Текст книги "Королевство белок"

Автор книги: Юлия Тулянская

Соавторы: Наталья Михайлова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Ирица клала ладони мужу на грудь, отдавая тепло и жизненную силу, – лесовица надеялась, что так сможет поддерживать в нем жизнь. Ирица боялась плакать, чтобы не потратить лишних сил. Душа его, в которой сейчас шла борьба, была наглухо замкнута, и только телу она могла передать тепло.

Сердце лесовицы сжималось от страха: вдруг Князь заберет Береста с собой, в Подземье? «Тогда и я найду путь туда», – обещала она себе. Но пока руки двух врагов оставались сцепленными намертво, Ирица понимала: ни один еще не одолел другого.

День… ночь… день… Ирица лишь иногда дремала, прислонившись к груди Береста, но и во сне не могла отдохнуть: она сторожила его. «Если кто-нибудь войдет – оцарапаю!» – отчаянно думала лесовица, вспоминая, как однажды сын хуторянина испугался ее ярости. Она сидела над мужем, мерцая глазами в полумраке покоя, как большая ночная птица.

Однажды на рассвете, без устали вглядываясь в неподвижное лицо Береста, в его закрытые глаза, она увидела, что он шевельнулся… Затаив дыхание, Ирица смотрела, как рука Князя медленно, медленно разжимается. Тихо вскрикнув, Ирица схватила и крепко сжала освобожденную ладонь Береста.

Лесовица всегда отличала мертвое от живого. Ей было ясно, что на полу покоя лежит теперь только оболочка страшного духа, который когда-то чуть не убил ее своей ледяной пустотой. А Берест был жив. Ирица звала его по имени, растирала руки. Он открыл глаза. Но из его глаз глядела та самая пустота… Ирица похолодела: муж не узнавал ее. Она прислонила его голову к своей груди, крепко обняла и прижалась губами к его волосам.

Потом до слуха Ирицы донеслись крики и шум.

– Берест, ты слышишь, слышишь? – с мольбой позвала Ирица, тряся его за плечи.

Берест по-прежнему ничего не сознавал, и сердце Ирицызамирало от ужаса. В коридоре послышался топот тяжелых шагов. «Много людей… и сюда!» – поняла лесовица. Сильные, уверенные удары в дверь чем-то тяжелым…

Ирице села так, чтобы заслонить лежащего Береста, и глядела в сторону вздрагивающей двери: мертвенно-бледная, с тревожно сверкающими глазами.

– Дай я! – раздался в коридоре хриплый рев.

Внезапно вся стена дрогнула, и дверь сорвалась с петель. В проеме, окутанная пылью, возникла фигура высокого, бородатого человека.

Зоран, который снес дверь ударом плеча, первым увидел обоих – Ирицу и Береста на полу. Он застыл у входа, пораженный их видом.

Илла выглянула из-за его плеча.

– Зоран, пусти! – она подтолкнула его и подбежала к Ирице.

Ирица молчала. Язык ее не слушался, точно она опять разучилась говорить. Илла присела возле нее:

– Ты жива, подруга!..

Хассем вцепился в косяк выбитой двери. Зоран вошел в покой. Берест лежал неподвижно, глядя в потолок пустыми глазами.

Они устроились на ночлег в одном из покоев замка. Камина там не было, и пришлось развести огонь на полу. Поломанный стол и скамьи, сорванные с петель двери пошли в костер.

Берест сидел, безучастно глядя перед собой. Это Хассем усадил его в углу, и Берест так и остался, уронив на колени руки, прислонившись спиной к стене. Его лицо было прежним: живым и открытым. Только взгляд, обращенный то ли в себя, то ли вдаль, застыл. Когда в разбитое окно задувал ветер, шевелил волосы Береста, и надо лбом начинала качаться прядь, Хассему казалось: его глаза вот-вот прояснятся, он стряхнет с себя невидимые оковы, встанет с места и узнает своих. Но ветер вдруг взмел золу, и она осела на бороде и щеке Береста. Он не поднял руки, чтобы отереть лицо. Ирица сама стерла ему со щеки следы золы.

Об участи Энкино они уже знали. Зоран расспросил приятелей-наемников. До сих пор Энкино держали под стражей, не доверяя ему. Теперь скоро должны были отпустить: он сослужил свою службу. Через приятеля Зоран послал ему весточку: ищи нас в замке на втором этаже, мы живы и ждем тебя.

…Была уже почти ночь, когда в освещенном огнем кругу появилась темная фигура. Дверь была выбита, поэтому Энкино вошел без стука.

– Ой!.. – сперва вскрикнула Иллесия, а потом узнала. – Братец! Ты!

Энкино медленно огляделся и молча сел на деревянный ларь, который Зоран пожалел расколоть на дрова: уж больно добротный. Энкино дрожал и кутался в плащ. Он был одет, как знатный человек, и среди своих оборванных друзей казался чужаком.

Ему что-то говорили, он не слышал. Разбитое окно зияло напротив. Стемнело, в дали неба зажглись созвездия – Энкино знал их названия. Пахло дымом. На губах был привкус золы. Энкино принес его с улицы: он долго бродил по горящему городу. Искал… Ему чудился голос Лодии:

«Теперь уходи. Уходи к себе».

«Там нет ничего моего».

«Куда же ты пойдешь?»

«По звездам…»

И на прощанье они не коснулись даже руки друг друга…

Часть IV

Пахло гнилью, сыростью и землей. Сновали крысы. Душа Зорана то погружалась во мрак, то выныривала из мрака. Время шло, а он все никак не мог умереть. Надо же, как долго… Ему вспоминалось, как плакала над ним Иллесия. «Зоран, не уходи. Я ведь правда тебя люблю!». Он успел проговорить в ответ: «И я…»

Зорана сбросили в катакомбы, на городскую свалку. Когда-то здесь добывали алмазы, теперь в осыпающиеся шахты сваливали хлам и тела умерших рабов.

«Иллесия, Илла… – звал Зоран шепотом. – Где ты?». Ему чудилось, что она садится рядом, отирает ладонью его лоб, утешает.

Он не стал бы бороться за жизнь, если бы не Илла. Зоран устал. Придя в себя очередной раз, он ощупал грудь и охнул, наткнувшись на конец стрелы слева под ключицей. Зоран с усилием повернулся на бок, подогнул ногу и потянулся к своему сапогу. Он привык носить нож за голенищем. Рука нащупала рукоять. «Я уж очень здоров, опять меня не добили…»

Встав на ноги, шатаясь, держась стены, Зоран побрел в глубь катакомб. В подземном тупичке ему удалось отыскать сочащуюся с потолка воду. Тогда и поседела его борода – когда Зоран сам вырезал ножом наконечник стрелы из раны. Он остановил кровь известным ему способом: липкой мазью, которую сделал, смешав паутину с землей.

А потом потянулись тяжелые дни между жизнью и смертью. Сперва Зорану не так была нужна пища, как вода. Несколько суток он прятался в глубине, в полузасыпанной шахте, где по стене стекала струйка. Когда у него поднимался жар, он несколько раз отворял себе вену на руке, понимая, что, если потеряет в это время сознание, то уже не очнется.

Зоран не пытался найти людей. Не опасно ли просить у них помощи? Не выдадут ли его всадникам, которые уже один раз без причины пытались его убить? Что теперь с Энкино, с Хассемом, с Берестом, с Ирицей, с Иллой? Как сложилась судьба купца Ринселла и матросов? И даже серый кот пропал… В бреду Зоран шептал: «Я буду жив… Никто не знает, что я жив… Я выручу Иллу». Ему часто чудилось: рана его затянулась, и он уже выбирается из катакомб в город, точно заимодавец к должнику, чтобы предъявить счет за свои обиды и муки, за друзей, за Иллу и за кота.

Пищей Зорана были крысы, если удавалось их поймать, и то съестное, что он находил на свалке. Спал он, зарывшись в кучу тряпья. Кроме ножа, у Зорана остались огниво и кремень. В костре горели тряпки, кости и мусор. Зоран выздоравливал медленно, исхудал, как щепка, простыл. Рана понемногу заживала, но Зорана стали мучить приступы кашля. Сил выйти наружу и пробраться в город у него всё не было: он не мог без одышки пройти и десятка шагов. Наконец, когда Зоран стал крепнуть и уже всерьез подумывал о том, чтобы сунуться на разведку, до свалки долетел шум боя и дым пожарищ. Зоран выбрался на поверхность и пошел к центру города, по дороге отняв у попавшегося ему навстречу раба в колодках лом (вернее, раб самбросил лом от страха при виде огромного, оборванного, косматого человека). Зоран хрипло кричал, повторяя имена своих спутников: «Илла! Берест! Купец Ринселл! Хассем! Иллесия!» Тогда-то он и наткнулся на отряд наемников, которым сказал, что до ранения и он кормился, продавая свой клинок на службу. Ему ответили, что наемное войско прислали уничтожить «гнездо демонопоклонников». Город был разграблен и сожжен – маленький пятачок в поросших лесом предгорьях, ничья земля.

Зоран договорился с бывшими сослуживцами. Он собирался уйти из разоренного княжества вместе с наемничьим обозом. Шмель клялся, что для Сокола сделает все, и хвастал перед молодыми наемниками былыми подвигами.

– Зоран – лучший воин, которого я знал. Мы вместе служили еще на юге. Не родился еще человек, который сладит с Соколом один на один. А когда мы штурмовали Оргонто, их конники сделали вылазку. Мы им всыпали. Они дали деру обратно в город и хотели опустить решетку ворот. Что бы вы думали? Сокол принял ее на плечи и держал на себе, сидя верхом, пока мы не проскакали под ней!

– У меня был хороший конь, – сказал Зоран. – Мне под стать.

Молодые наемники с удивлением смотрели на Сокола, о котором и вправду слыхали немало, больше всего о его невероятной силе и храбрости и о способности снять с себя для приятеля последнюю рубашку. Они, переглядываясь, говорили между собой: «Совсем не такой…» И в самом деле, исхудавший, обросший, грязный, больной человек перед ними вовсе не походил на богатыря, что держал на плечах решетку крепостных ворот.

Прячась в шахтах, Зоран не видел себя со стороны. Он впервые разглядел собственное лицо в осколке разбитого стекла и взялся за бороду: ее делила пополам широкая проседь. Волосы, сплошь белые и спутанные, падали на плечи.

– Ты же старый пес… – шепотом сказал себе Зоран.

И вглядываясь в грубые черты, в страдальческую морщинку, которая начиналась под левым глазом и, прорезая щеку, уходила в бороду, Зоран испугался. Он опоздал… Разве нужно Иллесии в мужья старого пса?

В разоренном городе Зоран отыскал всех своих. Иллу и серого кота первыми. Вместе они нашли Хассема на мельнице, где он продолжал вертеть ворот и ничего не знал о разгроме высших. Потом они с помощью Шмеля разыскали Береста и Ирицу. Энкино сам пришел к уже к вечеру: от наемников он узнал, куда идти.

Грабеж продолжался еще три дня. Захваченный город перетряхнули. Зоран уже слыхал, что наемникам за этот поход было обещано не жалование, а лишь доля от захваченной добычи. С обозом угнали скот и многих рабов, которых собирались потом перепродать на рудники и каменоломни богатого соседа – Анвардена. Зоран твердил своим:

– Мы тоже уйдем с обозом, я договорился.

Но они не ушли. Зоран чувствовал, что хлопочет впустую. Он просил, чтобы на телеге дали место больному и двум женщинам. Он имел в виду Береста, Ирицу и Иллу. Берест не приходил в себя. Он неподвижно сидел на тяжелом ларе, бессильно сложив руки. Зоран отвел глаза, увидев, как Ирица поднесла к его губам плошку с водой, потому что без нее он и напиться бы сам не смог.

– Мы никуда не поедем, – сказала Ирица Зорану.

Он понял по ее тону, что «мы» – это не все они, а только она и Берест… Иллесия, наоборот, твердила, что бросать Береста с женой одних никуда не годится, надо уговорить Ирицу ехать. Зоран развел руками:

– Так ты бы и уговорила!

Илла подошла, обняла Ирицу за плечи:

– Ты что, подруга? Слышишь, что мой-то говорит? Надо ехать, пока нас берут в обоз. А то засядем тут навсегда.

Зоран, расслышав, как Илла говорит о нем «мой-то», неожиданно для себя смущенно ухмыльнулся в бороду. Ирица не упрямилась. Энкино готов был отправляться хоть сейчас. Хассем, сунув в рот щепотку дикого корня, ожидал, когда велят собираться. Зоран вглядывался в его лицо. Он не видел его почти полгода, и ему казалось странным, что у Хассема над верхней губой – тонкие черные усы.

Они не уехали, потому что никто так и не сдвинулся с места. Куда на самом деле было им ехать? Где их кто ждет? В разгромленном городе, по крайней мере, есть крыша над головой. Зоран вообразил Береста, с таким же безучастным лицом сидящего на краю переполненной хламом обозной телеги, и рядом с ним – Ирицу, мерцающую глазами, как кошка, едва кто-нибудь из наемников подойдет слишком близко…

Обоз возвращается в Мирлент. Как там обустроиться шестерым бродягам, из которых у одного помутился разум? Где найти кров, кудананиматься на работу, чтобы выжить вшестером? Зоран вспомнил, как в Богадельне к своему скудному поденному заработку прибавлял тайком от Иллы немного сбереженных раньше денег, чтобы она не боялась потратить на себя лишний грош. Теперь их будет шестеро – и никаких сбережений.

Зоран не знал мирных ремесел. Он умел так-сяк сшить рубашку и сапоги, но не был ни стоящим портным, ни сапожником. Выше поденщика ему не подняться, а если повезет устроиться в кабак вышибалой – это будет верх мечтаний для поседевшего, хромого вояки. Хассем – просто чернорабочий. На постоянный заработок ему нет расчета. Вдобавок Зоран понимал, что такое дикий корень. Корешок сломает парня за год – за два. Энкино мог быть и писцом, и секретарем, и переводчиком у купцов, и учителем, и даже актером. Но это все не такие места, на которые может попасть любой с улицы. Ни вельможи, ни купцы не подпускают к своим бумагам пройдох без единого рекомендательного письма, а актеры сами часто сидят без хлеба. Иллесия станет мыть посуду в кабаке… А как приживется в городской нищете лесовица? Уж наверное, ничего хорошего, если в ней узнают лесную тварь. Вседержитель не наделял таких, как она, даром слова и не велел выходить замуж за людей…

Зоран повторял: едем, пока Шмель берется нас пристроить в обоз! Но когда подошло время выезжать, оказалось, что в дорогу никто даже не собрался. Обоз ушел без Зорана и его друзей. На прощанье Зорана разыскал Шмель, обнял его, похлопал по плечам:

– Вы же пропадете тут, Сокол!

– Ничего, как-нибудь будем, – отвечал Зоран. – Окна вставим, приберемся. Пропасть-то везде легко: и тут, и в Мирленте. Приезжай когда-нибудь в гости.

Раньше у Снодрека была одна мысль: как бы стать доблестным рабом? Снодрек был статный голубоглазый парень с тяжелыми кулаками, но и других парней отбирали в казармы по росту и стати. Чтобы подняться над остальными, нужен был особый дар, особая свирепость, как у Хидмара. И Снодрек оставался одним из тех ребят, которые мечтают заслужить на ристалище звание доблестного раба, а погибают в первых же поединках.

Когда в казарме появился Берест, тоже взятый за силу и стать, Снодрек настороженно присматривался к нему на ристалище – хотел оценить, насколько хорошо тот обучен. Снодрек, как и другие рабы, втайне желал, чтобы сосед не оказался лучше. Все бойцы были соперниками, потому что только сильнейшие могли рассчитывать на поблажки от господ. Но потом пошел другой счет.

Снодрек помнил, как Берест говорил своей десятке: «Не бойся, но и храбростью не хвались – стой надежно, защищай соседа. Верх будет наш, в обиду не дадимся». Берест учил, как надо, защищая друг друга, побеждать на ристалище высших. С ним те, что слабее, одолели тех, что были сильней.

Снодрек жалел только, что в бою один на один не действует наука Береста. Хидмар и другие доблестные рабы обособились, с презрением говоря, что поединок все равно покажет, кто чего стоит. Отрядный бой считался забавой для молодежи из высших, а единоборства – делом чести, испытанием духа. Бой не в одиночку не был славным уже потому, что потом воин мог бы получить упрек: «Хоть ты и одержал победу, но не благодаря себе, а с помощью других».

И все-таки Снодрек думал уже по-своему. «Десять на десять мы сильнее высших! А если бы мы все однажды взялись за мечи?».

Когда Берест провинился и был прикован к столбу на площади, Снодрек сперва упал духом. За своим вожаком он пошел бы в огонь. Мысль, что можно побеждать без него, что не Берест был главным условием победы, казалась ему невозможной. Но выбора не было, и сам Снодрек теперь говорил остальным: «Защищай соседа, не кидайся на врага в одиночку, не беги назад. Верх будет наш, не дадим себя в обиду!». Снодрек стал вожаком вместо Береста, и рабы одолели высших снова.

Вскоре в город пришли чужаки и перебили высших. Снодрек думал лишь об одном: как сохранить своих выживших ребят. Их осталось семеро.

Снодрек увел их, и они спрятались в катакомбах. Потом вооружились оружием, снятым с убитых. Снодрек не знал, куда идти и как устраиваться в разрушенном городе. Он увидел дым из разбитого окна замка – дым не от пожара, а от костра – и решил проверить, кто там поселился. Теперь у него был настоящий маленький отряд, и Снодрек чувствовал себя уверенно: при случае отобьемся!

Они вошли в просторный зал, где прямо на каменном полу горел костер.

При виде семерых вооруженных бойцов, которых вел высокий голубоглазый парень, Зоран, Хассем и Энкино встали плечом к плечу. Илла тряпкой схватила с костра котелок и с угрозой замахнулась, готовая плеснуть кипятком. Ирица заслонила неподвижно сидящего мужа.

Снодрек внезапно узнал его:

– Берест! Берест! – воскликнул он. – Это ты?!

– Откуда ты его знаешь? – спросила Илла и поставила котелок, который сквозь тряпку жег ей руки, обратно на огонь.

– Это же Берест! – повторил Снодрек. – Он нас… научил… – Снодрек запнулся, не понимая, в чем дело. – Берест, ты меня не узнал?

Ирица настороженно сверкнула зелеными глазами, когда он шагнул к ее мужу.

…Снег на улицах присыпал тела убитых, но запах разложения стоял над городом. Похоронить в мерзлой земле или сжечь всех мертвецов было невозможно. Зоран, Хассем и ребята Снодрека очистили от трупов только замок, сад и ближайшие улицы.

Зима перевалила за середину. Зорану нездоровилось. В груди у него что-то хрипело, и от внезапных долгих приступов кашля он хватался за стену, чтобы не упасть. Илла поила его горячим, и Зоран покорно пил из кружки кипяток, даже если его нечем было заварить. Он уверял, что выздоравливает, но шрам у него на груди воспалился. Илла, прежде бойкая и веселая, стала грубой и резкой.

Энкино отгородился от всех неприступной стеной и только твердил, что это «мертвый город» и что надо уходить. Хассем тоже замкнулся. Ирица знала свойство каждой травы, она предупредила: «У дикого корня нет своей силы, он не дает тебе ничего, ты просто быстрее тратишь собственную жизнь». Хассем виновато признался: ему очень плохо по утрам, так плохо, что, если без корня, то легче руки на себя наложить. «Кому будет польза, если я сейчас свалюсь с ног?» – как бы оправдываясь, добавил он.

Ирица, занимаясь убогим хозяйством замка, часто подходила к Бересту, по-прежнему сидевшему в углу большой залы. Иногда она брала его ладонь: знакомая, тяжелая ладонь бессильно лежала в ее руках. Берест не узнавал Ирицу и смотрел мимо.

– Так плохо никогда не было, даже в плену, – призналась как-то она Хассему.

Во дворе замка ветер мел снежное крошево. Илла в разношенных мужских сапогах выплеснула помои. Стоять во дворе Иллесии было холодно, но назад, в неуютные покои замка, возвращаться не хотелось. Зал, в котором они наспех устроили себе жилье, был гулким и мрачным. Сквозь выбитые окна наметало снега. Зоран и Снодрек заделали их: забили оконные проемы и завесили тканью. Стало темно.

Илла услышала, как кто-то подошел и встал за ее спиной. По привычке дернулась, готовая защищаться. Но это был Энкино. Кутаясь в плащ, он стоял и смотрел на вечернее небо.

– Опять звезд не видно, – пробормотал он.

– С ума все посходили! – процедила Илла сквозь зубы. – Чего ты-то маешься все, братец? На что тебе звезды?

– Проклятое место, – ровно сказал Энкино. – Надо уходить. Сразу надо было уйти, с войсками.

Резкость и вспыльчивость Иллы уже никого не удивляла: все привыкли.

– Куда? – бросила Иллесия. – Как, по-твоему, Ирица Береста поведет? Он хуже ребенка малого, ничего не видит и не соображает. Милостыню просить?

Энкино не ответил.

«Вот тебе и воля», – думала Илла.

Вернувшись в зал и поставив в угол ведро, Илла поискала взглядом Зорана. Тот с шилом в руках чинил разинувшие рот сапоги. Кот подбежал к ногам Иллы и стал тереться о них.

Ирица варила похлебку. В кладовой нашлась крупа, наемники не позарились на нее и не тронули той добычи, что объявил своей Зоран. Не отходя от котла, лесовица то и дело поглядывала в сторону ларя, на котором сидел Берест. Сейчас рядом с ним был Хассем. Целыми сутками Хассем был чем-нибудь занят и, казалось, совсем не ложился спать. На ходу он по прежнему жевал «дикий корень»: он сходил на мельницу и нашел там целый ящик с этим зельем, из которого надсмотрщик ежедневно выдавал рабам долю. Половину оставил напарнику, а половину взял себе.

Напарник Хассема так и остался на мельнице. Скоро Хассем забежал проведать его и нашел мертвым. Зоран сказал, что парень жевал слишком много дикого корня, заснул и не смог проснуться, умер во сне.

Илла подошла к костру и стала греть руки. Разговаривать не хотелось даже с подругой.

Ирица налила ей похлебки:

– Поешь?

– Не могу и глядеть на еду… Просто с души воротит, – выдавила Илла.

– Ты больна… дай я посмотрю, что с тобой.

Илла только махнула рукой: а кто не болен?

Но Ирица увела ее в угол подальше от всех, взяла ее руки в свои и замерцала глазами.

– Ну? – мрачно спросила Илла.

Ирица медленно кивнула.

– Ты родишь ребенка.

Для лесовицы в этом не было ничего особенного: хотя она сама не родилась от женщины, и ее лесные сестры тоже не рожали детей, она знала, как звери в лесу зачинают и рождают детенышей.

Илла вскочила.

– Проклято будь все! Ненавижу! – прошипела она.

«Я ведь догадывалась, только верить не хотела. А Ирица, лесная колдунья, не может ошибиться». Илла закрылась в чулане в дальнем конце пустого замка и решила не выходить оттуда, пока все не уснут. Она не могла представить, что будет, когда она опять увидит Зорана… «Ведь мы уже хотели наконец пожениться, а теперь…» – Илла стиснула зубы. Кот пробрался в чулан за ней. «Иди, убирайся к своему хозяину!» – Илла выставила его и закрыла дверь. Кот долго обиженно мяукал, потом, видно, ушел.

А Зоран в это время бродил по замку, разыскивая Иллесию. Ему обо всем рассказала Ирица. Лесовица не поняла, почему Илла вскрикнула, выругалась и убежала. Ирице чудилось, она просто прячется, как прячутся и волчица, и зайчиха, и кошка, ощущая, что у них будут детеныши. Но Зорану надо было рассказать, потому что ему предстоит защищать Иллу и детеныша и заботиться о них.

Ирица почувствовала неладное только тогда, когда, выслушав ее, Зоран схватился за голову:

– Илла… Куда она пошла?! Ох, Илла…

Он сейчас же отправился ее искать, прихрамывая и отмахнувшись от всех вопросов.

…Иллесия узнала походку Зорана. Она слышала, как он открывает дверь в чулан, как неуклюже опускается на пол рядом. Илла сидела, отвернувшись лицом к стене. Зоран глубоко вздохнул сзади нее, может, нарочно, на случай, если она не заметила, как он подошел. Илла оглянулась.

– Что ты таскаешься за мной, как пришитый?!

– Ну, послушай… – Зоран попытался ее обнять. – Я знаю, что у тебя будет ребенок.

Илла двумя руками уперлась ему в грудь.

– Тебе-то какое дело? Ведь не от тебя!

Зоран бросил на нее бессмысленно-виноватый взгляд, какой, наверное, бросает на хозяйку большой пес, если она срывает на нем досаду и наказывает ни за что. Иллесии стало жалко его. Она подумала, что ив самом деле обращалась с ним хуже, чем с собакой. Илла хотела обхватить, прижать к груди его косматую голову, говорить: «Зоран, прости меня, я тебя больше не обижу, ты мудрый, ты взрослый, а я глупая девчонка, прости!». Но Илла вспомнила, что носит ребенка от одного из тех ублюдков, которых даже не помнит в лицо. Тогда злость Иллесии вспыхнула с новой силой. «Добрый, да? Любишь меня?!».

– Убирайся, Зоран! – разгневанно крикнула она. – Думаешь, мне очень нужен такой старый плакса? Что ты на меня смотришь? Лучше бы я пса себе завела! Не смей надо мной причитать, все равно от тебя еще больше тошно.

Зоран опустил голову, потом поднял на Иллесию покрасневшее, темно-медное лицо, грозное и угрюмое. Илла его ни капельки не боялась.

– Убирайся, говорят тебе! – велела она.

Зоран неохотно поднялся и, сопя, вышел тяжелой походкой.

Илла замерла, прислушивалась. Он сел за порогом, прислонившись спиной к стене. Илла опять разозлилась. Ей так и представилось, что там, за дверью, лежит огромный, косматый пес с гремучей цепью на шее, которого только что прибила под горячую руку хозяйка. Она в сердцах плюнула: «Хоть ночуй тут, не выйду».

Зоран говорил, что, если не похоронить мертвецов, начнется мор. Но люди умирали на улицах каждый день. Бывшие рабы бродили по разоренному городу в поисках пищи, а по ночам забивались в свои нетопленные бараки.

«У нас есть оружие!» – думал Снодрек. Он позвал своих семерых молодцов, и они без труда выловили в окрестностях пятерых рабов. «Пленных» Снодрек сдал Зорану и сказал:

– Будут нам помогать хоронить.

Пятеро «пленников» в сером рванье с такими же серыми, изможденными лицами переминались с ноги на ногу. Илла только вздохнула, глядя на них, и чуть не спросила Снодрека: «А поплоше нигде нельзя было найти?».

– Надо их хотя бы сперва накормить, – проворчала она.

Скрепя сердце Иллесия выделила им долю из скудных запасов. Рабы сразу перестали трястись от страха. Дело было привычное: работать за кормежку, как и при высших. За три дня с помощью Зорана и Снодрека с его бойцами они выдолбили в мерзлой земле, согревая ее кострами, большую яму, и наконец закопали всех мертвецов, которых нашли на пожарищах, на припорошенных снегом улицах и на площади, где когда-то у столба был прикован Берест.

Илла решила, что надо перебраться в другой зал – просторный, с камином: жечь костер на полу было грязно и дымно.

Зал был разгромлен, мебель сожжена, витражные стекла выбиты. Черепки ваз и осколки стекол хрустели под ногами. Двустворчатая дверь тоже пошла на топливо. На полу валялись птичьи кости и комки перьев. Наемники во всем городе перебили и съели птицу, а скот угнали с собой. Они вылакали и вино из погребов, которые нашли и взломали.

С утра Илла в закатанных по колено штанах, с засученными рукавами и взъерошенными черными волосами носилась по замку, как вихрь, хлопая дверьми – там, где они еще оставались. Она сердито искала все, что уцелело, а за ней по пятам ходили Хассем и Снодрек, которых она взяла с собой: вдруг придется тащить что-то тяжелое. У Хассема с утра все тело было точно деревянное, и он еле поспевал за ней.

В зале Энкино скрупулезно подметал пол метлой. Несколько бывших рабов заколачивали окна. Зоран чинил скамьи, лари, стол и кровати, которые Снодрек с Хассемом притащили в зал.

Илла, обмотав тряпкой еще одну метлу, с ожесточением билась с паутиной. До потолка она не доставала, а пауков боялась.

– Эй, Снодрек, залезь-ка на ларь да протри вон там, как следует. Вдарь по тому пауку. Вон сидит, видишь?

Снарядив его вместо себя на бой, Иллесия намочила тряпку и принялась ожесточенно тереть пол. «Вот и хорошо! – твердила она про себя. – Думают, что я несчастная, а я – нет. С какой еще стати? У меня здесь все будет блестеть!».

Она вспоминала, как в Богадельне плакали девчонки, когда парни бросали их беременными. Одна даже утопилась. «Пусть не ждут, что я буду плакать! Не дождутся!».

И хотя Илла сама прогнала Зорана, и плакать было впору ему, но она все повторяла про себя «Не дождутся!» и принималась громко петь отрывки из уличных песенок. Бойцы Снодрека смотрели на нее с удивлением.

– А вас петь не учили? Только драться? Хорошо, я буду учить вас петь – а вы меня драться потом научите, – смеялась Иллесия, подмигивая ребятам.

Изредка она поглядывала на Зорана. Зоран, косматый, с широкой проседью в бороде, делал что-то мелкое. Похоже, прилаживалпетлю к крышке ларя. Он сидел на низенькой скамеечке и занимал весь угол. Как всякий большой человек за мелкой работой, он казался неуклюжим и очень старательным. Илла вспомнила, что он умеет и шить, и с каким бесконечным терпением вдевает иголку в нитку. «Да, хороший, хороший. Лучше всех прямо! – с горечью думала Иллесия. – Только я и без тебя, такого хорошего, не пропаду!».

Ирица вздрагивала всякий раз, когда кто-то, громко разговаривая, проходил мимо безучастно сидящего у стены Береста. Ей казалось, другие беспокоят его тем, что равнодушно шумят и занимаются своими делами рядом с ним.

Ирица понимала, что несправедлива к остальным. У них было много хлопот. Труд, который они брали на себя, освобождал ей время, чтобы она могла заботиться о Бересте. Хассем, как брат, постоянно бывал под рукой, готовый выполнить любое ее поручение.

Ночью, когда все утихали, Ирица сама переставала тревожиться и садилась рядом с мужем. Он не всегда спал по ночам, и она наклоняла его голову себе на плечо, пытаясь волшебством погрузить его в сон.

Она думала: что он чувствует в пустоте, куда обращен его взгляд? Как, наверно, ему одиноко и страшно там, в таких местах, которым она и названия не знает… Ведь он страдает, хотя этого и не видно.

Ирица обняла Береста и заплакала. Она не вытирала слез и с трудом сдерживала рыдания, чтобы не разбудить остальных. Ей чудилось, руки Береста дрогнули, пошевелились, крепче обхватили ее. Казалось, он наклоняется к ней, шепчет:

– Ирица, милая… Что ты плачешь? Кто тебя обидел, неужто я?

Ей мерещилось, она чувствует даже, как шевелятся его губы около ее уха. Он говорит:

– Родная моя, что с тобой?.. – и с сомнением. – Это из-за меня? Я ничего не помню… Пьян я что ли был? Ирица, ну, скажи?

Ирица неожиданно поняла, что его руки в самом деле поддерживают ее, что она слышит над ухом его голос и ощущает его дыхание. Она с замершим сердцем подняла голову и встретила взгляд Береста. Живой, осмысленный взгляд. Его глаза осветились и потеплели.

Они говорили шепотом до самого рассвета. Ирица рассказывала, а Берест вспоминал, слушал, утешал. Ирица рассказала, как смертельной хваткой сжимали друг другу руки он и Князь Тьмы, воплощенный в человеческое тело. Как сама Ирица сидела возле мужа, изнемогавшего в этой борьбе, и клала ладони ему на грудь, чтобы своим волшебством поддержать в нем жизнь.

– Ты все время была со мной?

– Да, Берест, да.

– Я сказал тебе спрятаться в саду.

– А я не спряталась.

– Ты глупая белка, Ирица! А если бы мне конец?

– Я бы и тогда была с тобой.

– Как же осталось бы без тебя твое королевство белок? – укоризненно произнес Берест.

Он вспомнил, как она впервые показалась ему в зарослях чащи: лесная королевна, у которой в волосы вплетены цветы ирицы.

– О чем ты говоришь? – с горечью ответила она. – Какое королевство… без короля.

Они сидели, обнявшись. Ирица отдыхала от страха за него, от одиночества.

– Мне иногда кажется, что до тебя я и вправду была только белкой. Это было весело. Весь «беличий хвост» (она говорила о своих длинных волосах) был утыкан цветами. И листьями. Каждый день новыми! Я нарочно искала поляны, где растут цветы, чтобы сплести из них такой венок, какого у меня не было. А потом ты позвал меня. И с тобой все равно лучше, все равно больше по-настоящему, чем было до тебя.