заинтересовал длинный кривой кинжал, висевший за поясом повелителя.
Угадав интерес ребенка, хан, не долго думая, снял кинжал и оклад, в котором тот находился, и передал малышу.
– Он твой, – улыбнувшись, сказал светлейший.
Мальчик принял подарок и благодарно воззрился на повелителя.
Тем временем светлейший обратился к матери.
– Понимаю тебя, солнце мое, – возобновил он недавнюю тему. – Сердцу не прикажешь. Полюбить непросто. Особенно такого, как я. Но есть ли хоть что-то, что притягивает тебя ко мне?
– Я благодарна вам за то, что вы вернули мне сыночка.
Пленница была искренна. Почувствовав это, светлейший задал ей прямой вопрос:
– Ты можешь полюбить меня?
И тотчас услышал ответ:
– Вы слишком велики для меня, мой господин. Рассудок мой не способен оценить вас. Вы видитесь мне большой горой. Сама же я представляю себя овечкой на этой горе. Я не способна объять вас, оценить вашу силу. Единственное, что могу, – так это быть вашей рабой.
– Но, может быть, в будущем ты полюбишь меня! Когда привыкнешь!
– Будущее? – искренне удивилась несравненная Эвелина. – А что это такое? Разве может быть будущее у рабыни?..
Первый же день значительно отдалил их. Страсть и желание радости сошлись с равнодушием и холодностью. Самолюбивая красавица едва ли способна была вообще кого-то полюбить. Мысль сделаться царицей была для нее соблазнительна. Но примитивность ее натуры отбрасывала всякую возможность строить на этот счет хоть какие-то иллюзии. К тому же желание оставаться свободной уже прорывалось в бедняжке в другое, более манящее желание, о котором красавица пока боялась даже признаться себе...
В эту ночь они остались каждый в своем шатре. А когда утомленный вожделением и бессонницей Баты-хан послал за красавицей, слуга-китаец принес ему неожиданный ответ:
– Царица сказала, что оченно худо себя чувствует!
Глава 11. Тревога слепого
Никто не знал так хорошо светлейшего, как слепой. И Кара-Кариз был единственным, кто мог повлиять на Баты-хана.
Он первый почувствовал опасность, угрожавшую повелителю. Угадав, что хан очарован, советник тут же осознал, что болезнь нешуточная, едва ли поддающаяся лечению. А потому приуныл. Он был уверен, что лишь возобновление похода способно выбить из светлейшего подобную дурь и что сидеть и бездействовать в такой ситуации для всех смерти подобно.
Когда через три дня Кайдан доложил, что подкоп готов, а светлейший неожиданно отсрочил нападение на крепость, слепой тут же напомнил повелителю, что любая задержка губительна... В самом деле, воины отдохнули и уже начали использовать свою энергию не по назначению. Между ними все чаще случались свары. И уже имелись первые жертвы. Следовало в ближайшие же дни уйти из-под Новогородка... Слепой не просто предостерегал, он требовал. Но хан не отреагировал на это.
Так, в бездействии, прошло еще три дня...
Как-то утром Кара-Кариз решился войти в шатер повелителя без предупреждения. Прежде, еще неделю назад, подобное было для него в порядке вещей. Но с некоторых пор Баты-хан запретил входить к нему без разрешения... Плеск воды подсказал слепому, что пленница, по своему обыкновению, нежится в чане с водой... В это время светлейший возлежал на ложе. И если бы Кара-Кариз мог увидеть глаза хана, с вожделением устремленные на милое, румяное личико наложницы, то сейчас же и заколол бы красавицу. Толстые губы повелителя шевелились: казалось, вот-вот с уст его сорвется имя возлюбленной. Хан был далек от мыслей о войне и опасностях, которые подстерегали его войско.
Угадав, что хан еще в постели, слепой прямо с порога сказал:
– О мудрейший, дошли сведения, что князь Александр вышел из города, чтобы скрестить свой меч с немецкими рыцарями. Самое время двинуться в Северское княжество.
– Прежде надо взять здешнюю крепость.
– Это забота наместника Швейбана! Нет смысла задерживать из-за этого все войско!
Умом светлейший был согласен с советником. Задержка могла оказаться губительной для его компании. Но сердце его отказывало в первенстве уму. И эта борьба ума и сердца тяготила несчастного так же, как тяготит сомнение или неудача. Намек Кара-Кариза на то, что он будто бы совершает ошибку, вызвал у светлейшего приступ раздражения.
– Не твоего ума дело! – грубо осадил он слепого. – Пойду, когда мне будет угодно! А пока закрой свой рот и жди! Или ты не знаешь своего хана?..
Угадав, что разговор бесполезен, слепой тут же откланялся. Но прежде чем выйти, повернулся в ту сторону, откуда доносился плеск. При этом веки незрячих глаз его неожиданно шевельнулись...
Увидев лицо слепого, пленница притихла – кажется, ей сделалось дурно.
Тем временем светлейшего уже мучили угрызения совести. Он вдруг почувствовал, что был несправедлив к верному советнику. Как только слепой вышел, повелитель поднялся и, задумавшись о чем-то, начал мерить шагами шатер...
Баты-хан старался доводить каждое свое дело до логического завершения. Если брал крепость, то не уходил до тех пор, пока оставалась целой хотя бы одна ее стена. Теперь он собирался взять перевес в особенной схватке – жаждал завоевать сердце холодной женщины. Бедняга признал бы себя униженным, если бы вдруг отказался от этой затеи и отпустил пленницу. Он знал, что в таком деле торопиться нельзя. Сначала постарался, чтобы красавица перестала бояться его. Теперь жил с ней, надеясь свыкнуться с ее привычками, характером, и одновременно приучал к себе. И все же абсолютной уверенности в своей победе у него не было. Он чувствовал, что несравненная сторонится его. Казалось, бедняжка думает о ком-то другом. Даже в те минуты, когда красавица пребывала в его объятиях, светлейший угадывал, что душа ее далеко. И эта догадка порождала в нем ревность и неверие в свою удачу.
Чутье не обманывало хана. Действительно, с некоторых пор наложница думала не о нем. Первая ночь с повелителем заставила ее забыть страх, но не вселила страсти. Та ночь лишь подготовила ее душу для зарождения чувства. Пожалуй, если бы Баты-хан уделял пленнице меньше внимания, был так же ласков, но более сдержан с ней, то добился бы своего, вызвал бы у красавицы интерес к себе. Но хан не мог забыть свою возлюбленную ни на мгновение. И навязчивость его раздражала чудесную Эвелину. Страсть ее могло зажечь нечто необыкновенное, почти невозможное.
С той самой ночи, как бедняжка сказалась больной, она не переставала думать о молодом наместнике. Она полюбила Швейбана в ту минуту, когда увидела его купающимся в окружении наложниц. Восторг, ревность, удивление, страсть – все составляющие настоящего чувства в одно мгновение внедрились в нее, подобно отравленной стреле, вонзенной в тело, и залили душу томительным ядом. С той минуты стоило красавице закрыть глаза, как она начинала видеть плечи молодого наместника, его грудь, длинные блестящие волосы, родинку на щеке, серьгу и, конечно, восхитительную белозубую улыбку. Даже в объятиях Баты-хана она вспоминала взгляд узких глаз наместника. Швейбан виделся ей стройным южным цветком, колючим, но отчаянно влекущим. Уже тогда, в церкви, он вызвал интерес у нее. Потом, когда красавец наместник привез ее к светлейшему, она угадала, что должна будет остаться, и сильно пожалела об этом. Теперь, проводя ночи и целые дни с ханом, она думала только о Швейбане. Мысль о молодом наместнике была для нее настоящей усладой. Бедняжка не сомневалась, что в объятиях этого красавца страсть ее могла бы быть по-настоящему полной...
Выйдя от светлейшего, Кара-Кариз заперся в своем шатре. Он обиделся... Обдумав кое-что, слепой наконец пригласил Кайдана.
– Пришло время решительных действий, – сказал он старому наместнику. – Дальше так не может продолжаться.
– Готов выступить хоть сегодня, – поняв советника по-своему, ответил исполнительный военачальник.
– Говорю о здоровье повелителя! – сердясь, пояснил Кара-Кариз. При этом в голосе его прозвучала неподдельная боль. – Последние дни он только и занимается этой девкой! Ведьма очаровала его! Вождь уподобился младенцу, который не признает никого, кроме матери! Он оглох и ослеп!
– Думаешь, это опасно? – спросил Кайдан.
– Семь дней войско в бездействии! Долее засиживаться нельзя! Гидра может сожрать саму себя! Надо двигаться дальше! Любой день бездействия лишь множит наши будущие трудности! Нас ждут и ко встрече с нами готовятся! Чтобы победить, мы должны опередить врагов! Прежде светлейший действовал быстро, предпочитал внезапность. Киев пал, потому что Баты-хана не ждали! Ты чувствуешь, что все изменилось?
– Баты-хан – воин. Он не даст себе поблажки. Вспомни, он выходил победителем из самых трудных ситуаций.
– Что было, то было. Не время похваляться прошлым... Повелитель теряет волю. Пойди к нему, посмотри, ведь у тебя есть глаза: он пресмыкается перед этой девкой!
– Но что мы можем сделать? Как ему помочь?
– Надо освободить его от этой ведьмы! Костлявая гордячка лишила разума мудрейшего из мужей! Надо убить ее! Прикончить, как ползучую змею!
Кайдан не ответил. Он сомневался в том, что воля светлейшего парализована. Он верил в гений Баты-хана. Смазливая босячка, по его мнению, не могла обезоружить такого могущественного воина.
– Чего молчишь, Кайдан? – поторопил собеседника слепой.
– А что ты хочешь услышать от меня? – отозвался старый наместник. – Хочешь, чтобы мои люди взяли эту девицу за волосы и утопили в ближайшем омуте?..
– И немедленно!
– А не будет ли это ошибкой? Повелитель заслужил эти несколько дней. Его сердце и ум устали. Ему нужен отдых.
– Но в прежние времена он не терял голову.
– Он не теряет ее и сейчас.
– Еще день-два – и мы не узнаем его. Ибо воля его ослабеет окончательно, – слепой помолчал. Потом продолжил, но уже с горечью: – Я бы сам прикончил ее! И рука бы не дрогнула! Но это рассорит нас. Повелитель слишком охмелен. Эта девка для него теперь как бог! Он так и вытанцовывает перед ней!..
Кайдан ответил на это так:
– Ты всегда был человеком действия, слепой. Кажется, светлейший должен быть благодарен тебе за то, что ты вечно поторапливал его, не давал расслабиться.
– Можно поставить дом в три дня. А можно в три месяца. Результат будет один. Зато какой выигрыш! Медлительным да тугодумам славы не видать как собственных ушей! Сегодня мы уже должны были войти в Польшу!
– Ну, что ж, будь по-твоему! – ответил Кайдан. – Возьму грех на душу. Как только скажешь, подошлю в ее шатер людей.
– Это такая чума – эта девка! – горячо добавил, завершая разговор, слепой. – И предположить не мог, что повелитель заимеет такую беду! Пора, пора вызволять его! Уже сегодня я скажу тебе о своем решении.
Искреннее стремление помочь светлейшему говорило не столько о сердечности слепого, сколько о его преданности. Одновременно это была и эгоистическая попытка сохранить все так, как оно было последние годы. Это было обычное стремление подданного сохранить уважение хозяина к себе. Жизнь бедняги Кара-Кариза являлась слишком зависимой от Баты-хана. Без светлейшего, без его поддержки несчастный тут же становился никем, вставал в один ряд с босыми и голодными. Его положение, попросту говоря, продлевало ему жизнь. Он потому-то и ревновал к пленнице, что предчувствовал: дремавшая до срока страсть Баты-хана способна была сломать основу его же собственного могущества. Заступаясь за себя, слепой, сам того не ведая, заступался за будущее самой Орды...
