Текст книги "Биг-бит"

Автор книги: Юрий Арабов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Но оказался неправ.

– Когда мечты сбываются! – выстрелил в спину вахтер.

Фет отмахнулся от посланной пули, сообразив, что так звался один неудачный фильм из его детства, – про какую-то девушку с бензоколонки, которая вышла замуж за принца.

– Ты что, всю ночь делал уроки? – спросил его дядя Стасик.

Он сидел за столом комнаты 305, вытянув вперед деревянную ногу, и правил шариковой ручкой сценарий, который и без того пестрел замечаниями и сносками.

– Я вообще уроки не делаю, – ответил Фет.

– А как же ты будешь сниматься в моем фильме, не делая уроки?

– Так меня же того… Бортанули!

– Пробил. Пробил я тебя, – и Станислав Львович вычеркнул ручкой очередной диалог.

Все это было слишком фантастично, чтобы сойти за правду. Фет стоял мрачный, насупленный и не находил в душе сил, чтобы лезть на стенку от радости.

– К битлам поедем? – только и спросил он.

– Поедем, – пообещал дядя Стасик.

Фет уже хотел ретироваться, потому что любые слова в этой ситуации были лишними. Но все-таки не выдержал.

– А что, я в самом деле так хорошо играю?

– Играешь ты ужасно, – сообщил сквозь зубы Станислав Львович.

– И на гитаре?

– Здесь я не специалист.

– Тогда зачем… Зачем все это?

– В тебе есть что-то. Внутри. Майский жук в спичечной коробке. Нужно помочь ему выйти наружу.

– Понимаю, – ответил Федор.

Он вспомнил, что в детстве подходил к березе и тряс ее за ствол. Было это в насаженном скверике недалеко от Северного входа ВДНХ. Майские жуки со стуком валились на землю, как спелые орехи.

– А ведь это вы… Вы отправили в Лондон мою запись?

– Какую запись? – спросил режиссер-коммунист.

Фет понял, что его так просто не расколоть, это была гвардия сталинских соколов, бравшая любые крепости и не любившая на этот счет излишней рекламы.

– Тогда я пойду, – сказал мальчик. – Что от меня требуется?

– Сиди на телефоне и жди дальнейших указаний.

Федор, не прощаясь, вышел в коридор. Навстречу ему спешила женщина трудной судьбы. Складки платья ее развевались, как на фее, вокруг головы синел ареол сигаретного дыма.

– Станислав Львович поручился за тебя партбилетом! – прошептала она в ухо Федору.

– Ну и зря, – заметил мальчик.

«Если мне надо сидеть на телефоне, – думал Фет, уходя со студии, – то, следовательно, нужно иметь крепкий телефон, чтоб на него взгромоздиться. Для этого надо возвращаться домой».

Он представил себе, что сидит на телефоне, как на горшке.

– Уже? – спрашивает из коридора мама.

– Нет еще, – важно отвечает Фет.

Так происходило давным-давно, в пятиметровой комнате двухэтажного барака, где они жили до переезда в студийный дом.

Но возвращаться к Лешеку не хотелось. Можно было сидеть лишь на другом телефоне, например, на телефоне в клубе, но как тогда позвонит дядя Стасик? Чувствуя, что не в силах разрешить эту алгебраическую задачу, Федор вступил в свой двор.

Увидел, что навстречу ему идет отец, а за ним бегут бездомные дворняжки, три рыжих шавки, преданно заглядывающие в глаза. Отец вынимает что-то из кармана своих штанов и бросает им. Это окровавленный кусок мяса. Собаки начинают драться за него, лаять и выть. Из детской песочницы поднимается желтая пыль.

– Идти мне домой или нет, как ты думаешь? – спросил родителя Фет.

– Часа через два, – сказал Николай, обтирая о штаны остро заточенный нож. – Когда все кончится.

Не объясняя своих слов, ушел через подворотню на улицу.

Мимо пробежал парень из пятого подъезда, долговязый и с зеленым лицом, имени которого Фет никогда не знал. Кличка его была Огурец.

– Там человек… На карнизе! – сообщил он.

По-видимому, на внешней стороне дома, выходившей к конечной остановке 48-го троллейбуса, творилось что-то необыкновенное. Фет решил последовать за Огурцом, тем более что этим он оттягивал позорное возвращение праведного пасынка к блудному отчиму.

Прошел подворотню. Увидал у тополей небольшую кучку встревоженного народа. Граждане задрали головы вверх, подставляя солнцу лбы, и поначалу Фет подумал, что они высматривают какого-нибудь попугая или другую экзотическую домашнюю птицу, вылетевшую на волю через форточку.

– Сейчас упадет! – донеслось до его ушей.

Фет поглядел в небо.

На балконе пятого этажа стоял Лешек в пижаме. Он держался левой рукой за пах. Даже издалека было заметно, что штаны его забрызганы чем-то красным. Отчим, по-видимому, решил спрыгнуть вниз, потому что перелез через перила балкона и пробовал ступней воздух, как пловец пробует гладь воды – с недоверием и поеживаясь.

– Алеша! – истошно и нервно крикнули над ухом. – Алеша, открой дверь!

Фет узнал голос, это была его мать.

– Он запер дверь на цепочку и не открывает! – объяснила она собравшимся.

Зачем объяснила? Что, это были ее друзья или народные заседатели в горсуде?

– Надо вызвать пожарных! – заголосила толпа, и кто-то уже ринулся к телефону-автомату.

– Зачем пожарных? Он же не горит, – подал голос Федор.

– И пожарных, и милицию, и «неотложку»! – не согласилась мама. – Не надо этого делать, Алеша! – снова крикнула она в синеву. – Жизнь прекрасна, слышишь?! Я давно тебе все простила!

– А простил ли я тебе? – вдруг раздался голос с птичьей высоты.

Наступила тягостная пауза. Мама передернула плечами, будто выходила из теплой воды на холодный воздух.

– Он тебе чего-то не простил, – уточнил низкорослый мужичок в кепке, наводя театральный бинокль на интересующий его балкон.

– Простил ли я тебе, что никогда не получал удовольствия? – прокричал Лешек.

И эхо от дома многократно повторило последнее слово: «…вольствия», «…ствия», «…я».

– Но это же интимная тайна! – попыталась устыдить его мама. – Как ты можешь?

– Да не кончал я, не кончал! – заорал с балкона отчим. – И ты не кончала! Никто в этой стране не кончал!

– Он сошел с ума, – повернулась она к окружающим. – Вы видите, мужчина бредит!

– Почему бредит? – заступился за Лешека интеллигентный гражданин в шляпе. – Зачем нам замазывать противоречия? Плохо поставлено в нашей стране удовольствие!

– Ну и подлец ты, Лешек! – прокричала мама в небосвод.

– Что? – не расслышал он.

– Подонок! – уточнила мама. – Иуда! На кого ты нас оставляешь? добавила она.

– На кого придется! Кто вас возьмет, на того и оставлю!

– И совесть не будет мучить?

– Ни капельки!

Он отодвинул руку от своего паха.

– Кровоизлияние! – ахнули в толпе.

– …Мам, слышишь, мам? – Фет дернул ее за руку и прошептал в ухо: Это еще можно пришить. Это – у собак! В случае чего, можно заказать протез, как у дяди Стасика!

– Замолчи, идиот! – отмахнулась в угаре женщина, ничего не поняв. – Ну и прыгай! – заорала она в вышину. – Если ты такой подонок, то прыгай!

– Значит, прыгать? – потребовал уточнения Лешек.

– Прыгай, прыгай! Не жалко!

– Ладно…

Лешек огляделся вокруг.

Непыльное солнце начальной летней поры висело над Выставкой Достижений Народного Хозяйства. Из Ботанического сада были слышны соловьи. По полупустой улице около дома проехала поливочная машина, обдав зеленеющие газоны брызгами водопроводной воды.

– Прощай, старик, – сказал Лешек, обратившись к одинокому облаку. Пилоты благодарят тебя за все. Ничего хорошего, правда, и не было. Только война, пьянство, сифилис и бескультурье!

Всхлипнул.

– Стой! – истошно крикнула мама, поняв, что шутки кончились. – Христом Богом прошу тебя, остановись!

От имени Христа отчима передернуло.

Лешек прыгнул.

Глава тринадцатая. Пусть так и будет!

Джон Леннон открыл глаза и увидел перед собой чью-то спину с мелкими черными родинками, похожими на виноград без косточек, который он мог поглощать в неимоверных количествах, заедая шоколадом «Херши».

Пагубная привычка к сладкому появилась у него четыре года назад, совпав с первыми кислотными путешествиями, предпринятыми под присмотром одного дантиста, – Джону понравилось в основном то, что слова в его голове после этого начинали налезать друг на друга, как быстрые муравьи, и спариваться, словно мудрые улитки, а когда слова плюют на своего хозяина, брюхатят и приносят приплод, для Леннона это значило жизнь. Новые слова и внимание к своей персоне давали ему стимул к творчеству, когда же внимания и новых слов не было, Джон высыхал подобно ручью. Альтернатива наркотикам была (и Джону об этом тоже сообщили врачи) – трепанация черепа, небольшая дырочка в области третьего глаза, операция неприятная, но полезная, призванная расширить сознание и закрутить пошлые обыденные слова в чертов узел. Но Буга сдрейфил, услыхав о подобной возможности, побледнел и отшутился. Джордж начал совать под нос свои мантры как более безопасный способ приближения к Абсолюту, а Рич купил себе очередную кинокамеру. В провале идеи трепанации виноват был, конечно, Буга-Мака, этот проклятый конформист, не желавший ничего расширять за счет своего драгоценного здоровья. Буга мыслил гармонией, и для него, возможно, дыра в голове не имела особого смысла, но для Леннона она была необходима как воздух. Однако снаружи и в одиночку долбить череп не хотелось, поэтому Джон Большое Яйцо решил долбить его изнутри всякой химической дрянью: авось, место освободится, и под коробку залетит какая-нибудь свежая идея. Вообще идей было много, например, перемирие во Вьетнаме или прилет в Канаду на летающей тарелке, спроектированной одним недоучившимся инженером. Но все это было не то. Абсолют, вот что мучило и не давало покоя. Джон, в отличие от наивного Харрисона, так и оставшегося для всех троих младшим братом, которого можно было не принимать в расчет, конечно же, не верил ни в каких богов, потому что сам был богом, особенно тогда, когда брал в руки гитару, хлебнув перед этим виски с растворенной внутри химией. Однако он допускал вероятность, что чего-то не понимает. Время от времени Леннон примерял на себя кое-что известное всем: около суток он старался быть Христом, но поняв, что не может побороть раздражения к Полу и особенно к своей толстой Син, с которой соединился в зеленой юности, завязал с христианством. В Индии он немного побыл Буддой, не реагируя даже на кровососущих насекомых, круживших над его головой. Но и здесь его вывело из себя скотство Учителя Блаженства, и с Буддой было покончено. Сейчас же, с помощью кислоты, Джон освобождал в голове место для искомого Абсолюта, по-видимому, безличного и равнодушного ко всему. Абсолют не являлся, место оставалось вакантным, но зато слова копошились и пользовали друг друга, как могли. И этот минимум устраивал Леннона.

Он смотрел на голую спину перед собой, стараясь припомнить, что это за спина, откуда она и чья. Что-то шепнуло ему, что это, по-видимому, спина его второй жены. Тут же внутри него что-то оборвалось. Ради чего он долбил себя химией, разрушая кишечник и серое вещество, ради чего грыз горло Буге-Маке, ради того, чтобы жениться во второй раз? Не сошел ли он с ума, не бредит ли? Но он тут же успокоил сам себя.

– Это же Йоко, – прошептал Джон себе в бороду. – Она знает концептуальное искусство. А концептуальное искусство – это не такое барахло, как «Битлз». Это – еще хуже.

Ему было нужно, чтобы кто-то вел его вперед, как маленького мальчика. И если Буга стал отвратителен своей скаредностью и желанием подмять всех под себя, то пусть вперед ведет Йоко. А уж Джон даст понять, что это он ведет ее и все человечество к счастливым рубежам.

Леннон сел на постели и тупо поглядел на распластанное перед ним голое тело. Хотел ли он его? Нет, не хотел. А почему? Потому что сегодня ожидался тяжелый день. Трое коллег должны были приехать в его новую хату для очередной фотосъемки. Этой фотосъемке он не мог воспрепятствовать, сходящий с колес новый альбом «Эбби Роуд» требовал визуальной поддержки, доказывающей, что битлы живы и даже могут стоять на одной лужайке, не разрывая друг друга на части. Джон согласился на съемку при условии, что она будет происходить у него под носом, не надо никуда ехать, потеть в машине и дышать поганым лондонским воздухом. Его новая хата оказалась нехилой. Поместье Титтерхерст в Аскотте, два этажа основного дома с двадцатью четырьмя окнами на фасаде, смотрящими на 400 акров земли с каналами, прудом и лесом. Все это гарантировало чистый воздух. Он купил Титтерхерст, не потратив ни копейки, на деньги «Яблока», которое, похоже, доживало последние дни именно из-за того, что кто-то в любой момент мог взять из общака бабки и вбухать их в какие-нибудь личные 400 акров. Разве он не мог арендовать, допустим, пару комнат в городе и упиваться там концептуальным искусством? Мог. Но тогда на фоне чего они бы снимались вчетвером? На фоне голой японской задницы?

– Задрипанная задница… Днище… Задрипуха, – начал перебирать он слова. – Задрипуха-задница ехала на днище… Чушь!

– Это твои новые стихи? – раздался с постели небесный голос второй жены.

– Это так… Утренняя разминка, – пробормотал Джон, смутившись.

– Неправильно, – сказала жена, переворачиваясь на спину.

Джон подумал, что она шутит. Они были знакомы около трех лет, срок достаточный, чтобы привыкнуть к любым извивам артистического характера. А у обоих характеры были именно такие, непереносимые, склочные, это их и сблизило. Но все равно Джон вздрагивал и смущался от способности жены мгновенно оценивать ситуацию и выносить тут же строгий вердикт.

– Неправильно, – строго повторила Йоко. – Никаких задниц. Теперь нужен позитив и борьба за мир.

Черные толстые волосы до плеч были растрепаны и частично перечеркивали лицо. Из-под волос были видны два блестящих глаза.

– Я думал, тебе понравится. – Леннон встал с кровати и накинул на себя халат. – Что негативного в заднице? Не понимаю. Правда, если это задница нашего премьер-министра, тогда конечно…

– Дыши! – вдруг приказала Йоко.

Леннон глубоко вздохнул, как будто был на приеме у терапевта.

– Умри! – скомандовала жена.

Джон почувствовал приступ тошноты. Побледнев, он махнул рукой и вышел в коридор.

Необъятный дом был почти пустым, и лишь местами из него проступали вещи новых владельцев, как после наводнения и потопа начинают проступать на поверхность кусочки суши. В приоткрытой двери одной из комнат Джон увидал белый рояль и пошел на него, как привидение.

Борясь с тошнотою, открыл крышку и взял, по возможности твердо, громкий мажорный аккорд.

– Днище! – заорал он непослушным после ночи голосом. Задница-задрипа!

«Стейнвей» мощно загудел, как гудят канализационные трубы. Леннону неожиданно понравилось. В голове пронеслось, что если бы рядом сейчас находился Пол, то он бы тут же сделал из этой глупости конфетку.

«И убил бы на корню, – оборвал тревожную мысль Леннон. – Причесанная задница, что может быть гаже?»

Он до конца не понимал причину их раздора. Были финансовые разногласия, было соперничество, это точно, но что еще?

«Буга не хочет бороться за мир!» – наконец-то нашел корень конфликта Джон.

Это был весомый аргумент. Обыватель, каким, безусловно, являлся Пол, хотел всю жизнь сидеть в музыкальной студии номер 2 и сочинять свои шлягеры, а на мироздание ему было наплевать.

Леннон боялся задать себе вопрос, каким образом его внутренняя тяга к деструкции и разбою может совмещаться с борьбой за мир, но жена сказала, что сейчас нужно бороться за мир, и он поверил. В этом хотя бы было какое-то разнообразие, а пролетарский марш, в конце концов, не слишком отличается от рок-н-ролльного квадрата.

– Такая же лажа! – сказал сам себе Леннон, но прикусил язык.

Ему понравилось его «днище», которое он прикинул на «Стейнвее», понравилось именно своей бескорыстностью и полной глупостью. Запомнив аккорды, он открыл жалюзи и выглянул в окно.

Широкое каменное крыльцо и лестница, уходящая вниз, к лужайке и газону. Выцветшая короткостриженная трава, напоминающая об августе. Чайные розы на длинных стеблях и вдалеке – столетние дубы, за которыми синеет рукотворное озеро. По лужайке идет шофер Энтони, толкая в спину…

Леннон протер халатом свои круглые очки с затемненными стеклами и вновь нахлобучил их на сухощавый, как у птицы, нос.

В самом деле, Энтони шел не один. Он толкал в спину какого-то юного паренька в овчинном зипуне со свалявшимися черными волосами и в странных хлопчатобумажных штанах неопределенного цвета. Не джинсы, не брюки, а черт знает что.

– Наркот, – сразу же понял Джон. – Даже в Аскотте от них нельзя укрыться!

Переезжая в пригород для богатых, он тешил себя мыслью, что опухшие фанаты-люмпены с глазами, подернутыми ряской, нескоро его найдут. И этот, видимо, был первый, кто раскусил хитрый план и явился в Титтерхерст во всем своем великолепии – зипуне с мороза и черт его знает в каких хлопчатобумажных штанах.

«На что он рассчитывает? – подумал Леннон. – Что я предстану перед ним подобно грому и молнии?»

Ему вдруг очень захотелось предстать если не молнией, то хотя бы ветром. Вообще-то на подобные аттракционы был горазд Буга-Мака, – тому ничего не стоило подойти к обалдевшему поклоннику, пожать ему руку и отрекомендоваться: «Стейнвей!». Леннон же считал такие шутки дешевым популизмом и сам предпочитал смотреть на мир из-за стекла своего двухместного «роллс-ройса». Но коли они с Йоко решили бороться за мир, то почему бы не выйти к народу и не сказать ему все как есть, про мир, про то, что наркотики принимать вредно, а носить такие грязно-синие штаны позорно?

«Спортсмены такие носят! – пришло в голову. – Это же тренировочные штаны!»

Запахнув на груди махровый халат, Джон спустился по лестнице и вышел на каменное крыльцо дома. Взгляд Леннона стал строг и непреклонен, как у его волевой тетушки, приютившей мальчика много лет назад, когда того бросила мать. Понимая, что может выглядеть комично, Леннон решил сыграть и на этом. Больше всего в жизни он опасался напыщенности, подозревая в ней прибежище для подлецов.

Увидев властелина своих грез, причем в неглиже, наркот от ужаса поскользнулся и шмякнулся бы на землю, если бы Энтони не поддержал его за руку. Парнишка оказался совсем зеленым, лет пятнадцать-шестнадцать, не более.

– Зачем ты сюда пришел? – строго сказал Леннон. – Иди домой к родителям, к папе с мамой и сестре-зануде! У тебя ведь есть сестра-зануда?

Прыщавое лицо подростка осветила улыбка полного идиота.

– Я дам тебе автограф, только проваливай! Дай ручку! – приказал Леннон шоферу Энтони.

– Ручка без надобности. Он все равно ничего не понимает, – сказал тот.

– Дебил, как я? – обрадовался Джон.

– Я нашел его около гаража. Тут, мистер Леннон, назревает международный скандал!

– Что скандального в дебилизме? – не понял Джон, поеживаясь в своем халате от утреннего холодка. – Хочешь, – обратился он к подростку, – я отведу тебя в Букингемский дворец? Там все такие!

– Я… – пробормотал мальчик, неожиданно кланяясь Леннону в ноги.

– Немец! – догадался Джон. – Если ты – немец, то говори не «я», а «яволь, майн фюрер»! – и Джон выбросил правую руку в фашистском приветствии.

– Похоже, что он– из России, – выдохнул шофер.

– Фром Раша, – подтвердил наркот.

– Да ладно, – зевнул Леннон, не поверив. Ему вдруг снова захотелось спать. – Чем докажешь?

– Фром Раша виз лав, – с трудом выговорил подросток название популярного фильма, которого не видел.

Вытащил что-то из кармана своего зипуна и вложил в руку Джону.

Тот поглядел на свою ладонь. В ней лежала красная октябрятская звездочка с маленьким Володей Ульяновым в центре.

– Советы… – ошарашенно пробормотал Леннон. – Толстой!

Услышав знакомое слово, подросток истово затряс головой, рискуя свернуть ее с резьбы.

– У нас есть под рукой переводчик?

– Откуда? – удивился шофер. – Я думаю, парня нужно отвести в русское посольство!

– Йоко! – пришло в голову Джону. – Она должна знать!

Во всех затруднительных случаях он теперь обращался к своей жене, веря в ее энциклопедические познания, потому что она несколько лет вращалась в нью-йоркской богеме и даже хлопнула однажды Энди Уорхола по спине.

– Провести его в дом или пусть тут стоит? – спросил шофер.

– Проведи, но дальше прихожей не пускай. Мои пластинки знаешь? поинтересовался Джон на всякий случай.

– Рекордз? – ухватил подросток знакомое слово из прозвучавшего вопроса. – Иес. Мэни. «Секси сэди», «Дир прюденс», – произнес он названия известных ленноновских песен.

– Ладно, – успокоился Джон. – Подожди пять минут.

Нацепив на халат подаренную звезду с Володей Ульяновым в центре, он вошел в дом и поднялся в спальню.

– Кажется, у нас сенсация, – сообщил он жене. – Паломник из России. И показал на пришпиленный к халату значок.

Йоко смотрела с кровати, не моргая.

– Я вот что подумал, – пробормотал Леннон, слегка смутившись от ее пристального взгляда. – Может, ты знаешь русский хоть немного?

– Махатма! – сказала жена, указав на значок с Ильичом.

– Махатма, – согласился Джон. – Могла бы ты перевести наш разговор?

– Молчи! – вдруг отрывисто скомандовала Йоко.

Джон умолк, подавившись последним словом.

– Прыгай! – разрешила жена.

Встала с постели и накинула на себя атласное кимоно.

Джон прыгнул раз, прыгнул два. Видя, что Йоко пошла вниз, перестал прыгать и увязался за ней.

Вместе они спустились на первый этаж. Энтони сидел на единственном стуле, случайно попавшем в прихожую из вещей, сваленных в соседней комнате. Мальчик переминался с ноги на ногу, все так же идиотски улыбаясь.

Йоко внимательно вгляделась в его черты.

– Он – русский? – робко спросил Джон ее мнения.

– Он – голодный, – ответила жена. – Накорми!

– Тогда пошли на кухню, – смирился Леннон.

Он лишний раз поймал себя на мысли, что без Йоко, скорее всего, прогнал бы мальчишку восвояси или сдал его полисменам. Что было бы несправедливо, – коммуниста сдать «бобби» мог только фашист. А Джон не хотел быть фашистом, хотя временами выглядел хуже их.

Вчетвером они прошли на темную кухню. Плита была залита какой-то застывшей гадостью. В холодильнике трещали сугробы, среди которых виднелись пачка кукурузных хлопьев и распечатанная бутылка молока.

Леннон не смог отыскать посуды, вспомнив, что вчера вечером расколошматил целый сервиз, – ему показалось, что рисунок на фарфоре смеется и строит рожи. Поэтому он поднял с пола миску для кошки, ополоснул ее под краном, наложил хлопьев и поставил перед пареньком.

– Ты извини за бардак. У нас ведь – Британия, а не коммунизм.

Чтобы подбодрить, взял наложенных хлопьев и запихнул себе в рот.

– Полюшко-поле! – вдруг пропела Йоко на неизвестном языке.

Голос ее был высокий и пронзительный, как у безумного ребенка.

– Полюшко, широко поле! – подхватил мальчишка хрипло и неуверенно.

– Да, – сказала жена.

– Русский? – ужаснулся Леннон.

Йоко встала из-за стола.

– Люби! – бросила она Джону.

И направилась в спальню.

– Нужно позвонить Дереку! – нашелся наконец Леннон. – Ты ешь, ешь!обратился он к гостю. – Скоро поедем в ресторан!

Подошел к тумбе, имитирующей греческую колонну, только вместо головы Сократа на ней стоял телефонный аппарат. Набрал номер офиса.

– Дерек?! Дерека Тэйлора мне, срочно! Это Леннон, Леннон! – заорал он в трубку.

– Джон, это ты? – наконец-то раздался испуганный голос пресс-секретаря.

– У нас проблемы! – крикнул хозяин.

– Какие?

– Йоко выкинула! – сказал Джон.

– Что выкинула? – осторожно спросил пресс-секретарь, готовый ко всему.

– Номер.

– Понял, – ответил Дерек, подозревая в словах Джона тайный смысл. Врача вызвал?

– Вызвал пожарных.

– Для чего?

– Чтобы потушить поместье.

– Так у вас еще и пожар?! – не поверил Тэйлор.

– Сгорело все. Но не это главное. У меня – парень из России!

– Погоди, погоди! – пробормотал пресс-секретарь. – Давай по порядку. Значит, поместье…

– Оно в прошлом. Меня сейчас волнует русский парень. Что с ним делать? Сдать в полицию?

– А документы у него есть? – осторожно спросил Дерек.

– Документы у тебя есть? Паспорт? – оторвался от трубки Леннон.

Паренек что-то замычал и затряс головой, уловив последнее слово.

– Он не понимает, – сказал Джон в трубку. – Это все Буга виноват!

И в душе шевельнулась, как волна, ненависть к бывшему партнеру.

– При чем здесь Пол? – не понял пресс-секретарь.

– Он сочинил песню про Советы! И теперь русские хотят взять меня в плен!

Дерек Тэйлор скептически хмыкнул на другом конце провода.

– Извини, Джон… Но вспомни про письмо, которое я сочинял по твоему поручению!

– Какое письмо? Что ты плетешь?

– Письмо в Россию!

– Письмо? Не помню, – пробормотал Леннон, не ухватывая сути вопроса.

Пресс-секретарь замялся и после паузы на всякий случай спросил:

– Съемка на сегодня не отменяется?

– Не отменяется, – мрачно выдохнул Джон.

– Я постараюсь привезти с собой переводчика!

Леннон, не прощаясь, положил трубку на рычаг.

Некоторое время он смотрел на поедающего кукурузные хлопья мальчика, соображая, что имел в виду Тэйлор, говоря о каком-то письме. Но погреб памяти не открывался, и Джон решил не ломать замок фомкой.

– А в России, у вас что? Что у них? – спросил Леннон у Энтони, подыскивая тему для разговора.

– Балет, – подсказал шофер.

– Балет, – подтвердил Джон с облегчением. – Все – коммунисты и все голые. Ведь это клево, да?

Гость скривился, как будто съел муравья.

– Зыкина? – бухнул наугад Леннон.

Это имя он слышал с пленок, которые принес однажды в студию Пол. Голос у певицы был сильный, непривычный и дикий. Тогда же родилась идея записать с ней что-нибудь совместно, но дальше обсуждения дело не пошло.

– Кобзон, – мрачно произнес парнишка незнакомое слово.

– Зыкина – во! – и Джон поднял большой палец вверх. – А битликов-то хоть вы слушаете?

На этот раз большой палец поднял в восторге гость.

Леннон деланно скривился.

– Ну и зря. Битлики свое отыграли, – пробормотал он. – За мир нужно бороться, а не битликов мурлыкать!

– Все, что вам нужно, это любовь! – довольно сносно произнес по-английски парень название известной песни.

– Ладно, ладно, – отмахнулся Леннон. – Ты последи за ним, – обратился он к Энтони, – пусть помоется, приляжет… Часа через полтора Дерек привезет мужиков. Может, и переводчика добудет!

Джон ушел с кухни, чувствуя нестерпимую головную боль.

Проковылял в комнату со «Стейнвеем», открыл белую крышку и вытащил из рояля заранее скрученный косячок. Эти косячки хранились у него в самых неожиданных местах, и расчет был на то, что полиция, обнаружив часть, не обнаружит всего, – что-нибудь останется, например, в том же рояле, в старом ботинке или в устройстве сливного бачка.

Сладкий дымок был подобен глотку кислорода. Взбодрившись, Леннон взял на рояле давешний аккорд из своего импровизированного «днища». Потом другой, третий, пытаясь сложить гармонию…

Почувствовал, что за спиной кто-то стоит.

Русский паренек, все еще не сняв своего зипуна, зачарованно слушал его, застыв посередине пустой комнаты.

– Вали отсюда! – посоветовал ему Джон. – Нет вдохновения. Чего тут слушать?

Мальчик, как привидение, подошел к роялю. И вдруг довольно сносно взял тихий минорный аккорд, звучащий диссонансом к проигранной хозяином теме. Пальцы у паренька были грязные, с давно не стриженными ногтями, под которыми застряла земля.

– Ну и что? – спросил его Леннон. – К чему это?

Гость молчал.

Джон, пожав плечами, снова взял свой мажор.

Паренек тут же повторил ранее сыгранный им аккорд. От такого резкого сочетания мажорной и минорной тональностей предполагаемая, еще не отделанная мелодия резко вошла в пике, словно подбитый зениткой истребитель.

– А если так? – спросил Джон, ударив по нижнему «ми» и заставив рояль загудеть.

Мальчишка радостно закивал.

– Может быть, – пробормотал Леннон. – Может быть…

Дерек Тэйлор приехал в Титтерхерст на небольшом автобусе около трех часов дня. Кроме мрачного Пола и жизнелюбивого Рича, который вынужденно разыгрывал свой наив, полагая, что это качество спасет его и группу в трудную минуту, пресс-агент привез с собою какого-то посольского клерка, знавшего немного русский и вызвавшегося помочь знаменитостям в их затруднительной ситуации. Всю дорогу клерк болтал с фотографом, обсуждая королевские скачки, происходившие здесь же, в Аскотте, и тем доводил Пола до белого каления. Но как человек светский Буга почти не выдавал своего бешенства и лишь бледнел, словно мертвец, время от времени барабаня пальцами по стеклу. Тогда двое болтунов уважительно замолкали, подозревая, что Маккартни обдумывает очередную бессмертную мелодию. Харрисон ехал сюда на собственной машине, поскольку он был заядлый автолюбитель и брезговал садиться в чужой автотранспорт. Но умный Дерек подозревал в этом отговорку, – Джорджу не хотелось ехать в одном автобусе с Полом, с которым он фактически не разговаривал уже около полугода. Даже на записи новой пластинки они общались в основном взглядами, благо, десять с лишком лет, проведенных вместе, позволяли это делать.

– Солнышко, – пробормотал Рич, вылезая из автобуса и разминая затекшие плечи. – А в Лондоне моросит. Почему так?

– Здесь Йоко разгоняет тучи, – предположил Маккартни.

Одутловатый и потухший, он ничем не напоминал бывшего лидера, который еще недавно штурмовал высокие башни и брал отвесные стены. Взаимная неприязнь и неудачи в бизнесе доконали Пола. На последней сессии звукозаписи он немного встряхнулся, поскольку это была крайне важная для него работа. Но после принятия окончательной редакции фонограммы сильно сдал, депрессия и ожидание неминуемого распада сделали его пассивным, и все, что он мог, это прекословить и делать в пику, – трое отрастили бороды, а он свою сбрил, трое подписали контракты с новым менеджером, а он отверг.

– Прошу в дом, господа! – и Дерек Тэйлор пригласил гостей в особняк широким хозяйским жестом.

– Я – пас, – сказал Маккартни. – Там нету воздуха. Мы ведь не в доме будем сниматься?

– Предположительно, на лужайке, – сказал фотограф.

Он чувствовал, что Пол может в любой момент вспылить и уехать.

– Здесь и снимешь. – Буга сел на землю, возле грубой каменной кладки невысокой стены.

Фотограф критически оценил пейзаж. Позорней всего была каменная ваза с полуживыми цветами, расположившаяся прямо над головой Маккартни. Она говорила о крайней неряшливости хозяев и запущенности жилища, – поклонники могли принять ее за аллегорию дел в группе. Ничего не сказав, фотограф воткнул штатив в землю и начал готовиться к съемке.

Трое же других прошли в дом.

Им открыл шофер Энтони.

– У вас что, был пожар? – спросил на всякий случай Дерек Тэйлор.

– У нас каждый день пожар, – признался шофер.

– Пьет? – прошептал Дерек ему на ухо.

– Не сильно. Тут какой-то парень. Похоже, что из России.

– А где он сейчас?

– В ванной.

– Странно, – сказал переводчик. – Я справлялся в посольстве. Сейчас в Лондоне нет ни одной советской делегации. Правда, была какая-то киногруппа из Москвы, но она уже улетела обратно.

– У них никто не пропал? – осведомился с подозрением Дерек.

– Сигналов не поступало.

– А почему вы решили, что он – русский?

– Он сам так сказал, – объяснил Энтони.