Текст книги "Люди сороковых годов"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

В состав корпуса включилась 1-я гвардейская танковая бригада, она должна была стать его костяком и ударной силой. Ее командиром вместо Катукова стал полковник Чухин, опытный танковый начальник; генерал его хорошо знал: Чухин до войны был начальником штаба 20-й танковой дивизии. (Вскоре Чухин, однако, заболел, и его заменил не менее опытный танкист Горелов, который провел бригаду через многие бои, пока не погиб в бою уже на польской земле.) Кроме того, в подчинение Катукова передавались бригада тяжелых танков KB под командованием Юрова, 49-я танковая бригада Черниенко и мотострелковая бригада Мельникова. Всего по штатному расписанию в корпусе должно было быть 5600 человек, 168 танков, 32 орудия, 20 зенитных орудий, 44 миномета, 8 установок реактивных минометов. По тем временам это была немалая сила.

Впервые с Михаилом Ефимовичем Катуковым после назначения его на новую должность я и наш фронтовой корреспондент Слава Чернышев встретились совершенно неожиданно в первой половине апреля в Хорошевских казармах в Москве: поехали туда, чтобы написать, как проходит в воинских частях подписка на новый военный заем, и вдруг встретили Михаила Ефимовича, – он впервые в жизни надел только что сшитую для него генеральскую шинель и папаху (всю зиму он так и провоевал в своей потрепанной солдатской шинельке, в которой мы видели его у Скирманова).

Катуков был в великолепном настроении и полон новых планов: гвардейцы двигались в Липецк, где к ним должны были присоединиться остальные бригады. Там же, в Хорошевских казармах, мы увиделись и с комиссаром Бойко, и с только что назначенным на пост начальника штаба корпуса майором Никитиным, – до этого он, сменив подполковника Кульвинского, командовал штабом 1-й гвардейской, – отличным оперативником и редким по самообладанию и находчивости командиром, и с Бурдой, и со многими другими знакомыми нам танкистами, которые по праву считались ветеранами, хотя война не продлилась и года.

(В письме ко мне в 1972 году ветеран 1-й гвардейской танковой бригады капитан в отставке Н. Н. Биндас писал:

«В апреле 1942 года формировался 1-й танковый корпус, в который вошла и наша бригада. Личный состав подбирался очень строго. Даже некоторые участники битвы за Москву были отчислены. Прибыли отборные маршевые роты, полностью укомплектованные и снабженные техникой. Но и их личный состав подвергался строгому отбору. Я был назначен заместителем командира роты, и это была для меня большая честь – были учтены мои скромные заслуги в боях под Москвой. Работы было много – надо было воспитать пополнение в духе боевых традиций 1-й гвардейской танковой бригады и проверить, на что каждый способен…»)

24 апреля к нам в редакцию «Комсомольской правды» приехал из Липецка работавший в политотделе 1-й гвардейской танковой бригады наш старый приятель Ростков и рассказал, что корпус уже укомплектован и занят боевой учебой. Между прочим, по пути в Липецк Катуков останавливался в Ельце и даже успел там посетить Дом-музей, где жил когда-то Плеханов. Генерал и не предполагал тогда, что ему доведется вернуться сюда со всем своим корпусом, чтобы защищать подступы к этому городу.

Учебой долго заниматься не пришлось. Корпус был передан из резерва Ставки Верховного Главнокомандования в распоряжение штаба Брянского фронта. И вот он здесь, тщательно рассредоточенный по деревням севернее города Ливны и старательно замаскированный, готовый к бою в любой час…

Двадцатое июня… Осталось всего два дня до годовщины нападения Гитлера на СССР. Не приурочит ли фюрер, столь падкий на эффектные жесты, именно к этой дате свое новое наступление? В частях соблюдается повышенная боевая готовность. Но пока еще вое тихо.

Мокрое сырое утро. Я просыпаюсь в крохотной избушке с земляным полом, куда меня определил на постой комендант штаба, меня будит наседка, хлопотливо кормящая рядом, тут же в избе, свой выводок. В другом углу на соломе лежит теленок, родившийся позавчера. Тикают ходики. В углу чернеют лики древних икон. Старушка хозяйка уже хлопочет у русской печи с ухватом.

Разговариваем о гитлеровцах, которые занимали этот край прошлой осенью. Деревне повезло: она в стороне от большой дороги, поэтому фашисты наезжали сюда лишь изредка пограбить, да и то лазили только по окраине, побаиваясь партизан. Колхозники рады, что в деревню пришли советские танкисты: ведь фронт близко.

Теперь веселее. А то, как солдаты ушли, боялись – неужто опять немца пустят?..

Всю ночь в деревне шло гулянье; слышались звонкие частушки, пела гармонь. Бойцов крестьянские девушки встречали приветливо. «Они – люди культурные, – назидательно пояснила мне хозяйка, – и ничего такого не сделают».

Я прощаюсь с хозяевами: переезжаю в танковый батальон Александра Бурды.

Тихое зеленое село Лютое. Танков здесь будто и нет вовсе – так хорошо они упрятаны. Александра Федоровича я нахожу в просторной избе, которую он делит со своим заместителем, тоже нашим старым знакомым Заскалько. Здесь же, на второй половине, у русской печи – хозяева – старик со старухой и их дочка.

Александр Федорович Бурда – теперь уже майор – встречает меня, как всегда, приветливо, хотя ему сейчас не до гостей. Он сидит у стола, одетый в серую офицерскую шинель, а под нею еще и теплая безрукавка на лисьем меху: замучил ревматизм, разыгравшийся так некстати в эту проклятую, не по-июньски холодную погоду. Под мышкой у него градусник. В избе топчется врач – генерал приказал вылечить комбата незамедлительно.

Остаюсь в батальоне на три дня; пока на фронте ничего существенного не происходит, танкисты, стоящие в резерве, располагают свободным временем, и военный корреспондент «Комсомольской правды» может наговориться с ними вволю. В избе с утра до вечера полно людей: я спешу восполнить пробелы в своих зимних записях, когда танкистам было не до журналистов.

Всматриваюсь в знакомые лица – вот серьезный, волевой Любушкин, на гимнастерке которого красуется Золотая Звезда, вот совсем юный Капотов, скромный и застенчивый, – он сейчас несет нагрузку секретаря комсомольской организации; лихой, остроглазый танкист Лехман, романтически настроенный, увлекающийся музыкой паренек с Украины; веселый краснощекий Заскалько – до чего же это дружная и спаянная семья! Многих она уже потеряла, многих придется еще потерять, – может быть, в самые ближайшие дни, – но те, что выживут до конца, наверняка будут вспоминать годы, проведенные вместе в самых жестоких, поистине нечеловеческих условиях, как самую дорогую пору своей жизни. Под пулями и снарядами всегда обнажается подлинное естество человека, тут не увильнешь, не схитришь, не спрячешь своих мыслишек, тут ты весь как на ладони перед своими однополчанами.

Мои фронтовые блокноты быстро распухают: мы беседуем многие часы подряд. К нам часто подсаживается хозяин – старый дед, который понимает толк в военном деле, – он участвовал в русско-японской войне, оборонял Порт-Артур. Очень любит и сам со вкусом рассказывать, танкисты слушают его с интересом – про «свою» войну, про службу в царской армии, про Порт-Артур, про ранение, про изменника Стесселя, про героя-генерала Кондратенко, про минное поле, на котором он «одним поворотом своей хитрой машинки взорвал семьдесят тыщ японцев»; «про то тайное поле, – важно и наставительно пояснял дед, – никто не знал, потому что минировали его по ночам, а поле было не простое: хочешь, гони скот, хочешь, сам иди – нипочем не взорвется, а крутанешь машинку – и все в воздух», про Золотую Гору, где стояла батарея крепостной артиллерии, – «как дали залп, все люстры в соборе осыпались…».

А вот жена у деда – принципиальный противник всех войн. Ахает, когда Бурда рассказывает, как его танк иной раз приходит из боя весь красный от крови, а один раз даже немецкую руку в гусенице привез. «Вы не смотрите, что я темная, – говорит танкистам бабка. – Я про Кутузова и про Суворова в книжках читала, они хорошие были люди, вроде вас, но профессия ваша зловредная, надо, чтоб никаких войн и никакого оружия не было вовсе».

Александр Бурда долго и серьезно разъясняет старухе происхождение войн, классовое устройство общества, говорит, что при коммунизме никаких войн не будет, но, пока есть империализм и фашисты, воевать приходится, и отказываться от оружия никак невозможно. Старуха вздыхает, машет рукой, идет к печке, достает чугун с топленым молоком – угощает танкистов… «Для вас нам ничего не жалко, – говорит она, когда Капотов стесненно отнекивается. – Зимой мы со стариком последнюю пару сапог бойцам отдали тем, что гнали отсюда немца. Но все ж таки, когда вы отступали, мы обижались на Красную Армию: зачем этого змея сюда допустили?»…

Бурда громко хохочет: «Вот видишь, мать, выходит, оружие наше понадобилось – ведь без него гитлеровского змея не прогнали бы?» – «Да, выходит так», – нехотя соглашается хозяйка.

Разговор переходит на мирные темы. Старик вдруг рассказывает про свой грех перед господом богом: снял в 1932 году с иконы серебряную ризу и отнес ее в торгсин – так назывались тогда магазины, где все продавалось только на золото и серебро, – дали за ту ризу два пуда муки, девять пудов отрубей и шкалик водки. «А латунную ризу не взяли», – вдруг сокрушенно добавляет он.

Вечером – опять «улица»: деревня гуляет с танкистами.

Холодная, лунная ночь. Где-то бьют пушки. Тарахтит связной самолет. Черные тени изб с погашенными окнами и резные силуэты тополей. Идут стенкой девчата с озорной песней, им подыгрывает шестнадцатилетний гармонист:

 
Ты военный, ты военный,
Ты военный не простой!
Ты на западе женатый,
А на юге холостой…
 

Танкисты улыбаются: «Прошлый год, когда отходили, в деревнях «улицы» не было. А теперь – вот…» На косогоре, под полуразрушившейся старой стеной – толпа. В лунном свете белеют девичьи платочки, среди них несколько мальчишечьих картузов. Рядом – гурьбой солдаты. Две девушки долго-долго отбивают дробь каблучками, одна против другой. Потом в круг входит танкист. И сразу же вихрем влетает первая красавица деревни – она как бы парит в воздухе, не касаясь земли. Танкист тоже старается не ударить в грязь лицом. Обоим аплодируют. И долго еще идет эта пляска, и частушки несутся по деревне. А частушки не только озорные и веселые, много и грустных:

 
Распроклятая Германия
Затеяла войну,
Сильно голову поранили
Залетке моему…
 

Официально после десяти по деревне ходить не разрешается. Военком танкового батальона Самойленко строго говорит патрульным в черных шлемах: «Так смотрите же, чтобы в десять никого здесь не было!» И те подтверждают, что приказание будет выполнено, хотя им, как и военкому, хорошо известно, что время уже за полночь. А дежурный по колхозу, бородатый дед, простодушно говорит бойцам: «Это только ради вас терплю, в кои-то веки вам еще погулять счастье выпадет. А так давно инструкцию исполнил бы…»

Что ждет эту деревню завтра? Как сложится военная обстановка нынешним летом? Кто знает… Но как сильно хочется – до боли в сердце, – чтобы война на сей раз прошла мимо этих славных людей, которые уже столь много выстрадали и которые, забыв о своей обиде на Красную Армию за то, что она «так далеко допустила гитлеровского змея», готовы и сейчас делиться с нею последним, видя в солдатах своих родных сыновей…

События начались так…

Случилось так, что памятную ночь двадцать восьмого июня тысяча девятьсот сорок второго года, когда вермахт начал свое большое наступление, я встретил в боевом охранении 4-го гвардейского полка (ранее 401-го стрелкового) 6-й гвардейской дивизии, входившей в 13-ю армию. Хотелось написать очерк о комсомольцах, несущих свою вахту на самом переднем крае. Я познакомился там с замечательными ребятами, узнал многое об их фронтовой жизни, но очерк этот так и остался ненаписанным: грянул гром большой битвы, в которой важную роль должны были сыграть танкисты, и мне надо было вернуться к Катукову.

Разыскивая след 1-го танкового корпуса, я заехал в Елец, близ которого расположился штаб фронта. Запыленный фронтовой автомобиль с ходу влетает в этот тихий зеленый прифронтовой город. Елец как будто выглядит очень мирно. Но это обстрелянный город, город-фронтовик.

В Ельце знают цену бою. Может быть, поэтому сейчас здесь так спокойно? Сегодня город трижды подвергался воздушным налетам: в четыре часа утра прилетали немецкие разведчики, в пять часов и в полдень – бомбардировщики. Били по вокзалу. Тревога за день объявлялась шесть раз, гитлеровцев отгоняла наша авиация. И все-таки, укрывшись за широкими линиями заграждений, за противотанковыми рвами и минными полями, за проволокой в несколько рядов кольев, ощетинившись зенитками, город продолжает жить и работать. Все так же дымят трубы на предприятиях. На углу площади продают розы, по радио транслируют вальсы Штрауса. Девушки идут в городской сад посмотреть кинокартину «Трактористы». У одной из них – свежая повязка на голове, вероятно след бомбежки. А на окраине сада стоят военные патрули, зорко всматривающиеся в голубое небо. Оно не предвещает ничего хорошего. В газетном киоске я покупаю свежий номер «Красной звезды», развертываю его и замираю как вкопанный: передо мной страшный снимок горящего Севастополя до боли знакомая площадь у Графской пристани и в центре – окруженный пожарищами незыблемый памятник Ленину. Да, судя по всему, нас ждет еще одно горькое лето…

Сворачиваю в соседнюю улицу и вдруг вижу на скамеечке своих друзей из фронтовой газеты «На разгром врага» Хелемского и Викторова; оказывается, редакция переезжает из города в деревню: в городе стало слишком беспокойно. Узнаю у них, что на фронт приехал фоторепортер «Комсомольской правды» Борис Фишман на своем знаменитом, видавшем виды под Москвой пикапе. Стало быть, кончаются мои мытарства, перестану охотиться за попутными машинами, будем ездить вместе с Борисом.

* * *

В штаб фронта добрались только к вечеру. Здесь выяснили, что командование фронта уже ввело в бой свои танковые соединения. На левый фланг 13-й армии брошен 1-й танковый корпус Катукова, занявший рубежи вдоль левого берега реки Кшень, южнее города Ливны, к стыку 13-й и 40-й армий 16-й танковый корпус Павелкина. Кроме того, 40-ю армию подкрепили двумя танковыми бригадами – 115-й и 116-й.

Положение на Брянском фронте становилось тревожным, и Ставка Верховного Главнокомандования перебрасывала сюда новые и новые танковые части: с Юго-Западного фронта к Старому Осколу выдвигались 4-й корпус Мишулина и 24-й Баданова, из Воронежа – 17-й корпус Фекленко. Кроме того, в полной боевой готовности находилась 5-я танковая армия Лизюкова, ударную силу которой составляли 2-й и 11-й корпуса.

Повторяю, многое нам было еще неясно, многое было непонятно, но в одном мы были уверены: солдаты и офицеры, с которыми мы так близко сошлись и подружились за год войны, сделают все возможное и даже невозможное, чтобы остановить и отбросить новую волну гитлеровского наступления. И теперь, три с лишним десятилетия спустя, когда я перелистываю свои записи, относящиеся к той поре, как-то становится теплее на душе при мысли о том, что в июне июле 1942 года на мою долю выпало редкое счастье – еще раз стать очевидцем поистине поразительных боевых дел людей в броне.

В течение нескольких дней нам не удавалось выехать в части, которые вели отчаянно трудные бои. Корреспондентов центральных газет пока туда не пускали, и нам приходилось довольствоваться каплями информации, которые скудно отцеживали нам, руководствуясь строгими правилами военного времени, представители штаба фронта. Мы горевали, но не жаловались: обстановка была серьезна, и, просочись в печать малейшая деталь, по которой можно было догадаться о передвижениях быстро маневрировавших танковых частей, гитлеровская разведка немедленно ухватилась бы за нее.

По отдельным сообщениям мы догадывались, что предпринимаются какие-то чрезвычайные меры. Из Москвы в Касторное вдруг прибыл командующий бронетанковыми войсками Федоренко.[28]28
  Генералу Я. Н. Федоренко Ставкой было поручено возглавить оперативную группу в составе 4, 24 и 17-го танковых корпусов, которые предназначались для разгрома группировки противника, прорвавшейся в район Горшечное. 4-й и 24-й танковые корпуса должны были нанести удар из района Старого Оскола на север, а 17-й – из района Касторное на юг (см.: «Советские танковые войска. 1941–1945», стр. 62).


[Закрыть] Связисты говорили, что то и дело в штаб звонят из Ставки; часто к телефону подходит сам Сталин.

Мы не могли претендовать на то, чтобы нас посвящали в военные тайны; единственно, к чему мы стремились, – было посещение сражающихся частей. К Катукову пока попасть было невозможно, но 2 июля нам с Фишманом удалось пробраться в танковую бригаду Аникушкина, о первых успехах которой упомянули в штабе еще 29 июня, информируя военных корреспондентов о ходе боев.

Степь, привольная орловская степь уходила далеко, к самому горизонту. Лишь кое-где возвышались холмы, поросшие дубравами. Но в этот чудесный тургеневский пейзаж война внесла свои поправки. Холм теперь не холм, а высота Н. Густая нива, изрытая воронками, теперь не нива, а передний край. Тихая серебряная река – не река, а водный рубеж. И самое небо, которым любовался Тургенев, теперь стало военным небом, и плохо тому, кто вовремя не заметит в нем длинный черный силуэт «мессершмитта». Вот и сейчас немного поодаль взлетели вверх фонтаны чернозема и послышалась дробь пулеметов.

Мы едем к танкистам, о которых сейчас говорит весь фронт. То, что они сделали, эти люди, не укладывается ни в какие законы тактики и стратегии. Гитлеровцы прорвали фронт на стыке с участком, который занимала эта бригада. Фланг у них оказался открытым, но танкисты не отошли. Маневрируя с большим искусством, действуя из засад, они, так же как это сделал в прошлом году Катуков под Орлом, сбили противника с толку, заставили его поверить, будто перед ним свежая танковая армия, и удержали рубеж.

Сейчас обстановка все еще напряженная. Свыше тысячи немецких солдат, располагающих мощной поддержкой артиллерии и танков, пытаются, как сообщили нам в штабе фронта, прорваться на правом фланге танкистов. Но те крепко стоят и, как говорится, зубами держатся за свой рубеж. Раскаты артиллерийской канонады все ближе. Изредка слышна даже трель крупнокалиберных пулеметов. Вот и командный пункт танкистов: невзрачная, полуразбитая хатенка, в углу на корточках, понурив голову, сидит старик, рядом с ним девочка. Кругом идет бой, куда их денешь? И танкисты оставили старика с девочкой при себе. Под яблоней – замаскированная походная кухня. Бойцы с гранатами у пояса несут в свои взводы ведра с жирным супом. К хатенке только что подкатил на танкетке лихой танкист, он приволок мотоцикл, отнятый у гитлеровца, который разматывал на ходу телефонный провод, и теперь, смеясь, докладывает: «Связь с фашистами установлена». Из вырытого во дворе блиндажа доносится властный голос: «Именем Родины, ни шагу назад! Сделайте все, что можете, и в десять раз больше того. Не отходить!» – это командует по телефону командир бригады полковник Аникушкин.

Нас встречает комиссар бригады – высокий человек с Золотой Звездой на груди, полковой комиссар Котцов. Он внешне спокоен. Но за этим спокойствием кроется большое напряжение. Чувствуется, что обстановка и на этом участке фронта весьма серьезная. И все же комиссар находит время, чтобы ввести корреспондентов в курс дела. Бригада отражает наступление гитлеровцев с 28 июня, начиная с рубежа город Тим – Бор – станция Студеная. В тот день 15-я стрелковая дивизия отступила под натиском превосходящих сил противника. Бригада получила приказ контратаковать. Завязались ожесточенные танковые бои в районе поселок Красный – деревня Зиброво. 29 июня сражались у села Кривцова Плота. Два дня обороняли станцию Студеная. Держались полукольцом, без соседей, с открытыми флангами. Вели уличные бои в Баранчике. Сейчас бригада держит оборону по высотам у реки Кшень. С флангами по-прежнему дело обстоит неважно: слева – пусто; только за рекой окапывается стрелковый полк, фронт которого растянут на целые десять километров; справа воюет мотострелковый батальон одной из бригад Катукова…

– Катукова? – я чуть не подпрыгнул: значит, наши друзья здесь, рядом, и скоро мы с ними встретимся!

– Да, Катукова, – продолжает полковой комиссар. – Они воюют неплохо, но неравенство сил очень большое: сегодня с утра наш правый фланг атаковали тысячи полторы гитлеровцев, с ними танки, артиллерия. Наши танки контратакуют, стремимся не допустить разрыва с катуковцами. Всего за эти дни мы уничтожили двадцать пять немецких танков, пятнадцать орудий и полторы тысячи гитлеровских солдат и офицеров. А сейчас рекомендую вам побывать в батальонах. Особенно в первом танковом батальоне, если удастся туда пробраться. Там капитан Козлов. Вы слыхали о Козлове? Замечательный человек!..

Конечно, о Козлове все слыхали. Дважды орденоносец, герой нескольких войн, капитан Козлов дерется уже пятый день. В первом же бою он разбил немецкий танк, раздавил четыре противотанковых орудия и три противотанковых ружья, расстрелял пятьдесят немецких автоматчиков. На другой день он же с тремя танками обратил в бегство пятнадцать немецких танков, один из пих уничтожил, рассеял эскадрон кавалерии и раздавил девять орудий. Еще через день он опять разбил немецкий танк, две противотанковые пушки и бронетранспортер. Немцы уже знают Козлова и в страхе бегут от его неуязвимой машины.

Итак, вперед, к Козлову…

Мы подъезжаем к реке с отлогими илистыми беретами. Наскоро наведена переправа. Рядом с нею ревут и фыркают восемь мощных тягачей, они вытягивают наш танк, застрявший в иле при попытке форсировать реку. Неподалеку отсюда под соломенным навесом установлен полевой телефон. Замаскирована соломой машина с походной радиостанцией. Вероятно, это и есть командный пункт батальона.

– Штаб капитана Козлова?

– Нет, здесь второй батальон старшего лейтенанта Буланова. Козлов со своим батальоном ушел в атаку. Только что. Придется подождать…

Мы достаем блокноты и просим начальника штаба 2-го танкового батальона старшего лейтенанта Латышева, молодого танкиста с обгоревшими волосами, рассказать, как воюют его люди. Сначала он отнекивается, ссылаясь на то, что капитан Козлов расскажет гораздо более интересные вещи, потом все же соглашается и короткими, отчеканенными военными фразами излагает события этих пяти дней, изредка отрываясь, чтобы поговорить с кем-то по полевому телефону. Вот что я записал тогда в своем фронтовом блокноте:

– Первый бой с танками противника приняли в 10 часов утра 28 июня. Гитлеровцы прорвались со стороны хутора. Моя рота – я тогда командовал ротой – развернулась в боевой порядок. Командир танка Бордюков сразу сжег немецкую машину, но тут же получил удар. Я, видя это, атаковал второй немецкий танк, ударивший по Бордюкову, и сжег его двумя снарядами. Справа в меня стреляет немецкая пушка. Я ее давлю гусеницами. В это время третий немецкий танк бьет по машине старшего лейтенанта Соловьева, а Соловьев бьет по нему. Немец промахнулся, а Соловьев ударил точно и остановил его на месте. Справа подходят еще два немецких танка. Один из них я подбил. Раздавил еще одну пушку. В этот момент в мою машину попадают сразу три снаряда. Танк горит, видите, как у меня обгорели брови и волосы? Как быть? Я подаю команду: на горящем танке отойти в лощину и погасить огонь. Механик-водитель выполнил приказ. Радист и командир орудия, как и я, обгорели, но машина зато была спасена. Загорелся и танк Бордюкова. Он тоже погасил пожар, а машину его вытащил на буксире наш КВ. Один наш танк в этом бою был потерян – это был танк комиссара роты Зарицкого…

Латышев извинился, позвонил куда-то по телефону, что-то проверил, потом продолжал:

– Второй наш бой – двадцать девятого. Наша танковая рота стояла в обороне. Я в это время был в санчасти – вытаскивали у меня из глаза крошки триплекса. Из моего танка командир орудия Титовский уничтожил еще один немецкий танк. Кроме того, рота отражала из засады атаки пехоты. Истребили до двухсот гитлеровцев… Третий бой – тридцатого июня. Два раза ходили ротой в контратаки. Из этого боя не вернулся мой заместитель лейтенант Нестеров, он подбил два немецких танка, раздавил три орудия и уничтожил до роты пехоты. Тем временем младший лейтенант Лысенко уничтожил своим КВ еще до роты пехоты, два орудия и несколько пулеметных гнезд. За день он израсходовал три комплекта боеприпасов. Командир танка Попович и механик-водитель Серегин подбили три танка. Четвертый бой – первого июля: мы опять занимали оборону, сдерживая наступление гитлеровцев. Сейчас я начальник штаба батальона. В строю у нас осталось два КВ, три «тридцатьчетверки», три легких танка. Наша боевая задача – сдерживать гитлеровские танки и пехоту, наступающие по лощине с фланга, и не дать им замкнуть кольцо. Сейчас бой идет рядом с нами. Нам приходится трудновато, но я уверен, что выстоим и на этот раз…

Бой гремит за высотой, широкий гребень которой уходит к реке. Оттуда доносятся рев моторов и лязг стали: наши танки идут на врага. Бешеным лаем заливаются пулеметы. Бухают пушки. Слышатся разрывы мин. Но вот в этот грохот врезаются сухие чеканные удары.

– Это танки Козлова начали бить, – говорит Латышев, потирая свои обгоревшие белые брови. – Здорово! Каждому бы так…

Начальника штаба опять зовут к телефону. Треск пулеметов становится все явственнее, теперь уже слышны дробные очереди немецких автоматов. Пришло время бросить в бой все, что есть на этом участке. Начальник штаба отдает приказание. Потом подходит к нам:

– Козлову придется задержаться. Может быть, вы пойдете поближе, вот там, за высоткой, есть небольшая лощина. Там наши исходные позиции. Время от времени танки возвращаются туда. Возможно, вы встретите там и Козлова.

На машине дальше ехать нельзя. Надо идти пешком. Неширокая дорога пролегает между двумя стенами высокой, в рост человека, ржи. Недавно немцы бомбили эту рожь: поле в черных заплатах; круглые черные воронки пестрят на склоне. По краям их рожь скошена, словно комбайном. Посеченные колосья вянут на сырой земле.

Вот и лощина. У стога сена наспех вырытый окопчик – это временный командный пункт 1-го батальона. Рядом, подминая рожь, маневрируют несколько наших могучих машин, поддерживающих своим огнем действия танков, ушедших в атаку. Меняя позиции, они бьют из своих длинных крунокалиберных орудий. Сноп пламени, резкий удар, упругий свист и снова удар. Снаряды уходят через гребень – туда, где стоят немецкие батареи противотанковых орудий, препятствующие продвижению наших танков. Борис Фишман, немного нервничая, фотографирует танки, ведущие огонь. По правде говоря, мы еще ни разу до этого не бывали в такой переделке непосредственно на поле боя.

Капитана Козлова все еще нет. Бой в самом разгаре.

Снова гремят орудия танков. Из могучего КВ выходит юный командир. Силясь перекричать грохот канонады, он обращается к представителю штаба бригады, пришедшему с нами:

– Снаряды! Срочно шлите снаряды! Мы отобьемся, но дайте больше снарядов.

– Говорю вам, будут снаряды. И снаряды и обед. Приказано обед!

Где-то там, за гребнем, случилась беда: высоко к небу поднялся черный столб дыма. Очевидно, немцы зажгли наш танк. Чья машина? Это выяснится позже, когда машины вернутся из боя.

А капитана Козлова все нет и нет… Видимо, нам так и не удастся с ним повидаться. Танкисты, перегруппировав свои машины, снова уходят вперед. И снова в нарастающем темпе за гребнем шумит бой, звуками напоминая ритм какого-то чудовищного завода. Завода, вырабатывающего смерть.

Поздно вечером в штабе бригады подводят итоги этого боя. Немецкая колонна рассеяна ценой больших усилий. Танкисты не только задержали ее, но и опрокинули. У нас тоже немалые потери. Сейчас они подсчитываются.

Нам хочется встретиться, наконец, с Козловым. Но комиссар Котцов мрачнеет, когда мы спрашиваем его о капитане. Нахмурившись, он коротко говорит:

– Танк Козлова сгорел.

Так вот чей столб дыма и пламени мы видели за гребнем! Тоскливо. Мы не успели познакомиться с капитаном Козловым и его экипажем. И все же каждому из нас кажется, что мы потеряли близких, родных людей.

Но война есть война. Нельзя давать волю чувствам. В штабе продолжается все та же напряженная работа. Сегодняшний маневр немцев бит. Значит, сейчас начнется новый маневр. Сил у нас на этом участке стало меньше. У гитлеровцев их все еще очень много. Значит, надо будет опять удвоить упорство.

Люди устали, смертельно устали. Но они понимают, что отступать некуда. Недаром сейчас в армии рубеж, который держат танкисты Аникушкина, называют бронированным рубежом. На него возлагают большие надежды. Танкисты устоят, пока подойдут наши резервы.

Им все еще приходится сражаться почти без пехоты, танки вынуждены одни принимать бой. И они будут стоять до последнего танка, до последнего человека…

В штаб фронта мы возвращаемся ночью. Машины идут с потушенными фарами по пыльной проселочной дороге. Темно.

Останавливаемся в небольшой деревеньке. Черные силуэты изб под соломенными крышами. Призрачные тени высоких тополей. Невзирая на поздний час, в деревне никто не спит. Хлопают калитки, белеют в темноте платья колхозниц. Но что это?.. Слышится знакомый храп танковых моторов – значит, здесь, под покровом ночи, размещается еще одна наша танковая часть. И вдруг из сада доносится чей-то озабоченный голос:

– Тише ты, черт! Куда прешь, тут же грядки…

Голос как будто знакомый. Кто это может быть?

Майор Бурда? Ну конечно, он! Входим в избу. Короткий разговор. Майор тоже рад видеть старых знакомых. Но ему, право, сейчас не до бесед. Его танки быстрым маршем идут вперед. Здесь только короткая остановка. Им уже пришлось драться на этом участке, немного севернее. Но сейчас положение осложнилось на юге, и вся часть спешит туда.

– Помните, как у Суворова: «Где тревога, туда и дорога». Вот так и мы. Михаил Ефимович Катуков часто повторяет эту фразу.

Танки провожают всем селом. Какая-то старуха крестит танки, семенит за ними и кричит вслед:

– Бог вам в помощь, сыночки! Чтоб вам змея раздавить и вернуться живыми…

Танки Александра Бурды уходят вперед. Танков много в этих боях. Много на всех участках, это не прошлый год. Танки решают исход боев. И какие это прекрасные машины! Рубежи, которые они защищают, действительно можно назвать бронированными рубежами.