Текст книги "Колумбы иных миров"
Автор книги: Юлия Федотова
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– У тебя еще судовой останется! – напомнила сильфида ехидно.
– А-а! Ну конечно! Уж с ним-то мы всех врагов одолеем!
Третьим остался Рагнар. Уж как он, бедный, огорчился! А между тем только в этом и было его спасение…
Условились, что разведчики будут идти в глубь острова целый день (если только эльфы не встретятся раньше), заночуют в лесу и назавтра вернутся обратно. На всякий случай Хельги крепко привязал к Ферниру, на носу драккара, свое левое ухо.
Скоро путешественники углубились в чащу.
Ах, какой же это был лес! Чистый, будто ухоженный парк, светлый – весь в солнечных бликах. Аолен шагал – и сердце его трепетало от радости слияния с природой, чувства, в полной мере свойственного, пожалуй, одним лишь эльфам. Редким людям и нелюдям доступно испытать подобное блаженство хоть раз в жизни…
Все здесь напоминало ему о далеком родном доме – и мягкая, как сехальский шелк, трава, и зеленые островки нежнейшего мха, и мощные, в несколько обхватов, янтарно-теплые стволы могучих дерев. Звенели птичьи голоса, воздух был наполнен густыми запахами молодой хвои и свежей смолы. Грибы, на радость Ильзе, высовывали из мхов свои блестящие шляпки, ягоды светились на невысоких кустах синими и красными фонариками, папоротники подрагивали своими зелеными перышками. Ветра не было совершенно – ни малейшее его дуновение не проникало под зеленые своды. И солнце пробивалось сквозь высокие кроны косыми лучами, наполняя пространство особым, торжественным светом, будто в храме лесного божества…
А через полчаса пути им открылась поляна, прекрасная, как в сказке. Обрамляли ее кусты с белыми цветами, пахнущими столь чарующе, что можно было позабыть все на свете, да так и остаться тут навеки, вдыхать их сладостный аромат до конца дней. Посередине лежали два круглых озера: темное, словно окно в иной мир, и светлое, искрящееся подобно опалу. В темном не водилось ничего живого, зато на поверхности светлого плавали дивной красоты цветы, похожие на речные лилии, но в несколько раз крупнее, с сочными зелеными листьями размером с хорошее блюдо. Между озерами стоял шатер, жемчужно-серый, расшитый золотой нитью, он поражал своим великолепием…
Кое-кто их присутствующих однажды уже видел нечто подобное.
– Боги Великие! – всплеснул руками Аолен. – Это же Сердце Общего Дома клана! Да как же нас допустили сюда?! Почему не остановила стража?! Неужели жизнь на этом острове такая мирная и благодатная, что не приходится опасаться врагов?
Ответ пришел почти сразу, но был он вовсе не таким радужным, как представлялось эльфу. Ильза из любопытства подошла к шатру и потрогала шелк, потерла между пальцев, как это обычно делают дамы при покупке ткани. И вдруг все сооружение с тихим шелестом осело, опало, рассыпалось, взметнув в воздух облако серебристой пыли. Спустя мгновение у ног насмерть перепуганной и отчаянно чихающей девушки лежала лишь кучка праха. Даже остова не осталось.
– Теперь понятно! – озвучил очевидное Эдуард. – Этот поселок заброшен давным-давно. Тут все истлело.
– Странно! – удивился Аолен. – Очень нетипично! Как правило, если клан переселяется на другое место, из Сердца Общего Дома стараются забрать все что можно. Озера, понятно, с собой не унесешь, но я никогда не слышал, чтобы бросали шатер оэннон! В моем клане подобное сочли бы святотатством!
– Тэмпора мутантур! – важно сказал Хельги на красивом мертвом языке латен. – Времена меняются. Пятьсот лет назад все могло быть иначе.
Аолен хотел возразить, что для эльфов пятьсот лет не срок, но не стал – какой смысл спорить?
– А может, они и не ушли, просто здесь случился мор? – высказала свое предположение сильфида.
Аолен хотел возразить, что эльфы не подвержены моровым поветриям, но снова промолчал. И они пошли дальше.
Но и дальше было не лучше. До заката разведчики нашли еще семь или восемь Общих Домов. Но все они были так же пусты. В одних не сохранилось ничего, кроме озер, в других были видны даже останки жилых галерей – но все рассыпалось, исчезало при малейшем прикосновении, уходило в небытие. Как выстояла эта хрупкая красота столько лет, почему не разрушилась прежде, под ударами океанских ветров, – это можно было объяснить только магией. Здесь все было прах и тлен. Но никто, нигде и никогда прежде не встречал столь прекрасного праха и тлена…
– Думаю, дальнейшие поиски бессмысленны, – грустно и устало сказал Аолен, опускаясь на мягкий мох неподалеку от светлого озера. – Этот остров покинут. Надо переночевать и возвращаться на драккар. На обратном пути соберем грибов и ягод.
– А на берегу наловим рыбы! – подхватил Эдуард, он не видел повода для печали. Мало ли на свете заброшенных сел? – Я еще там, на скале, устриц видел! Эх, давно я устриц не едал!
Настал ночь, такая теплая и звездная, что не было нужды разводить огонь. Уставшие за день тела утопали в мягких мхах, будто в перине, ночные птицы насвистывали колыбельную, где-то очень высоко в колючих кронах умиротворяюще перешептывались легкие ветерки… Очень скоро путники погрузились в сон, едва не ставший последним. Потому что Ильза – ей выпало дежурить первой – тоже заснула, убаюканная дурманящими ароматами…
Хельги проснулся среди ночи в панике, вскочил. Его трясло как в лихорадке, сердце колотилось, будто после долгих часов бега, кровь стучала в висках, лоб был холодным и мокрым, а ноги казались ватными… Еще никогда ему не снился кошмар столь ярко, столь убийственно-реально, буквально осязаемо.
Это были деревья. Нет, они не превращались в ночных раскоряченных чудовищ, как в Волшебной стране. Они не покидали своих мест и не пускались вдогонку за жертвой, как в легенде о Яне-лесорубе. Не хватали ветвями и сучьями, не обвивали корнями-змеями, как в Чернолесье. Они просто убивали. Оставаясь при этом величественными и прекрасными.
Деревья не желали видеть под своей сенью чужаков. Каждая ветка, иголка, даже капелька смолы была пропитана жгучей и страшной НЕНАВИСТЬЮ. У них был разум, у них были мысли – они острым штопором ввинчивались в чужое сознание. «Уходи. Тебе здесь не место. Тебя здесь не ждали. Ты – чужой! Ты – грязная тварь из грязного мира. Тебя не должно быть! Умри! Умри! УМРИ!!!» Их злые голоса сливались в беззвучном, но нестерпимо громком хоре, от этого рева нельзя было спастись, даже лишившись слуха, потому что звучал он прямо в мозгу. Тысячи и тысячи голосов приказывали: «Прочь! Прочь! Умри!» И это была не пустая угроза. Обезумевшие от ярости деревья пили Силу, высасывали ее, будто голодный упырь. Они и к самой сущности умели подобраться!
Хельги тряхнул головой, протер глаза, отгоняя наваждение. Приснится же такое в мирном-то лесу! Нарочно не придумаешь! Он посмотрел в небо, черное и звездное – до рассвета оставалось еще далеко. А вокруг было так тихо, так славно, что вновь потянуло на сон. И он хотел лечь снова, но случайно бросил взгляд на лица спутников… и сон как рукой сняло. Силы Стихий!!! Похоже, всем им снился один и тот же кошмар!
– Вставайте!!! Проснитесь, тетери сонные! Вот уроды! Да вставайте, чтоб вас!.. – Демон грубо тормошил полубесчувственные тела, толкал, бил по щекам наотмашь. Он был в совершеннейшем ужасе, подобного которому еще никогда не испытывал, он захлебывался отчаянием. Ведь если даже его, грозного и могучего демона-убийцу, ужасный лес едва не задавил в своих объятиях, что сделал он с его спутниками, простыми смертными?!
И все-таки они проснулись. Бледные, дрожащие, задыхающиеся от страха, едва способные устоять на ногах от слабости и головокружения. Ильзу долго рвало. У Эдуарда носом шла кровь. Остальным, включая «грозного и могучего», было не намного лучше. Но медлить было нельзя.
– Бежим! – скомандовала Энка, едва успев осознать, что происходит. – Скорее, к берегу! Или мы все здесь умрем!
Как же они бежали! Напролом, через кусты, вдруг ощетинившиеся злыми колючками, спотыкаясь на скользких куртинах мха, падая с размаху, во весь рост, лицом в траву, не всякий раз успевая вовремя обогнуть встречный ствол… А лес упорно не желал отпускать свои жертвы. Стоило разуму, измученному страшной ночной гонкой, померкнуть хоть на миг – деревья впивались с новой силой: «Умри, умри!»
– Осторожнее! – умолял Аолен на бегу. – Дышите ровнее! Головой не стукнитесь, ради всех богов! – Он понимал: тот, кто потеряет сознание, неминуемо потеряет и жизнь.
А небо оставалось безжалостно-черным, и лес все не кончался, и силы были на исходе…
Но вот наконец где-то впереди забрезжил неверный свет, деревья начали редеть, и между стволами стала видна спасительная гладь Океана, розовеющая в лучах зари.
Ильза… да что там Ильза! Грозный и могучий демон-убийца и тот плохо помнил, как скатились они, не разбирая дороги, вниз по каменной круче, как, завидев «Гром», не сговариваясь, бросились в воду… и вплавь, вплавь – лишь бы скорее добраться до родного драккара!
Заспанные, удивленные и встревоженные сторожа бросили им веревочный трап, но за Ильзой и Эдуардом Рагнару пришлось спускаться самому – у них сил не осталось даже на то, чтобы держаться за веревки, пока их будут вытягивать.
– Да что с вами? Что случилось? – наперебой допытывались рыцарь и гном, а Улль-Бриан испуганно повизгивал: «Ой! Ой!» И даже судовой, встопорщенный со сна, вылез из-под палубы, крутился рядом и давал советы: «Их надо водичкой, водичкой побрызгать!» – даром что беглецы были только что из Океана.
– Да расскажите же, ради всех богов!
– Ох, не спрашивайте! – Хельги в изнеможении плюхнулся на палубу, родную как никогда. – Нас едва не сожрали заживо! – И попросил, оглянувшись, будто опасался погони: – Ради всех богов, отчаливайте поскорее.
До самого полудня от жертв ночного кошмара было не добиться толку, хотя ни один из них больше не заснул. Да и потом сведения приходилось из них разве что не клещами вытягивать. Больше было эмоций, чем вразумительных ответов.
Лишь ближе к закату они отошли от пережитого настолько, чтобы начать связный рассказ. И начала его, как водится, Энка.
– Слава богам, Рагнара с нами не было! Он на такие вещи податливый – вспомните Чернолесье, непременно помер бы! – изрекла она ни с того ни с сего, а потом потребовала: – Если кто-то понимает, что с нами было, объясните и мне.
– Деревья… Они все проклятые – убить нас хотели! – Хельги отвечал бестолково, и без его разъяснений это было ясно, каждый ощутил на себе.
Но Меридит серьезно кивнула.
– Да-а… Вот это сила! После такого наше Чернолесье покажется тренировочным лагерем для новобранцев!
– Жуть! – вторила Ильза. – А злые какие! Сущие упыри!
– А мы гадали, куда подевались тамошние эльфы? Их, бедных, деревья пожрали. Всех, подчистую. Вот беда! – горевал Эдуард.
И тут очнулся Аолен. До этого момента он сидел в стороне ото всех, на корме, уткнувшись лицом в колени, обхватив голову руками. Друзья решили, что его тошнит, и не беспокоили.
– Нет! – сказал он, и в голосе его звенело такое отчаяние, что всем опять стало страшно. – Нет! Все было иначе! Это не деревья! Это оннолэннон!
– Что? Кто? – Все недоуменно переглянулись. Они готовы были поклясться, что не видели никого, кроме деревьев, и голоса шли именно из них. – А это что еще за твари?
– Твари! – горько усмехнулся эльф непонятно чему. – Оннолэннон. Лишенные тел. Помните, я вам рассказывал про своих теток?
– А-а! – оживилась Ильза, эта тема ее и тогда занимала, – Которые хотели посадить тебя в дупло, чтобы ты там философствовал, пока от тебя не останутся только глаза и рот?
– Да. Именно так. Эльф сливается с деревом, утрачивает тело и живет вечно, в гармонии с миром… – Аолен перевел дыхание, будто собираясь с духом перед самым страшным, и выпалил: – В этом лесу каждое дерево – оннолэннон!
– Мамочки мои обе сразу! – выдохнул Хельги, бледнея. – Ты хочешь сказать, нас едва не угробили твои соплеменники?!! Эльфы?!! Благородные и прекрасные?!! Ты уверен? – Дикая мысль не желала укладываться в его голове. Это было так же невозможно, как если бы дева корриган взяла топор и вышла на большую дорогу или домовый гоблин записался в гильдию наемных убийц.
– Я уверен, – заговорил эльф раздельно и монотонно, без всякого выражения. – Меня они не просто убивали. Они говорили со мной. Хотели, чтобы я знал… Зачем? Они все равно не выпустили бы меня живым…
– Вот что случается, если слишком долго сидеть на одном месте! – торжествующе заявила Энка. – Эти эльфы до того дофилософствовались, что совершенно озверели! И немудрено! Я бы на их месте… – И перебила сама себя: – А о чем именно они с тобой говорили?
И эльф поведал о Великом Исходе.
– Да, грустная история! Особенно, когда знаешь, чем она кончилась, – сказал Хельги. – Одного я не понимаю: ушли они из Староземья, нашли такой чудесный остров, чего им нормально не жилось? Зачем поголовно в дупла полезли?
Аолен долго молчал. Он не знал, как выразить словами те чувства, что передались ему от чужих, изуродованных душ, и могут быть до конца поняты только эльфом. Тоска по утраченной родине, безысходность одиночества и изоляции, отсутствие надежд и того, что на современном языке называют «перспективами». Плюс обида на тех, кто сломил свою гордость и остался приспосабливаться к новой, грубой и жестокой жизни, смешанная с неподобающей эльфам завистью, в которой нельзя признаться даже самому себе. Кроме того – обжигающе-горькие воспоминания о собственном великом прошлом и ненависть к тем, кто лишил их всего. Можно прибавить сюда растущее чувство отчуждения – они перестали любить друг друга, потому что каждый видел в своем соседе или родиче отражение себя самого…
Ушедшие хотели создать свой, лучший мир – возвышенный, полный добра и любви, мир без войн, горя и страдания, живущий природой и высоким искусством, – но не сумели. Получился скучный, замкнутый мирок, суетный, мелочный и бесцельный, лишенный всякого вдохновения. Но гордость не позволила ушедшим признать свою ошибку и постараться что-то изменить…
А Судьба – она порой прощает ошибки одному существу, но никогда – целому народу. Они изменились сами. Они так долго твердили о собственной избранности, что поверили в нее – все до единого! Оннолэннон – вот высшая духовная ипостась, которую способен достигнуть эльф. Не каждый – избранный! Но ведь они все были избранными.
…Ни одного свободного дерева не осталось на острове за пятьсот лет. Ни один эльф не сохранил своего тела. Полстолетия назад ушли последние.
Но не высокие чувства и мудрые мысли зрели в их душах. Зачем, если их все равно некому передать? Годами, столетиями взращивалась, холилась, лелеялась и преумножалась Ненависть. Она зрела, закипала, как вулкан. И вся ее мощь, вся нерастраченная сила выплеснулась на головы случайных путешественников…
– Вот! – подвела итог речи эльфа Энка, назидательно погрозив пальцем неведомо кому. – Вот почему я сбежала из Сильфхейма! Думаю, там в конце концов тоже все перебесятся.
– Если судить по тебе, то непременно! – не удержалась от колкости боевая подруга.
Аолен умолк и снова перебрался на корму. Горький рассказ утомил его почти физически. Хельги тоже сидел тихо, он думал о своем. О Замерзшем Архипелаге, о потерянных островах Эмайн. Не впервой думал он об этом, но только теперь начинал понимать…
Льды не приходят в один день. Это не раскаленная лава, плещущая из жерла вулкана. Не оползень, не обвал или снежная лавина, не наводнение. Льды ползут медленно, милостиво дарят своим жертвам возможность уйти и спастись. Как ушли, еще по теплу, не дожидаясь вечной зимы и голода, люди. Как отступили, осознав, что битва проиграна, спригганы.
А они остались – прекрасные дини-ши, благородные тилвит тег, страшные слуа… Они сами избрали свою участь и обрели вечный приют в могильно-ледяных чертогах… Неужели целые народы согласны и жизнью, и сущностью своею заплатить за право оставаться избранными?..
Но излагать эти свои размышления на бумаге Хельги не стал, посчитав их недостаточно оформленными. Да и последнее событие было описано им очень скупо: пришли, нашли, заночевали, убежали. И заканчивалось это лаконичное повествование народной мудростью «не все то золото, что блестит», непонятно к чему в данном контексте относящейся. А потом, еще через полчаса, он сделал приписку на красивом мертвом языке латен, и вовсе ни с чем не связанную, она переводилась: «трудно поверить».
Июль. Десятый день после бури,
второй после посещения острова.
Сегодня нам уже намного лучше. Всем, кроме Аолена, он впал в депрессию. Эльфы слишком чувствительный народ, склонный к излишне бурным реакциям. И остров тому пример.
К середине дня мне стало его (Аолена, а не остров) совсем жалко, и я спросил, какого демона он так себя изводит, будто лично запихивал соплеменников в дупла. Оказалось, он страдает потому, что не знает, как станет рассказывать другим эльфам о случившемся. Ведь все оставшиеся верят, что ушедшие нашли путь к лучшей жизни, их почитают как самых достойных из эльфийского рода, а главное – еще живы многие из их родных и близких. Как открыть страшную правду, что их братья и сестры превратились в жестоких чудовищ?
Мне бы его проблемы! Насколько я знаю, иметь в роду оннолэннонов необыкновенно почетно. Значит, родные и близкие будут только счастливы, узнав, что с ними случилось. А вдаваться в детали совершенно не обязательно. Это будет даже не ложь, а невинное умолчание.
Но Аолен придерживается иного мнения. Он считает, что лучше горькая правда, нежели красивый вымысел. Ну я не эльф, спорить, что для них лучше, что хуже, не буду. Хочет – пусть страдает, возможно, эльфам это на пользу.
Мы идем прежним курсом – строго на запад. Но теперь опять южнее, примерно на широте Конвелла. Меня удивляет, почему у людей так плохо развита способность ориентироваться в пространстве. Они совершенно не чувствуют направления, им нужны различные приметы и знаки. У фьордингов, например, выработана целая система – днем они идут по солнцу, ночью – по звездам, используют разные приспособления, чтобы точнее выверять курс. Слава богам, что нам, нелюдям, все эти сложности ни к чему.
Последние несколько часов за бортом встречается много водорослей, преимущественно ламинарий. Я ловлю их багром, изучаю мелкую беспозвоночную фауну и очень доволен жизнью такой. Боюсь, не скоро мне вновь захочется на сушу.
И даже Энка перестала выказывать признаки нетерпения, сидит за чертежом и время от времени сообщает, как нравятся ей морские путешествия. Но думаю, такая идиллия ненадолго, и судьбу островных оннолэннонов нам еще не раз припомнят. Кстати, я так и не понял, склоняется это слово или нет? Спрошу у Аолена, когда повеселеет…
Последующие двенадцать дней плавания вышли ничем не примечательными. Все было спокойно и однообразно. Ну разве что в один момент драккар попал в струю сильного меридионального течения. Пришлось потрудиться, чтобы вырваться из его объятий.
Особенно нелегко было Хельги. Именно ему пришлось убеждать фаталиста Рагнара, что в этом происшествии нет перста Судьбы, и если не принять экстренных мер, течение увлечет их в северные воды, загонит за Границу Жизни, туда, где вечные льды и морозы, где без специального снаряжения и подготовки добропорядочным существам делать абсолютно нечего.
– А вдруг там лежит древняя земля Гиперборея?! – упрямился рыцарь, демонстрируя неизвестно откуда и совершено некстати прорезавшуюся образованность. – Есть же такая легенда?
Легенда такая и в самом деле была – многотысячелетней давности. Якобы лежит на самом северном краю Мира земля непаханая. И живут на ней великаны исключительно дарами милостивой природы. И такое их, даров, изобилие, что и великанам хватает с лихвой, и еще остается – для тех смельчаков, что рискнут в эту землю прийти, не убоявшись плавучих льдин Океана.
Но за последние столетия так похолодало, что, даже если та земля и существовала в действительности, теперь ее покрывает многометровый слой льда, и рассчитывать на какие-либо «дары» было бессмысленно. Но Рагнар заартачился: идемте в Гиперборею, и все тут!
Хельги страдальчески взвыл.
– Да замерзла она, Гиперборея твоя! Архипелаг – и тот льдом покрылся, не то что приполярная земля! – И добавил проникновенно: – Уж едой мы там точно не разживемся!
Последний аргумент стал решающим. Именно он убедил рыцаря оставить сомнения и налечь на весла.
Продуктов действительно оставалось маловато – но тоже не катастрофически. Был неприкосновенный запас на обратный путь. Имелась рыба, ее ловили небольшой сетью, ешь – не хочу! Хорошая вкусная рыба сардина водилась в здешних водах. Но Рагнара, убежденного мясоеда, вдруг неудержимо потянуло на свежие плоды и коренья. А где их взять, в Океане-то? Отсюда и его неожиданный интерес к легендам, и разочарование в них…
Потом полили дожди – скучные, затяжные. Драккар был мокрым и скользким, и палатка хлопала на ветру промокшими крыльями, и судовой просил есть еще чаще, и у черпальщиков не переводилась работа…
Зато Улль-Бриан начинал с гордостью поглядывать на свои огрубевшие ладони и окрепшие плечи. Ему, как наименее уважаемому члену коллектива, приходилось браться за ковш вдвое чаще, чем остальным. Впрочем, сказать, что им осознанно помыкали, что его дразнили и унижали, тоже нельзя. Юному наследнику приходилось значительно легче, чем когда-то Эдуарду. Но не потому, что он был родственником Рагнара – это его не спасло бы от насмешек, просто в данном случае главная обидчица выступала в роли защитника. Уж так тронула сильфиду пасторальная любовь юноши, что она прониклась к нему чем-то вроде материнского чувства и в какой-то мере оберегала от невзгод. Благодаря ей сын оверинского герцога ни с кем не конфликтовал, но и не сближался, даже с кузеном. Он вел себя скромно и тихо, но на самом деле, в глубине души, не считал своих спутников подходящей компанией, несмотря на наличие в ней двух принцев и грозного демона.
А причина тайной его гордости крылась в том, что юный Улль мнил себя не простым смертным, а Поэтом, в самом высоком смысле этого слова: причислял себя к тем, кого коснулась божественная десница, кто рожден для великой цели творить высокое искусство, отделять живое от мертвого. И неважно, что ценителей его поэтического дара насчитывалось пока совсем немного: отец с матерью, жена-пастушка да несколько придворных – по долгу службы. Настоящий поэт и не должен быть понят при жизни – так считал Улль. Настоящий поэт должен опережать время, творить для потомков. А на своем земном пути обязан непременно пройти через страдания и испытание одиночеством, чтобы в них черпать свое вдохновение.
В общем, юноша видел себя фигурой трагической, и компания грубых воинов была ему абсолютно чужда. Правда, имелся в этой компании эльф, и он тоже занимался стихосложением. Но Улль-Бриан почему-то сразу решил для себя, что особым талантом Аолен не обладает и сочиняет свои песни лишь в качестве развлечения, скрашивающего досуг.
На самом деле он недооценивал своих спутников. Творения Аолена котировались достаточно высоко в эльфийских поэтических кругах, да и остальным членам команды не было чуждо прекрасное. Разбиралась в искусствах Энка, Меридит при желании могла бы стать неплохим литературным критиком. И даже Хельги, хоть и не по своей воле, но однажды тоже сложил песнь философского содержания: про абсолютную идею и верблюжьи копыта. Не говоря уже о поэтическом альбоме Ильзы, который она со всей страстью коллекционера подсовывала кому только можно, даже оттонской королеве. Правда, упомянутая дама не была обучена грамоте, но знала премиленькие песенки о любви и овечках, каковые и были воспроизведены на бумаге рукой ее сына.
Разумеется, и Улля не миновала чаша сия. Через месяц плавания девушка решила, что они уже достаточно хорошо с ним познакомились, чтобы потребовать поэтическую дань, и подсунула ему свое украшенное розой сокровище.
– Вот! Напиши-ка мне сюда стих. Лучше про любовь, но можно и другой какой-нибудь. Главное, чтобы все слова были приличные, я грубостей не люблю.
Последнее замечание она стала делать с тех пор, как доверила альбом Рагнару. Рыцарь отработал задание честно – долго, старательно вспоминал «про любовь» и наконец вспомнил отрывок из старой солдатской песни. Речь в нем действительно шла о любви, но сюжет был весьма фривольным, а отдельные слова не выдерживали никакой критики. Пришлось густо зачеркивать их чернилами – из-за этого пропала рифма. Ильза даже страницу хотела вырвать, да только на обороте была запись, сделанная Офелией Сакс в день свадьбы, и девушка не решилась ею пожертвовать, оставила все как есть. Но с тех пор дело на самотек не пускала…
Улль-Бриан машинально принял из рук девушки чудовищную малиновую книгу, бегло пролистал. Боги Великие, каких только глупостей и пошлостей в ней не было! Он замер, не зная, как поступить. В голове вертелась отчаянная мысль – не кощунственно ли осквернять собственные великие творения подобным соседством?! Ильза интерпретировала его замешательство по-своему.
– Что? Неужели ни одного стиха не знаешь?! Ну пусть не про любовь, пусть про что-нибудь еще, лишь бы складно!
– Хорошо. – Поэт обреченно взялся за перо.
Любовь для смертных —
Счастье ли проклятье?
И кто ответит, быть или не быть…
Но у людей есть вечное занятье —
Им нелюдь, как детей,
Из Мрака выводить…
Ильза прочла с запинкой свежие строки. Вежливо поблагодарила, стараясь скрыть изумление, а сама побежала к Меридит, спросить, что бы это могло значить.
– Вот! Улль-Бриан мне написал! Я что-то ничего не поняла: разве это про любовь?
Диса сперва долго смеялась, а потом пояснила, что это неосимволизм, и понимает его всяк по-своему. А лучше вовсе не пытаться ничего понимать, просто принять глубокомысленный вид и сказать: «Ах, как креативно!» Тогда все увидят, что ты – культурная девушка, умеющая ценить искусство.
После такого объяснения Ильза совсем растерялась.
– Странный стих, – жаловалась она Хельги. – Его совсем не нужно понимать! Зачем такие пишут?!
– Чтобы казаться умнее, чем ты есть на самом деле. Другие понять не могут и думают: «Ах, какой мудрый сочинитель!» А что он и сам ничего не понимает, просто зарифмовал набор случайных фраз, и только – об этом ведь никто не догадывается.
– Чему вы ее учите! – зашипела Энка сердито. – Нельзя быть такими косными. Современное искусство тоже имеет право на существование!
– Разве мы возражаем? – невинно моргнул демон-убийца. И хихикнул.
А Ильза осталась довольна. Ей стало казаться, что она постигла суть поэзии: неважно, есть ли смысл, лишь бы была рифма.
Примерно со второй недели августа начались сложности. Острова, островки, скалы и рифы тянулись бесконечной чередой. Ни Хельги, ни Энка, ни Рагнар – самый бывалый мореход из всей компании никогда прежде не встречали подобных скоплений надводных и подводных препятствий. Продвигаться вперед приходилось медленно и крайне осторожно – Макс, наверное, сравнил бы это с ходьбой по минному полю, но в их мире подобной гадости пока не имелось.
Высаживаться на острова и особенно оставаться там на ночь Ильза первое время боялась. После страшной встречи с жуткими деревьями-живодерами у девушки появилось что-то вроде фобии. Но постепенно она пересилила страх – не оставаться же ей одной на драккаре, в то время как остальные, включая даже судового, гуляют на бережку! После пятнадцатого острова она успокоилась совершенно и даже радовалась, когда Хельги, несущий бессменную ночную вахту, объявлял: «Тут я один не справлюсь, будем ночевать на берегу».
Большинство из встреченных островов были очень малы и совершенно необитаемы – просто голые скалы, облепленные морской живностью лишь до уровня прилива. На некоторых шумными колониями гнездились птицы. На одном путешественники заметили лежбище морских котиков. Улль-Бриан, не зная, с кем имеет дело, заикнулся было об охоте. В ответ Хельги зашипел по-сприггански: «И думать забудь!» – и для усиления эффекта так сверкнул злым красным глазом, что юноша с испуга не только охоту – имя свое едва не забыл! А демон-убийца на пару с Ильзой еще долго умилялись, свесившись с борта: «Ах, какие хорошие, какие славные зверьки!» Но на суше ни одно разумное существо за неделю плавания среди островов путешественникам так и не попалось на глаза.
Иное дело – в море! Там обретались русалки. В отличие от своих староземских соплеменниц, изящных и белокурых красавиц, здешние были дамами дородными, единой масти не имели – попадались среди них и платиновые блондинки, и жгучие брюнетки, а то и вовсе зеленоволосые. Характер же у них был, судя по поведению, весьма темпераментный.
– Тьфу, бесстыжие! – плевался Рагнар, с осуждением поглядывая за борт, где резвились, плескались морские девы: принимали фривольные позы, по пояс высовывались из воды, кувыркались, били хвостами, стараясь поднять как можно больше брызг, и нарочито громко хихикали.
На самом деле славный рыцарь вовсе не был аскетом, его даже порадовала бы встреча с русалкой один на один или в чисто мужской компании. Но присутствие боевых подруг его стесняло. А бедный эльф – тот и вовсе спрятался, забился чуть ли не к судовому под палубу, и носа наружу не показывал. Сам же судовой сидел, свесив ножки, на мачте, без малейшего смущения любовался обнаженной натурой и даже с ней, с натурой этой, перемигивался.
Меридит из интереса попробовала с русалками заговорить, но общего языка в буквальном смысле слова не нашла, хоть и перебрала все известные наречия Староземья и окрестностей – десяток современных и несколько мертвых.
Тем большим было ее удивление, когда первое же разумное существо, встреченное на суше, заговорило на общем староземском.
Август, тридцать седьмой день после бури.
Сегодня мы высадились на очередной остров, чтобы погулять и собрать чего-нибудь съестного. Рагнару все кажется, будто у нас мало еды. В который раз убеждаюсь, до чего прожорливы эти люди! Вот мы, спригганы, к примеру, тоже любим хорошо поесть, что греха таить. Но и отсутствие пищи как трагедию не воспринимаем. А Рагнар если не поел вовремя, так ему и свет не мил, и все мысли только про охоту. Хорошему воину такая зависимость от еды ни к чему… По-моему, я об этом однажды уже писал. Или нет?
Так вот, высадились мы на остров, по здешним меркам, очень большой – понадобилось бы не меньше суток, чтобы обойти его кругом.
Часа два мы бродили вдоль полосы прибоя, лень было карабкаться наверх – берега здесь обрывистые, высокие, вдобавок заросшие колючим кустарником. Потом нам захотелось купаться, и купались мы, пока совсем не посинели. Ильза с Эдуардом бесились, старались меня утопить. Понятно, у них ничего не вышло. Тогда им на помощь пришла Энка, и втроем они со мной справились. Хотели и к Меридит подобраться, но она грозно сказала: «Только попробуйте!» Дисы не любят нырять, они народ сухопутный, на том стоят. Пришлось ограничиться Рагнаром – и ведь справились, вот что удивительно! Правда, я им тоже немного помог. Потом Аолен не по-эльфийски коварно перетопил нас всех по очереди. Не тронул только Орвуда – с ним никто не рискует связываться, да и купается он своеобразно: стоит по колено в воде и изредка приседает. Под конец мы сплоченным коллективом гонялись за Аоленом, но он всякий раз уворачивался, и мы топили друг друга… В общем, все мы порядком нахлебались, и Меридит тоже. Сердиться она не стала, потому что было весело.