Текст книги "Люди сороковых годов"

Автор книги: Юрий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

Жуков Юрий Александрович
Люди сороковых годов

Люди в броне

Запомни, читатель, запомни покрепче лица людей, которые только что прошли перед тобой. Это о них пойдет речь в книге, которую ты взял сейчас в руки. О них и о многих других, таких же, как они. О людях в броне. О людях сороковых годов.

Гремящие сороковые годы… Сколько жить будет наше старшее поколение, обожженное их горячим огнем, оно не забудет того, что мы пережили с горького трагического рассвета 22 июня 1941 года до наполненного бурной радостью солнечного утра 9 мая 1945 года.

Об этой поре уже написаны горы книг. Кажется, все сказано и пересказано: и о событиях, потрясших мир, и о людях, которые вынесли на своих плечах невероятную тяжесть пережитого. И все-таки, все-таки! Молодежь, вступающая в жизнь в восьмом десятилетии нашего века, часто с трудом представляет себе: как же было возможно свершить такое? И что это были за люди?

Человеческая натура такова, что с годами былое окутывается романтической дымкой, – еще Лермонтов нарисовал облик старого ворчуна ветерана, который всерьез уверяет, что были-де в пору его юности люди иного покроя – «богатыри – не вы!». Но стоит современному ветерану вспомнить себя таким, каким он был на заре 22 июня 1941 года, чтобы это, быть может, наигранное и во всяком случае преходящее ощущение быстро рассеялось. Опыт, выносливость, умение воевать – все это пришло уже потом, в ходе трудных военных лет. Люди были как люди – обыкновенные советские люди!

И все же было у них нечто такое, что облегчило им этот страшный искус огнем: они были морально и физически подготовлены к нему поистине легендарными тридцатыми годами, о которых я рассказал в своей предыдущей книге «Люди 30-х годов». В сущности говоря, люди, о которых сейчас пойдет речь, – люди сороковых годов, – в массе своей были поколением, прошедшим первую школу жизни в то суровое и великолепное, грозное и романтическое десятилетие, которое предшествовало Отечественной войне.

Эти люди уходили на фронт с лесов новостроек и из цехов заводов, оставляли тракторы и комбайны, проникнувшись холодной решимостью пойти на все, даже на смерть, если уж так суждено на роду, – ради того, чтобы если не они, то дети их достроили, доделали то, что начато их поколением.

И такая неистребимая вера в свою правоту, в величие того дела, которому они себя посвятили, владела ими, что даже в самые горькие и трудные дни подмосковного сражения и битвы под Сталинградом эти люди не допускали и мысли о том, что они не дойдут до рейхстага, чтобы там добить фашизм.

И они дошли. Добили. И вернулись с честью домой.

Тема «Люди сороковых годов» все еще ждет своего развития, хотя литература и журналистика наша уже внесли немалый вклад в ее разработку. Надо еще очень много рассказать о тех, кто провел эти годы на переднем крае, и о тех, кто трудился в неимоверно тяжких условиях в тылу. Надо разыскать и опубликовать еще очень много поразительных документов, которые ждут своего часа в папках бесчисленных архивов или на дне семейных сундуков.

И прежде всего, по-моему, надо добиться, чтобы те, кому выпало на долю воевать, рассказали о том, что они видели своими глазами и что сохранила их память сердца. Помните, у Константина Батюшкова, замечательного поэта XIX века, есть такая строфа: «О, память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной».

«Память сердца» – так и назвал в первом варианте свою рукопись о пережитом, подготовленную им для Военного издательства, Маршал бронетанковых войск дважды Герой Советского Союза Михаил Ефимович Катуков человек, которого по праву можно назвать родоначальником нашей танковой гвардии. (Это он, будучи еще полковником, создал и водил в бой в трудную осень 1941 года легендарную 4-го танковую бригаду, которая тогда же, в ноябре, стала 1-й гвардейской. Это он водил потом в бой многие гвардейские части и соединения, в том числе и свою замечательную 1-ю гвардейскую танковую армию, во главе которой и вступил в Берлин в апреле 1945 года.)

На долю автора этих строк выпало редкое счастье – в качестве военного корреспондента часто бывать среди танкистов-гвардейцев, которых так и называли на фронте: катуковцы. Вот почему он решается нынче внести небольшой вклад в описание тех необычных событий, героем которых неизменно становилась танковая гвардия на всем своем долгом и трудном пути от Москвы до Берлина.

Все, кому довелось пережить эти события, помнят о них, как очень точно сказал Михаил Ефимович Катуков, глубокой памятью сердца, а не только холодной памятью рассудка. Вот уже тридцать лет минуло со дня победы над гитлеровской Германией, а каждому из нас все еще явственно видятся картины военной поры.

Мы представляем себе их во всех деталях, с поистине стереоскопической резкостью, словно глядим на пережитое сквозь отличный армейский бинокль. Вот почему мне пришла на ум мысль – вслед за повествованием о том, что свершили люди тридцатых годов, обратиться к рассказу о поразительных деяниях людей сороковых годов, свидетелем которых мне довелось быть.

Я листаю ветхие странички своих фронтовых блокнотов и рабочих журналистских дневников, пролежавших в архиве три десятка лет. Эти записи были сделаны наспех, торопливой рукой – то на фронте, в каком-нибудь блиндаже или в полуразрушенной избе, то в холодном, давно не топленном кабинете редакции в долгие ночные часы, пока верстались полосы «Комсомольской правды», где мне довелось тогда работать начальником отдела фронта.

Но у журналистских дневников есть одно неоспоримое преимущество: записи ведутся по горячим следам событий, поэтому эти записи хранят аромат эпохи. Детали, запечатленные подчас на бегу, с ходу, с годами приобретают свою ценность. То, что когда-то было беглой регистрацией текущих дел и событий, сегодня воспринимается уже как дань истории.

То, о чем пойдет речь в этой книге, конечно, ни в коей мере не должно восприниматься, как какой-либо эскиз боевой истории гвардейцев-танкистов, у автора нет для этого должной квалификации, да и впечатления его сугубо субъективны: я писал в своих дневниках лишь о том, что видел своими глазами, и так, как это мне представлялось тогда. Это прежде всего рассказ о людях, какими я их увидел в бою и какими они мне запомнились на всю жизнь. Это повествование о людях сороковых годов и прежде всего – о поразительном советском Человеке в Броне.

Рассказать об этих людях, о том, что они пережили и что совершили, необходимо не только потому, что это диктует нам чувство долга перед ними и особенно перед теми, кого уже нет среди нас. Этого требует не только та память сердца, о которой писал Батюшков, – хотя память сердца нам и милей, мы обязаны отдать дань и голосу рассудка, напоминающему нам о том, что империализм остается империализмом, и, пока он существует на земле, мы не вправе ослаблять свою бдительность.

Мы законно гордимся великими успехами, достигнутыми в борьбе за осуществление исторической Программы мира, принятой XXIV съездом КПСС. Ленинская идея мирного сосуществования между государствами, принадлежащими к различным социальным системам, в наше время получила широчайшее признание и положена в основу многих межгосударственных договоров и соглашений, в том числе договоров и соглашений между Советским Союзом и Федеративной Республикой Германии, между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки. Это – прямой результат изменившегося нынче соотношения сил на мировой арене – изменения в пользу социалистического содружества. Но при всем том мы должны и теперь, как и всегда, порох держать сухим. «Политика разрядки одержала немалые успехи, но мир еще далеко не спокоен, предупреждал Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев, выступая на Кубе 30 января 1974 года. – Продолжается накопление и совершенствование оружия, и прежде всего ядерного. Опасность такого положения очевидна. Между тем будущее человечества может быть надежно обеспечено только в том случае, если угроза ядерной войны будет полностью устранена».

Сейчас, когда я пишу эти строки, где-то на боевом посту несут свою воинскую службу танкисты соединения, которое является преемником и продолжателем боевых традиций легендарной 1-й гвардейской танковой армии. Конечно, ныне они располагают неизмеримо более совершенной военной техникой, нежели та, какой владели их отцы, прошедшие путь от Москвы до Берлина, – тридцать лет прошло с тех пор, и за это время неоднократно обновлялась и совершенствовалась материальная часть.

Но тем важнее сберегать и множить воинские гвардейские традиции, сохранять и укреплять тот ни о чем не сравнимый боевой дух, который воодушевлял людей сороковых годов, описанных в этой книге, на самые поразительные воинские свершения. И автор был бы по-настоящему счастлив, если бы все то, что сберегла память его сердца, хоть в малой мере помогло воинскому воспитанию сынов и внуков солдат танковой гвардии, получившей свое боевое знамя в лесу под Москвой и донесшей его до здания рейхстага в Берлине.

У ворот Москвы. 1941

Встреча в «пещере Лейхтвейса»

Комиссар нагнулся и осторожно тронул Катукова за плечо:

– Генерал, командирское пополнение прибыло…

Катуков привстал с матраца, брошенного на каменный пол, потер глаза, выпрямился и машинально расправил складки шинели. В тесном задымленном подвале зооветеринарного техникума в селе Ивановском, близ Волоколамска, который генерал в шутку прозвал «пещерой Лейхтвейса», было по-прежнему шумно. Входили и выходили офицеры связи. Солидный врач длинно и обстоятельно корил кого-то, виноватого в том, что в походную баню привезли мало воды. Слышался чей-то надсадный простудный кашель. Механик радиопередвижки, стараясь перекричать всех, рассказывал, как внимательно слушали немецкие солдаты организованную сегодня для них передачу, – «аж из блиндажей повыскакивали!». В уголке подполковник Кульвинский, начальник штаба бригады, отгородившись плащ-палаткой, докладывал кому-то по телефону:

– Все в порядке. Не хватает только шпор… Хозяин беспокоится насчет вилок… Консервы? Консервы готовы!..

По соседству сосредоточенно работал, готовясь к беседе с танкистами перед боем, комиссар бригады М. Ф. Бойко.

За перегородкой проводили какое-то совещание неутомимые политработники бригады – Боярский, Деревянкин, Коблов. Стучал на машинке младший политрук Ростков – готовился очередной номер боевого листка.

Генерал улыбнулся – все обстояло вполне нормально. Проснись он в мягкой постели в тихой и пустой комнате, наверняка почувствовал бы, что ему чего-то не хватает…

Заканчивались последние приготовления к новой операции: завтра утром предстояло штурмовать Лудину Гору – крепкий орешек в системе немецкой зимней обороны, созданный за Волоколамском после того, как вермахт был отогнан от Москвы. Этот укрепленный пункт господствовал над местностью в радиусе десяти-двенадцати километров. Сначала его попытались взять со стороны железнодорожной станции – не вышло, хотя ущерб нанесли гитлеровцам немалый.

Наши войска были сильно измотаны в долгих и почти непрерывных боях сначала в обороне, а потом в наступлении от Крюкова, что лежало у самого порога Москвы, и до этой проклятой Лудиной Горы; отсюда до столицы как-никак уже сто тридцать километров. Но надо было атаковать снова и снова, чтобы до наступления оттепели отогнать гитлеровцев как можно дальше.

– Генерал, командирское пополнение прибыло, – повторил комиссар. Пора начинать…

Командиры ждали в соседнем отсеке подвала, усевшись на изломанных школьных скамьях.

– Ну, здравствуйте, товарищи, – негромко сказал генерал.

– Здрасте, – грянул ответ, и командиры вытянулись в струнку перед человеком, о котором так много слыхали: они вглядывались в спокойное, немного усталое худощавое лицо генерала, в котором сочеталась какая-то домашняя, обыденная мягкость с решимостью военного человека.

– Ну, кто здесь есть из наших ветеранов? Товарищ Зайцев? Отлично. Помню вас. А остальные? Все воевали? Отлично! Начнем знакомиться. Кстати, вот что – полушубочки придется снять. Конечно, это вещь неплохая, но мы командиров бережем. Милая это мишень для немецкого снайпера! Поедете в тыл – надевайте полушубок. Идете в бой – будьте добры: шинель и фуфаечку.

Катуков на минуту умолк, прислушался к грохоту ближних разрывов (операция, за которой он внимательно следил со вчерашнего вечера, развивалась успешно) и продолжал:

– Так вот, товарищи, вы прибыли в Первую гвардейскую танковую бригаду. Служить в этой бригаде – большая честь для каждого из нас. Думаю, что сработаемся. Сказать вам надо многое, и за один раз обо всем не упомянешь. Запомните главное – воевать надо умеючи. А поучиться есть у кого. В бригаде у нас есть самые настоящие профессора танкового боя, которые воюют с первого часа войны: Бурда уничтожил больше тридцати немецких танков, Самохин – тоже больше тридцати, такие же мастера – Рафтопулло, Заскалько, Луппов, Воробьев, Загудаев, Любушкин, им же несть числа. Иные уже по два-три ордена заработали, а кое-кто и в Герои Советского Союза вышел. Вот у них и учитесь.

Катуков на мгновение задумался, глаза его стали теплыми, блестящими: он любил вспоминать о своих «профессорах танкового боя» и охотно рассказывал об их удивительных и подчас невероятных действиях, всякий раз заново поражаясь вместе со своими слушателями, сколь велика и поистине поразительна сила человеческого духа.

– Вы знаете, – сказал он, – когда человек в совершенстве владеет техникой и уверен в себе, он может совершать удивительные, поистине невероятные вещи. Был среди нас изумительный танкист Дмитрий Лавриненко мы похоронили его недавно на подступах к Волоколамску, погиб он от шальной мины. Вы знаете, сколько вражеских танков, не считая прочей техники, он успел уничтожить? Пятьдесят два!

Катуков помолчал, подумал и продолжал:

– Как видите, не так страшен черт, как его малюют. Гитлеровцев можно бить, если делаешь это умеючи. Все решает боевой опыт. Почему так хорошо бил гитлеровцев, к примеру, Анатолий Рафтопулло? Да он у нас дольше всех воюет – еще за успехи в боях у озера Хасан орден получил, помните, когда японцы крупную провокацию у сопки Заозерной учинили. Второй орден у него за финскую кампанию. Теперь уничтожает германских фашистов. Геройски бьет их и очень к тому же умело. Сейчас он в госпитале. Командовал батальоном, но вполне мог бы справиться и с командованием полком. Я уверен, что многие из наших «профессоров» станут в будущем командирами частей и даже соединений. Очень хорошо воюют![1]1
  Анатолий Анатольевич Рафтопулло искусно воевал до последнего дня войны. Теперь он – гвардии полковник в отставке, живет в Киеве, ведет большую общественную работу. Прочитав первое издание этой книги, он прислал мне большое письмо, в котором рассказал о судьбах многих своих соратников по 1-й гвардейской танковой бригаде и фотографии, часть которых публикуется в этой книге. В своем письме тов. Рафтопулло, между прочим, писал: «Вы меня расхвалили, мне было даже неудобно читать. Каким же я мог быть «профессором», если я в свое время окончил лишь три класса церковноприходской школы? Я пришел в армию малограмотным, и это она меня сделала человеком – воспитала и дала образование. Начал я службу в кавалерии: отбыв положенный срок, не демобилизовался, а продолжал служить. На третьем году сверхсрочной мне дали возможность поступить в Ульяновское танковое училище. Стал офицером, был послан на Дальний Восток. Так началась моя танкистская карьера. Академии я не кончал – так уж сложилась судьба, что академией моей была армейская служба и война.
  Своей судьбой я доволен и с большим желанием повторил бы ее. Есть о чем вспомнить. Мне посчастливилось служить в армии, а потом воевать с такими выдающимися людьми, как Бурда, Самохин, Заскалько и другие, о которых Вы теперь пишете. Это действительно герои. Особенно запомнился мне начальный период войны, когда мы, сражаясь с превосходящими силами противника, были вынуждены отходить, но не теряли веры в нашу победу и наносили гитлеровцам огромные потери.
  Победы еще не было видно на горизонте, но мы знали, что она будет завоевана. Вот почему каждый экипаж, много раз попадая в окружение, прорываясь, переходя с рубежа на рубеж, сражался геройски. Об этом надо писать и писать…»


[Закрыть]

Бывало у нас и так, что в атаку ходили, имея перед собой противника в пять-шесть раз сильнее, и все-таки бивали его. Решала хитрость! Вот иная бригада вступит в бой, и через два-три дня у нее танков уже нет. А наши профессора танкового боя воюют без смены уже четыре месяца, а потерь в технике не так уж много: сгорят две-три машины, а остальные чиним, и снова в бой. Война – дело долгое, и нам с вами очень важно как можно дольше уберечь и людей и машины. А завтра утром мы с вами начнем штурмовать Лудину Гору.

Генерал потянулся через стол и взял запыленные аптекарские весы, каким-то чудом уцелевшие в этой сутолоке, – последнее воспоминание о некогда существовавшем физическом кабинете техникума. Он задумчиво поколебал их роговые чашечки, сильным ударом погнал одну из них книзу и продолжал:

– Силенок у нас для большого наступления, конечно, пока, по правде сказать, маловато. Хотелось бы иметь побольше и танков и артиллерии, да и солдат. Со временем, конечно, все это мы получим. Ну, а пока, что ж, надо воевать и надо брать Лудину Гору – до Берлина черед дойдет потом. И при этом надо иметь в виду вот что: на войне соотношение сил не приходится взвешивать вот на этаких аптекарских весах. Наш комиссар, полковой комиссар товарищ Бойко, часто говорит так: «Не тот силен, кто сильнее, а тот силен, кто умнее». Я с ним целиком согласен.

В соседнем отсеке стало немного тише, и оттуда подходили люди. Танкисты в кожаных шлемах, штабные командиры, на минуту оторвавшиеся от карт, корреспонденты, заехавшие сюда, чтобы проследить за развертыванием интересной операции, и даже маленькая Анюта, готовившая ужин командирам штаба, – все внимательно слушали генерала.

В сутолоке фронтовых будней редко выпадает случай обратиться ко вчерашнему дню, продумать, критически осмыслить пережитое. Может быть, именно поэтому Катуков говорил с таким подъемом, и беседа с командирским пополнением как-то сама по себе превратилась в интересную лекцию о тактике современного боя. Речь шла о практических выводах из первых боев с немцами.

– Поймите основное, – продолжал генерал, – ни один род оружия, кроме танков да еще, пожалуй, авиации, не требует такой обостренной инициативы и самостоятельности. С того момента, как вы получили боевой приказ, и до момента завершения боя каждый из вас действует на свой риск и страх. Там, на поле боя, ни я, ни мой начальник штаба ничем помочь вам не сможет. А обстановка меняется с каждым часом. И если вы сами не будете новаторами, если вы ограничитесь слепым выполнением приказа – заранее могу сказать: ничего хорошего не будет. А вы действуйте вот так, как, к примеру, действует у нас капитан Бурда, – не горячись, на рожон не лезь, трезво оцени обстановку, сам прими решение. А принял решение – не отступай от него, бейся до последнего, но свой замысел выполни. Количественного перевеса противника не опасайся. Умеючи можно и одному против десятка драться. Посмотрел, выскочил из-за бугорка, трахнул – обратно за бугорок. Выскочил левее, опять трахнул, снова за бугорок. Выскочил правее, опять трахнул. Так и дерись. И обязательно следи за товарищем. Ты его прикроешь он тебя. Если надо, спрячься, устрой засаду. Подпусти противника вплотную и разгроми. Да так, чтобы он опомниться не успел. Танковый бой требует молниеносных решений, запомните это! Примостившись в уголке «пещеры Лейхтвейса», я мысленно перебирал свои летучие встречи военного корреспондента с этим интересным человеком и командиром. Было немного досадно, что до сих пор ни обстановка, ни время не позволяли как-нибудь зацепиться за одну деталь, за одну операцию и раскрыть ее во всей полноте так, чтобы показать генерала и его танкистов во весь их богатырский рост.

Как они начинали

В своем фронтовом блокноте я читаю:

Катуков о начале войны

(Необычайные и сложные обстоятельства, описанные им самим на привале, перед боем за Лудину Гору, что за Волоколамском – 9 января 1942 года.)

Незадолго до начала войны я был назначен командиром танковой дивизии, входившей в 9-й механизированный корпус генерал-майора Рокоссовского, – до этого командовал бригадой легких танков. Базировались: Шепетовка, Славута, Изяславль. Штаб – Шепетовка.

Когда познакомился со штатным расписанием – был потрясен до глубины души: ведь, если все это перенести с бумаги на поле, получится величайшая силища – 10 500 человек, вооруженных до зубов самой современной техникой.

Дивизия должна была иметь 375 танков – два танковых полка, мотострелковый, и артиллерийский полки и обеспечивающие подразделения. Но… технику эту нам обещали дать в июле. А пока что люди учились, используя легкие машины – БТ-2, БТ-5, БТ-7.[2]2
  Как указывается в военно-историческом очерке «Советские танковые войска, 1941–1945», подготовленном авторским коллективом под руководством доктора исторических наук, профессора, генерал-майора танковых войск И. Е. Крупченко (Воениздат, 1973), «основные мероприятия по перевооружению (танковых войск) предполагалось осуществить в 1941 году. Однако выполнить эту задачу в необходимой мере не удалось. Производство новых машин потребовало существенной перестройки и реконструкции танковых заводов. К сожалению, эта перестройка осуществлялась медленно. К началу Великой Отечественной войны заводы успели выпустить только 1861 новый танк (636 KB и 1225 Т-34). Этого было слишком мало, чтобы перевооружить танковые войска. Подавляющую часть бронетанковой техники Красной Армии составляли танки старых образцов, оказавшиеся к тому времени сильно изношенными. На 15 июня 1941 года из танков старых типов в капитальном ремонте нуждалось 29 процентов, в среднем ремонте – 44 процента» (стр. 10).
  В этой же работе подчеркивается, что только что созданные механизированные корпуса (первые 9 корпусов были сформированы летом 1940 года, а в феврале – марте 1941 года было начато формирование еще 20) не успели пройти должной боевой подготовки. «Трудные условия периода реорганизации перевооружения наложили свой отпечаток на ход боевой подготовки танковых войск. Молодое пополнение прибывало неодновременно, в течение трех-четырех месяцев, что затрудняло организацию учебных подразделений. Сказывалась и недостаточная укомплектованность частей командным составом…» (стр. 17).
  И все же с первых же дней войны наши танковые войска проявили себя как грозная боевая сила, нанося контрудары по превосходящим силам противника. Наши танкисты сражались с величайшим героизмом и самоотверженностью.


[Закрыть]

И все же с первых же дней войны наши танковые войска проявили себя как грозная боевая сила, нанося контрудары по превосходящим силам противника. Наши танкисты сражались с величайшим героизмом и самоотверженностью.

На беду, весной я серьезно заболел. Меня оперировали в Киевском военном госпитале – на Печерске. И вот представьте себе такое: рано утром просыпаюсь от грохота зениток. Решил: учение ПВО. Вдруг входят нянечки с нарезанными полосками бумаги, начинают заклеивать окна крест-накрест. «Зачем?» – «Так велели…» Тут прибегает врач, мой друг, и шепчет: «Михаил Ефимович! Киев бомбили». – «Кто?» – «Немцы»… У меня температура 38 градусов, слабость. Все равно к чертям лечение, немедленно в дивизию!

Оделся, поехал в штаб округа. Узнал, что корпус в соответствии с мобилизационным предписанием уже выступил вперед на Ровно, Луцк, Ковель. Помчался догонять своих…

Основные силы моей дивизии уже дрались с немцами. Помните лаконичные сообщения Совинформбюро:

«На Луцком направлении в течение дня развернулось танковое сражение, в котором участвует до 4000 танков с обеих сторон. Танковое сражение продолжается».[3]3
  «Против войск Юго-Западного фронта утром 22 июня перешли в наступление полностью отмобилизованные 34 дивизии группы армий «Юг», в том числе 5 танковых и 4 моторизованных. Главный удар противник наносил силами 1-й танковой группы и 6-й полевой армии на Луцк, Житомир, Киев… С целью ликвидации этой угрозы и разгрома ударной группировки противника в соответствии с решением командующего фронтом генерала М. П. Кирпоноса в период 26–29 июня был нанесен контрудар силами 8, 9, 15 и 19-й механизированных корпусов по флангам прорвавшейся группировки немецко-фашистских войск… Первым по наступающему противнику нанес удар 9-й механизированный корпус, которым командовал генерал К. К. Рокоссовский, из района севернее Ровно» («Советские танковые войска, 1941–1945», стр. 29–30).


[Закрыть]

Ну вот в этом сражении участвовала и моя 20-я дивизия с тридцатью учебными танчишками. Но дрались наши люди отчаянно: каждый наш танк, хоть и учебный, разбил от трех до девяти немецких. А потом… Потом сражались как пехотинцы: стреляли из винтовок, у кого они были, дрались лопатами, гаечными ключами, ломами. И еще была у нас артиллерия, чудесная наша артиллерия. Какой ужас она наводила на фашистов!..

Я разыскал дивизию в районе Клевань, на так называемой старой границе. Здесь продолжались тяжелые бои. Обстановка сильно осложнялась: пока наш корпус двигался к Ковелю, гитлеровские войска наступали по параллельным дорогам на восток – они шли на Новоград-Волынский, Житомир, Киев. Дальнейшее продвижение вперед было опасно и, по сути дела, бессмысленно. Поэтому Рокоссовский отдал приказ: повернуть обратно, чтобы не оказаться отрезанными. К этому моменту Новоград-Волынский уже был с ходу захвачен гитлеровцами, и нам пришлось его отвоевывать. Фашистов выбили из города, но общая обстановка становилась все более грозной.

Дивизия отходила с боями через Южное Полесье. Тяжкое сражение выпало на нашу долю восточнее Новоград-Волынского. Мы сражались там десять суток перемололи 40-ю немецкую пехотную дивизию, она потеряла до семидесяти процентов своего состава. На выручку к 40-й подошла 42-я немецкая дивизия. Мы молотили и ее – она теряла по триста – четыреста человек в день. Но были немалые потери и у нас. Обстановка все больше осложнялась. Приходилось волей-неволей отходить.

В трудное положение мы попали в районе села Яблонное. К этому времени Рокоссовский уже уехал принимать командование армией, за него остался Маслов. Силенок у нас теперь было совсем маловато. Немцы нас обошли. В довершение всех бед гитлеровцы крупными силами вышли прямо на мой КП. Что делать? У меня под рукой – лишь остатки батальона связи да комендантский взвод. Я всех положил в оборону впереди КП – и солдат, и офицеров, с винтовками и пистолетами. Сам, тряхнув стариной, стал за командира роты. И вот так буквально ни с чем несколько часов отбивали атаки немцев, пока отходили наши полки. Мы удерживали проход шириной в 150–200 метров. Ночью отошли последними. Был большой риск, но зато удалось выручить нашу технику…

Отступили на несколько километров, заняли оборону в лесу – назавтра снова бой. Немцы прорвались справа, вышли на позиции артиллеристов. Мой командный пункт снова под обстрелом – по нему немцы били из двенадцати орудий. Удалось и на этот раз провести отход организованно, а главное спасти артиллерию, нашу главную силу. Командовал артполком расторопный майор Юров. У него оставалось всего тридцать орудий, но они били, быстро перекочевывая с одной позиции на другую, и гитлеровцам казалось, будто у нас сотни пушек.

И самое интересное – мы ведь не только оборонялись, но и наступали. Да-да, представьте себе, наступали! Помнится, во Владовке, где мы потеряли моего заместителя полковника Черняева, буквально стерли с лица земли батальон немецких юнкеров с их батареей, захватили два орудия, трактор, мотоциклы, велосипеды, лошадей, много автоматов. Расколотили там и много немецких танков.

Был у нас лихой командир броневика Куташев, его прозвали Драгуном. Так он, знаете, что сотворил? Разбил из своего броневичка немецкий танк и несколько орудий. Но еще более удивительный подвиг совершил он у Савлуков это был последний бой нашей дивизии…

К тому времени в строю у нас осталось лишь 4500 человек из 10 500, к тому же два батальона танкистов мы по приказу свыше отправили в тыл, чтобы не ставить в пешем бою под удар ценных специалистов, – в глубоком тылу уже началось формирование новых танковых частей.

Так вот у Савлуков снова на нашу долю выпало тяжкое испытание: прямо на мой КП вышли пять тяжелых немецких танков и бьют в упор. Тут я впервые за всю свою жизнь почувствовал, что такое быть на волоске от смерти. Спасло нас только самообладание и высокое воинское умение наших бойцов. Это может показаться невероятным, но я свидетельствую как участник и очевидец: мои артиллеристы выкатили на прямую наводку две свои пушки и двумя снарядами разбили два немецких танка, а наш Драгун – Куташев с дистанции в 300 метров уничтожил выстрелами из своего броневика еще два танка. Пятый, уцелевший, зажег его броневик, но Куташев все же каким-то чудом спасся.

Немецкая атака была отбита. Но когда все уже кончилось, признаюсь вам, тут уже мои нервы не выдержали. Подходит ко мне адъютант и говорит: «Товарищ полковник, вот сводка Информбюро, опять неважная: наши оставила Николаев». И я чувствую, что не могу больше дышать. Ушел в кусты и там один полчаса проплакал, как баба. Трудно было понять, что происходит, трудно было смириться со всем этим – разве такой войны мы ждали, разве к такой готовились? Я ни в чем не мог упрекнуть ни своих людей, ни самого себя – мы честно выполняли свой долг. И все-таки мы отступали дальше и дальше на восток. До каких же пор? Мы могли, конечно, остановиться на любом рубеже и не сходить с него, пока нас не убьют. Но это было бы самоубийство, не больше. А нам надо было продолжать войну, как бы горестно она ни складывалась на первом этапе…

И мы продолжали сражаться. Теперь во взаимодействии с 145-й дивизией генерал-майора Г. И. Шерстюка удерживали более или менее стабильный фронт севернее Малина – между Овручем и Коростенем. Там и держались, пока не пришел приказ об отходе за Днепр. Ну, а 19 августа меня вызвали в Москву и направили в глубокий тыл, на Волгу, на небольшую железнодорожную станцию. Там я должен был формировать новую танковую бригаду. Ей был присвоен четвертый номер. Танковые корпуса в то время расформировались из-за недостатка техники.

Костяк новой бригады составили прошедшие не менее тяжкий боевой путь, чем мы, танкисты 15-й танковой дивизии, она стояла у самой границы – в городе Станиславе, и на ее долю пришлись такие же испытания, как и на нашу…

Катуков на минуту задумался. В печи с шипением потрескивали сырые дрова. Тянуло сладковатым запахом горелой осины. Я хорошо понимал глубокое волнение, охватившее этого человека. Кто из людей старшего поколения сможет забыть эти трудные летние дни 1941 года? Невольно вспомнились горькие строки оперативных сводок об арьергардных боях наших отходящих частей, вспомнились дымы первых пожарищ, вспомнился неумолчный вой чужих самолетов над головами, вспомнился суровый жизненный отпор воинов в боях – вот таких людей, как Катуков, которые быстро вырастали в полководцев, беря инициативу в свои руки.

Рассказывает командир танковой роты Павел Заскалько[4]4
  Павел Заскалько, которому довелось пережить немало драматических событий о чем будет рассказано в этой книге, успешно завершил войну в Берлине Сейчас он, как и многие другие герои этой книги, в отставке, живет в Воронеже.


[Закрыть]

Вам, конечно, известно, что основной костяк нашей бригады составляют танкисты, начинавшие войну в 15-й танковой дивизии в Станиславе, входившей в состав 8-го механизированного корпуса. Командовал им опытный генерал Д. И. Рябышев, а комиссаром был Н. К. Попель.[5]5
  В первые дни войны 8-й механизированный корпус успешно участвовал в боях в районе Бродов. После почти 500-километрового марша, имея около 50 процентов боевой техники, он к утру 26 июня 1941 года вышел двумя танковыми дивизиями в исходный район севернее Бродов, его 7-я моторизованная дивизия к этому времени находилась еще на марше. Корпусу предстояло разгромить прорвавшегося противника и выйти в район Берестечко.
  Действовать надо было быстро, и генерал Д. И. Рябышев, выполняя приказ командования фронта, в то же утро бросил свои танковые дивизии в наступление. К исходу дня они с ожесточенными боями продвинулись на 10–20 километров, нанеся огромный урон противнику. Однако развить наступление не удалось. Подвергшись ударам фашистской авиации и не имея связи с другими корпусами, соединения 8-го механизированного корпуса были вынуждены закрепиться на достигнутом рубеже.
  На следующий день, 27 июня, был получен новый приказ: в связи с осложнением обстановки на Дубненском направлении нанести удар из района Бродов в направлении Дубно. И этот приказ был выполнен успешно. Танкисты Рябышева нанесли серьезный урон гитлеровской 16-й танковой дивизии. Продвинувшись на 30–35 километров, они вышли к Дубно и оказались в тылу у 3-го моторизованного корпуса противника, который был вынужден приостановить свое наступление и перегруппироваться.
  «Действия 8-го механизированного корпуса вызвали большое беспокойство фашистского командования. 29 июня 1941 года начальник генерального штаба сухопутных войск Германии Гальдер писал в своем служебном дневнике: «На правом фланге 1-й танковой группы 8-й русский танковый корпус глубоко вклинился в наше расположение и зашел в тыл 11-й танковой дивизии. Это вклинение противника, очевидно, вызвало беспорядок ч нашем тылу в районе Бродов и Дубно» («Советские танковые войска, 1941–1945», стр. 32).
  Успешно действовали в этом районе и другие соединения танкистов. «Несмотря на то что механизированные корпуса не выполнили задачу по окружению и уничтожению 1-й танковой группы противника, результаты контрудара имели большое значение. Удары механизированных корпусов по флангам наступавшей группировки сковали на этом направлении значительное количество немецко-фашистских войск. Соединения 1-й танковой группы противника понесли значительные потери, и их наступление было остановлено на восемь дней. Вражеские войска не смогли достичь поставленных целей окружить наши соединения в львовском выступе» (там же, стр. 33).
  Но на стороне противника был огромный перевес в силах, и корпус Рябышева, как и другие соединения советских войск, был вынужден начать отход с боями на восток.


[Закрыть]

Я сам из 15-й дивизии и могу вам с полной ответственностью сказать, что служба в ней была отличной школой для всех нас. Что же касается, например, меня лично, то я, если хотите знать, танкист-профессионал. Мы с Александром Бурдой еще в середине тридцатых годов пошли в танковые войска не по приказу, а по своей доброй воле. Вместе учились в Харькове, вместе служили в Станиславе, дома друзья – водой не разольешь, а по службе лютые соперники: оба командовали танковыми взводами, и оба боролись за первенство.

Люблю я танковые войска, по-моему, это самый серьезный и важный род войск. Может, кто-нибудь считает иначе, а я – так. И даже жена так считает. Свою дочку мы назвали Таней, поскольку я сам танкист, а дома ее шутя называли Танкеткой. В общем, броневое семейство. Ну, а если говорить не шутя, то я уверен, что Красная Армия рано или поздно въедет в Берлин именно на танках.

Большинство танкистов в нашей бригаде – вы это, наверное, уже знаете из бывшей 15-й дивизии. Это была хорошая дивизия – смотрите, каких героев она дала. Высок у нас был дух соревнования. И это сказывается буквально во всем, вплоть до мелочей.

Я вам расскажу такую забавную историю – вы не слыхали, что я ухитрился в лазарет попасть за шесть часов до войны? Так вот это было так.

21 июня у нас заканчивались спортивные соревнования двух танковых полков. Вдруг прибегают ко мне ребята из нашего полка: «Выручай! Ты же любитель велосипедной езды. Если мы по велосипеду наших противников обставим – первенство наше». – «Да я же давно не ездил». – «Ничего, сила у тебя бычья». Ну, что ж, надо было выручать нашу команду. Сел на велосипед, нажал… И, представьте себе, обставил всех. А вот на финише приключилась авария; осталось подо мной седло да руль в руках, колеса разлетелись. Я так и пропахал землю физиономией. Команде первенство, а мне – лазарет. И смех и грех… А на рассвете следующего дня – война.

Как она начиналась, вы знаете. Сложная была обстановка, и неразберихи много было, наш танковый корпус все время перебрасывали с одного направления на другое, но дралась дивизия отлично. Мы, конечно, отходили, но за каждый километр фашисты платили нам дорогой ценой. Конечно, крепкие нервы и прочное сердце надо было иметь, очень много горького довелось пережить. Но уж те, кто выжил, – это неоценимый человеческий капитал: каждый такой танкист сотни гитлеровских стоит. Бурда, Рафтопулло, Лавриненко, Загудаев, Любушкин, Луппов, Молчанов, Капотов, Томилин, Тимофеев, Фролов, Полянский, Исаченко, Луговой, Афонин, Евтушенко, Ивченко, Корсун, Петров, Гаврилюк, Стороженко – это же действительно гвардия. А я вам мог бы еще сотню фамилий назвать.

Описывать сейчас весь наш боевой путь от Станислава – невозможное дело. Получилась бы большая книга, да когда-нибудь такую книгу и напишут. Я вам только кое-что из своей личной практики сообщу.

Вот вспоминается мне, например, такой случай. В начале июля, когда наша 15-я танковая дивизия находилась северо-западнее Проскурова, двигаясь к Мозырю, мне и лейтенанту Луговому был дан приказ: немедленно выехать с пятнадцатью автомашинами в район Валявы – есть такое местечко на Западной Украине – и вывезти оттуда боеприпасы. Туда уже подходили гитлеровцы…

Мчимся вперед, а навстречу нам отходящие наши колонны – пехота, артиллерия… Доехали до города Борщув. За два часа до этого там шел бой с гитлеровским десантом. Нас обстреляли с колокольни. Я выпросил броневичок у находившегося там начальника штаба одной бригады и сбил фашистов с колокольни. Помчались дальше.

Вот уже Залещики. Там мост, он уже подготовлен к взрыву. Майор, которому поручено это дело, предупреждает: «Взорвем завтра. Не вернетесь к двенадцати, пеняйте на себя, придется вам вплавь перебираться через реку». Спешим вперед. В Коцмане нас встречают пулеметным огнем, – одна очередь у меня под ногами прошла. Оказывается, и здесь фашистский десант сброшен, и наша горнострелковая бригада ведет бой на два фронта – ее атакуют и в лоб, и с тыла. Поехали через Кучермик. Ночь, идет дождь, скользко. Машины застревают в грязи, мы их с трудом вытаскиваем. Надо спешить, иначе не поспеем вернуться к переправе.

Въехали в Валяву и узнали, что часть боеприпасов наши увезли, а остальные взорвали. Подобрали мы группу бойцов, остававшихся в Валяве, посадили их на машины и – обратно к Залещикам. Подлетаем к мосту в 12 часов 15 минут. На мосту бледный майор с часами в руке и вооруженные бойцы. Все-таки рискнул, подождал нас. А в это время фашисты уже подходят к реке.

Решили дать бой на переправе, а когда гитлеровцы ворвутся на мост; взорвать его вместе с ними. У них нашлось противотанковое орудие. Поставили его и били прямой наводкой по пехоте. Впереди гитлеровцы гнали венгерскую пехоту. Она шла в бой неохотно. Но только начнет откатывать назад, – сзади ее немецкие эсэсовцы косят из пулеметов.

На мосту – гора трупов. А гитлеровцы все повторяют атаки. Когда держаться дальше было уже невозможно, впустили на мост их колонну и взорвали. Это было уже ночью. Мы двинулись к своей дивизии. У городка Мала Скела опять встречают нас обстрелом. Мы в сторону, обошли городок, добрались до того места, где стояла наша дивизия, а ее там уже нет. Говорят, она отошла к Белой Церкви. У меня собралось на грузовиках уже 42 человека. Мы погрузили боеприпасы и оружие, какое еще оставалось, и поехали искать дивизию.

В Белой Церкви находим наш моторизованный полк. Оказывается, основные силы дивизии ведут бой под Бердичевом, но туда уже не прорвешься. Будем воевать здесь. Сделали из моей группы отряд истребителей танков – у каждого граната, две бутылки с горючим и наган. Трех лейтенантов назначили командирами отделений. К счастью, у меня были на грузовиках припасены пулеметы. Взяли их с собой – это уже большая сила.

Мы продвигаемся вперед, действуем осторожно. Вдруг из ржи, с дистанции пятнадцать-двадцать метров, – огонь из автоматов. Мы залегли. Я кричу Луговому: «Готовь гранаты! Надо выбиваться». Вскочили все на колени и разом – гранаты в рожь. Гитлеровцы отскочили, и мы стали отползать по канаве.

Фашисты бросили нам наперерез танк. Он совсем рядом. Луговой говорит: «Я танкист, меня не перехитришь». И – прыг в мертвую зону обстрела танка, там и маневрирует. Так двести метров и шел рядом с немецким танком, увертывался от него. Теперь страшно даже вспомнить об этом, а он тогда действовал удивительно хладнокровно, хотя жизнь его висела на волоске.

У немцев сокрушительное преимущество, они атакуют со всех сторон, а наши части, прикрывающие Белую Церковь, уже сильно потрепаны. Все перемешалось – наши мотострелки, пограничники, остатки одной стрелковой дивизии. А людей становится все меньше. Рядом со мной упал наш шофер Галкин – пуля попала в висок. Я закрыл ему глаза, взял его оружие. Упал еще один – его тяжело ранило в ноги. Я попытался тащить раненого, он взмолился – страшная боль – и попросил: «Дай умереть спокойно».

Тут какой-то полковой комиссар создает засаду у шоссе, я присоединился к нему. У нас восемь человек, ручной пулемет, по две гранаты на каждого, винтовки. Комиссар говорит: «Если действовать из засады, можно много их перебить». И верно: шла группа гитлеровцев кучно, мы сразу двадцать человек скосили. Стало опять тихо. А сзади нас по обходному шоссе идут два немецких средних танка. Их бы гранатами забросать, но у нас уже ни одной не осталось.

Гитлеровцы обнаглели. Открыли люки, встали во весь рост и строчат из автоматов.

Такое зло нас взяло – не передать. Пришлось опять отходить, присоединились к пограничникам. Там я снова встретился с Луговым. Город Белая Церковь уже пуст, наши силы исчерпаны, но пограничники еще удерживают лес. Повоевали мы вместе с ними, потом их командир нам говорит: «Вот что, ребята, вы танкисты, у вас важная специальность, погибать вам в пешем строю не следует, вам еще дадут танки. Уходите. А мы останемся тут до конца».

Мы не хотели уходить, но он нас пугнул так, что пришлось все-таки уйти Шли мы через город вдвоем с Луговым. Зашли по пути в клинику – воды напиться. Глядим, какое ценнейшее медицинское оборудование остается фашистам. И тут я просто осатанел – сказалось все напряжение этих бессонных дней и ночей. Выломал ножку у табуретки и стал бить стеклянные шкафы с хирургическим инструментом.

Луговой меня торопит, а я не ухожу. Слышим топот: фашисты входят в город! Луговой выскочил на улицу, а я в сад. Смотрю, рядом стоит гитлеровец, пьет из фляжки, а винтовка прислонена к стене. Я его кулаком в скулу. Он на меня, но я сильнее. Схватил его за плечи и бил затылком об стену, пока не увидел, что руки мои по плечи в его крови.

Сел и горько расплакался – такая была реакция. Тут меня нашел Луговой, и мы дворами выбрались из города. Нашли остатки нашего моторизованного полка – половина его отходила на Киев, половина на Погребище. С мотострелками мы и прорвались к своим. А потом нас всех, танкистов, собрали и отправили на формирование.

Рассказывает танкист Николай Биндас[6]6
  Н. Биндас мужественно сражался под Москвой, затем на Брянском фронте, затем на Калининском. Но в ноябре 1942 года ему не повезло: в жестоком бою в районе Нелидово он был тяжело ранен в обе ноги. Врачи хотели их ампутировать, но Биндас категорически отказался дать на это свое согласие. Лечение было очень долгим и трудным, но все же ноги танкисту удалось сохранить. Сейчас он живет в Москве.


[Закрыть]

В мае я окончил Орловское бронетанковое училище имени Фрунзе. Всем присвоили звание лейтенантов. Одели и обули – все с иголочки, и в петлицах по два квадратика. Денег выдали – и подъемные и прочее. Мы могли себе позволить теперь гораздо больше, чем будучи курсантами. А самое главное для нас был отменен обязательный распорядок дня: не надо было утром и вечером становиться на поверку, по четвергам перестали кормить сухарями, селедкой да кашей из пшена.

Почти целый месяц мы ждали приказа наркома обороны о назначениях по частям и чувствовали себя вольготно. Кто отсыпался, кто в городе пропадая целыми днями и ночами – ведь многие обзавелись «зазнобами» и даже женились. Я же с товарищем-земляком целыми днями вертелся на турнике – это было наше любимейшее занятие.

Командир батальона – майор Наговицын был очень строг. Даже за самую малую провинность говорил курсанту: «Р-р-разгильдяй» и раз десять заставлял отшагать перед ним строевым шагом. Говоря между нами, и мне частенько доставалось от него за всякое озорство. Но когда он видел нас на спортивной площадке, то подходил, заставлял исполнять на турнике или брусьях упражнения, а сам снимал фуражку, вытирал платком лысину и улыбался.

Наконец был получен приказ. Мне предстояло отправляться в Киевский особый военный округ, в 10-й тяжелый танковый полк 34-й танковой дивизии, располагавшейся в Грудеке-Ягеллонском. Срок явки был умышленно отдален нам сказали, что мы можем до прибытия в полк «неофициально» съездить к родным, что и было сделано. Через день я уже шагал по улице в нашей Борисовке Белгородской области (думал ли тогда Биндас, что вскоре его родная Борисовка станет театром военных действий?). Первый вопрос, который там дома задали мне, как военному, был такой: «Чи цэ воно будэ, война, чи ни?» А я и сам не знал, но говорил, что «ни». Три дня прошли незаметно. На прощание я вручил матери десять тридцаток и укатил в свою дивизию. Помню, что в Харькове на вокзале была сплошная толчея – маршировали новобранцы. Чувствовалось, что дело пахнет порохом.

Во Львов я прибыл рано утром, 21 июня 1941 года. Все было ново, интересно: узкие улочки, своеобразные строения, разговор на украинском и польском языке, а самым странным мне показалось обращение «пан командир». Никогда я не был паном, и мне было как-то обидно слушать такое обращение. Мужчины, – очевидно, крестьяне, – расхаживали в городе в белых домотканых шароварах, босиком, но обязательно в шляпах. В этот же день я добрался до Грудека-Ягеллонского и явился к начальнику штаба полка. Меня определили пока в общежитие и рекомендовали подыскать квартиру. Но искать ее мне уже не пришлось: поздно вечером командир танкового полка собрал всех командиров и приказал всем быть в казарме. Никто этому не придал особого значения. А в 24.00 была объявлена тревога. Тут же мы заправили свои тяжелые машины горючим и вывели их на полигон.

Думали, что это – учение, а оказалось нечто совсем другое. На полигоне танки выстроились в ряд. Возле каждого танка две полуторки со снарядами и патронами. Началась погрузка боекомплектов.

День 22 июня обещал быть чудесным: взошло солнышко, чистое ясное голубое небо. Ни одной тучки. А над Львовом разразилась гроза – и на земле и в воздухе.

Неподалеку от нас находился аэродром. Над ним творилось что-то непонятное: в небе летали истребители. Они гонялись друг за другом, стреляя. Что-то горело. Начали падать самолеты, объятые пламенем и дымом. На все наши вопросы командир полка отвечал нам одно и то же: «Маневры начались». Но вскоре и над нами появились эти «участники маневров» с черными крестами на крыльях. Они проносились над танками, стреляя из пулеметов и сбрасывая бомбы. Одна машина была разбита. Тогда все стало понятно: война!

Полку удалось уйти в соседний лес. Там мы и закончили укладку боекомплектов. Остаток дня и всю ночь совершали марш и к утру прибыли в Броды, где уже шли тяжелейшие бои. Кругом стоял сплошной грохот и полыхало зарево пожаров. В тыл непрерывным потоком шли санитарные машины с ранеными и грузовики, а навстречу двигались свежая пехота, танки и артиллерия.

Подход танков радовал пехоту. Только и слышалось: «Вот сейчас дадим! Вот сейчас попрем!» Дух был боевой. Три дня напряженных боев не принесли успеха немцам, они понесли большие потери. Но и наши потери были велики. В это время гитлеровцы прорвались на флангах и начали нас обходить.

Рядом с моей машиной все время находился броневик, и мы с его командиром начали обсуждать создавшееся положение. Вдруг появился наш небольшой самолет У-2. Он долго кружился над нами и сел прямо на шоссе. Летчик, старший лейтенант, взволнованно сказал нам, что ему приказано любой ценой уничтожить склады, находящиеся неподалеку за лесом. Но как он мог это сделать в одиночку? Летчик попросил нас помочь ему.

Поехали на броневике туда. Обошли помещения и часть территории. Там были огромные бензохранилища, прямо под открытым небом штабеля авиабомб. Не оставлять же все это немцам!

Мы отъехали на километр… Видим, что к складам уже приближаются фашисты. Три метких выстрела из пушки броневика по большим бензобакам и штабелям с бомбами… В небо взвился столб пламени и черного дыма, и все загрохотало. Летчик сделал снимок и обнял нас. Его «стрекоза» на шоссе уже запылала. Мы взяли летчика с собой и догнали нашу отходившую колонну. Утром мы встретили какую-то другую танковую часть. Нам были рады, а мы радовались вдвойне. Вместе с этой частью стояли в засадах, ходили в контратаки, но все же отступали.

Во время боя у города Рогачева мой танк был подбит и сгорел. Экипажу удалось выскочить. Сняли с центральной башни зенитную пулеметную установку, и дальше начались хождения по мукам: всего нас собралось десять танкистов с одним пулеметом! Одиннадцатый был убит. Воевали в пешем строю. Строили оборону, ловили десантников. Одним словом, отступали, обороняясь. На подступах к Бердичеву к нам подошла группа командиров и с ними генерал. Поинтересовался, почему танкисты в окопах? После того как мы доложили о себе, генерал приказал нам отправляться в Бердичев, прямо на вокзал. Там нас погрузили в эшелон с танкистами, отправлявшимися на переформирование.

Двигались медленно. Бомбежки не прекращались ни днем, ни ночью. И наконец-то – город Нежин. На окраине, в лесу, штаб нашей 34-й танковой дивизии собирал своих. Теперь – одна мечта: заполучить танк Т-34, да еще с дизельным мотором… В это время танковые дивизии уже расформировывались вместо них создавались бригады. Нас направили на завод, и мы там получили новенькие танки Т-34, но, к сожалению, с моторами, работавшими на бензине. Они в бою легко загорались при первой же пробоине бака.

Наша бригада была направлена под Москву, и мы воевали в районах Юхнова и Малоярославца. В одном из боев мой танк был подбит и запылал. Нам удалось погасить огонь, но машина вышла из строя. Ее отправили в Москву на ремонт. Я следил за ходом ремонтных работ на заводе. В дальнейшем эта машина была передана в другую часть, а я был откомандирован в резерв, а оттуда в 4-ю танковую бригаду.

В ней сейчас и воюю…

Так они начинали войну. Я счел необходимым привести здесь эти записи полностью, хотя в то время, когда их делал, честно говоря, не думалось, что дело дойдет до их опубликования: слишком горька была неприглядная правда событий, которыми так неожиданно для всех нас ознаменовалось начало войны. Зачем же я все это записывал? Хотелось самому как-то поглубже осмыслить все, что мы переживали тогда, проникнуть в сокровенную суть умонастроений советских солдат, разобраться, как же, каким образом мы выстояли перед чудовищным железным ураганом лета 1941 года и как сумели воевать дальше.