Текст книги "С любовью, Лондон (СИ)"
Автор книги: Юлия Устинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Чесноковы не сдаются!
Незнание закона не освобождает от ответственности, даже если это закон другого государства.
Поэтому начну с азов.
Итак, первое правило кодекса семьи Чесноковых гласит: мама всегда права. Если кто-то считает иначе, то он либо, а) любитель острых ощущений, либо б) баба Люся.
У бабули и, по совместительству, экс-свекрови моей мамы за годы в меру тесного общения с ней выработался стойкий иммунитет к маминым закидонам. Если мама для меня – авторитет, то баба Люся – это высший разум. Но несмотря на наличие высокого чина, эти две женщины никогда не ссорились. Даже после развода моих родителей шестнадцать лет назад. Но, сейчас не об этом. Вернёмся к кодексу.
Правило второе: сделал уроки, гулять будешь потом. Сначала сходи в магазин, помой посуду, пол, выучи латынь, переклей плитку в ванной, стань олимпийским чемпионом по шахматам и выдрессируй псину соседа, чтобы эта тварь божья перестала наконец гадить на лестничной клетке.
Правило третье: никаких парней! Ну здесь все довольно просто. Нет парня – нет проблем. А у меня его нет, и, судя по отношению мамы к моим ровесникам противоположного пола, он появится не раньше, чем я выполню все задания из второго правила. Просто, блин, квест какой-то!
И, наконец, правило четвертое и последнее: Чесноковы не сдаются!..
– Катька, засоня! Ты слышишь меня или нет?!
Звонкий голос мамы сотрясал стены моей комнаты, но я продолжала цепляться за сон даже после того, как та стащила с меня одеяло. Зарывшись лицом под подушку, все надеялась, что она сжалится и оставит меня в покое. Наивная чукотская девочка.
– Катерина! – произнесла мама с той самой интонацией, которая намекала, что ещё вот-вот и запахнет жаренными пирожками бабы Люси. Теми, что с ливером. Вкусненькие такие.
И это было сигналом к тому, что мне пора вытаскивать свою физиономию из-под подушки и встречать последний день старой жизни наставлениями моей обожаемой родительницы. Я с трудом отскребла себя от кровати и, свесив ноги, уставилась на маму сквозь паутину запутавшихся за ночь светлых волос.
– Я внемлю тебе, изволь глаголить, – замогильным голосом пробубнила я.
– Господи, ты Боже! Дочь, я велела тебе подтянуть английский, а не старославянский, – хохотнула мама, застегивая пуговицы своего приталенного серого жакета.
Этим утром она, как и в предыдущее n – ное количество лет, выглядела просто безупречно: высокая, подтянутая, правильный макияж и прическа. Образ строгого преподавателя Челябинского многопрофильного колледжа дополнял идеально выглаженный костюм и блузка кремового оттенка.
– Твоими стараниями мой английский лучше, чем у нашей англичанки. Она сама так сказала, – парировала я на языке Шекспира и Джона Леннона, откидывая со лба медовые пряди, которые были на пару тонов темнее, чем у моей матери.
– А что у тебя с акцентом? – тоже по-английски спросила она.
– Я просто ещё не проснулась, – пробурчала на великом и могучем в ответ, продирая заспанные глаза.
Мама застегнула часы на запястье и с видом главнокомандующего армии проговорила:
– Значит так, во-первых, чемодан – собрать, во-вторых, навести здесь порядок, – при этом она обвела взглядом мою комнату, которая сейчас, в преддверии переезда, больше напоминала логово контрабандистов, – в-третьих, приедет баба Люся, займи ее чем-нибудь. Если она снова начнет жарить эти свои пирожки с ливером, то завтра я поеду не в аэропорт, а к гастроэнтерологу японку глотать, – сокрушалась мама. – И вот ещё, звонил твой отец, сказал, хочет увидеться с тобой вечером.
– Ого! – вырвалось у меня, – и чем же я заслужила внимание такого занятого дяденьки? – и не смогла удержаться от язвительного тона.
– Попрощаться хочет, – она пожала плечами, задумчиво глядя в окно, – ты же не в деревню к бабе Люсе на неделю собралась.
– Мам, – жалобно простонала я, – а, может, я лучше в деревню? А что? Я сильная и выносливая, бабе Люсе по хозяйству помогать буду, научусь, как это… быкам хвосты крутить, и этим… как его? Серпа… Серпентарий*? – сморщив брови, взглянула на маму в ожидании подсказки.
– Сепаратор**, – задрав брови и качая головой, поправила она.
– Точняк! Научусь на этом серпа… – язык снова свернул не туда, и я решила идти другим путём. – Я всему научусь, только оставь меня на родине? А сама езжай в свои Штаты? Заживете там с Риком, как молодожены, нарожаете себе других Катек, – и с надеждой посмотрела на нее.
– Даже не начинай! – отрезала мама тем самым пирожковым тоном. – Ты все поняла?!
– Да, мэм, – на смеси инглиша с родным обреченно ответила я.
– Не кисни, Котенок. Ты у меня шустрая, быстро ко всему привыкнешь, – с улыбкой подбодрила она, – потому что?.. – и выжидающе взглянула на меня.
– Чесноковы не сдаются, – промямлила я в ответ и в приступе вселенского уныния шмякнулась спиной на койку…
*СЕРПЕНТÁРИЙ – змеиный питомник.
**СЕПАРАТОР МОЛОЧНЫЙ – аппарат для очистки и разделения молока на сливки и обезжиренное молоко.
Стокгольмский синдром и пирожки бабы Люси
Стоило маме только выскочить за дверь в промозглое и серое ноябрьское утро, как тишину убежища двух почти состоявшихся эмигранток нарушила трель дверного звонка.
Ванговать было бессмысленно. В такую рань могла припереться только Наташка Тихомирова – моя лучшая подруга и одноклассница, теперь уже бывшая, которая жила этажом ниже.
Так я ее и встретила: в мохнатых замызганных тапках, ночной сорочке в синий горох и с зубной щеткой во рту.
– Гуд монинг, Чеснокова! – бодро заявила она с порога и, услышав мое приветственное мычание, потопала прямиком на кухню.
Кто бы сомневался! После Женьки Марченко из одиннадцатого «Б» вторым по значимости в списке предпочтений моей подруги была еда. Особенно, бутерброды во всем своем многообразии: с колбасой; с сыром; с колбасой и сыром; с колбасой, сыром и всем тем, что можно устроить между двумя кусками тостового хлеба. Просто бутербродная маньячка какая-то!
Когда моя свежевымытая физиономия оказалась на кухне, стало ясно, что предсказательница из меня и правда выходит годная. По-хозяйски и от души настрогав на разделочную доску колбасу и ржаной хлеб, подруга дней моих суровых с задранными коленками сидела на табурете и жевала бутерброд.
Ее длинная коса, из которой за ночь выбились непослушные темные пряди, свисала на плечо, домашние шорты задрались, обнажая тощие белые ноги, а взгляд темно-карих глаз был испытующим и озорным.
– Проходи, угощайся, чувствуй себя, как дома, – проговорила я, водрузив на стол рядом с плитой две разномастные кружки, и, ухватившись за ручку эмалированного чайника, тут же отдернула руку. – Горячая, собака! – вырвалось у меня.
– А теперь то же самое, но на английском, американочка, – прочавкала Наташка.
– На английском это не имеет смысла, – обхватив ручку чайника прихваткой, констатировала я с видом декана иняза. – Если я обзову чайник хот-догом, на меня будут смотреть, как на девочку с Урала.
– Ты и так девочка с Урала, – принимаясь за второй бутерброд, напомнила подруга.
– Иди в баню, – уныло пробубнила я.
– Чеснокова, ты чего такая дёрганая? – спросила Наташка, качая головой и сочувственно посматривая на меня.
– Кажется, у меня развивается предполетный синдром.
Я поставила кружки с чаем на стол и уселась на соседний с наташкиным табурет.
– Лишь бы не Стокгольмский, – невозмутимо заявила та. – Хотя сейчас это топчик, – мечтательно добавила.
– Что ты несёшь? – нахмурив брови, спросила я.
– Я, вообще-то, тебя отвлечь хочу, – хохотнула эта ненормальная. – Не грузись, Чеснокова, все будет вэри гуд! Прилетишь, освоишься и закадришь в новой школе какого-нибудь квотербека. Ты у нас девка симпотная, не то, что я. На твоём месте я бы так и сделала.
– Какого квотербека? – задрав на затылок брови, спросила ее. – С моей-то маман мне только и остаётся, что кадрить… справочник по английской пунктуации.
– Ну тут… даааа, зная тёть Юлю, – она понимающе кивнула, приступив к поеданию очередного бутерброда, – если только студент Гарварда какой попадется… или сын президента.
– Гарвард находится совсем в другом штате, а сыновьям их президента, наверное, уже лет восемьдесят на двоих, – и теперь я включила училку современной истории.
– Вот отстой, – пробормотала Наташка. – Ну ничего, зато мир посмотришь… с высоты десяти тысяч километров, – и принялась нагло смеяться надо мной.
– Спасибо за экстренную психологическую помощь. Теперь я точно не боюсь перелета, – прищурившись и растянув губы в подобии улыбки, прокомментировала ее дурацкий подкол.
С бутербродами и чаем было покончено, и мы с подругой перекочевали в мою спальню, чтобы заняться воплощением в жизнь первого завета Юлии Ильиничны.
Шкаф у меня, как у любой семнадцатилетней девчонки, ломился от количества шмоток, но надеть, само собой, было совершенно нечего. Оставалось надеяться, что я со своим стилем примерной девочки, который периодически сменял образ «колхоз – дело добровольное», не буду выглядеть вороной – альбиносом среди толпы учащихся старшей школы Ньюпорта.
Если бы не Рик – новый муж моей мамы, я бы до самой смерти, лет в девяносто девять, причем, от приступа смеха, так и не узнала, где находится этот чертов Ньюпорт! Но, видимо, мама просто обязана была встретить моего свежеиспечённого отчима на той долбаной Международной конференции для преподавателей английского языка в столице нашей родины, чтобы я наконец поднаторела в географии Соединенных Штатов.
– Оставь это мне, – хлопая ресницами, Наташка ухватилась за рукав моей темно-синей водолазки с прорезями на плечах, которую я купила только неделю назад. – Там точно такое не носят.
Я резко дернула обновку за другой рукав, вынудив подругу отпустить ее, и, прижав к груди эту далеко не дешевую тряпку, спросила:
– И с каких это пор в Америке не носят кашемир?
– Блин, я думала, прокатит, – разочарованно проговорила эта беззастенчивая экспроприаторша. – Хотя бы этот отдай, – и уставилась на один из свитеров со скандинавским орнаментом. – Я буду надевать его и вспоминать тебя, – и взгляд такой преданный, как у Хатико.
– Забирай, – я оказалась не в силах противостоять этому ее взгляду.
– И вот это, – теперь в ее руках оказалась рубашка в черно-синюю клетку. – Она такая тепленькая, а зимы тут у нас, сама знаешь, какие, уральские! – и вопросительно уставилась на меня.
– Ладно, бери, – махнула я рукой, продолжая этот аттракцион неслыханной щедрости.
– А ещё вот эту футболочку, – под шумок Наташка вытащила из кучи тряпья, разбросанного на кровати, одну из моих четких черных футболок.
– Э, слышь! – вытаращив глаза от ее наглой выходки, выхватила у нее футболку. – Это уже борзота восьмидесятого уровня! Я там, по-твоему, голая ходить должна?!
Но Наташка так и не успела состряпать ничего убедительного в свое оправдание, потому что в дверь снова позвонили.
– Это бабуля, наверное, – сказала я, направляясь к порогу комнаты. Но тут же обернулась и добавила, уставившись сначала на Наташку, а потом на кучу своих шмоток, – учти, когда ты выйдешь отсюда, я тебя с ног до головы обшмонаю.
– Ох и бессердечная ты личность, Чеснокова! – возмутилась Наташка на мое категоричное заявление.
Как я и напророчила, за дверью с двумя объемными сумками в доисторическом бежевом макинтоше стояла баба Люся, или Lady_Х. Под этим ником, который совсем себя не оправдал, мою бабулю знали несколько тысяч подписчиков ее канала на Ютубе, где она травила свои байки и анекдоты. Большинство из них не поддавались никакой цензуре, поэтому последние полгода с тех пор, как прознала про двойную жизнь моей горячо любимой родственницы, я усиленно делала вид, что не знаю об этом факте в ее биографии. Признаться бабуле в том, что я минут сорок до колик в животе хохотала над её анекдотом про любвеобильного лоцмана Колю, у меня просто язык не поворачивался. А о том, что будет, если это дойдет до маминых ушей, и подумать было страшно.
– Привет пращурам! – радостно проговорила я, принимая из рук бабули ее поклажу. – Ты чего это так рано?
– Да Филиппова сын подвез, – разуваясь, пробормотала она. – Он в поликлинику на комиссию, ну и я его – на абордаж, чем потом в автобусе трястись целый час.
– Что у тебя там? – я с сомнением взглянула на сумки, которые оттянули мне руки до самых коленей. – Свинец?
– Свинец? В смысле, холодец, что ли? – и, отчеканив залпом вопросы, принялась взбивать пальцами слежавшиеся под шапкой короткие светлые волосы.
– Господи, баб Люсь, какой еще холодец?! Говорю, что там такое тяжелое?
– Ааа, – понимающе протянула она. – Так это я гостинцы собрала вам в дорогу.
– М-да, – озадаченно проговорила я. – Кажется, нам придется лететь грузовым бортом.
Тут в коридоре появилась Наташка в моем бывшем свитере, и после приветственных речей подруги и бабули мы все плавно переместились на кухню. И я даже забыла удивиться, когда через пару минут Наташка снова приступила с тому, что у нее выходило так же профессионально и талантливо, как и ее умение раздражать Женьку Марченко. Короче говоря, она снова ела.
– Офигенные пирожки всё-таки у вас, баб Люсь! – умело подмазывалась к нашему главному поставщику канцерогенов эта тощая и прожорливая девочка с восьмого этажа.
– А вот Юлька наша ворчит вечно, – сокрушалась бабуля, с шумом отхлебывая горячий чай. – Говорит, они вредные.
– Да не слушайте вы ее, – небрежно махнув рукой, с набитым ртом прожевала Наташка. – Британские учёные давно установили, что все болезни от нервов! – приписала подруга англичанам довольно сомнительное, на мой взгляд, достижение.
Таким образом мы проболтали что-то около часа. И я могла собой гордиться. Ещё один наказ из списка моей суровой родительницы был исполнен. Бабуля даже к сковородке не притронулась. А все потому, что свои легендарные пирожки с ливером она привезла с собой. Вот мама обрадуется!
Новенький пузатый чемодан сиротливо стоял в углу комнаты, которая теперь больше смахивала на казарму. Слишком пусто и чисто было здесь после генеральной уборки. Нашу двухкомнатную квартиру в центре города, где мужики настолько суровы, что шнуруют ботинки высоковольтным проводом под напряжением, мама так и не отважилась продать, решив сдавать ее своим хорошим знакомым. А у меня просто слезы наворачивались, стоило мне только подумать о том, что предстоящая ночь в этой комнате будет последней моей ночью на родине. Как не бодрилась, чувство нарастающей тоски становилось все сильнее. Школа, дом, друзья и, конечно, баба Люся… и все это я должна бросить ради какого-то Рика из Ньюпорта, которому снесло крышу от любви к одной русской преподавательнице с замашками Юлия Цезаря настолько, что он женился на ней и, хрен бы знал, каким способом уговорил ее на переезд! Хотя я догадывалась, что там может быть за способ. Недаром же систематически зависаю на канале некой Lady_X. Бабуля плохому не научит!
Мы долго стояли в пороге, обнимаясь с Наташкой, и ревели как две истеричные белуги. И в этот момент я готова была отдать ей все свои шмотки вплоть до последнего носка.
– Чесноковааааа, – выла подруга мне на ухо, сморкаясь в рукав отжатого у меня свитера, – не забывай меняяяяя.
Я от неё не отставала и размазывала сопли по тыльной стороне своей ладони, поглаживая другой рукой наташкину косу.
– Да как я тебя забуду, дура ты ненормальнаяяяя. Я тебе писать буду каждую минуту! И звониииить…
Продолжая изображать сцену прощания Одиссея с Пенелопой, мы даже не заметили, как на пороге квартиры нарисовалась мама.
– Это что за наводнение вы тут устроили? – строго спросила она. – Отставить слезы. Я торт принесла, – помахала она пакетом. – Кругом марш и на кухню! Обе! – скомандовала мама.
Наташка тут же забыла, что только мгновение назад собиралась идти домой, куда с минуты на минуту должен был явиться обожаемый и вечно раздражаемый ею Женёк.
Заметив пирожки на столе и ещё кучу другой провизии, принесённой бабулей, мама с осуждением взглянула на меня.
– Людмила Петровна, – обратилась она к бабуле. – Ну зачем вы только беспокоились? В самолёте же кормят! Ну вот куда мы все это денем? – и стала перебирать целлофановые пакеты со всякими вредными вкусностями. – А это что такое? – мама с подозрением уставилась на один из мешков, из которого торчали какие-то сухие ветки.
– Так это душица, – невозмутимо проговорила бабуля. – Катька с ней чай любит пить.
– Замечательно! – обречённо простонала мама. – Не хватало, чтобы нас ещё задержали на границе за вывоз какой-то подозрительной сушёной травы! Вы обе хоть понимаете, что это вам не шуточки?! – и снова тот самый пирожковый тон.
– Ох и вредная ты, Юлька! – хохотнула бабуля, и глазом не моргнув на ее недовольное замечание. – А все потому, что не жрешь ни хрена! Хватит нас воспитывать, мы дамы самодостаточные, – и хитренько мне так подмигнула.
И мы посидели ещё немножко. Хорошо посидели, душевно. Наташка совсем про своего Женьку забыла, мама забыла, что злилась на нас с бабулей, и я почти стала забывать, что это был последний вечер, который я могла провести в такой уютной компании моих девочек. По крайней мере, на ближайший год уж точно.
Идиллию наших бабских посиделок разрушили переливы очередного звонка в дверь.
– Это, должно быть, Дима, – уверенно произнесла мама, вставая из-за стола.
– Давай, Катька, ставь чайник, батя пришел, – пихнула меня в бок бабуля.
Батя… Как много в этом звуке для сердце дочери слилось, как много в нем отозвалось!..
А вот ни фига ничего и не отозвалось.
От отца моего, единственного сына бабы Люси, мне досталась только роскошная фамилия и аристократические черты лица. Хрен бы знал, что это значило, но бабуля часто болтала что-то в этом духе. Вместе с тем, все внимание моего прямого предка шестнадцать последних лет было сосредоточено исключительно на двух других его дочерях Ольги и Марии, что он народил со второй своей женой Леночкой, с которой сочетался законным браком через год после моего рождения. Ольга была моей ровесницей, а Машка – на год младше, что заставляло меня лишний раз задуматься о том, что в Челябинске начала двухтысячных с контрацептивами было не все гладко.
Но, если отбросить излишний цинизм, как отец он, и в самом деле, был так себе: пара банкнот с эмблемой Центробанка на день рождения – вот и все его воспитание. И что только мама нашла в нем? До сих пор гадаю. Зато мне повезло с бабулей. Свято место пусто не бывает, как говорится.
Наташка, спохватившись, вспомнила про своего парня и, в сотой удачной попытке повиснув на мне, пожелала счастливого пути прежде, чем ускакать навстречу к любимому. А я в третий раз за день обожгла руку о ручку чайника, когда на пороге кухни завис мой отец.
– Садись, сынок, – доброжелательно проворковала баба Люся, хотя все в этой кухне понимали, что так она обычно начинала свой воспитательный процесс, который за давностью лет казался просто бессмысленным.
Она все никак не могла простить сыну, что он профукал таких замечательных девочек, связавшись с этой Ленкой, несмотря на наличие двух внучек, которых бабуля своим вниманием тоже не обделяла.
– Ну что, Кать, уезжаешь? – спросил отец, с осторожностью поглядывая на меня. Ну что-то же он должен был спросить.
– Ага, улетаю.
– Вот видишь, Димка, – тут же прицепилась к его вопросу бабуля, – бросают они тебя, как ты их бросил!
– Мам, не начинай, – в отчаянии промямлил отец, уставившись себе под ноги.
В эту минуту он показался таким уставшим и одиноким, и я поймала себя на мысли, что мне впервые не хочется злиться на него за то, как он поступил со мной и мамой, променяв нас на другую семью. У меня даже появилась странная потребность как-то приободрить его, сказав что-то вроде: «Не грусти, папа, я больше не сержусь». Но момент был потерян, когда в кухне появилась мама.
И сейчас, лежа в своей комнате, я сожалела, что так и не сказала ему ничего путного, когда он непозволительно долго обувался в пороге, словно тянул время, собираясь мне что-то сказать, но так и не решился. Что и говорить, я точно дочь своего отца, каким бы он ни был. Поэтому к школе, дому, друзьям, любимой бабуле теперь я с грустью могла добавить ещё одного человека, с которым мне придется надолго расстаться. И им, как бы это дико для меня не прозвучало, был мой непутёвый отец.
Потом я еще долго ворочалась в кровати, перебирая в памяти лица родных, друзей и просто знакомых, все еще не веря в то, что завтра для меня начнется совершенно другая жизнь…
– Катька, засоня! Подъем! – раздался бодрый голос моей матери, открывая для меня дверь в утро этой самой новой жизни…
