Текст книги "Ледовая армия (СИ)"

Автор книги: Юрий Погуляй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вновь скрипнули сапоги – то Монокль сделал шаг.

– Но вернувшись с той стороны Южного Круга, если нам посчастливится, мы будем знать больше, чем сейчас. И сможем использовать это знание, что бы там ни было. Отправившись на бой с Цитаделью сейчас, мы, скорее всего, просто унесем с собой несколько фанатиков, а история Южного Круга останется сказкой.

Толстяк опять захлопал, несмотря на руку товарища. Виновато взглянул на того, но отвернул ладони так, чтобы ему не помешали аплодировать.

Монокль кашлянул:

– Мифом. Неразвенчанным. Мы не можем так поступить. Кто-то должен отправиться за Круг. Но тех, кто хочет сражаться с Цитаделью сейчас, я пойму и с готовностью разорву контракт без штрафных неустоек. Через два дня.

– Спасибо, капитан, – сказал Скани. – Я сойду. Может, моя жизнь изменилась для того, чтобы сражаться, а не искать? Отледачу какого фанатика...

– Я уважаю твой выбор, Скани.

– Каждый может умирать так, как ему хочется, – вкрадчиво, но гулко сказал Тас Бур. Я открыл глаза.

Шаман смотрел куда-то под потолок и слегка улыбался:

– Можно подохнуть от руки грабителя или отравиться несвежим мясом в какой-нибудь дешевой едальне. Кому-то написано замерзнуть к драным демонам после попойки или же сдохнуть в драке с детьми Цитадели. Совершенный путь счастливого человека, который окончательно потерял себя.

– К чему это ты? – мрачно произнес Скани.

– Гребанные фанатики, – прошипел кто-то рядом со мною.

– Каждый сам выбирает себе кончину. Кто-то дохнет после того, как замерзнет его душа, чье-то тело остывает, пока сердце ищет Бога. Я предпочитаю погибнуть на пути к пробуждению Спящего, а не в бессмысленной драке за-ради куска мяса.

– Кто там кусок мяса? Детишки, которые сгорели в Барроухельме? – прорычал кто-то. Не Скани. Люди заволновались, щупальца заметались, закрутились.

– Детишки? При чем тут детишки? Ты ищешь силу в злобе, в гневе? Ты думаешь, что оправдаешься ими перед душой, ниспосланной тебе Спящим? – ответил Тас Бур. – Гнев ненадолго защитит твое сердце, но не спасет душу. Потому что позже яд гнева разъест ее, и она отправится на корм Темному отродью, пока твое тело растаскивают по схронам волокуны да шаркуны.

– Тас, заткнись. Проповеди будешь читать тогда, когда вокруг тебя будут страждущие, – напомнил о себе Монокль. Шаман поднял вверх ладони, отстраняясь от спора.

Капитан продолжил:

– Есть еще кое-что, что я хотел сообщить. Под конец, скажем так. Ни для кого не секрет, что несколько дней назад на борту у нас случилось убийство. В первый же день путешествия какой-то шаркуномозглый решил то ли свести счеты с шерифом, то ли природу свою не сдержал. Я очень расстроен.

Я вновь потянул в себя чувства моряков в поисках хоть чего-то подозрительного. От щупалец отделялись призрачные нити и тянулись ко мне, тянулись. Проникали в грудь и щекотали нутро так, что хотелось кричать от омерзения и удовольствия одновременно. Я боялся, злился, страшился, пребывал в состоянии триумфа, хотел пить, спать, есть, трахаться, в туалет, любил, ехидничал, печалился, страдал, ненавидел.

И очень хотел хлопать в ладоши. Неистово. Потому что мне так нравилось все, что говорил капитан. Каждое слово.

Драный толстяк, он раздражал меня своей дурацкой никчемной радостью.

– У нас есть улика, – сказал Монокль. – Так что, поверьте, скоро убийца повиснет на корме.

Я собрал в себе все нити чужих эмоций. Держал их, как кукловод тряпичного многорукого уродца. Но ничего. Никто не встревожился, не занервничал. Ничье сердце не стало биться быстрее. Никто не испугался того, что его раскроют.

Только ладоши, ладоши. Хлопать в ладоши.

– Завтра мы начнем допросы. Под присмотром эмпата. Вы сами понимаете, что обмануть его не сможете. Никто не уйдет от разговора, поверьте.

В висках пульсировало, покалывало, но тщетно. Никто не вел себя так, как должен был бы вести себя преступник, понимающий, что на его след вышла Гончая. Никто не испугался.

В зале убийцы не было.

Я тихонько-тихонько хлопнул в ладоши. Совсем тихо, чтобы просто почувствовать сухую кожу на руках.

Глава десятая «Ночной гость»

Ночью опять выла метель. Она в бешенстве хлестала харьер острой крошкой, пытаясь опрокинуть приземистый кораблик. Победить его гордую тарахтящую тушку. Акула лежала в меховом мешке, слушая вой стихии. Тревога холодными лапами мяла сердце. Жнецу казалось, что снаружи кто-то есть. Но перед тем, как встать на ночлег, она несколько раз убедилась в том, что до фрета достаточно далеко, и никакая дурная экспедиция мстителей, особенно по такой погоде, до нее не доберется. Даже если корабль развернется. Но, несмотря на эту уверенность, Акула все равно замаскировала суденышко так, что его и вблизи не отыщешь.

Однако душа тревожилась. Там, снаружи, кто-то был. Он словно ходил в метели, вокруг харьера. Иногда отчетливо доносился хруст снега, прорывающийся даже сквозь рев пурги. Пару раз кто-то будто царапнул борт ледоходика.

Акула выбралась из мешка. Подтянула поближе короткий дальнобой и села под люком тамбура. В кабине царила кромешная тьма. Ночи без лун отличались чернотой, а тут еще метель засыпала стекло кабины. Утром придется постараться, когда настанет пора выбираться наружу. Впрочем, топлива хватит, раскатает гусеницами завалы и выползет.

Если доживет.

Она коснулась рукой раны на лице. Боль пульсировала, отдавала в губы. Однако черных ростков болезни пока не было, и это воодушевляло. Сгнить заживо, как от лихорадки Южного Круга, ей не мечталось.

Крошка стегала металл, и тот чуть потрескивал от напряжения. Волнами метель шуршала по стеклу кабины.

Но там, снаружи, точно кто-то был. Акула никогда не отличалась опрометчивыми тревогами. Вот только выбираться туда, проверять.

Она уперла дальнобой прикладом в пол, обняла холодное железо и прислонилась щекой к стволу. Хотелось спать, но...

В такую погоду даже самые голодные снежные львы не выбирались на поверхность. Зарывались, где могли, и пережидали. Человек же... Никогда бы не добрался.

Акула боролась со сном и страхами, сидя в крошечной кабине посреди метели, но в конце концов все-таки задремала. Ей снились тени вокруг харьера, шаги по крыше кораблика и скрежет стекла. Она хотела проснуться, и ей даже показалось, что она вырвалась из забытья. Увидела темную кабину, почувствовала холод металла дальнобоя под рукой.

От обзорного стекла доносился скрип. И ей казалось, будто нечто смотрит на нее оттуда, снаружи. Внимательно, страшно, а Акула никак не могла даже пошевелиться. Сон держал ее железными пальцами, вжимал в спальный мешок и не давал повернуть головы.

Акула даже взмокла от этого чувства, но так и не проснулась. А утром, когда рассвело, вскочила с оружием наизготовку и спросонья целую минуту водила стволом по углам кабинки. Затем опустила дальнобой, вытерла пот со лба подрагивающей рукой.

Сон, всего лишь сон.

Снег залепил смотровое окно кабины. Акула добралась до пульта, покрутила ручку с очистителем. Та зашуршала по замерзшему стеклу и обо что-то ударилась. Акула повторила поворот.

Шшшшш....бум... шшшш....

Она прищурилась, вглядываясь. Крутанула еще раз.

Шшшш... бум....шшшш..

Акула села в кресло, выжала педаль газа, вывернув заслонку обдува стекла. Поток горячего воздуха от работавшего всю ночь двигателя схватился теплыми зубами за обледеневшее окно.

Она крутила ручку очистителя, не отводя глаз от стекла. Та счищала тающий снег, и постоянно обо что-то ударялось. И это «что-то» с деревянным стуком било по стеклу.

Когда снег оплыл и свет Пустыни залил кабину, Акула поняла, что за странный предмет оказался снаружи.

Голова. Замерзшая голова на цепи, уходящей на крышу. Челюсть мертвеца свисала набок, закатившиеся и замерзшие глаза косили в небо. Акула не могла оторваться от черного, похожего на огромную сосульку, языка, торчащего изо рта покойника.

Шшшш.... бум... шшш.

А на стекле, которое выдерживало выстрел из дальнобоя, было нацарапано:

«ухади».

Акула хмыкнула.

– Хочешь пообщаться, милый? Так соскучился по женской ласке? Ну ничего, ничего. Я иду...

Метель сокрыла все следы, кроме головы, в обвязке из смерзшихся кишок. Кто-то пришел ночью, оставил это послание, и скрылся. Кочевники?

Акула содрала с крыши останки неизвестного ей человека, отбросила их в сторону. Если ночной гость хотел ее убить, то это не составило бы труда для него. Тот сон, наполненный беспомощным ужасом, и не был сном. По ту сторону харьера властвовал тот, кто в буране находит замаскированные корабли и цепляет им на крыши замерзшие головы. Ему ничего не стоило прорезать себе лаз сквозь стекло и взять ее.

По телу пробежались жар и совсем неуместное возбуждение.

Тот, за бортом, был опасен. И он хотел играть.

– Мы поиграем, милый.

Когда харьер выбрался на застругу и заскользил по снегу на юго-запад, Акула улыбалась. Гость ее заинтриговал. И даже чуточку испугал. Но она была непонятливой. Намеки – это не для нее.

Так что корабль кочевников Жнец нагнала в середине дня. Он полз, объятый ледяной крошкой, строго на юго-запад. Одинокое темное пятно на ослепительном теле Пустыни.

Сейчас Акула думала о нем иначе. Теперь это было не просто судно, ее изуродовавшее.

Рука в перчатке коснулась ноющей раны. Боль стрельнула, привела ее в себя.

… теперь оно несло в себе загадку.

Жнец сбросила скорость харьера. Белая машина взгромоздилась на вершину одного из холмов и там замерла. Акула же достала металлический, отполированный лист, и посмотрела на отражение.

Тут же пришла мука душевная. Без этих взглядов, без памяти она даже ненадолго забывала о произошедшем. О том, что жизнь не будет такой, какой была раньше. Что та платформа при обрушении расколола ее бытие на две части. До и после. А так хотелось вернуться назад.

Когда на лице не было этого...

Акула чуть отодрала от засохшей раны повязку, посмотрела на выступившую кровь и залепила обратно.

– Нет, милый. Я не уйду.

Подкатила горечь. Захотелось расплакаться, как девочке, но Акула сдержалась. Слабость мимолетная ведет к падению твердынь. Один раз пустив слезу, потом можешь и не остановиться никогда.

С этим придется жить. Как раньше уже не будет.

Отложив зеркало, Жнец взяла штурвал, выжала педаль газа, и ее крошечный пустынный ледоход нырнул по склону вниз. За красным фретом кочевников. Последние дни он не останавливался. Полз себе и полз по Пустыне. Капитан посудины…

эти глаза... от этих глаз ее естество загоралось. Она хотела увидеть их ближе. Особенно в тот момент, когда пустота становилась теплом, и разум гас под ритмом чужих движений, от запаха чужой кожи.

…капитан посудины теперь держался осторожнее. Она застрелила тех моряков в первую вылазку. Прикончила на следующий день еще двоих, и лидер кочевников предпочел больше людьми не рисковать.

Вот только кому, как не Снежному Жнецу, знать про ограниченность любого автономного похода. Рано или поздно им придется вернуться на лед.

Где их будет ждать Поцелуй.

Вечером Акула, едва небо стало наливаться багровым цветом, выбрала место неподалеку от обрушенных стихией торосов, и принялась готовиться к ночи. На этот раз – значительно дотошнее, чем обычно. Про своего гостя она не забыла.

А когда среди ночи за пределами харьера громко взорвалась ее ловушка – стало ясно, что и тот про Акулу вспомнил.

Она нашла его в двадцати шагах от корабля. Раненного, пытающегося подняться, несмотря на оторванную ногу. Лед почернел от крови гостя. Пахло чем-то едким, чем-то более омерзительным, чем смесь энги и гнилья.

– Привет, малыш, – сказала Акула. Она целилась в безмолвно корчащегося гостя, вслушиваясь в окружающий мир. Ведь их тут, во льдах, могло быть несколько.

Человек замер. Поднял голову на ее голос. Лица не было видно, холодный свет плавал по его спутанным волосам, измазанным в крови.

– Что тебе надо, дорогой? Ты заблудился?

Она медленно, очень плавно заскользила в сторону, держа дистанцию до раненого.

– Сука, – ответил тот. – Грязная сука.

– У нас так не выйдет общения, милый, – чуть-чуть покачала головой она. Обошла одну из своих ловушек. Ноги ставила очень аккуратно, и все равно чуть не оступилась. Сердце на секунду прыгнуло к горлу. – Ты же хочешь поговорить.

– Сука... – сипло повторил раненый.

– Кто ты? Как нашел меня?

Он приподнялся на руках, задрал голову, чтобы видеть лицо Акулы. Косматый, с мокрой от черной крови бородой. Едкая жижа капала на лед.

– Хозяин придет. Теперь придет он, раз ты мешаешь.

Человек пополз к ней, выгнув шею так, чтобы не терять лицо Жнеца из виду. От пальцев, вонзающихся в лед, брызгала крошка. За спиной тарахтел двигатель харьера, но даже сквозь этот шум Акула слышала, как шкрябают о лед костяшки. Звук продирал естество.

– Прекрати, – сказала она. – Стой. Кто тебя послал?

Она попятилась, околдованная зрелищем. Руки чужака подтягивали застывшее тело, будто оказались двумя подледными чудищами, вселившимися в мертвеца. Шарили по льду в поисках неровности, взрезали плоть Пустыни, если неровностей не находили. Глаза человека не мигали, а кровь изо рта все капала.

Акула выстрелила ему в лоб.

А потом еще два раза прострелила незнакомцу голову, косясь на его руки. Страшась, что даже после этого они потянутся к ней.

Обошла ловушки, проверила их и вернулась к трупу. Постояла над ним несколько минут, чувствуя пульсацию боли в щеке, а затем вытащила из харьера топорик и отрубила мертвецу конечности.

Просто чтобы лучше спать.

Но даже после этого всю ночь ей снилось, как по льду вокруг ее корабля ползают две отсеченные руки и пальцы, стесанные о ледники, едва-едва постукивают по внешней обшивке харьера.

Наутро, перекусив и восполнив запасы энги, она очистила от снега окоченевший труп и несколько минут изучала убитого ею незнакомца. Черная кровь пахла едко, остро, тошнотворно.

Она покатала черную льдинку в перчатке, отбросила ее в сторону и сноровисто срезала с покойника одежду. Осмотрела белую, покрытую татуировками грудь с седыми волосами. Тело покрывали рисунки рыболовной Гильдии. Рыбак с черной кровью, вдали от шахт, трактов.

Грозивший ей хозяином.

Крошечная девочка, забившаяся глубоко в отмерзшую душу Акулы, увещевала плюнуть на все и забыть о корабле. Вернуться назад, к Братству. Привыкнуть к новому облику. Забыть о том, что ей довелось пережить этой и прошлой ночью.

– Эй, подруга, не тай на солнышке, – одернула она себя. – У нас еще много дел.

Она почему-то опять вспомнила о капитане фрета, опять испытала странное, сладкое волнение. Вернулась в харьер, закрыла шлюзы и села за штурвал. Ледоходик вибрировал, а Акула все думала о глазах безвестного капитана. Пожар внутри нее разгорался все сильнее, захватывал разум.

Она стянула парку, задумчиво коснулась груди. По телу пробежала дрожь.

– Да, подруга, тебе надо бы расслабиться.

Она откинулась на спинку, скользнула рукой себе в теплые штаны. Да, надо расслабиться. Обязательно надо.

Лаская себя, Акула представляла себе лицо капитана, представляла, как он закатывает глаза, когда кончает. Раз, другой. Но в тот момент, когда сама приблизилась к пику, в подсознании проявилась окровавленная борода ночного гостя.

По телу пошли волны оргазма, она содрогалась в кресле управления, видя перед собой мертвые глаза чернокрового. Погружаясь в бесконечность смерти, осознавая ее всецело, каждым дюймом кожи, каждой мурашкой. Взгляд покойника хранил в себе нечто высшее, нечто непознанное. Холодное и восхитительное.

Акула застонала, вцепилась руками в сидение, выпрямилась. По телу пробегали разряды, а она исподлобья смотрела на запотевшее стекло кабины и тяжело дышала, рана пульсировала тупой, но отчего-то приятной болью.

– Я заинтригована, малыш, – прошептала Акула и медленно, не отрывая пустого взгляда от стекла, облизала пальцы.

Ей показалось, что кто-то смотрит на нее из ночной темноты. Кто-то могущественный, ставший свидетелем ее тайны.

Хозяин.

Глава одиннадцатая «Три гвоздя и имена-имена-имена»

В чулане для допроса (название ему дал Три Гвоздя) было душно. Из-за машинного отделения за стеной. Каждого члена экипажа бывший дознаватель усаживал на стул, на котором в свое время умер фанатик Братства. Я сидел в углу, стараясь максимально укрыться в тени. Не для того, чтобы меня не заметили, а толькочтобы поменьше смотрели.

Но взгляды тех, кого вызывал Тройка, постоянно выдергивали меня из убежища. Разные то были взгляды. От любопытства до ненависти. Особенно ярко меня возненавидел Раск Реут, инструментарий из Провалов. От злости его кожа покрывалась неприятными мурашками. Но вслух этот коренастый, пропахший энгой и маслами мужчина про меня ничего не сказал. Старательно отвечал на все вопросы Трех Гвоздей, и ни разу не проявил неприязни ко мне. Когда допрос закончился, и он вышел, я пожаловался на его ненависть Тройке. Не для того, чтобы тот предпринял какие-либо действия. Просто чтобы не оставаться с этим чувством в одиночку.

– Друг мой, о том, что ты сделал с бедолагой Алехандором, который «Образина», знает вся команда. Чего ты ждешь от людей после этого? Любви? Какой-то недоросток может вскрыть твое потаенное и скрутить в клубок раньше, чем ты дотянешься до оружия. Я бы и сам тебя ненавидел, поверь, – заметил он.

Алехандором был тот солдат, которого я припечатал болью. Дурацкий был поступок.

Тройка размялся. Хрустнула спина.

– Боюсь, что наше предприятие окажется сложнее, чем изначально предполагалось, – сказал Три Гвоздя. – Пока все складывается чинно, но мне не дают покоя те ребята, что погибли во время стрельбы Жнеца. Я, друг мой, уже знаю, как много меняет случай. Не грызут ли шаркуны убийцу нашего шерифа?

Я пожал плечами. Эта мысль приходила в голову и мне.

– Вы такую кучу свежего навоза мне подложили. Дознаватель – это почти как эмпат, но только нас боятся меньше. Впрочем, друг мой, раз уж мы с тобой в одних санях, то это еще не самая плохая компания.

Он прошелся по чулану, отер пот со лба. Потянул за ворот мокрой рубахи.

– Я тут подохну, клянусь, – сказал он. Затем вернулся в угол, рядом со мною, присел над «планом действий». Вокруг железного подноса Тройка расставлял шайбы. Кучка на верхней палубе. Кучка тех, кто шел тогда со мною. Кучка штурмовиков. Кучка тех, кого погнали на лед с нижней. В сторонке лежали те, кто в бою не участвовал. Подозреваемые Тройки.

Когда Три Гвоздя думал, то поднимал брови, будто невероятно удивлялся.

– Шерифа убили во время боя. Шериф знал этого человека, и, раз он удивился ему, значит, на судне убийца был недолго. А ты где был? – посмотрел на меня Тройка.

– Сам знаешь.

– Да улыбнись ты. Я так задорно пытаюсь шутить. Уж кто-кто людям запомнился, так это ты.

– У капитана есть договора. Наверное, и журнал найдется? – сказал я. Вспомнил каюту с безумными лицами.

– Да, знаю. Видел. И знаешь кто был одним из последних?

– Догадываюсь.

– Да, мой любимчик, дружок. Мой любимчик.

– Мы ведь половину уже опросили?

– Конечно. А, вот еще. Что если был сговор? Если тут целая шайка тех, кто с радостью бы отправил шерифа? Друг за друга поручатся и все, приехали. Ладно, – он мотнул головой. – Пойду за следующим.

Следующим оказался высокий, худой мужчина с лицом грубым, привыкший к морозу. Он прошел, огляделся и направился к стулу. Сел.

– Жарко у вас, – бросил он.

– Очень, – согласился Три Гвоздя, сел напротив. – Как звать?

– Дарри ан Нист, из Риверайса.

– А! Ты тот самый Дарри, что умудрился в одиночку четыре месяца в Пустыне выжить? – встрепенулся Тройка.

– Да, – улыбнулся тот. Передних зубов у него не было.

– Слышал о твоей истории, слышал. Впечатлен. Впрочем, давай ближе к делу. Ты знаешь, зачем ты тут?

– Вся команда знает.

– И о чем мы спрашиваем знаешь?

Он кивнул.

– Значит, было время подготовиться?

Неуверенное движение плечами:

– А зачем?

– Справедливое замечание, – Тройка подался вперед, облокотившись на колени. – Во время боя на Барруохельме где ты был?

– На палубе, – Дарри посмотрел на меня с тревогой. – Стрелком. Видел, вон, малого вашего внизу.

– Кто с тобой был?

Мужчина нахмурился:

– Ну как кто… Я не всех знаю.

– Ну постарайся вспомнить, описать. Я вот, друг мой, каждого теперь знаю.

– Ну, Аргаст. Который «Зоркий». Второй охотник. Глаз, вроде? Потом Клаус ан Тристен.

– Ан Тиртсен. Злобный такой?

– Он. Потом… Один из рыжих, не знаю имени. Шая.

– А Шая сказала, что тебя там не было.

Брови Дарри взметнулись:

– Как так не было?

– Прости, перепутал… – Тройка часто так обманывался, каждый раз бросая на меня взгляд. Я лишь поводил плечами. – Точно. Говорила про тебя. А Фольген был с вами?

– Фольген? Кто такой?

Фольгена застрелил Жнец. Тройкин подозреваемый. Дознаватель, исключенный из Тайного Двора приказом ан Найта. Об этом нам сказал его сосед по каюте – бардер Унни. Он вообще охотно делился догадками, и вот то, что Фольген жаловался на судьбу и клял всеми демонами шерифа, ищущий вдохновения сказитель рассказал со значительностью на лице.

– Одноухий такой тип, ни слова без ругани не говорящий.

– Не знаю такого.

Три Гвоздя улыбнулся своим мыслям.

– Еще акробат наш был.

– Гайдак?

– Не знаю. Циркач.

– Цирковой, – тихо поправил я.

– А? – не понял мужчина.

– Неважно… – отмахнулся Три Гвоздя. – Хорошо, друг мой Дарри, расскажи, что было после боя?

Я почему-то вспомнил труп Фольгена. Как его тащили на нижнюю палубу, чтобы потом захоронить вместе с остальными. Выстрел пришелся ему в грудь, выдрав целый кусок плоти. Красная дыра, покрытая инеем. Мог ли он убить? Мог ли он вырвать меч у опытного шерифа и убить его одним ударом? Наверное. Сил бы хватило. Я предположил, что кого-то можно исключить просто по этой причине, например, подросток вроде Эрни ан Бойца, сбежавшего от семьи к приключениям, не справился бы. Или хрупкая Стася, помогающая нашему врачу, ни разу не поднявшая глаз во время допроса. Но Три Гвоздя со мною не согласился.

– Иногда и на слабого человека снисходит великая сила. Я видел ребенка, отсекшего голову отчиму-насильнику. Одним ударом.

Я не мог себе представить такую картину, но не верить дознавателю причин не видел.

Тройка задавал вопросы, я слушал ответы Дарри. Спокойный человек, скупой на слова. Мог ли он убить шерифа?

«Да, как и любой другой».

Когда Дарри вышел, Тройка бросил еще одну шайбу в кучку тех, кто был на палубе.

– Никто не помнит Фольгена, – сказал он. – Все внутри, мой друг, беснуется от этой неопределенности. Абсолютно все. Впрочем, продолжим.

Вошел следующий человек, в рыжем наряде Клинков. Допрос продолжился. Я старался не пропускать ни одного вопроса, ни одной реакции, а перед глазами скакали лица и имена. Путались, менялись. Сколько людей я сегодня узнал? Нервные и спокойные, суровые и чрезмерно остроумные, деловитые и болтливые. Клинки, инструментарии, ученые, наемники, охотники, солдаты, женщины, мужчины.

Как только Тройка их не путает? Как запоминает кто где был, кого видел, кого подозревает? За высоким лбом дознавателя таился настоящий мыслительный монстр.

Шайба упала в кучку тех, кто штурмовал палубы корабля во время боя.

Дверь открылась еще раз.

– О, Зайн ан Жорнен! – воскликнул Три Гвоздя. – Проходи-проходи. Давно тебя ждал.

В чулан зашел тот человек, которого дознаватель опознал как бывшего вора.

– Дождался, – процедил тот. Он был напряжен. Зол. Встревожен.

И немного испуган.

Зайн обернулся на дверь, потом быстро подошел к стулу. Замер, будто прислушиваясь. Глаза его бегали.

– Успокойся, Зайн. Мне все равно, чем ты занимался, друг мой. Я с такими ребятами гнилое мясо жевал, рядом с которыми ты невинный ребенок.

– Срал я на то, с кем ты мясо жевал, нюхач.

Он, наконец, сел. Взгляд расфокусировался, вспыхнул страх, сменился яростью

Я насторожился.

– Злой ты, Зайн. Не тебя ж ловим, да? – развел руками Три Гвоздя. – Или тебя?

– Я не хочу, – вдруг сказал тот. – Не хочу… Заткнись.

– Никто не хочет, – Тройка сел напротив него. – Но иногда, друг мой, это от нас не зависит. Вот скажи мне, не ты ли зарезал нашего славного шерифа? Ты же так не любишь нас, законников. Даже бывших.

Зайн облизнул губы, посмотрел на свои руки. Пальцы дрожали.

– Ты слишком нервничаешь, друг мой.

– Ну, допустим, я, – нехорошо прищурился Зайн. Ярость в нем сверкала. У меня заболело сердце от силы жгучего чувства. – Что теперь?

Тройка нахмурился.

– Что, прости?

Зайн подался ему на встречу, резко встал и со всей силы вонзил невесть откуда взявшийся нож в шею дознавателю. Я онемел. Чавк, чавк, чавк. Зайн схватил Тройку за волосы, не позволяя телу упасть.

– Ты не ту работу выбрал! – протараторил он, нанося быстрые удары. Чавк-чавк-чавк.

– Нет, – просипел я. Кожа вспыхнула жаром, затем холодом. В голове помутилось, и я все вложил в ярость убийцы, лишь бы он прекратил. – Стой! Стой! СТОЙ!

Зайн пошатнулся, рука с ножом обмякла. Он повернулся ко мне. Безмолвно упал на пол Три Гвоздя, под ним начала растекаться черная лужа.

– Стой…

Губы Зайна посинели. Звякнул о железо нож. Распахнулась дверь, и внутрь ворвался кто-то из команды.

– Лекаря сюда!

Зайн потер рукой грудь, попытался что-то сказать и рухнул сваленным путевым столбом.

– Тройка… – прошептал я, бросился к другу.

Пустые глаза Трех Гвоздей, изумленные, смотрели в сторону шайб. Я чувствовал, как штаны на коленях мокнут от крови бывшего дознавателя. Пытался поднять Тройку, пытался увидеть в нем хоть какой-то признак жизни. Но словно ворочал мешок с мясом.

Меня оттащили в сторону, хнычущего. Я забился в угол, глядя оттуда на лицо Трех Гвоздей. Как так? Как это могло случиться?

«Смерть всегда неожиданна»

Я сидел в углу очень долго, не реагируя ни на что. Меня трясли, спрашивали о чем-то. Прибегал Фарри. Я смотрел на него, не видя, и думал о Тройке. Лицо ан Лавани кривилось, губы шевелились.

«Это ты виноват. Орешь на весь мир о том, что ты эмпат. Как тебе решение покричать про других, что они дознаватели? Доволен» – прочитал я в них свои мысли и опять заплакал.

А потом вдруг все ушло. Резко накатила пустота. Сладкая и отупляющая. Слезы высохли. Боль ушла, хотя я и потянулся за ней следом, не желая терять.

Тела Тройки и Зайна давно утащили. Перед входом в чулан стояла фигура в сером, и когда я поднял на нее взгляд – человек отступил в коридор и закрыл дверь.

А я уснул. Прямо там, в углу, рядом с шайбами дознавателя.