Текст книги "Королевство белок"
Автор книги: Юлия Тулянская
Соавторы: Наталья Михайлова
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
И немногословная преданность Хассема «своим», и вера Энкино в то, что из их судеб сложилась головоломка, возник рисунок мозаики, – все это за короткий срок успело стать частью их жизни. И вдруг они оказались лицом к лицу с неизвестной силой, которая так странно и так беспричинно обрушилась на Зорана и разъединила остальных…
В любой книге, посвященной землеописанию, приводились рассказы путешественников. Мир велик, и немало свидетельств начиналось с изображения морской бури и заканчивалась тем, что путешественник, желая вернуться на родину, строил лодку, наудачу выходил в море и бывал подобран каким-нибудь судном. Энкино приходилось читать об острове, населенном огромными разумными муравьями, о стране, в которой живут слепые, о краях, где золото ценится так дешево, что в золотые цепи заковывают преступников. Но невозможно было определить, где именно находится загадочная страна, что в рассказе вымысел, а что правда.
Энкино вспоминал пройденный путь. Он представлял западные земли лишь по географическим трактатам. Закрыв глаза, Энкино пытался вообразить себе карту и мысленно отметить на ней, где именно они с Берестом наткнулись на заброшенную дорогу в чаще.
Он сидел за столом, медленно перелистывая книгу на странном местном языке. «Я сумею понять, кто они и чего хотят, – думал Энкино. – Даже если они в самом деле не люди, познаваемы же они разумом! Если только я буду жив, я познаю их обычаи и взгляды». Энкино казалось, что он заперт внутри какого-то огромного механизма, из которого сможет выбраться и вывести остальных, если только поймет его устройство.
Илла вспоминала и плакала, и не заметила, как настал вечер. Барак стал заполняться людьми. Бесшумные, как тени, мужчины и женщины в мешковатой, сильно поношенной одежде проходили в открытую дверь: она не запиралась. У каждого в руках была миска и кусок хлеба. Они молча ели и ставили опустевшие миски на пол под нары.
Илла вытерла слезы и с удивлением смотрела на людей. Они ее, казалось, не замечали. За спиной у девушки послышалась какая-то возня. Илла поглядела – и ее передернуло. Она отвернулась. Мужчина и женщина позади нее на дощатом настиле занимались тем, чем обычно занимаются наедине. Даже «ничьи дети» в Богадельне, которые спали, сбившись вместе на полу, когда становились старше и выбирали себе пару на ночь, всегда уединялись по двое.
Напротив Иллы сидела на топчане беременная молодая женщина. Она дожевывала хлеб. Лицо у нее было тупым и вялым. Большинство людей ложились, многие уже спали, и только единицы слонялись тенями по проходу.
Мимо Иллы несколько раз прошелся туда-сюда рябой длинный парень. Он напряженно в нее всматривался, словно не понимал, как она тут оказалась и зачем. Илла опустила голову. Ей не хотелось никого видеть. Она опять плакала. Илле все виделось, как умирал Зоран, точно засыпал, положив голову ей на колени.
Вдруг ее тронули за плечо.
Илла вздрогнула и подняла заплаканное лицо. Парень, который все приглядывался к ней, уселся рядом и, не говоря ни слова, обхватил за плечи.
– Ты что, спятил? – вскрикнула Илла.
Он так же молча стал наваливаться на нее, пытаясь уложить на нары. Илла изо всей силы ударила его в грудь локтем. Парень отпрянул и посмотрел на Иллу искренне недоумевающим взглядом. Глаза Иллы были полны ужаса и отвращения. Парень равнодушно выругался, встал и побрел на свое место. Илла уткнулась лицом в подол платья и зарыдала еще сильнее.
Энкино сняли повязку с глаз. Только теперь он увидел, что его вели не на казнь и не в какой-нибудь тюремный подвал, чтобы заковать в цепи. Наоборот, он оказался в большой светлой комнате. Выбеленные стены, полки с лежащими на них фолиантами. Стол для рукописей, чернильница и перья, на другом столе – кувшин и лепешка. Циновка на полу. Большое окно. На подоконнике – потушенный фонарь.
Пожилой человек, одетый в длинную, темно-синюю хламиду, встретил Энкино испытующим взглядом. Он был высокого роста, худощав. Темные, чуть вьющиеся волосы перехвачены кожаным ремешком. Человек сделал шаг вперед к Энкино, обратился без приветствия:
– Вот ты какой.
Он вертел в пальцах перо, которым, видимо, незадолго до этого писал в раскрытом фолианте. В уголках узких губ – насмешливая и суровая складка. Энкино с живым любопытством скользнул взглядом по корешкам книг: ни одного знакомого автора! Набор южных, западных и, кажется, даже восточных имен.
– Здравствуй, господин, – произнес Энкино.
Он понял, что с этим человеком сейчас будет у него своего рода поединок. Энкино не знал, ради чего. Но перед тем, как отвести сюда, его долго держали взаперти одного. Сначала Энкино не догадался считать дни, потом стал свечой делать метки на окне. У него вышло восемь меток. Кормили его очень скудно, а последние двое суток не давали даже воды. Принесли напиться только перед тем, как завязать глаза. Теперь Энкино видел: хотели, чтобы, ослабевший, подавленный, с дрожащими руками и погасшим взглядом, он пришел к этому незнакомцу, спокойному, сильному, от которого пахнет каким-то благовонием из трав. Так задумано. Несчастный пленник и этот, высший, который может подарить упование или облегчить участь, а может заковать в цепи.
– Здравствуй и ты, – незнакомец остался стоять, где стоял, так же поигрывая пером; у него были тонкие, нервные пальцы. – Ты пил свое одиночество, как целебный настой. Ты не просил встреч и не требовал объяснений.
«Не стучал кулаками в дверь и вечерами смотрел на свечу», – с горечью добавил про себя Энкино. Благодаря книге, которую читал в заключении, он понимал незнакомца. Но отвечать на этом странном сплаве из нескольких языков Энкино не мог. Он молчал.
– Чего же ты ждал? – спросил незнакомец, чуть помедлив, и добавил. – Ты здесь, чтобы я вынес суждение о тебе.
– Суждение? – у Энкино блеснули глаза.
«Ну, вот. Сейчас он вынесет суждение, и я что-нибудь узнаю, наконец».
– Я ждал суждения, – используя слова, которые при нем произнес незнакомец, подтвердил он.
Губы незнакомца тронуло подобие улыбки:
– В этом ты похож на тех, кто пришел с тобой. Судьбу людей определяют высшие. Самим высшим изначально ведомо их призвание, и они следуют ему, вдохновленные любовью к своему предназначению, – он снова бросил на Энкино внимательный взгляд, – Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?
Энкино спросил, вновь используя те слова, которые только что слышал:
– Не понимаю, господин: откуда тебе ведомо то, о чем ты говоришь?
– Моя высшая природа позволяет мне это знать.
– Откуда ты знаешь, господин, что ты – знаешь? – спросил Энкино.
– То, что облечено во плоть, обречено распаду, – незнакомец повел плечами. – Стареет тело, коснеет разум, вянут цветы, жухнет трава. Истинно только то, что чуждо этим оковам. Иногда оно явлено в озарении тем, чей дух готов и достоин.
Энкино взял себя в руки. Он слыхал и это. Одно из течений, одна из школ… «Почему у него так мало книг? – подумал Энкино. – По виду, это книжник, наставник, а всего с десяток томов…» Он ответил:
– Старая истина коснеет, разум чужд оковам.
– Почему ты так думаешь? – шевельнул бровью незнакомец.
Энкино не удержался:
– Моя высшая природа позволяет мне это знать.
Незнакомец, как бы не слыша его насмешки, отошел от окна и еще немного прошел по комнате.
– Я расскажу тебе, – терпеливо заговорил он, – о себе. Чтобы не вводить тебя в соблазн считать мои слова пустым мудрствованием. С самого детства меня тревожило сомнение: почему между высшими и людьми нет разительного отличия? Внешность высших более совершенна, как и дух, мы меньше подвержены болезням, срок нашей жизни дольше. Но наши целители знают, что у любого из нас те же части тела и внутренности, что у человека. Иной раз молодой раб бывает похож на высшего, и различие остается лишь в духе. Однажды к нам, юношам, ученикам, когда мы разговаривали об этом в зале для занятий, подошел сам Князь, – это слово из уст незнакомца прозвучало с глубокой любовью верующего. – «Вы можете спрашивать меня о чем угодно», – сказал он. Я решился. Я рассказал ему о своем сомнении. Тогда Князь положил руку мне на грудь, туда, где сердце. Я почувствовал, как смертный холод и всеопаляющее пламя коснулись моего сердца, прошили его насквозь, не оставив после себя ничего, кроме пепла и света. В нем родилась стрела, направленная за пределы стремлений и страстей, к истинному величию, стрела, выкованная из любви к нему. Это была моя награда и лучший урок.
Энкино взялся за грудь таким жестом, точно хотел защитить свое собственное сердце.
– Какой урок?
– О различии нашей природы и человеческой. Человек бы умер, а наше тело, тело любого из высших, устроено так, чтобы сердце могло быть изменено.
Энкино побледнел:
– Теперь ты совершенен?
– Да.
– За что вы убили Зорана?!
Незнакомец понял, о ком идет речь:
– Вина раба, которого убили, была в том, что он не знает своего места. Он был безобразен и груб. Но это не заставляло его держаться скромно. Наоборот, он говорил с теми, кто выше него, как с ровней. Нельзя допускать, чтобы нарушалось расстояние между рабами и высшим народом. Какой может быть порядок в мире, если хромое бородатое чучело в грязной одежде не считает нужным смиренно говорить с воином?
– Зоран был лучше вас! – чувствуя, что голос дрожит от гнева, сорвался Энкино. – Что именно ты зовешь совершенством? Из чего видно, что ты превосходишь меня? Откуда ты взял, что твои знания истинны?
Он уже не заботился, чтобы незнакомец мог его понимать. И так и не узнал, понял тот или нет.
– Уведите его, – бросил незнакомец, повысив голос, чтобы слышала стража за дверью. И добавил тише. – Ты говорил с наставником Миртом.
Ирица, испуганно засверкав глазами, отшатнулась к стене. В ее покое было темно. В дверном проеме возник высокий человек с переносным фонарем в руке. Ирица рванулась прочь, заслоняясь от него локтем. От него пахнуло запредельным, нездешним холодом. Он вызывал у лесовицы еще больший ужас, чем тела умерших от болезни людей, которые могильщики сжигали в лесу во время мора на каменоломнях.
– Не бойся, – мягко сказал вошедший.
– Кто ты? – шепотом спросила Ирица и, вздрогнув, добавила. – Не подходи!
Вошедший поставил фонарь на стол.
– Мне безразлично, светло или темно, – сказал он. – Но тебя, лесная пряха, полная тьма угнетает. Ирица – это трава с мелкими белыми цветками, она любит расти в тени, и все-таки ей нужно солнце. Тебе позволят выходить в сад. Но не вздумай сливаться с деревьями или отводить глаза страже. Я тебя найду, а мое вмешательство даже против моей воли причинит тебе боль.
– Кто ты? – повторила Ирица тверже, но осталась в темном углу.
– Я то, чем ты не являешься. Тебе кажется, что я стою рядом. Я могу коснуться твоей руки. (Ирица с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть: «Не надо!..»). На самом деле большая часть меня причастна иному бытию. Я та сила, что в Обитаемом мире зовется потусторонней. Среди людей я ношу имя Князя Тьмы. Я вечен: не жив и не мертв – это все понятия смертных. Для тебя я не-жизнь, и потому ты боишься. В тебе ужасается естество лесовицы. Вы – маленькие земные боги, я не привязан к вашим зарослям и полянам. Но я не хочу причинить тебе зла.
При свете фонаря Ирица видела молодое, вдумчивое лицо «потустороннего», в отблесках фонаря на столе сияющее, как драгоценный камень.
– Тогда верни мне Береста, – произнесла лесовица. – Нельзя было нас разлучать. Берест – мой муж.
– Уже муж? – слегка улыбнулся Князь Тьмы. – Ты стала его женой, как становятся женщины у людей?
Ирица, не зная почему, смутилась и промолчала. Ощущение, что перед нею «не-жизнь», пустота, стало в ней так сильно, что захотелось скрыть от него само воспоминание, как она сделалась женой Береста.
– Возвращать тебе его незачем, – сказал Князь Тьмы. – Он тебе вовсе не нужен.
Ирица не отвечала, следя за ним взглядом. Он сел за стол напротив своего фонаря.
– Сядь и ты, – посоветовал лесовице. – Не надо прятаться от меня в углу. Моя сила пугает тебя лишь потому, что она нездешняя. Но и могущество Вседержителя не менее нездешне, однако его считают благодетелем мира. Все-таки ты не человек, верящий в Единого Создателя, лесовица, чтобы без долгих слов называть меня Врагом.
– Зачем ты это говоришь? – в тревоге спросила Ирица, по-прежнему оставаясь в углу.
– Что я говорю – не так уж и удивительно, – покачал головой Князь Тьмы. – Я ничто из того, что есть в этом мире. Чтобы быть чем-то, я должен, как невидимка – в плащ, облечься и в плоть, и в голос. Вот говорящая лесовица – другое дело… Неужели трава и деревья тоже в скором времени вздумают вести разговоры? Зачем тебе дар речи? Откуда он у тебя?
– Чтобы Берест понимал. Ему трудно без слов, – ответила Ирица.
– Оставь его. Это песчинка… – с неудовольствием пошевелил пальцами Князь Тьмы. – Берест не нужен, – повторил он.
– Тогда верни его мне, – снова сказала Ирица.
– Наберись терпения, – произнес Князь Тьмы. – Лучше бы тебе сесть, разговор будет долгим, – повторил он. – Но если тебе удобнее слушать оттуда, – он с едва заметной усмешкой кивнул, – то пусть…
Ирица осталась на месте.
– Не знаю, насколько важно для тебя это знание, лесная пряха. У людей есть писания. Там сказано, что Вседержитель был изначально. Он создал вселенную и Обитаемый мир. Он создал небожителей, он создал и меня самого. По Его замыслу, я, самое совершенное его создание, должен был стать князем небожителей и учить их благу. Но я сказал им: «Покиньте край у Подножия небесного Престола: за его пределами лежит Обитаемый мир. Он – чаша, которая питает могущество Вседержителя. Отпейте и вы из этой чаши, овладейте миром». Небожителей охватило желание отпить из чаши могущества и стать подобными Вседержителю. Лишь немногие из них не нарушили Его воли. Обитаемый мир лежал в хаосе. Смерть и жизнь так быстро сменяли друг друга, что мир словно плясал или струился. Небожители расселились по Обитаемому миру и обрели смерть и рождение. Они испытали болезни, узнали нужду, но не получили могущества. Они стали людьми. Так произошло искажение замысла Вседержителя. В гневе Он создал преисподнюю – Подземье – где во мраке заточил первого из князей, меня самого. Отныне меня стали называть Князем Тьмы, а также Тюремщиком, потому что в Подземье я воздвиг Тюрьму Мира. Люди, которые шли за мной, были отданы мне во власть, и первое поколение сошло во мрак.
Ирица вздрогнула, как от прикосновения холода. «Неужели бывшие живые люди оказываются потом в этой пустоте, которая – он?».
– Одних я взял себе на службу, – продолжал Князь тьмы, – другие были брошены в Тюрьму, потому что отказались мне служить. Вседержитель не спас этих последних за то, что прежде они отвергли Его, и их сущность извратилась от мук, – Князь Тьмы помолчал немного, глядя мимо Ирицы, и просто добавил. – Так говорится в писаниях. Я сам рассказываю это иначе.
Ирица, не приближаясь, присела у стены.
– Вседержитель сотворил Обитаемый мир и людей. Это я знаю. Я сам сотворен Им. Но и я умею творить. Более того, и Обитаемый мир умеет порождать существ, подобных тебе. И потому я не пожелал быть всего лишь князем этого мира. Я должен был быть лишь частью замысла Вседержителя, но у меня свои замыслы.
– Разве мы тебе мешаем? Отпусти нас, – попросила Ирица.
Ей были безразличны битвы потусторонних сил. Она не представляла даже, как могуч Князь Тьмы по сравнению и с Берестом, и с ней.
– Ты – загадка, – произнес князь Тьмы. – Земнородные всегда живут своей жизнью и не вовлекаются ни в дела людей, ни в борьбу за какую бы то ни было цель. Я оградил маленький клочок земли непроходимой границей. Не только люди, но и подобные тебе не пересекают ее. Как это вышло, что вы перешли границу? Как вышло, что ты вочеловечилась и стала женой человека? Это так же невероятно, как если бы камень или дерево говорили с человеком о любви и выполняли его желания.
– Берест дал мне имя, – ответила Ирица. – Он позвал меня.
Она надеялась, что, если она на все ответит, Князь Тьмы скорее уйдет.
– Мне известно это человеческое поверье, – произнес он.
В глубине его темных глаз так же бились блики пламени, как в фонаре.
– Но, похоже, есть еще какое-то условие… Что такого твой Берест сделал, чего не делал я? – продолжал князь Тьмы, точно сам с собой. – Как он сумел позвать тебя так, чтобы ты откликнулась, почему ты сочла своим именем его зов? Посмотри! – он остановил пронизывающий взгляд на Ирице и встал. – Разве он так хорош собой? Может быть, это важно для вас, детей земного мира?
Князь, прекрасный и грозный, стоял перед лесовицей, в простой рубашке без украшений, молодой, стройный, с тонким и властным лицом, казавшимся очень юным, потому что на нем не было и следа бороды и усов.
– Береста больше нет! – сказал Князь Тьмы. – Забудь о нем навсегда!
– Ты – как зимний холод. Когда птицы в лесу замерзают на лету… Как тьма, за которой не будет утра, – с ужасом сказала Ирица.
Ощущение «не-жизни», которое источал Князь, так пугало Ирицу, что глаза у нее сверкали зеленым светом. В отчаянии она постаралась оттолкнуть Врага остатками своей лесной силы, которую прежде использовала только как целебную. Силой жизни она попробовала защититься от не-жизни, иначе, казалось ей, та затянет ее в пустоту.
– Я не хочу тебе вредить, – медленно произнес Князь Тьмы, отступая к двери.
Он вышел, а переносной фонарь остался тускло гореть на столе.
Ирица, сжавшись, затаилась в углу.
Берест и сам не понимал, почему в его жизни все так просто. Нет, не легко. Кому в жизни легко? Но просто.
Дома, в Даргороде, он знал, что надо защищать свою землю. Жизнь ему была дорога, потому что хороша. Плохо ли быть сильным, здоровым, старшим сыном в семье, почитать мать и отца, пахать, сеять, косить и быть опорой и защитой родне и соседям? Но когда его край разорили степные кочевники, все осталось по-прежнему просто. Берест знал, что будет пытаться бежать из плена, из басурманских краев: не жить ведь в неволе!
Ненависти к кочевникам у него не было. По дороге, пока пленников вели на продажу, Берест немного научился их языку. Простил ли он разорение родного села и свои раны? Нет, не простил. Кто же захватчиков прощает? На степняков, что подгоняли плетьми пеших, связанных вместе людей, он сердился, грозился в ответ, и не только затем, чтобы отвлечь их на себя от более измотанных и беспомощных, а еще и потому, что отводил душу. Но на остановках окликал сторожей:
– Совсем людей заморили, не видишь? Дай нам напиться.
Он не стыдился просить у них, коли нужно, потому что это было по-человечески.
И на каменоломнях для Береста все было просто. Хотя там проводились молебны, и священники поучали рабов, что всякая душа да будет покорна властям, их поучения не оставили в сердце Береста никакого следа. Обмануть надсмотрщиков, бежать от хозяина было для него такое же правое дело, как биться с кочевниками за родной дом. Поэтому Берест, побратавшись с Хассемом, не только сам совершил побег, но без колебаний вернулся, чтобы выручить и его.
Берест зачаровал лесовицу. Ирица вылечила его рану, сбила со следа свору собак. Тогда Берест решил жениться на ней и увести жить к людям. На самом деле он ее полюбил только потом, тронутый ее заботой и лаской еще больше, чем диковинной красотой.
В жизни Береста все было просто. Он не знал иной внутренней борьбы, кроме как со страхом и слабостью. Искушения, соблазны обходили его стороной. Но ему не было легко. Тяжко давалось многое: и раненому, держась на ногах из последних сил, идти вслед за конем кочевника, и ложиться в телегу с мертвецами, чтобы бежать на волю с каменоломен…
Все оставалось просто и теперь: в казарме для рабов-бойцов, в неизвестном, затерянном в лесах княжестве.
Бересту ничего не объясняли, он сам понемногу разбирался, что его ждет. Бойцов заковывали только на ночь. Их хорошо содержали и кормили как следует. Работой таких невольников было упражнение в военном искусстве. С утра их под охраной выводили на ристалище, выдавали оружие и доспехи.
Для Береста все оставалось по-прежнему просто. Не убили – надо жить, в неволе – бороться… Как тяжко, когда все просто и свернуть некуда!.. «Лучше бы мне не быть живому, – думалось Бересту. – Что теперь с Ирицей?». Что с ней, что с Иллой? Может быть, отдали на забаву воинам или рабам? Да ведь Ирица лесовица! Она бы жила и не знала горя, если бы не повстречала его! В своем королевстве белок… Жила бы в золотом дупле, пряла бы серебряную пряжу…
Когда Берест подумал об этом, то сдал. Со сдавленным рычаньем, похожим на стон, бросился с голыми руками на охрану, чтобы убили в драке. Не сумел: его скрутили и потом две недели продержали в строгих цепях. Это был стальной обруч вокруг пояса, к которому прикованы за середину цепи ручные кандалы. Берест не мог ни широко развести, ни вытянуть руки.
Однажды Бересту приснился сон. Снилось, что Зоран с Иллесией поселились на юге. Энкино тоже остался там, стал учителем или просто читает лекции на рыночных площадях, – так уж заведено в Соверне. А сам Берест с Ирицей живут в даргородской земле. Хассем во сне Береста тоже был с ними.
И вот на плече у Ирицы сидит белка с золотистым хвостом и в крошечном изумрудном венце.
– Неужели это наша дочь? – спросил Берест.
– Да, – сказала Ирица.
Сон, наполовину сотканный из слышанных Берестом в детстве сказок, не шел у него из головы. Не Ирица ли это на самом деле шлет ему откуда-то издалека утешение?
Берест думал: бои на ристалище – для забавы господ. Но то, что говорили другие рабы, сбивало его с толку. Они дрались не друг с другом, а с господами. Бересту советовали:
– Будь посвирепей, они это любят. Тебя будут ценить, если докажешь, что не трус. Знаешь, что сделал Хидмар? Он рассек воина от пояса до плеча и голой рукой вырвал у него печень. Его голова теперь дорого ценится. Его вызывают только лучшие воины. Ради какого-нибудь щенка не станут тащить на арену такого доблестного раба, как Хидмар.
Берест видал Хидмара, молчаливого, косматого и угрюмого человека. Но сам Берест был еще новичком в казарме, чтобы Хидмар со своей стороны заметил его.
– Объявят начало поединка – особо не жди, нападай сразу. Господа тоже это любят. Нам позволяют драться нечестно. Йоки был мастером всяких штучек, – учил Береста сосед по топчану. – Бросал в глаза песком, придумал много обманных ударов… Он тоже был доблестным рабом, только в конце концов ему не повезло…
Берест уже слыхал, что доблестным называли такого, которому удалось одержать верх в трех-четырех поединках.
Стать доблестным рабом было целью любого бойца в казарме. Доблестного берегли для редких единоборств с лучшими воинами, и в случае опасного ранения, если он все-таки выходил победителем, его лечили, а не приканчивали. Обычный раб, получивший серьезные раны, даже убив при этом своего соперника, мог рассчитывать только на милосердную смерть.
Рабов тщательно учили, с детства подбирая для казарм самых здоровых и сильных мальчиков. Из них делали по-настоящему опасных противников. Рабами дорожили за свирепость, жестокость и готовность к грязной борьбе. Хозяева сами не опускались до бесчестных приемов. Каждый поединок становился схваткой между чудовищем и героем, зверской яростью раба и кодексом воинской чести господина.
Наконец Береста расковали и велели готовиться к первому поединку. Берест уже понимал, что должен будет выйти на поединок вместо страшилища, которое победит здешний витязь.
Этого витязя звали Редвин.
Юноша только что покинул Дом Воспитания и впервые получил право биться на ристалище. У ворот висел список рабов, которых можно вызвать на бой. Самого Редвина касался только перечень тех, с кем разрешается биться воину первой-пятой ступеней посвящения. Редвин как раз и был на первой ступени: ее удостаивались все юноши и девушки, выходившие из Дома Воспитания. Ступень начислялась за каждое дело, которое можно было считать деянием. Среди деяний были очевидные, как победа над сильным рабом, и неочевидные, ценность которых определялась наставниками. Иные из книжников и служителей Князя давали обеты молчания, полного одиночества и затворничества или добровольно подвергали себя истязаниям, чтобы проявить силу духа. Некоторые отказывались от пищи и воды, поддерживая свою жизнь лишь «диким корнем», растением, вызывающим общее возбуждение и диковинные видения.
Редвин просматривал перечни невольников. Ему было интересно, какие рабы считаются лучшими, достойными поединка только с воинами самых высоких ступеней посвящения. Неожиданно его взгляд наткнулся на имя «Берест». Редвин удивился: ему казалось, что этого раба он видел и в более низких по ценности списках. Юноша перепроверил и изумленно приподнял брови: этого Береста в самом деле вправе был вызвать воин любой ступени, от самого сильного до новичка. Одинаковых имен у рабов-бойцов не было, спутать было нельзя. Редвин еще не понял, в чем дело, как подумал: если тут что-то особенное, то надо скорее вызвать его, пока не вызывал другой.
Юношенужно было подать прошение о единоборстве с рабом смотрителю ристалища Нейвину. Дом смотрителя стоял за каменной оградой в широком дворе, поодаль от казарм. Редвин вошел в ворота.
У порога Редвин окликнул:
– Здравствуй, прославленный! Я Редвин, по выбору пути – воин. Мне нужен раб для поединка.
– Проходи, – отозвался смотритель.
У Нейвина была очень белая кожа, худое лицо, короткие темные, срыжеватым отблеском волосы. Он сам был уже немолод и прошел множество воинских ступеней. Сидя за громоздким столом, Нейвин просматривал уже поданные прошения.
– Прославленный, я выбрал раба и хочу написать прошение о нем.
Смотритель придвинул Редвину лист бумаги и чернильницу.
– Садись. Пиши.
Юноша, умело взяв в руки перо, углубился в дело. Когда он закончил, Нейвин притянул к себе его прошение за уголок, чтобы не размазать чернила.
– Берест? – он понимающе усмехнулся, но спросил. – Почему же ты выбрал именно его?
– Он есть в моем списке, прославленный.
– Он есть во всех списках. Это раб из падшего мира, – сказал смотритель.
– Наставник Мирт говорил, что где-то есть падший мир, который ослушался Князя и за это был замкнут им в непреодолимых границах, – вспомнил Редвин. – Может быть, этому Князь позволил пройти, чтобы мы хоть раз в жизни увидели падших и поняли, в чем именно их вина? Какой из себя этот раб, господин?
– Обычный человек, как и прочие рабы, – шевельнул плечом Нейвин. – Грубое лицо, бороду он не бреет, в осанке нет благородства. У тебя есть возможность проявить отвагу и совершить деяние, которое будет цениться старшими. Новый раб хорошо сложен и здоров. Но я запретил проверять, умело ли он владеет мечом. Это испытание духа для любого, кто решится его вызвать. Никто не будет знать заранее, на что способен новый раб. Может быть, он искуснее Хидмара. Может быть, слабее детей из Дома Воспитания. Вот почему он включен во все списки. Ты посмеешь выбрать свою участь вслепую?
– Я попробую убить этого раба, – сказал Редвин. – Никто не знает, силен он или слаб? Скоро я узнаю это.
На рассвете Илла получала миску каши и хлеб. После еды барак пустел: люди в полном молчании расходились на работы. Каждый сам знал, куда должен идти и что делать. Иллу послали на скотный двор. Вместе с ней туда отправлялись еще пятеро: две женщины и трое мужчин. У всех них был одинаково пустой взгляд, печать усталости и безразличия на лицах. Одна из женщин была беременна.
Надсмотрщик отобрал у Иллы ее красное платье и дал холщовые штаны и рубаху, как у остальных. Рабынь заставляли коротко стричь волосы. Илла и в Богадельне всегда подрезала свои черные, вьющиеся пряди ножом. Но у нее порой мелькала мысль об Ирице: неужели и той велели отрезать ее длинные, ниже пояса, косы?
Поздним вечером после работы Илле уже не хватало сил ни думать, ни плакать. Душа болела теперь совсем глухо. Илла спрашивала себя: не стал ли и у нее взгляд таким же пустым и бессмысленным, как у ее товарок? Впрочем, назвать их товарками было трудно: рабыни почти не разговаривали ни с ней, ни между собой.
Она не знала их имен и даже поначалу не была уверена, есть ли у них имена. Рабы не окликали друг друга по имени.
Как-то вечером Илла вздумала подсесть к женщине, с которой вместе работала, и разговориться с ней. Илла привыкла, что в Богадельне и беспризорники, и нищие, и воры – все выручали «своих», хотя бывали жестоки с чужими. Она была уверена, что рабы в одном бараке тоже должны быть заодно.
– Я Илла, а ты кто? – спросила она девушку.
Та отодвинулась.
– Это мое место, я тут сплю, – сказала она без всякого выражения. – Иди на свое.
Илла встала и побрела на свое место. Она легла, уткнувшись лицом в доски нар. «Зоран, я тебя люблю. Видишь, куда я попала? Зоран, где ты?!..»
Вдруг Илла ощутила, что на ее ноги навалилось что-то теплое и ощутимо тяжелое. Илла привстала, опираясь на руку. В ногах, сверкая желтыми глазами в темноте, устроился Зоранов кот. Просто Кот.
Илла вскрикнула, схватила кота и зарылась лицом в грязную, свалявшуюся шерсть. Кот аж захлебывался, мурлыча, и пытался боднуть ее головой. Илла шептала, глотая слезы: «Зоран, это ты его послал, да? Может, это от тебя весть? Или ты сам ко мне так пришел? Мне так плохо без тебя!».
Шерсть кота скоро стала мокрой от Иллиных слез. Она не заметила, что рыдала в голос.
Ирица погладила ладонью ствол старой сливы. Дерево потянулось к ней.
«Вы все в плену, как и я», – сказала она мысленно дереву. Она видела стальные копья решетки, которая ограждала сад. Но у сада была еще одна ограда, куда более страшная для Ирицы – незримый круг холодной пустоты, который очертил Князь Тьмы.
Однажды Ирице удалось переступить его черту. Она помнила, как они с Берестом, взявшись за руки, шагнули туда, где лес впереди казался ненастоящим и неживым, и путь назад исчез. Но из старого сада перед замком Князя лесовица выйти не могла.
Князь Тьмы навещал лесовицу здесь. Он по-прежнему казался ей страшен.
– Обитаемый мир пробуждается, – говорил он. – Этот мир – загадка. Я день и ночь думаю над ней. Обитаемый мир пытается себя осознать. Он будто хочет вочеловечиться, как и ты.
Князь Тьмы внимательно посмотрел на Ирицу. Он стоял у маленькой яблони, еще никогда не плодоносившей, и Ирица ощущала, как яблоня тщетно старается отшатнуться.
– У людей есть свобода выбора, – произнес Князь. – Говорят, это дар Вседержителя людям. Но этот дар в Обитаемом мире перерос в нечто большее: в независимость. Я не хочу тебя пугать, лесовица… Хочешь знать, что бывает с людьми после смерти?
Ирица знала, что Берест жив. Она так же ясно ощущала это, как и то, что сама еще жива.
– Покажи мне Зорана, – попросила она. – Я не испугаюсь.