Текст книги "ГЧ (Генератор чудес)"

Автор книги: Юрий Долгушин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
СЛУЧАЙНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Посещение ридановской лаборатории на некоторое время выбило Николая из колеи. То и дело он отвлекался от работы и сидел, задумавшись, или ходил медленно взад и вперед по своей комнате, засунув руки в карманы. Мысли его устремлялись в лабораторию и вертелись там около столика, накрытого глухим цилиндрическим колпаком. Все-таки Ридан хорошо сделал, что не поднял колпака. Может быть, тогда совсем нельзя было бы отделаться от этого впечатления. А что, если голова продолжает думать? Что, если она сохранила способность двигать мускулами лица?

Неизвестно, как далеко завели бы Николая эти размышления, если бы в один из таких моментов к нему не влетел Федор с новой сенсацией.

– Читал «Вечерние известия»? – спросил он. – Нет. А что там?

– Нечто такое, что интересует нас больше, чем кого-либо во всей Москве. Слушай. Вот… Обзор иностранной информации…

«Взрыв в Мюнхене»!

Он поднял голову и посмотрел на Николая. Тот встал.

– «Агентство Сфинкс сообщает некоторые подробности таинственного взрыва, происшедшего в июне в окрестностях Мюнхена. Взрыв произошел в пустынной местности на территории бывшего полигона и отличался исключительной силой. Жертвами его оказались семь человек, по-видимому, производившие испытания какого-то нового оружия. Отдельные части машины неизвестного назначения найдены на расстоянии до трехсот метров от места происшествия. Тела погибших были настолько изуродованы и обожжены, что опознать некоторые из них не представилось возможным. Расследование обстоятельств взрыва тщательно засекречено фашистскими властями.

Корреспондент агентства связывает это происшествие с исчезновением ряда представителей научно-технического мира, среди которых упоминается имя известного физика Гросса, работавшего в последние годы над проблемой передачи электроэнергии без проводов…» Ну, что скажешь?

– Так, та-ак… – протянул Николай. – Теперь понятно, что означали слова: «помехи устранены» и «антенна сорвана ветром»… Помнишь?

– Конечно… А Сфинкс не знал, куда обратиться за настоящей информацией. Мы могли бы ему сообщить и больше, и раньше, – пошутил Федор. Но сразу же лицо его стало серьезным. – Слушай, Коля… Я сейчас начитался разной литературы о международной разведке и, пожалуй, только теперь по-настоящему оценил все это дело. Ведь то обстоятельство, что мы знаем и можем еще больше узнать о машине Гросса, представляет для фашистов исключительный интерес. Они, конечно, начеку, и разведка приведена в действие. Можно быть уверенным, что шпионы следят за всеми, кто имел хоть какое-нибудь отношение к делу.

– Ты хочешь сказать, что жизнь нашего немца в опасности? Не сомневаюсь.

– Нет, постой. Это ясно! Меня интересует другое. Объясни-ка мне еще раз самую технику вашей связи. Как вы находите друг друга в эфире? Ведь ты как-то говорил мне, что он из осторожности не сообщает своих позывных.

– Да у него их и нет, он нелегальщик, – ответил Николай. – Сначала он пользовался какими-то, очевидно, вымышленными позывными, а потом, когда мы познакомились и началась эта конспирация с шифром, он перестал сообщать позывные, и я узнаю его по характеру работы на ключе.

– Но ведь он вызывает именно тебя?

– Нет, он из предосторожности и этого не делает. Он дает только общий вызов: «це-ку» – всем.

– Ну, хорошо, – продолжал Федор. – Вот ты услышал его, Узнал, настроил приемник на его волну. Но он-то как узнает тебя?

– А меня немудрено узнать, я не нелегальщик и после «це-ку» даю свои позывные.

– Так… Значит, если следить за нелегальщиком, то можно установить позывные того любителя, с которым он разговаривает?

– Конечно.

– А по позывным можно узнать, кто этот любитель?

– Для этого нужно только купить в любом нашем газетном киоске справочник коротковолновика-любителя.

– Вот видишь, – нахмурился Федор. – Можно быть уверенным, что за тобой уже следят!

Увлеченный своей работой, окруженный друзьями, Николай был так далек от этой мысли, что она показалась ему нелепой. Он внимательно посмотрел на торжественно мрачное лицо друга и, едва сдержав улыбку, тоже нахмурил брови.

– Кажется, ты прав, Федя, – сказал он. – Тут ко мне один человек каждый день приходит. Наверное, переодетый шпион.

– Кто приходит? – не на шутку всполошился Федор. Николай ответил шепотом:

– Тетя Паша.

Приятели дружно расхохотались, представив себе «кормилицу» в роли международного шпиона.

Однако, подумав, Николай нашел, что соображения Федора не лишены оснований.

– В общем ты прав, Федя, – заключил он. – Конечно, надо держать ухо востро. Судя по тому, что там следствие ведется в строго секретном порядке, мы правильно объяснили сообщение немца. Теперь будем ждать новых известий.

…Зима выдалась крепкая, сердитая и неспокойная. Короткую осень, тихую и теплую, с ее роскошным желто-красным убранством прогнал внезапным налетом мутный ураганный ветер с северо-запада. И – пошло… Колючая крупа запрыгала по сухому асфальту, прячась от вихрей в углы и закоулки тротуаров. Потом стихло, упал снег. По широким улицам столицы медленно поползли, как гигантские моллюски, машины, полосами сдирающие снежную кожуру. Снова падал снег, снова пожирали его машины. Иногда в разрывах несущихся облаков появлялось ослепительное солнце, бледное от холода и опять надолго исчезало за темным пологом, будто укрываясь от снежной морозной Земли.

Стремительно мчались события в жизни наших героев. Еще осенью, после необычайного зрелища и разговора с профессором в его лаборатории, Николай Тунгусов окончательно решил связать свою работу с ридановской. Пусть он не понимал до конца сложных замыслов профессора, зато он чувствовал, что тут его техника, как нигде более, вплотную приближалась к жизни, входила, вмешивалась в нее, сама начинала жить и, – Николай верил в это, – влекла к каким-то новым откровениям и победам. Да и можно ли было не верить, когда он собственными глазами видел, как Ридан в своей лаборатории творил такие вещи, о которых только в сказках люди осмеливались мечтать! Перспектива длительного сохранения живой ткани, обнаруженная Тунгусовым, совершенно захватила профессора. Вначале Николаю казалось даже, что она затмила собой мысль о генераторе мозговых лучей, которого так напряженно ждал ученый. Но очень скоро выяснилось, что одно с другим связано, что обе перспективы каким-то образом дополняют одна другую. Как именно, Ридан не говорил, и Тунгусов понимал, что было бы нетактично настаивать на объяснении его конечных целей.

Все складывалось исключительно удачно. Решить задачу консервирования Тунгусов сам не мог: тут требовались сложные гистологические исследования, ему недоступные. Ну, конечно, Ридан взял на себя исследовательскую работу. Он готов был переключить на нее весь свой институт.

И вот началась новая деятельность. Они составили проект, нарком одобрил его. Проект был «грандиозный», как говорил Ридан. Он начинался со строительства; к ридановскому особняку срочно пристраивается двухэтажный флигель за счет части сада. В нем располагаются мастерские Тунгусова и новые лаборатории. Тунгусов подбирает штат. Ридан увеличивает количество своих сотрудников-гистологов вдвое и снабжает новые лаборатории полным оборудованием.

Проект этот составляли, конечно, втроем с Мамашей. А когда началось выполнение его, «бразды правления» автоматически перешли к Мамаше, потому что ему нужно было только знать, что делать, а как делать – это он понимал лучше других. Мамаша носился по городу, как ветер, находил людей каким-то удивительным «верхним чутьем», как хорошая охотничья собака находит дичь. Он брал этих людей мертвой хваткой, так, что намеченная им жертва не успевала даже заметить, как начинала выполнять новую работу.

Появились строители – инженеры и рабочие; загрохотали в саду машины. Они вгрызались в замерзший грунт, заливали котлованы серой бетонной массой, дробили щебень, поднимали леса и кирпич стрелами дерриков. Потом огромная дощатая коробка скрыла место будущего флигеля, и уже никто из ридановцев, кроме Мамаши, не видел, что происходит в ней. А через месяц, когда повернуло «солнце на лето, зима на мороз» и начались жестокие конвульсии медленно отступающей зимы, коробка вдруг с оглушительным скрежетом и грохотом отбиваемых досок распалась, как скорлупа разбитого ореха, и под ней оказалось новенькое светлое здание с застекленными рамами и отделанным фасадом.

Тем временем Ридан и Тунгусов лихорадочно подготавливали каждый свою работу. Широкий коридор института отражал степень этой подготовки: он все больше заполнялся ящиками со станками, инструментами, приборами, посудой. Большие черные буквы «Р» и «Т», поставленные по распоряжению Мамаши на ящиках, отличали имущество Ридана и Тунгусова.

– Мелочь, – говорил он в ответ на иронические комплименты Ридана по поводу его удивительной предусмотрительности. – А вот увидите, сколько она нам времени сэкономит, когда придется разбирать эти залежи.

Николай составил точный план работы. Два генератора ультракоротких волн – один из них, старый, уже почти готов – будут действовать непрерывно, снабжая исследовательские лаборатории Ридана таким количеством облученных проб свежей органической ткани, какое лаборатории сумеют пропустить. Это будут сотни проб в день и гистологам придется здорово поработать.

Облучение ткани начнется с максимальной волны намеченного Николаем диапазона на одном генераторе и минимальной – на другом. Где-то между ними прячется искомая «консервирующая» волна. Но тут – тысячи волн; чтобы исследовать каждую из них, понадобились бы годы. Поэтому осада этого диапазона начнется с двух сторон, сначала довольно большими скачками, чтобы нащупать в нем наиболее действенный участок. Это будет первый тур поисков. Потом пойдет кропотливое исследование найденного участка по той же системе – с двух концов, но уже более мелкими «шагами». Наконец, третий тур, когда каждый сантиметр длины волны будет испробован, даст окончательное решение вопроса. Работа предстояла чрезвычайно сложная: кроме волн, нужно было одновременно подыскивать и наиболее выгодные условия продолжительности облучения и его мощности.

Об этом Николай беседовал с Риданом.

– А если нужная нам волна окажется на бесконечно малую долю длиннее или короче той, которую мы можем фиксировать вашим верньером, тогда что? – спросил профессор. – Как вы тогда повторите эту частоту? Ведь каждый поворот ручки верньера, как бы мал он ни был, дает новую волну, не так ли?

– Так, конечно. Но я не думаю, чтобы тут имели существенное значение такие уж ничтожные изменения частоты.

– Не думаете? А когда вы пытались повторить знаменитый опыт ваших пищевиков, вы знали, на какой волне они работали?

– Знал.

– И все-таки повторить не смогли?

– Но ведь тут, кроме волны, есть еще неизвестные: экспозиция и мощность.

– То же самое и экспозиция! Вы думаете, сотые доли секунды не влияют на результат? – добивался Ридан.

– В известной степени – да.

– Нет, Николай Арсентьевич, я думаю, в решающей степени. Мне кажется, вы недооцениваете роль ничтожно малых величин, особенно когда вы имеете дело с биологией.

Разговор этот имел важные последствия. Николай слушал и думал.

Как всегда, новая верная мысль входила в его ум легко, занимая место старого, казалось, крепко укоренившегося, представления. Это было замечательное свойство, позволявшее Николаю без особого напряжения двигаться вперед и отбрасывать устаревшие или ошибочные представления.

И вот опять, как и в каждой почти беседе, Ридан открывал ему какую-то часть еще не познанного мира. И Николай удивлялся: как же он сам не удосужился подумать об этом! Ведь значение весьма малых величин очевидно. Разве он не знал ничего о ферментах, о гомеопатии? Ридан прав: доли волны, доли секунды доли ватта могли иметь решающее значение. На мгновение Тунгусов почувствовал внутренний холодок: если так, задача может остаться нерешенной. Бесконечно малые доли – это значит бесконечно большое количество комбинаций из трех элементов: волны, экспозиции и мощности. Результат пищевиков – чистая случайность. У них ни один из этих элементов не был постоянным. Генератор был простенький, волна «гуляла», время определялось по секундной стрелке хронометра. На какой-то миг случайно совпали условия облучения. Может быть, всю жизнь придется искать это совпадение и…

– Ничего, Николай Арсентьевич, не падайте духом, – улыбался Ридан. – Мы будем действовать методом исключения. Лишь бы ваш аппарат был точен.

– Да, теперь я вижу, что мои верньеры не годятся. Придется конструировать новые. Тут нужны микроверньеры, к тому же с автоматическим определением шага. Это сложная задача. А у меня на очереди второй генератор. Когда я все это сделаю?

– Знаете что, – придумал Ридан, – поручим верньеры Виклингу. Кстати и проверим его способности, а то он все «изучает» новые методы генерации микроволн в каких-то таинственных лабораториях, а толку пока что не видно. Дело это темное и может продолжаться бесконечно. А если он быстро и хорошо справится с верньерами, возьмем его к вам в помощь.

Николай согласился неохотно. Он любил все делать сам, особенно, когда приходилось придумывать что-то новое, изобретать. Но на этот раз всякая новая работа грозила сорвать план. Он уже обещал Ридану, что облучение проб начнется тотчас же после того, как будут отделаны лаборатории и размещено оборудование. Кроме того, опыт коллективной работы над сушилкой научил его кое-чему.

Виклинг частенько появлялся в доме Ридана. Он приходил запросто по вечерам, к чаю, всякий раз приносил с собой какую-нибудь интересную историю, занятную игру, с исключительной ловкостью показывал фокусы, приятным баритоном напевал песенки разных народов, аккомпанируя себе на рояле, – словом, в совершенстве владел искусством занимать собеседников. Профессор любил поговорить с ним о судьбах Европы. Виклинг обнаруживал исключительную осведомленность в политических вопросах. Визиты его всегда были непродолжительны. Как чуткий гость, он не утомлял хозяев своим присутствием, а напротив, всегда решительно исчезал «на самом интересном месте», вызывая искреннее желание хозяев видеть его снова у себя.

С появлением Виклинга в дом Ридана вошло что-то очень новое, своеобразное, к чему никто не остался равнодушным. Он был человеком иной, чужой культуры, и это сказывалось во всем – в его манере здороваться, слушать собеседника, одеваться, даже, казалось, в самом голосе, в удивительном универсализме…

Спокойнее всех его принимал Ридан; ему немало приходилось встречаться с иностранцами. Анна долго не могла привыкнуть к Виклингу. Впервые в жизни она ощущала непонятную робость перед новым знакомым и ее обычная непосредственность гасла в его присутствии. В то же время она всегда радовалась его приходу. Зима несколько сблизила их. Оба увлекались спортом. Часто по вечерам они уходили на каток или совершали в выходные дни лыжные экскурсии за город. Но каждая новая встреча, словно заставала Анну врасплох – вновь приходилось ей преодолевать в себе непривычную скованность.

Резко отрицательную позицию заняла Наташа; странным образом она невзлюбила Виклинга с первого же свидания, может быть, с первого взгляда, так, как будто он сразу же обидел ее чем-то. В острых, доходивших иногда до ссоры, спорах с Анной, она называла его «фигуристом», притворщиком, барином, холодной лягушкой – все в нем ее раздражало и отвращало, все было чуждо. Ридан объяснял эту стихийную неприязнь Наташи «классовым инстинктом». Буржуазным барством, как утверждал он, от Виклинга, действительно, сильно еще попахивало…

Первая встреча Тунгусова с Виклингом – еще в самом начале зимы – была случайна и кратковременна; тем не менее она произвела на Николая неизгладимое впечатление. Николай направлялся к Ридану по делу. Он взбежал по каменным ступеням подъезда и уже протянул руку, чтобы позвонить, как тяжелая дверь парадного входа открылась и на пороге показалась Анна в короткой белой шубке. Высокий человек, в спортивном костюме, вышел за ней. Николай почувствовал некоторое смущение в голосе Анны, когда она знакомила их.

Будто какой-то тоскливый стон прозвучал внутри Николая. Медленно поднимался он к Ридану, стараясь осознать непонятное чувство, вспыхнувшее в нем.

Так и осталось это неприязненное чувство крепко связанным с обликом Альфреда Виклинга. Потом они встречались и не один раз, много и хорошо беседовали; неприязнь стушевалась, но не исчезала вовсе и вспыхивала с новой силой всякий раз, когда Николай видел Анну с Виклингом.

Не только этим определялось отношение Николая к Виклингу. Было еще нечто другое, что, пожалуй, лучше всего выражалось словом «зависть». Да, Николай видел в нем живое воплощение своего собственного, им когда-то намеченного и так убежденно преследуемого идеала человека. Все, что он с трепетом, как очередной кусочек мозаики, находил и вкладывал тогда в свою «жизненную систему» (вписывал в дневник – «к исполнению!») – универсальные знания, иностранные языки, музыка, умение держать себя в обществе и т.д. и т.п. – все это маняще сверкало перед ним в образе Виклинга… Николай даже ловил себя порой на желании подражать ему кое в чём, но пугался и сдерживался, боясь выдать себя. Николай знал, что все это Виклинг не завоевал в жестокой борьбе, – как он сам то немногое, что успел приобрести – что это упало ему с неба, далось с воспитанием, и это сглаживало остроту его зависти. К тому же Николай еще не отказался от завоеваний, еще крепко надеялся на будущее. Он был молод и не знал, как краток и неповторим тот отрезок жизни, когда человек еще способен создавать, творить самого себя…

Новое предложение Виклинг принял с нескрываемой радостью.

– Микроверньер – это хорошо! Это конкретно и выполнимо. Я его сконструирую быстро. Что же касается генератора микроволн, то, очевидно, эта интересная задача еще не может быть решена при современном состоянии техники. Я проверил несколько методов. Они практически неосуществимы.

– Ну и прекрасно! – сказал Ридан, переглянувшись с Николаем. – Бросайте генератор. Сейчас важнее верньер.

Николай подробно объяснил Виклингу, каким требованиям должен удовлетворять этот новый прибор. Абсолютная, автоматически определяемая точность каждого изменения частоты и мощности. Простота управления. Автоматический же контроль времени…

Виклинг исчез. Он появился только через две недели утром и принес готовый экземпляр верньера. К этому времени Николай уже устанавливал второй генератор.

Николай был удивлен; он не думал, что Виклинг справится так быстро. К тому же он ожидал только проекта, чертежа, в крайнем случае макета, но никак не готового прибора.

Тотчас же начали ставить верньер на старый тунгусовский генератор. Виклинг надел комбинезон, внимательно осмотрел генератор, разметил его панель и с ловкостью незаурядного техника, не теряя времени, приступил к делу.

К полудню большая часть работы уже была сделана. Виклинг ушел, но после обеда вернулся снова в мастерскую.

– Думаете кончить сегодня? – удивился Николай.

– Обязательно кончу, – ответил тот переодеваясь, – потому что я выяснил, что завтра не буду располагать временем, а вы, как видно, очень торопитесь. Хотите посмотреть? – добавил он, бросая на стол свежий номер вечерней газеты. – Есть интересное сообщение. Американский наутилус «Бэта» поднят со дна электромагнитными кранами.

Он отошел к сверлильному станку, запустил мотор и уже сквозь гул крикнул издали:

– Совершенно новая техника! Похоже, что проблема подъема затонувших подводных судов, наконец, решена полностью.

Николай быстро развернул газету. С некоторых пор он стал с особым интересом следить за иностранной информацией. О! Два слова заголовка как будто прыгнули сами ему в глаза из угла газеты: «…мюнхенском взрыве». Он прильнул к газетному листу и не отрываясь прочел:

«ЕЩЕ О МЮНХЕНСКОМ ВЗРЫВЕ»

«Корреспонденту агентства Сфинкс удалось добыть некоторые новые сведения, проливающие свет на загадочный июньский взрыв в окрестностях Мюнхена. Выяснено, что исчезнувший физик Гросс не погиб при взрыве, а был арестован фашистскими властями гораздо раньше. Судьба Гросса неизвестна, никаких официальных сообщений в связи с этим инцидентом не было опубликовано.

Если сопоставить арест Гросса, убежденного пацифиста, с мнением некоторых видных специалистов, утверждающих, что изобретение этого ученого могло быть использовано, как весьма серьезное военное оружие, легко понять, что аппарат был уничтожен, согласно желанию самою изобретателя, по-видимому, его другом и ближайшим сотрудником, инженером Мюленбергом, погибшим в числе других при взрыве. Очевидно, адская машина, как это нередко случается, взорвалась раньше времени.

Однако сомнительно, чтобы эта попытка вырвать из рук фашистов новое орудие войны увенчалась успехом, так как все документы, относящиеся к изобретению, были захвачены одновременно с арестом Гросса. Надо полагать, что фашистские специалисты сделают все, чтобы вновь построить аппарат».

Николай дважды жадно пробежал глазами эту заметку. Может быть, он начал бы ее читать и в третий раз, если бы не почувствовал какого-то движения около себя. Он быстро обернулся. За ним стоял Виклинг: глаза его были устремлены туда же, куда только что смотрел Николай.

– Вы заинтересовались мюнхенским взрывом? – спросил Виклинг. – Ну, это старая история. И я думаю, что Сфинкс придает этому взрыву большее значение, чем он заслуживает. Делает сенсацию. А относительно «Бэты» прочли?

– Нет еще, – ответил Николай, сдерживая вспыхнувшее волнение.

– Вот это, – Виклинг указал заметку. – Очень остроумная штука! Вы прочтите обязательно, Николай Арсентьевич, потом поговорим.

И он снова отошел к своему станку.

Заметка о подъеме «Бэты» оказалась действительно занятной и Николай успокоился. К вечеру Виклинг закончил работу. Верньер, снабженный ясной удобной шкалой, действовал великолепно. Профессор ликовал. Через два-три дня можно начинать!

– Только… вот что, Николай Арсентьевич, – сказал Ридан несколько смущенно, когда Виклинг ушел. – Я хочу с вами осмотреть еще часть новых помещений.

Он повёл Николая за собой и распахнул новую дверь из столовой. В этой части пристройки Николай никогда еще не был.

Он оказался в небольшом, хорошо обставленном кабинете. Кроме письменного стола, на котором были аккуратно размещены все необходимые принадлежности, Николай увидел справа, у окна, чертежный стол, тоже полностью оборудованный. Очевидно, тут уже поселился какой-то инженер.

– Ничего не понимаю! – сказал Николай. – Кто же тут живет?

– Постойте, постойте, дорогой мои, – Ридан потащил его дальше. – Это комната – раз. Теперь сюда. Тут – комната два.

Они вошли в спальню. Потом в столовую. Небольшая прихожая, откуда вела лестница вниз, к подъезду новой части дома, отделяла квартиру от разных подсобных помещений. Около кухни оказалась еще одна жилая комната.

Людей в квартире не было.

– В чем дело, Константин Александрович, где хозяева?

– Хозяев нет. Тут… никто не живет.

– Как никто? А все эти вещи кому принадлежат? Чертежное оборудование, постель, мебель, посуда?.. А-а-а! Понял…

Николай отвернулся, опустил голову. Шквал горестных мыслей потряс его.

– А – что? – спросил Ридан.

– Анна Константиновна… выходит замуж?

Ридан внимательно посмотрел на инженера.

– Ничего такого пока не случилось, Николай Арсентьевич. Не угадали. Квартира эта принадлежит… инженеру Тунгусову.

– Мне?!

– Вам. – Ридан вытянулся перед Николаем, опустил руки «по швам», говорил четко, отрывисто, отдавая рапорт. – Расположением комнат ведали мы с Анкой. Внутренним убранством – она. Организационной частью – она с Мамашей. Вопрос согласован с наркоматом. Средства отпущены в качестве премиальных за создание сушилки. Переселение назначено на сегодня. Наш грузовик ждет ваших распоряжений!

Николай отшатнулся.

– Позвольте! Сегодня я работаю… на передатчике… И вообще… для чего все это? У меня же есть квартира. И потом… есть ещё обстоятельства… Нет, нет, это невозможно!

Легкие шаги послышались в соседней комнате.

– Все обстоятельства учтены, Николай Арсентьевич, – зазвенел голос Анны.

Она вошла, улыбаясь, распространяя вокруг себя аромат зимней свежести. Бисерные нити тающего инея украшали каштановую прядь, выбивавшуюся из-под шапочки.

Не выпуская руки Николая, она стремительно увлекла его в отдельную комнатку, уютно обставленную мягкой мебелью. У небольшого столика раскинулось удобное кресло, кровать была покрыта теплым шерстяным одеялом.

– Все обстоятельства учтены, – повторила Анна. – Я думаю, тетя Паша будет чувствовать себя здесь хорошо.

Николай посмотрел на нее, потом на Ридана. Забота о «кормилице» глубоко тронула его. Да, это и было то обстоятельство, которое пугало Николая всякий раз, когда заходила речь о новой квартире. Он чувствовал, что тете Паше было бы тяжело расстаться с ним. Да и ему – огорчить ее, уйти, прельстившись лучшим жильем… Нет! Далекий от бытовых дел, он не мог найти выхода, придуманного теперь друзьями, и потому всякую мысль о переселении из сырой подвальной комнаты просто считал недопустимой.

– Атака организована солидно, – шутил между тем Ридан. – Рекомендую сдаваться без сопротивления.

Действительно, теперь сопротивляться не было смысла. Николай схватил своими широкими ладонями руки Анны и Ридана и крепко сжал их.

– Не знаю, как мне благодарить вас! Придется сдаться.

Ридан торжествовал.

– Не воображайте только, что я рад именно вашему соседству, – продолжал он шутить. – Все это проделано совсем не из-за вас, а из-за тети Паши. Наконец-то в нашем доме будет настоящая хозяйка, а не эти… пигалицы, которые думают, что их главная задача состоит в том, чтобы никогда не быть дома!

Приняв решение, Николай действовал без промедления. Он начал с того, что залез на крышу, установил мачты и протянул коротковолновую антенну. Потом сделал ввод в окно своего кабинета, подготовил радиостол.

На другой день были перевезены вещи – несколько ящиков из-под лабораторной посуды, наполненные книгами и электротехническим «барахлом», как называл Николай все те материалы, инструменты, приборы, которые много лет уже собирались им, накоплялись и могли бы составить универсальный комплект оборудования для радиотехнической лаборатории-мастерской.

Все остальное было покинуто. Не без сожаления расстался Николай со своей старенькой книжной полкой, со столами, с простой железной кроватью, на которой в беспокойные ночи исканий зарождались и оформлялись многие его идеи… Один из столов, почерневший и весь изрезанный, но крепкий еще и такой удобный для слесарных работ, он все же не смог оставить и определил ему место в мастерской.

Тетя Паша приехала в кабине грузовика. Она подождала у машины, пока внесли вещи, потом поднялась, провожаемая Анной, наверх. Тут ее встретил Ридан и целый час не отходил от новой хозяйки. Он водил ее по комнатам обеих квартир, показывал всякие достопримечательности, и едва ли не самым заветным желанием его было открыть дверь в «свинцовую» лабораторию, когда они проходили через коридор института.

Однако новая кухня заинтересовала тетю Пашу больше всего. Тут действительно было что посмотреть хозяйке. Ридан позаботился о том, чтобы здесь все было оборудовано новейшими усовершенствованиями кухонной техники. И теперь он упивался плодами своего замысла, увлеченно следя за выражением лица тети Паши. Она, по его просьбе, ставила сковородку на ребристый кружок холодной плиты, И через несколько секунд сковородка почти раскалялась. Ридан поднимал сковородку, и под ней никакого огня не оказывалось. Он ставил кастрюлю с водой, и вода закипала через несколько минут. Потом он объяснял, как посуда, становясь на кружок плиты, сама включает ток, как нагревается этим током тонкая спираль под кружком.

Изящные машинки, прикрепленные к стене над удлиненным столом, приходили в движение от поворота выключателя. С потрясающей скоростью они перемалывали мясо, готовили фарш, обмывали, очищали и резали овощи, взбивали яичные белки и желтки, наконец, мыли и высушивали посуду, – словом, делали все то, что обычно делают в кухне человеческие руки. Тонкие подвижные шланги, свисавшие над столом и над плитой, позволяли легко наполнять сосуды водой любой температуры, не сдвигая их с места. Кухонные отбросы и всякий мусор поглощал блестящий откидной приемник в стене.

На лице тети Паши, обычно неподвижном и спокойном, по мере появления новых кухонных чудес, все шире расплывалась какая-то особенная, растерянная улыбка. Профессор ждал слов. Но слова не шли с языка Прасковьи Гавриловны.

– Ишь ты! Это что!.. – только и шептала она, покачивая головой.

Приемник мусора доконал ее. Она поняла, что тут не нужно будет ходить на помойку, и беспомощно посмотрела на Ридана.

– Ну что т-ты скажешь!

* * *

Облучение первых проб мяса началось весной. Николай досадовал: слишком много времени ушло на подготовительную работу. Но он знал, что успех в решении всякой научной проблемы зависит от тщательности исследования, и Ридан всячески поддерживал его в этом.

Тончайшая техника, созданная Николаем и Виклингом, неотступно сопровождала работу, начиная от прибора, который автоматически нарезал абсолютно одинаковые по весу кусочки мяса и кончая экспонометром, определявшим любые дозы времени облучения. Весь процесс был предельно автоматизирован. Человеческие руки не прикасались к пробам. Даже самый анализ этих проб, после того, как они были выдержаны в термостатах, производился почти без помощи рук. Люди только управляли, проверяли и записывали.

И все-таки работы было много. Николай гнал пробы сначала десятками, потом сотнями, до тысячи проб в день. Ленты конвейеров, похожие на пулеметные ленты, поставленные вертикально, не останавливаясь, скользили двумя большими замкнутыми кольцами вокруг генераторов. Пробирки вставлялись в эти ленты на ходу, входили в поле высокой частоты и затем на ходу же выталкивались из своих гнезд и поступали в термостаты.

Одно кольцо вращалось быстро и непрерывно, другое шло медленно, толчками.

Ровно сорок восемь часов каждая пробирка с облученным кусочком мяса выдерживалась в термостате при температуре в тридцать градусов выше нуля. Затем она поступала в лабораторию Ридана.

В большой комнате тридцать шесть лаборантов сидели молча один около другого, определяя степень распада ткани по количеству появившегося в пробе аммиака, аминокислот, и следя за развитием микробов, успевших поселиться в кусочках мяса.

Все это тщательно записывалось. Когда кончался день, Ридан и Тунгусов в кабинете рассматривали и обсуждали записи. Материала для размышлений было сколько угодно.