Текст книги "Я жил в провинции...(СИ)"

Автор книги: Юрий Гаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Я знал – эта мысль будет вдалбливаться журналистам на ближайшей учебе, и решил напрямую возразить главному идеологу области. Сформулировал вчерне общие возражения, отредактировал, сократил, сослался в одном месте для подстраховки на "Правду". Конечно, было не по себе, понимал ведь, на кого "бочку качу". Черт знает, чем это может закончиться. Итоговый вариант отпечатал, всего вышло строк 100-120. Вот небольшой фрагмент того "бунтарского" текста: "Откуда Воробьеву известно, какие именно группы и общественные формирования выражают устремления всего советского народа? Само слово "общественные" говорит, по-моему, о многом. Не есть ли народ именно совокупность групп и формирований разных общественных самообразований, по-вашему, неформалов? Не вступает ли такая позиция в противоречие с общепартийной установкой идти на контакт с подобными неформальными группами, говорить с ними, а не противопоставлять огульно КПСС? Не устарели ли взгляды тов. Воробьева на идеологию? Как соотнести его позицию с общепартийной?".

Как и предполагал, на встрече в Доме печати секретарь обкома предал неформалов анафеме. Я сидел в середине зала, и, дождавшись конца выступления, передал на сцену листок, подписанный "Ю. Гаев, "Комсомолець Запор╕жжя". Помню испытанное при этом жалкое чувство страха и струйку пота, пробежавшую меж лопаток. Воробьев невнятно, но вслух просмотрел записку. Во время чтения бросил в микрофон: "Ну, это тема для полемики". Однако полемики не последовало. Сказал он буквально следующее: "Я свои взгляды еще раз повторил в докладе. И их буду отстаивать. И они, мои взгляды, совпадают с той оценкой, которую дал октябрьский Пленум Центрального комитета партии... Хотел еще раз сказать, чтобы выбивать у таких как Гаев аргументацию и их домыслы: мы от диалога не уходим, мы за конструктивное сотрудничество... Еще раз с полной ответственностью могу заявить, что партия выражает интересы народа, и защищает, и идет в этом направлении".

Несколько минут, пока Воробьев клеймил Гаева, в зале стояла полная тишина. Я сидел мертвый от страха за свое газетное будущее. Потом перешли к другому вопросу. Когда расходились после учебы, к моей жене (она работала в секретариате "КоЗы") подошел замредактора "Индустриального Запорожья" Валерий Мулько. Посочувствовал: зря Юра вылез со своим мнением, теперь его карьере придет конец. Вечером, в круге света настольной лампы, я откровенничал с пишмашинкой: "Что, собственно, произошло? Коммунист задал вопрос коммунисту. Старшему коммунисту, секретарю обкома. Могу я что-то иначе воспринимать? Он же сказал: "У таких как Гаев нужно выбивать аргументы". У каких это "у таких"? Сразу – ярлык. И почему это у меня надо выбивать аргументы? Давайте убеждать и доказывать. Сам же сказал – тема для полемики. И ушел в сторону, не спросив, удовлетворен ли его ответом. Знал, что отвечу отрицательно. Жду репрессий. Пока их нет, но по логике нашей жизни они еще впереди". Я остановился на этом эпизоде подробно, потому что он характерен для тактики советской номенклатуры: заклеймить, осудить, повесить ярлык, не дать высказаться оппоненту.

Никаких серьезных последствий тот случай для меня не имел. Зато точно знаю, когда выдавил из себя раба – осенью 89-го. Через два года компартии России и Украины будут запрещены (но позже там и там восстановлены). К сожалению, необходимого над КПСС нюрнберга не случилось. Судьба третьего секретаря Запорожского обкома А.К. Воробьева сложилась пристойно: посол независимой Украины в Болгарии, народный депутат первого созыва, сытая старость. Такие кадры не пропадали. Вернусь, однако, к подробностям своей революции.

Неформалы, вопреки чинимым запретам, вели себя довольно напористо. Провели конференцию "Человек. Свобода. Революция", в ДК "Титан" публично огласили программу РУХа, в том же ДК устроили диспут, собравший до трехсот человек. Я был на диспуте и, комментируя увиденное, писал в "КЗ": "Говорили про скасування шосто╖ статт╕ Конституц╕╖, п╕двищення партпрац╕вникам зарплати, небажання апарату в╕ддавати владу, сп╕впрацювати нав╕ть з╕ здоровими силами Руху. Не погодитися з багато чим було не можна, гадаю, що присутн╕ в зал╕ партпрац╕вники почували себе не дуже затишно. Проте жоден ╕з них не вийшов до м╕крофону, не вступив у розмову з залом. Докази неформал╕в про консерватизм апарату отримували, таким чином, п╕дтвердження. Ось чого я збагнути не можу!

Нас ╕з трибун переконують, що в парт╕╖ сьогодн╕ проходить оновлення, у парткоми р╕зних р╕вн╕в приходять перебудовч╕ сили: молод╕, що мислять по-новому, здатн╕ довести свою авангардну роль. Але де ж вони, ц╕ сили? Коли ж в╕д сл╕в перейдемо до д╕ла, вступивши в реальний д╕алог з неформалами? Як же без цього в парткомах збираються завойовувати авторитет? Невже д╕йсно чекатимуть повноважень? Не вс╕ члени парт╕╖ консервативн╕. Але поки апаратники сво╖ми д╕ями не завоюють авторитету, недов╕ра буде переноситись на парт╕ю в ц╕лому. Ось що прикро". Подпись под заметкой "Ю. Гаев, член КПСС с 1985 года" как бы провоцировала партийцев старых и преданных. Писать о том, что КПСС насквозь прогнила, в Запорожье было нельзя, но "конструктивно" критиковать уже дозволялось. Вот я и делал вид, что все дело в чиновниках – не имеющих своего мнения, растерявшихся, не умеющих убеждать.

На упомянутом выше Первом съезде народных депутатов СССР сформировалась и первая советская легальная парламентская оппозиция, оставшаяся в новейшей истории как Московская межрегиональная депутатская группа. В состав МДГ вошел и Виталий Челышев, чем, безусловно, вконец озлобил местную партократию. Его репутацию продолжали порочить активно и изощренно. Доходило до неприличного. На встрече коллектива "Индустриального Запорожья" с читателями в Доме политпросвета тот же редактор Петр Горбачев врал, отвечая на вопрос, зачем препятствует публикациям статей Челышева: "Никаких гонений нет, мы предоставили ему все возможности для депутатской работы".

Оставаться равнодушным к происходящему я не мог. Встретившись с Виталием, взял интервью. Анатолий Пивненко материал подписал, но принципиально важные семьдесят строк вычеркнул. Речь в них шла о том, что в адрес народного депутата звучит много неправды, его маме, не зная, кто она, в одном из магазинов предлагали подписать обращение против сына; "Индустриалка" необъективно оценила выступление Челышева на одном из митингов, в других изданиях к его статьям пишутся лживые комментарии. Еще в вычеркнутых строках говорилось, что Виталия представляют петлюровцем, поддерживающим связи с уголовными элементами, что требовал для себя выделения машины по себестоимости, что является националистом, добивающимся отделения Украины, что "кормится" у кооператоров. "Все это ложь", – утверждал Челышев. Разве не важно было придать вырезанные строчки огласке?

После публикации интервью в "КоЗе" отдал опальный фрагмент в руховский самиздат, настояв на сохранении моего авторства. В шестом номере (декабрь 1989-го) информационного вестника "РУХ" Запорожской краевой организации НРУ заметка вышла. И пошла волна!

Для Пивненко публикация была неожиданной, она могла навредить выдающемуся редактору и заслуженному журналисту СССР. Не знаю, по своей инициативе он проявил бдительность, или по звонку из обкома (Разберись с Гаевым!), но спустя два-три дня редактор зашел в мой кабинет:

– Ты видел? Это случайно к ним попало? – он держал в руке самиздатовский выпуск.

– Почему случайно, я передал. Челышев должен иметь возможность развеять сплетни, сказать то, что считает нужным. Если ему не дают это сделать в партийной печати, он идет в альтернативную.

– Ты считаешь ЭТО альтернативной печатью?

– Да, на сегодня другой нет.

– Ладно, хорошо, что сказал. Теперь знаю, как поступать дальше.

Фраза была зловещая и неясная. Я понял: будут проблемы. Собрали творческий коллектив, редактор осветил ситуацию, попросил людей высказаться. Коллеги высказались: поступил неэтично, править и сокращать материал – право редактора. Обратившись к руховцам, дал лишний повод им для скандала. И вообще – зря вынес сор из редакционной избы.

Вот запись, сделанная в дневнике после собрания. "Настроение препаршивое. В воздухе запах политических репрессий. Существует официальная установка – осуждать РУХ, Челышева. Люди на глазах меняются, прячут в землю глаза, не хотят говорить, что думают. Снова боятся. Сказать правду, разоблачить врунов с партийными билетами – неэтично? Никого не тревожит, что гласность лишь на словах, что печатать можно только то, что совпадает с мнением аппарата. Редактор ссылается на реалии, на то, что политика – искусство возможного. Хватит ссылаться, нужно ломать это...". Буду, однако, объективным: никто в редакции не гнобил меня. Думаю, все в душе понимали: прав Гаев. Да и время новое поджимало.

Плановая экономика СССР доживала свои последние годы. Дефицит товаров был потрясающий, не хватало абсолютно всего. Сахар, масло, мыло, стиральные порошки продавали в ограниченном количестве по талонам. Но большая страна, хоть было трудно и бедно, жила не одной политикой. Разумеется, и я не только митинговал, благо профессия позволяла ездить в разных направлениях, общаясь с интересными мне людьми. И первое, и второе – главные плюсы журналистского ремесла. В домашнем архиве публикаций за 1989 год – интервью с директором филармонии, "нравственный" очерк о незаконном увольнении учительницы, репортаж с рынка, обзоры редакционной почты (семь лет был завотделом писем), отчеты о командировках в Армению, на Чукотку, отпускные заметки из Арктического круиза, рассказ о водно-моторном переходе Запорожье – Киев. Любой мой текст, не содержащий "политики", шел без проблем, здесь никаких трений с редактором не было. Между тем подошел год 1990-й, насыщенный событиями не менее предыдущего.

Центральные издания – "Правда", "Московские новости", "Труд", журнал "Огонек" – писали обо всем совершенно открыто. В "Известиях" большой прокурорский чин прямо называл наше государство бесправным, в котором не действуют законные методы. Читая такое в своей провинции, завидовал столичным газетчикам, работающим без оглядки "на партию".

На фоне всей Украины наша область по-прежнему выделялась махровым консерватизмом. Полтора месяца мне не давали добро на нестандартное интервью с новым председателем облисполкома Владимиром Демьяновым. К чему, говорили, этот вождизм? Интересоваться личной жизнью руководителя, показывать его живым человеком было недопустимо. Еще один яркий факт: после того, как Львов отказался выпускать милицейские резиновые дубинки, выпуск этой продукции освоил Запорожский завод резинотехнических изделий.

Проведение митингов горисполком запретил, но руховцы умудрялись обходить запреты. В январе, например, устроили праздник соборности Украины, отмечая 71-ю годовщину "злуки", благо акцию санкционировал Киев. На площадь пришли комсомольские и партийные работники, преподаватели общественных дисциплин, но ни один из них не взял слово. Этим воспользовались организаторы, смешав в кучу соборность, события в Закавказье, предстоящие выборы в Советы, привилегии аппаратчиков. Толпа бурно поддержала предложение отправить в отставку обком партии в полном составе. Газеты называли уличные собрания "зб╕говиськом неформал╕в", муссировали слухи о создаваемых "националистами" боевых группах. Слухи питались тем, что в это время происходили кровавые стычки между армянами и азербайджанцами.

Авторитет КПСС падал, улица заявляла: пусть в партии будет меньше членов, но это должны быть настоящие лидеры. Выборы в Верховную Раду по мажоритарному округу Хортицкого района первый секретарь Запорожского горкома партии Петр Ванат проиграл молодому преподавателю истории из педучилища ╧1 Сергею Соболеву. Я попросил Ваната прокомментировать причины своего поражения, в ответ услышал упреки в бестактности. Первый коммунист города не захотел отстаивать свои убеждения. Идеолог же Воробьев, вопреки очевидному, продолжал талдычить о консолидирующей роли КПСС, думающих иначе называл уже нелегалами.

Негласную установку осуждать все, что не укладывается в прокрустово ложе партийных догм, получили все средства массовой информации. "Индустриалка", главный партийный рупор, писала: "Деструктивные силы открыто отвергают выбор народа. На острие их атаки – КПСС, компартия Украины и Ленин". "Комсомолець Запор╕жжя" на фоне партийных газет выглядел чуть менее ретроградно. Наши "перья" определенную идеологическую раскованность себе позволяли. Мои интервьюшки (два-три вопроса) с главным запорожским руховцем Юрием Василенко тоже публиковались. В то время как "Запор╕зька правда" с "Индустриалкой" на свои страницы Юрия не пускали, несмотря на то, что РУХ был уже официально зарегистрирован. Вместе с тем, редактор "КоЗы" нередко перестраховывался, так интервью, взятое у руководителя Токмакского отделения РУХа Анатолия Замлинского, который баллотировался в депутаты облсовета и был в своем районе "под прессом", Пивненко не подписал.

В стране нарастала социальная напряженность, Запорожье не было исключением. Звучащие на Фестивальной лозунги становились все радикальней. Часто оппоненты не слышали друг друга, хоть и говорили об одном и том же – кардинальном обновлении власти, честной предвыборной борьбе, демократических переменах. Призывы к ликвидации райкомов и обкомов встречались одобрительным гулом. Думающая часть населения понимала: времена однопартийности кончились, нужна конкуренция взглядов, политических платформ, мнений. "Партия, дай порулить!" – знаменитая КВН-шутка того периода.

В феврале 90-го монополию коммунистов на политическую власть (шестую статью) отменили. Митинг, состоявшийся 25 февраля, длился шесть часов, на нем была представлена вся городская политическая раскладка. Желто-голубые флаги соседствовали с красными, сине-красными и красно-черными. В очередь к микрофону выстроилось семьдесят человек, все говорили о консолидации и каждый понимал её по-своему. Аплодисменты сменялись оглушительным свистом, одобрительные возгласы – возмущенными, периодическими скандированиями: "Обком в отставку".

Комментируя происшедшее, корреспондент "Индустриалки" писал: "Охватив полукольцом трибуну, кучка экстремистки настроенных молодчиков под желто-голубыми флагами свистом, криками и гулом встречала каждое конструктивное предложение...". Мне те же события увиделись по-другому: "Не т╕льки прихильники демократичного блоку заполонили площу, це було видно по лозунгах ╕ повед╕нц╕. Та коли з естради звучали випади проти чиновник╕в в╕д партапарату, нав╕ть нейтрали реагували схвально. Це показник, в╕д якого не в╕дмахнутися. Наша м╕сцева демократ╕я кульга╓ найб╕льше у кер╕вних ланках. Треба робити щось. Найперше, надати право голосу неформалам, "впустивши" ╖х у м╕сцеву пресу. На стор╕нках газет шукати консол╕дац╕╖ ефективн╕ше, н╕ж п╕д р╕зноголос м╕тинг╕в. Сьогодн╕шн╓ неприйняття позиц╕й Руху "формалами" в╕добразилось у виступ╕ Г.П. Харченка, яке фактично було з╕рване. Не можна виправдати дикунсько╖ повед╕нка тих, хто не давав говорити першому секретарев╕, але й сумн╕вна тактика Григор╕я Петровича т╕льки звинувачуючи неформал╕в досягти з ними консол╕дац╕╖, до яко╖ сам закликав по телебаченню. Однозначно╖ правоти жодна сторона не досягне. Фестивальна площа тиждень тому довела, що розумн╕ зважен╕ сили, здатн╕ привести до зг╕дност╕, ╓ в ус╕х таборах".

Симпатизируя сторонникам запрета КПСС, на бумаге я старался придерживаться центристских позиций. Редактору же, даже в ущерб объективности, нужно было лобовое одобрение действий власти. Вот что вышло в газете после его вмешательства: "Звучала з трибун й критика д╕й окремих парт╕йних, господарських кер╕вник╕в, зокрема йшлося про факти соц╕ально╖ несправедливост╕ на виробничому об"╓днанн╕ "Запор╕жтрансформатор". Але й тут не об╕йшлося без нагн╕тання пристрастей, сво╓р╕дного заклику до "полювання на в╕дьом". Щось дуже часто ми почина╓мо останн╕м часом шукати скр╕зь "крайн╕х". Ще одним доказом того, що слух не терпить крику було сп╕лкування першого секретаря обкому парт╕╖ Г.П. Харченка п╕сля м╕тингу. Десятки людей могли задати питання й почути чесну, аргументовану в╕дпов╕дь. Це справд╕ було важко пор╕вняти з тим ╕стеричним "супроводом" жменьки рух╕вц╕в, що звучав п╕д час його виступу на трибун╕. Подумалося, як сьогодн╕ потр╕бен людям такий ось прямий д╕алог з кер╕вником. Част╕ше, набагато част╕ше це треба робити".

Публикация, из которой взят этот фрагмент, называлась "Площа. М╕тинг. Плюрал╕зм?". Под ней подписи Ю. Акимов и А. Пивненко. Таким способом я открещивался от идейно чуждых мне строчек.

Одной из самых колоритных фигур среди руховцев-радикалов был рабочий "Коммунара" Евгений Костенко. На митингах Женя устраивал настоящие спектакли, без разбора яростно критикуя весь партийно-чиновничий аппарат. Часто несправедливо, потому только, что тот или иной чиновник представлял власть. Костенко был своим человеком в нашей редакции, заходил в кабинеты, говорил на разные темы, со знанием дела рассуждал о конкретных проблемах. Подобно занозе, Женя не давал покоя чинушам и аппаратчикам: писал заметки в газету, собирал подписи под протестами, митинговал, грамотно возбуждая людей.

Позже увижу подобное на множестве других митингов, но впервые понял, как легко управлять толпой, наблюдая за Женей. Вряд ли кто этому обучил его, думаю, парень был самоучкой. Ходили слухи о психболезни, по причине которой Женю не взяли в армию. Но заткнуть рот, упрятав в клинику, было уже нельзя, приходилось терпеть. Правда, нагоняй от обкома партии за то, что "этот крикун" сотрудничает с газетой, редактор раза два получил.

Мне лично экстремизм улицы близок не был. Но именно такие революционеры в тот момент и были нужны. Осторожные выжидали, трусы вообще не высовывались, радикалы – разваливали систему. Когда в августе 91-го компартию, наконец, "закрыли", Женя был среди тех, кто опечатывал двери запорожского "белого дома". Позже он окончил юрфак КГУ, был помощником нескольких народных депутатов, в качестве консультанта до сих пор работает в Верховной Раде. Так что свою роль в истории независимой Украины подобные пассионарные личности, безусловно, сыграли.

Последние перестроечные годы были отмечены активной деятельностью и запорожского филиала Украинского Хельсинского Союза (УХС), организации, в трактовке партидеологов, куда более националистической, чем РУХ. Эти ребята не только ревизовали деятельность компартии, но и призывали к выходу из состава СССР. Распространяемые ими листовки с графиками-таблицами убеждали: в Украине наибольший среди советских республик ресурс экономического развития. Мне идея независимости нравилась, диктатура КПСС претила. Вместе с тем "национальный вектор" УХС настораживал, нам же вдолбили в головы, что националисты сродни фашистам. В целом же митинговая стихия захватывала, возможность быстрых перемен окрыляла.

Незнакомого, рискового было много. Нужны ли в обновленном парламенте рабочие, или достаточно экономистов с юристами? Как относиться к частной собственности, нужно ли введение этого института? Как быть с кооперативами, легализовавшими предпринимательство? Многих смущало, что при частной собственности неизбежен наемный труд, чего в СССР никогда не было. Пересматривались коренные государственные устои, сложившаяся в стране командно-административная управленческая система сопротивлялась этому, как могла. Каждый самостоятельно постигал суть переходного – от неудавшегося социализма к неизвестному еще рынку – периода.

Самообразовывался и я. Встречался с депутатами – рабочими, интеллигентами, чиновниками, задавал важные для меня вопросы. Жадно читал прогрессивную публицистику. И, повторюсь, стремился объективно отразить осмысленное в газете. Это было самое трудное и не только по причине чрезвычайной обкомовско-редакторской косности. Такая в головах творилась неразбериха, что сказать однозначно, кто прав и как в новых реалиях нужно действовать, было непросто. А как мешал так называемый внутренний цензор – привычка помнить, что твой текст должен устроить редактора! Вот и приходилось сочинять пассажи вроде того, что платформа такой-то партии размыта, а публичные спектакли, устраиваемые Костенко, не столько поднимают авторитет РУХа, сколько вредят ему. Я научился быть гибким и "конструктивно" критиковал действия неформалов, каждый раз наступая на горло собственной песне. А мой редактор, когда позволили, стал опять смелым и прогрессивным. Это он всегда хорошо умел, отдаю ему должное.

Сделаю отступление. Как уже говорил, в связи с тем, что "Комсомолець Запор╕жжя" шефствовал над строительством АЭС в Энергодаре, этот участок закрепили за мной. Никто тогда и в страшном сне не предполагал, что "мирный атом" однажды может вырваться из упряжки. Последний, 37-й по счету, спецвыпуск с АЭС я подготовил в октябре 1985-го. После того, как в апреле 86-го грохнул Чернобыль, "атомная" тема со страниц газеты надолго исчезла. Поддерживать ядерную энергетику стало немодно, и даже ученым, убежденным в её перспективности, приходилось "поступаться принципами" перед наступательным напором "зеленых". Страна, наученная Чернобылем, переживала эпидемию радиационного психоза.

В конце июня 1990-го в Обнинск, известный на весь Союз научный город физиков-атомщиков, для обсуждения проблем и перспектив развития ядерной энергетики приехало 500 ученых – наших и зарубежных. Среди журналистов, приглашенных на конференцию, был и я. Прослушав доклады, взяв несколько интервью, поехал в Москву специально, чтоб посмотреть документальную ленту Станислава Говорухина "Так жить нельзя", о которой трубили все демократические газеты.

Фильм шел в главном кинотеатре столицы "Россия", в кассе билетов не было, но я купил на улице с переплатой и... Войдя в зал коммунистом, я вышел из него беспартийным. В переносном, конечно, смысле. Кризис государственной системы, экономический и духовный тупик, в который зашла страна, Говорухин показал так ярко и убедительно, что только болван-обыватель не ответил бы на вопрос "кто виноват?".

КПСС трещала по швам, члены партии повсеместно сдавали свои "хлебные книжки". Фильм "Так жить нельзя" – один из гвоздей, вбитых в гроб моих личных отношений с этой организацией. Через полгода долго копившееся недовольство "линией партии" обернулось продуманным выходом из "рядов". Насколько помню, в "Комсомольц╕ Запор╕жжя" у меня последователей не нашлось. А среди журналистов Запорожья я оказался вторым, кто пошел на такой шаг. Первым был (тогда я не знал этого) Виталий Челышев.

Как-то прочитал у Феликса Кривина: "И через тысячу лет микроб вылез из своей щели, оглянулся вокруг и увидел, что в мире появилось много новых микробов". Микробы, которым ничего не нужно, кроме уютной щели, были и будут. Новые поколения наплодят своих приспособленцев и конформистов. Не знаю, как будет, когда не станет меня. Но хорошо помню, как было. Нельзя, чтоб компартия с её уродующей людей идеологией когда либо вновь пришла к власти. Многие беды независимой Украины – оттуда, из советских времен. Плохо, что разумная люстрация до сих пор не проведена. Пусть молодые люди, читающие (надеюсь!) эту книгу, узнают, как мы жили, как не хотели микробами быть.

Мои разные дни

Это предпоследняя, девятая, глава книги. О многом уже рассказано, но были в жизни яркие эпизоды, остающиеся «за кадром». Они тоже характеризуют время, в которое довелось жить. Некоторые ситуации с позиций XXI века комментировать сложно. Просто опишу их, пусть читатель почувствует затхлый застойный воздух, которым много лет дышал я и мои советские современники.

х х х

Мне 11 или 12 лет. Радио, газеты, транспаранты на праздничных демонстрациях утверждают: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Сам Никита Сергеевич Хрущев сказал об этом с трибуны ХХII съезда КПСС. При коммунизме, объясняет в школе историчка Татьяна Самуиловна, деньги совсем исчезнут, всего будет так много, что каждый сможет брать себе по потребностям. Здорово! Одно печалит: к 1980-му, году построения светлого будущего, мне будет уже тридцать – практически старость. Вот бы сейчас «по потребностям», чтобы в кино бесплатно ходить каждый день!

Историю я люблю и на уроках "активничаю". Татьяна Самуиловна, встретив маму на одном из учительских совещаний, даже похвалила меня. И вот, в рамках обмена опытом Татьяна Самуиловна дает открытый урок для коллег-историков других школ. Рассказывает ученикам, что с построением материально-технической базы коммунизма Советский Союз достигнет высшей точки своего развития. Всему классу это понятно, я же тяну руку и спрашиваю, что будут строить в СССР после построения коммунизма? Логично же: раз достигнута высшая точка, то – что за ней?

Забыл за давностью лет, как выкручивалась Татьяна Самуиловна, но помню, что мама, которой нажаловалась историчка, ругала меня за то, что поставил учительницу (во время открытого урока!) в трудное положение.

х х х

Не знаю, как сейчас, а в мое время на уроках литературы практиковались иногда сочинения по картине. Приносил учитель репродукцию какого-нибудь известного полотна, сообщал о художнике, истории написания, обсуждал с классом содержание картины. После чего ученики, отталкиваясь от нарисованного, должны были предложить свой сюжет. Отличный прием, развивающий у детей фантазию. Я всегда любил писать школьные сочинения, а по картинке – особенно.

Есть у художника Сергея Герасимова работа "Мать партизана", знакомая, безусловно, каждому, кто учился в советской школе. В центре картины – женщина с гордо поднятой головой, мать партизана. Напротив – громила-гитлеровец с хлыстом в руке, явно хозяин положения. Как разъясняли искусствоведы, художник отразил "эпизод драматического столкновения женщины-патриотки и захватчика, показал присущие советским людям мужество, стойкость в борьбе, рожденные твердой верой в неизбежность победы света и разума над варварством, тьмой и мракобесием". В 1958 году "Мать партизана" экспонировалась на Международной выставке в Брюсселе и была, кстати, награждена золотой медалью.

Вот по этой картине наш 9-Б класс однажды и писал сочинение. Все нафантазировали примерно одно и то же: смелые партизаны, пустившие под откос вражеский эшелон; фашисты, захватившие в ярости крестьян-заложников; мать партизана, выданная предателем и ничего не сказавшая даже под пытками. Набор штампов, почерпнутых из фильмов о войне, был и в моем сочинении. Только мужественная партизанская мама вела себя на допросе менее героически – кричала от боли, плакала, теряла сознание. Мне, уже взрослому, такая реакция женщины на жестокое физическое насилие казалась вполне естественной.

Учительница литературы нас, учеников, уважала. Обращалась на "вы", позволяла иметь собственное мнение касательно "лишнего человека" Печорина и роли пейзажа в "Войне и мире". Но терпеть вольнодумство по отношению к патриотичной хрестоматийной картине?.. За сочинение я получил 2/5. Пятерку за грамматику (не зря ж мама была "русским" филологом), двойку за содержание, конкретно – за ошибочную трактовку образа матери. Русская труженица-крестьянка, за спиной которой оскверненная врагами родная земля, должна была, по мнению учительницы, оставаться несломленной и погибнуть стоически.

х х х

Начало 1969 года памятно небывалой пылевой бурей, прокатившейся практически по всей территории Украины. Были повреждены здания, опоры электролиний, с тысяч гектаров пахотной земли сдуло плодородный слой. Пыль и песок поднимались на полтора-два километра, скорость ветра достигала 130 км/час, а видимость не превышала ста метров. Пытка ветром и пылью продолжалась 58 дней – январь-февраль. Люди иронизировали по поводу «черной бури»: это миллионы китайцев на границе с Союзом вытряхивают из мешков остатки риса. Отношения между нашими странами обострились, вот народ и потешался над всем, что связано с «культурной революцией», развернутой в Поднебесной Мао Цзэдуном. Я, второкурсник, сочинил тогда такое стихотворение:

В городе пыльная буря,

Все покрывая пылью.

Ветер в окна как пуля,

Черную сказку делая былью.

Добрый и злой, плохой и хороший -

Все по глаза черны.

Не помогают зонты и калоши,

Души замутнены.

Пыль проникает в уши,

Грязью сердца смолит,

Горла людские душит,

Руки, заломаны, молят.

Пыль не подвластна Фебу,

Вот она – серости мощь!

Люди взывают к небу,

Нужен хороший дождь.

Я принес стишок на заседание институтского литкружка, прочитал. Первым взял слово приглашенный в качестве гостя молодой запорожский поэт Толя Рекубрацкий. Он спросил, почему у меня, девятнадцатилетнего, такой пессимистичный взгляд на жизнь? Сам Толя уже прославился позитивным лирическим стихотворением, где сравнил дым над паровозом, увозящим мальчишек в армию, с чубом, который "немов чуприна, яку забули знять у в╕йськкомат╕". Не скажу за давностью лет, кто тогда и что именно говорил по поводу "Пыльной бури", но упрек в недопустимом для советского юноши пессимизме запал в память.

И еще сюжет, связанный со студенческими литературными пробами. Как-то вузовская многотиражка "╤нженер-машинобуд╕вник" напечатала мой рассказик. Наивный и ерундовый, но дело не в этом. А в том, что по сюжету я приводил в рассказе четыре строчки из Пастернака. Редактор Миша Попрыдкин убрал небезопасное имя, приписав четверостишие Александру Блоку.

х х х

В главе «Моя СА» речь идет о двух моих армейских годах. Воспоминаний о службе осталось много, здесь хочу рассказать лишь об одном эпизоде, случившемся в 1972-м в Азербайджане. Как-то на ночном вождении танков пропал солдат. Уже отводили все, построились, а одного человека нет. Покричали в темноту – тишина. Тогда, взяв в руки факелы, растянулись в линию, и пошли вдоль трассы. Такими факелами обозначались на танкодроме учебные препятствия. Бывало, закончишь вождение в первых экипажах, и бежишь на дальний участок трассы следить за факелом. Заснуть на земле, глядя часами на трепещущий на ветру огонь, было немудрено. Говорили, случались страшные вещи: засыпал дежурный, факел сгорал, танк, ища в темноте препятствие, отходил от набитой колеи, и пропадал под гусеницами спящий мальчишка.

Спал в неглубокой ложбине солдатик и в этот раз. Когда сержант, подбежав, ударил его в лицо зажатым в руке фонариком, он вскочил и, кривя окровавленный рот, заплакал. Позже солдат жаловался комбату, показывал разбитые губы, но его никто не поддержал и дело замяли. Я, противник насилия, в той ситуации был на стороне сержанта, считая его действия психологически мотивированными. Смерть в армии в мирное время – ЧП, можно представить, что пережил наш командир, бегая со взводом по ночным холмам в поисках пропавшего.