Текст книги "Коненков"

Автор книги: Юрий Бычков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Ты привез камни?

– Какие камни?

– Ваши! – сказал ой недовольно. – Опять забудешь? – глянув на Тургунбая из-под нахмуренных седых бровей, вопросил он строго и, не дав сказать жалких слов оправдания, протянул завернутые в тряпицу две скарпели: – Приберег для тебя… Возьмешься за них – вспомнишь.

Даже, когда он был строг и, что называется, распекал провинившегося, сквозь его грозный вид просвечивала доброта. А главное – он не терпел незавершенных замыслов. Уезжая из Москвы по окончании высших курсов Строгановского института, Тургунбай у самого сердца хранил письмо.

«…С первого дня учебы в Москве я следил за развитием этого талантливого скульптора. Сегодня Тургунбай Садыков – это вполне сложившийся скульптор реалистической школы, художник, готовый принести большую пользу своему народу.

Прошу Совет Министров Киргизской ССР принять Тургунбая Садыкова как верного и достойного сына своей Родины, оказать ему необходимую помощь в начале сто работы, предоставив творческую мастерскую. Искренне надеюсь на Вашу поддержку. С дружеским приветом – народный художник СССР, лауреат Ленинской премии, действительный член Академии художеств СССР

С. Коненков.

г. Москва, июнь, 1064 г.».

В 1980 году за созданный для города Фрунзе трехчастный ансамбль-памятник «Борцам революции» Тургунбай Садыков удостоен Ленинской премии. Как бы рад был Коненков, узнав, что его ученик, воспитанник, стал лауреатом Ленинской премии.

Коненков тянулся к молодежи, молодым интересно было с ним.

В 1966 году Сергей Тимофеевич подарил комсомолу мраморный бюст Владимира Ильича Ленина. Бюст был установлен в здании ЦК ВЛКСМ у знамени Ленинского комсомола. Многие комсомольские работники, редакторы издательства, журналисты молодежных газет и журналов побывали в гостях у Коненкоза, и неудивительно, что старейший советский скульптор стал одним из активных участников Всесоюзной художественной выставки, посвященной пятидесятилетию комсомола. Он дал на выставку «Циолковского», как бы подсказывая тем самым, что покорение космоса – дело для многих молодых поколений, и специально для выставки изваял в мраморе портрет Николая Островского.

Невидящий и всевидящий взгляд, глубоко «запавшие глазницы, истонченное болезнью, волевое лицо, нервные худые руки – на покрывале, а под трепетными пальцами – листы книги, обессмертившей ее автора. Островский в гимнастерке – писатель, художник, мыслитель, он до последнего вздоха оставался бойцом. В сдержанной строгости портрета, выверенности, афористичности деталей открывается возможность каждому, кто любит, знает, чтит писателя-бойца, коммуниста-мыслителя, увидеть то дорогое, святое нетленное, что нес в себе этот человек.

Как создавался портрет?

Несуетно, строго, в тиши мастерской, в глубоких раздумьях и упорном труде.

В 1965 году Раиса Порфирьевна Островская по просьбе скульптора передала семейный альбом для просмотра. Сергей Тимофеевич довольно быстро вернул альбом, ничего не сказав о своих намерениях. Островская стала забывать о коненковском интересе, как вдруг звонок: «Приходите смотреть».

Собралось несколько человек, хорошо знавших Николая Островского: сама Раиса Порфирьевна, Анна Караваева, Марк Колосов, директора музеев писателя в Москве и Сочи. Вошли в мастерскую и единодушно признали: «Он, наш Николай!»

За свою большую творческую жизнь Коненков создал целую галерею портретов русских писателей и поэтов. Чехов, Златовратский, Есенин, Горький, Достоевский, Толстой, Пушкин, Маяковский, А. Н. Островский, Вс. Вишневский, Салтыков-Щедрин, Герцен, Лермонтов, Николай Островский, Гоголь, Блок. Они волнуют нас, потому что Коненков каждый раз идет к образу от своего личного ощущения творческого характера.

Сергей Тимофеевич всю жизнь преклонялся перед величием совершенного русскими писателями, нашей классической литературой. Он говорил: «Русская классическая литература – наша гордость и слава. Она оказала огромное влияние на все виды искусства, в том числе и на пластику. Я люблю Пушкина, его прозрачный, всегда кристально ясный стиль, часто перечитываю пушкинские стихи. Мои любимые писатели Гоголь, Лермонтов, Тургенев и Толстой. Высоко ценю Чехова. Он был необыкновенно чуток к современности и таким образом верно предугадывал будущее. Поэтому я воспринимаю его как своего старшего современника. Жалею, что Чехов мало прожил. Легко представить, какие бы шедевры литературы создал Чехов, если бы прожил хотя бы еще немного».

Коненков в 1908 году вырубил в мраморе портрет А. П. Чехова – драгоценное свидетельство любви и почитания. Может быть, подтолкнуло его решимость сделать портрет сотрудничество с архитектором Ф. О. Шехтелем, с которым Антон Павлович был дружен. Конечно же, они говорили о писателе – кумире русской интеллигенции.

Умный, добрый, мягкий, зоркий Чехов вглядывается в современников, размышляет. Коненков увидел Чехова таким, каким мы знаем его сегодня. В начале века Чехов многим в среде интеллигенции представлялся пессимистом, поэтом сумеречных настроений, чуть ли не предтечей декадентства. Коненков же всегда верно чувствовал светлое, жизнеутверждающее начало творчества Чехова.

К миру Чехова душа его тянулась всю жизнь. Менялись десятилетия – любовь не проходила.

Как-то в одно из воскресений Коненков отправился в Мелихово. Стояли теплые солнечные дни мая 1968 года.

Цвел сад чеховской усадьбы, с большим душевным подъемом директор музея-заповедника рассказывал о трудах и днях Антона Павловича в Мелихове. Коненкова воодушевила эта поездка.

– Памятники искусства всегда будили во мне желание дерзать. Сегодняшнее Мелихово дает богатую пищу воображению, приближает к нам Чехова – поэта, гуманиста, – говорил Сергей Тимофеевич в машине по дороге домой.

На следующий день он продиктовал статью с выразительным заголовком «Чеховский сад дал мне вдохновение». Не прошло и недели, как он принялся за эскизы фигуры Антона Павловича. Ему хотелось поставить бронзовую фигуру писателя среди некогда посаженных им на мелиховской земле цветущих деревьев. Работа закипела, но тут на поэтический замысел бросила тень проза жизни. Чтобы продвинуть дело с памятником, заключить со скульптором договор, надо утвердить эскиз. Пришли в мастерскую чеховеды и стали обсуждать первоначальный набросок так, будто это отлитая в бронзе фигура. Коненков был глубоко оскорблен таким непониманием существа работы скульптора и, как ему показалось, неверием в его силы. Эскиз фигуры Чехова был им заброшен, мастер несколько дней пребывал в мрачном настроении.

Всякий раз, когда дело касалось каких-либо советов, пожеланий, рекомендаций по поводу того, как ему творить, Коненков взрывался. В эти дни он был подобен проснувшемуся вулкану. И уж коли заговорил крутой коненковский нрав – не перечь, уйди в сторону. Таким он был в молодости. Страстности в отстаивании независимости художника хватило на весь его долгий век.

В канун девяностопятилетия Коненков в последний раз посетил родные места. Караковичи в послевоенные годы в память о Коненковых переименовали в деревню Коняты. 17 мая 1969 года оттуда Коненковым было послано письмо:

«Здравствуйте, наши дорогие Сергей Тимофеевич и Маргарита Ивановна! С большим приветом и всем добрым к вам люди из вашей родной деревни Коняты. Не удивляйтесь нашему письму, а мы все-таки решили деревней пригласить вас приехать на родину, погостить у нас: давно вы уже не были на родине, а родина – самое дорогое для человека.

До свидания. Ждем вас все. Алтуховы, Тереховы, Ермаченковы, Мельниковы и все дети из школы».

Он и сам собирался побывать в Конятах и подарить родной деревне скульптурный портрет В. И. Ленина. Поехали.

Безоблачный, жаркий июньский полдень. Усадьба одноэтажной бревенчатой школы. На зеленой пушистой траве-мураве стоят Алтуховы и Тереховы, Ермаченковы и Мельниковы и еще десятки семей из соседних сел и деревень. В алых галстуках, торжественные, притихшие в пионерском строю «все дети из школы» деревни Коняты и другие ребята из ближайших сел, походом пришедшие на торжество встречи. Помня о возрасте Сергея Тимофеевича, здесь же, у порога школы, врыли в землю свежеструганую, с удобной спинкой скамейку. Седовласый скульптор снял шляпу, немигающим орлиным взглядом всматривается в собравшихся.

– Здравствуйте! Вот я и приехал.

Его засыпают цветами, подносят хлеб-соль, шкатулку с родной землей. Он ласково оглядывает школьников, племя младое, незнакомое, и, подняв глаза к небу, где в полуденной синеве звенит, заливается жаворонок, вспоминает:

– Мы с вами – на самом высоком месте. Когда я был маленьким, мы, ребятишки, прибегали сюда по весне встречать журавлей. Птицы с курлыканьем пролетали над нами, а мы прыгали, скакали и кричали им вслед:

 
Журавель, журавель,
Крутись колясом —
Твои дети за лясом…
 

Сергей Тимофеевич с удовольствием распоряжается:

– Портрет Ленина поставьте вот сюда, к свету. Ленин осветил путь человечеству в грядущее… – И неожиданно начинает говорить в ином интонационном и речевом строе, по-народному. С трогательной доверчивостью рассказывает землякам, как встречался и разговаривал с Лениным, какое необыкновенное впечатление произвел на пего Владимир Ильич. Коненкову нравится людское внимание: десятки глаз следят за установкой скульптуры.

– Еще я привез «Камнебойца» – он мостил дороги и думал о будущем. А это «Колхозница» – царица полей.

Сергей Тимофеевич беспокоится, хлопочет, просит, требует, хочет расставить скульптуры так, чтобы не потерялась его идея, которая в том, что поиски человечеством правды и справедливости не были тщетными, что в имени Ленин воплотилась вековая мечта.

– Я вполне удовлетворен, – говорит он, обойдя классную комнату-музей.

Удивительный коненковский темперамент, неутоленная за целый век жажда деятельности, жажда жизни! В Смоленске, где Коненкова встречали с большим почетом, он включился сразу в два больших начинания. Первое – это памятник Федору Коню.

Во время прогулки по улице Коненкова (в год девяностолетия скульптора Смоленский горисполком назвал одну из древнейших улиц города его именем) явилась мысль предложить Коненкову создать памятник строителю смоленской крепостной стены Федору Коню. Молодым азартом загорелись глаза Сергея Тимофеевича.

– Конь ставит памятник Коню, – с удовольствием повторял он.

– Федор Конь… Сильный, сметливый. Городовой мастер. Л сам из простолюдинов. Рассказывают: отец его, потомственный каменщик, с легкостью затаскивал на леса двухпудовые глыбы, за что и прозван был Конем, – в голосе Коненкова ликующие поты, он обнаруживает прочные связи, свое трудовое родство.

Сергей Тимофеевич по возвращении в Москву горячо берется за дело, и не прошло и месяца, эскиз памятника готов. В Смоленске, в кабинете первого секретаря обкома партии Н. И. Калмыка партийные и советские руководители области, общественность Смоленска с пристальным вниманием рассматривают коненковский эскиз.

На подставке, видимый всем, со взглядом, обращенным ввысь, на возводимые стены, стоит государев мастер Федор Савельев Конь – живой, азартный, в длиннополом одеянии по моде шестнадцатого века, босой. Все молча любуются. И все же нашелся любознательный:

– Почему он у вас без сапог?

– Да я же не сапожник, а скульптор, – отпарировал Сергей Тимофеевич.

Проект одобрен. Намечен план действий по воплощению идеи в памятник. Но… ушел из области Николай Иосифович Калмык, и памятником Конго в Смоленске перестали заниматься. И Коненкова захватили дела. Со всех сторон письма, просьбы, предложения, хлопоты, заботы… С управлением благоустройства Моссовета идут переговоры об устройстве «Сада Коненкова» – экспозиции скульптур мастера под открытым небом. Из Ростова-на-Дону пришло письмо с просьбой к 300-летию со дня казни Степана Разина установить в столице Дона памятник мятежному атаману работы Коненкова. Капитан дизель-электрохода «Ангара» В. В. Радынский желает иметь экслибрис, выполненный Коненковым. «Комсомольская правда» в связи с 90-летием Мартироса Сергеевича Сарьяна попросила выступить со статьей, и чудесное «Слово о Сарьяне» было им надиктовано. Откликаясь на просьбу пионеров города Мончегорска, он посылает им для школьного музея фотографии своих работ и гипсовую статуэтку «Камнебоец», Студийцы Катакурганского Дома пионеров обращаются за консультацией. Елена Константиновна Сидорова предлагает Коненкову выступить в качество художественного эксперта. У нее в квартире хранится копия «Сикстинской мадонны» Рафаэля, писанная маслом неизвестным русским художником с оригинала, хранящегося в Дрездене, сто пятьдесят лет назад. Внучка скульптора Ивана Семеновича Ефимова, старинного друга Коненкова, просит написать воспоминания о деде. Приходит письмо от Любови Ивановны Рахмановой, дочери Ивана Федоровича Рахманова, – в нем просьба помочь ей, больной, старой женщине. Просят помочь в необходимом расширении учебных площадей студенты Ленинградского художественного училища имени В. А. Серова. Из Шепетовки запрос: можно ли приобрести для литературно-мемориального музея Н. А. Островского скульптурный портрет писателя-коммуниста работы Коненкова.

Коненков хлопочет о восстановлении мемориального музея А. С. Голубкиной: обращается в Министерство культуры и Моссовет. Заботы общественности, Коненкова об увековечении памяти замечательного русского скульптора Анны Семеновны Голубкиной в конце концов увенчались успехом.

Комитет ветеранов бывшей 23-й отдельной гвардейской Ельнинской четырежды орденоносной бригады, той, что в 1943 году освободила от оккупантов его родные места, обращается с просьбой «преподнести в дар музею боевой славы» какую-нибудь из его скульптур.

Он спешил делать добро, спешил все, чем владел, отдать людям.

Особо ему хотелось одарить земляков, тепло относившихся к нему, чтивших его.

Когда в июне 1969 года через Смоленск он ехал в Караковичи, возникла идея создать в Смоленске музей скульптуры С. Т, Коненкова. Кое-что Коненков подарил или продал в Смоленск и теперь щедро отозвался на призыв помочь в устройстве музея.

1 октября 1970 года был подписан официальный документ о создании Музея скульптуры Сергея Тимофеевича Коненкова. Министерство культуры РСФСР утвердило его в качестве нового отдела Областного музея изобразительных и прикладных искусств. Сергей Тимофеевич на протяжении 1971 года несколько раз присылал новые и новые свои работы для пополнения экспозиции. Он безвозмездно передал 41 произведение. Посылая в Смоленск последнюю партию скульптур, направил вместе с драгоценным грузом коротенькую записку:

«Дорогим смолянам дарю свое искусство. С. Коненков».

Записочка эта оказалась его завещанием.

10 октября 1971 года в Смоленске ожидалось открытие Музея скульптуры С. Т. Коненкова. Сергей Тимофеевич, замечая каждый солнечный час хмурой осени, не раз мечтательно говорил мне:

– Ах, если бы на поездку выпала такая погода!

Он хотел, страстно желал быть на торжестве. Его сердце согревало предчувствие большой радости: его скульптуры, дети его (так он называл заветные свои творения) дружной, многолюдной семьей выйдут встречать смолян, а он, попав на это новоселье, будет любоваться делом рук своих.

Он был работающим художником до той трагической черты, когда двухстороннее воспаление легких в несколько дней сломило его легендарно богатырское здоровье. Только когда исполнилось девяносто шесть и ему затруднительно стало ежедневно спускаться в мастерскую, впервые встал вопрос о пенсии. Да. Он стал пенсионером в девяносто шесть. Но не бросил искусства. Ежедневно, сидя в кресле по нескольку часов лепил в пластилине. II как лепил! По одному из выполненных в пластилине эскизов под неустанным зорким глазом Коненкова его новый помощник Александр Дмитриевич Казачок создает к выставке, посвященной столетию В. И. Ленина, статую вождя, и работа эта получает первую премию года.

Не случайно именно в это время, в декабре 1970-го, президент Академии художеств Н. В. Томский обращается к Сергею Тимофеевичу с просьбой обязательно выступить на X Академической выставке с произведениями, отражающими нашу современность. «Если Вам нужна помощь в организаций творческих поездок по стране, встреч с передовыми людьми производства, сельского хозяйства, науки и культуры, – писал Николай Васильевич, – то академия готова оказать в этом необходимое содействие».

А он уже собрался в творческую поездку в Рязань и Константиново, на родину С. А. Есенина. «Советская культура» задумала провести в Рязани встречу тружеников села с людьми искусства. Дело было в октябре 1970 года.

Аргументов против поездки у Маргариты Ивановны было предостаточно: осенняя сырая погода, девяносто шесть лет, не на кого оставить мастерскую. Однако перспектива встречи с интересными людьми, обещанное посещение в Константинове дома его друга Сережи Есенина возобладали над всяческими опасениями.

Рязанское шоссе. Моросит дождик, асфальт мокрый, черный. Листья с деревьев почти все облетели. Прилипшие к мокрому шоссе, они кажутся золотыми кружками.

– Какая красота! – восклицает Коненков.

Мимо окон автомобиля пролетают леса, деревни и села. Поля сжатых хлебов перемежаются озимыми. Их изумрудная зелень привлекает Сергея Тимофеевича. Он просит остановить машину и принести ему проростки.

– Посмотрите, какое чудо природы, как ярко, зелено!

Он не перестает восхищаться природой. Его радует все: красота леса, на опушке которого встали на бивак, стереоскопичность форм у мокрых стволов деревьев, яркая пестрая гамма осенней листвы.

Коненкову не терпится увидеть дом Есенина.

После сырого осеннего дня в домике особенно тепло. Коненков радуется теплоте и уюту комнаток с низким потолком и маленькими оконцами.

Комната Есенина. Стол. Лампа с зеленым абажуром. Табурет. Экскурсовод подчеркивает, что все здесь как было при Есенине. Здесь он начинал писать. Здесь он жил с матерью, отцом, дедушкой, сестрами. Сюда не раз возвращался в зрелые годы.

Коненков садится у рабочего стола Сергея Есенина. Молчит. Переживает. Вспоминает незабвенного друга. Когда решилось с отъездом в Америку, ему страстно хотелось проститься с Есениным. Искал его по всей Москве. Не встретил. На квартире Есенина оставил письмо.

«Дорогой Сережа!

Сегодня в 7 ч. 20 м. уезжаем в Америку. Очень грустно мне уезжать, не простившись с тобой. Несколько раз заходил и писал тебе, но ты почему-то совсем забыл меня.

Я по-прежнему люблю тебя и ценю как большого поэта.

Передай мой привет Сереже Клычкову и скажи, чтобы он на меня не сердился.

Твой С. Коненков.

Привет тебе от Маргариты Ивановны».

Тревожные предчувствия не обманули Коненкова. Свидеться им так и не довелось. Узнав о гибели друга, Сергей Тимофеевич переживал отчаянно. В 1926 году он писал из Нью-Йорка: «Я не нахожу слов выразить горе, когда все подтверждают смерть Сережи Есенина… Вначале, читая здешние газеты, я был потрясен и топал из угла в угол, не доверяя этому. Затем только я понемногу соображал, что Сережа давно уже говорил в своих стихах о приближающейся смерти, по ведь это в расчет не принималось, по крайней мере мной. Одним словом, горе высказать я не сумею, и так его много, что нет сил…»

Время залечило рану. Сегодня друг его будто здесь, с ним рядом.

– Здравствуй, Сережа! Вот я приехал к тебе, вот я и навестил тебя.

– Как красиво, как просто! – говорит Коненков, оглядев комнатку. Задумывается. Говорит о стихотворении «Матери». – Как Есенин любил мать! Как он помнил о пей всюду, где бы ни был! Никто не написал так о матери.

В Рязани он замечательно рассказывал о великих людях, родившихся на рязанской земле, – об Иване Петровиче Павлове, снова о Есенине, о скульпторе Голубкиной. После отдыха в гостинице обратная дорога показалась короткой, легкой. Коненков испытывал прилив сил.

– Спасибо всем, что мы так хорошо съездили. А теперь, Маргариточка, пора спать. Завтра работать.

Летом 1971 года почти два месяца он провел в Доме творчества «Сенеж». Там же находился H. M. Чернышев – прекрасный, тонкий мастер живописи, сверстник Коненкова. Они вели философские беседы. Николая Михайловича восхищали руки Коненкова, и он попросил скульптора попозировать для картины «Алимпий Печерский». Сергей Тимофеевич согласился. И после всякий раз, видя Николая Михайловича, поднимал руки над головой. В картине Чернышева руки Алимпия приподняты.

– Мне кажется, они меня видели.

Восхищение вызывала в нем мудрая целесообразность всего сущего в мире. Природа Подмосковья, деревья-богатыри, а их много было на берегах Сенежа, давали ему дополнительную жизненную силу.

В Сенеже часто появлялась Галина Петровна Левицкая, замечательный скульптор, его ученица. Она стала для Коненкова заботливой, ласковой дочерью. Собирала ему дикую малину, он ел ее с большим удовольствием и шутил:

– Я, как медведь, люблю малину.

Летом семьдесят первого года он неплохо себя чувствовал. Беспокоили его ноги. Мучили незнакомые ему ранее ревматические боли.

В Доме творчества «Сенеж» он встретил свой последний день рождения. 10 июля в двухкомнатном номере, где они обитали, появилась делегация из Смоленска, друзья, художники, находившиеся здесь.

Работники Дома творчества были горды, что у них живет Коненков.

Сергей Тимофеевич поднимался рано, чтобы видеть, как встает солнце. Как в детстве. Встретив солнце, он спрашивал близких:

– Какой у нас план на сегодняшний день?

Там, на Сенеже, он мечтал в двухэтажном кирпичном доме, где размещались хозяйственные службы, развернуть большую мастерскую и учить в ней молодежь.

Он прекрасно сознавал свой возраст и говорил окружающим:

– Надо использовать каждый час. Времени у меня мало. Хочу себя подготовить к последнему творческому этапу. Это будет столетие… Заведите Шаляпина. Когда его слушаю, мне хорошо думается.

В августе вернулся с Сенежа домой в свою любимую мастерскую. Сел в кресло. Порадовался порядку, который царил вокруг: «Ну что же, будем пить чай».

И он, взяв палку, бодро, без посторонней помощи, взошел по скрипучей лестнице на второй этаж. Ноги действительно пошли на поправку.

Сидя во главе стола, он вслух спросил самого себя:

– Что мне надо успеть сделать к моему столетию? В первую очередь Голубкину… Всю жизнь, как только познакомился с Анпой Семеновной в Училище живописи, ваяния и зодчества, я мечтал сделать ее портрет. Энергичная, с молотом в руке.

Тотчас потребовал принести ему пластилин и сделал нашлепок, в котором виделся уже образ. Воодушевился, загорелся. Не чувствовалась в нем старость – только любовь к своему делу.

Он высоко ценил своих земляков поэтов Твардовского и Исаковского. Давно подходил к созданию их образов.

– Михаила Васильевича Исаковского я вылеплю с белочкой на плече. Он рассказывал мне, как ребята хотели загнать белку, а он не дал им этого сделать, и белка, чувствуя его доброту, прыгнула ему на плечо.

Коненков тогда же, в августе семьдесят первого, ища подступы к образу Исаковского, создает композицию на тему песни «Расцветали яблони и груши»: девушка стоит на берегу реки, в руке у нее косынка, она поет. Сергей Тимофеевич подчеркивал:

– Вся поэзия Исаковского в этой песне.

Композицию «Василий Теркин» он создавал в шестидесятых годах. Радовался удаче. Считал, что самым великим произведением о войне была и остается поэма Александра Твардовского. Готовясь к портрету, Коненков встретился с Александром Трифоновичем.

И еще мечтал Сергей Тимофеевич создать цикл «Русские писатели» – называл имена Мамина-Сибиряка, Лескова, Короленко. Тут же приказывал читать ему для вдохновения «Серую Шейку», «Леди Макбет Мценского уезда», «Детей подземелья». Ему нравилось, как зовут Короленко – Владимир Галактионович.

– Они видели главное и как просто писали, – говорил он с теплотой в голосе.

Однажды заявил:

– Почему бы мне не сделать Бальзака, – и как-то весь вытянулся при этом. – Только бы хватило сил.

Левицкая, оказавшаяся рядом, возразила:

– Но его же сделал Роден.

– Я не Роден. Я – Коненков и хочу сделать по-своему.

Все, что совершил в своей жизни этот человек, обладавший поистине богатырскими силами, сделано им по-своему, на всем созданном им печать неповторимости.