Текст книги "Королевство белок"

Автор книги: Юлия Тулянская

– Тот хромой, кого убили наши воины? – припомнил князь Тьмы. – Не могу. Они, люди, и после смерти сохраняют свою странную самость. Смерть для них – это новое воплощение в моих владениях или у подножия небесного Престола. Но мне известны случаи, когда после смерти люди пытались самовольно уйти своей дорогой, минуя и мою Тюрьму, и Небесный край. Людей невозможно лишить воли. Такой свободы выбора для людей в замысле Вседержителя не было. Свобода выбора изначально была дана людям только для допущения высшего суда над ними. Понятно, преступник не может нести кару за то, что ему заранее предопределено совершить. Людям была дарована возможность выбирать. А они умудрились сделать ее сутью своей души, неотъемлемой ее частью. Говорят, что это я виноват в искажении замысла. Но и мне такая свобода людей ни к чему. Человеческий род шаг за шагом приобретает свойства, которые позволяют ему избегать наказания и суда свыше. Все это они приобрели в Обитаемом мире, который теперь тянется к ним через подобных тебе земнородных и сам жаждет вочеловечения…

– А Зоран? – взволнованно перебила Ирица.

– Будь он моим слугой, я повелел бы ему откликнуться и явиться, – ответил Князь Тьмы. – Зоран теперь в Тюрьме, он – один из несметного числа заключенных. Показать его тебе прямо сейчас я не могу. Но могу приказать найти его и притащить сюда в цепях.

– Притащить в цепях? – Ирица испугалась. – Нет, я не хочу. Что ты с ним теперь сделаешь?

Князь Тьмы засмеялся:

– То, что мне положено, исходя из священных писаний. Подвергну пыткам и заставлю покориться себе, и тогда обращу в демона. В надежную тварь без свободы выбора. Или в муках он будет принимать смерть за смертью…

Ирица содрогнулась.

– Разве Зоран может умереть еще раз?

Князь Тьмы кивнул головой.

– В Тюрьме мира много ярусов. С каждым новым воплощением он будет перемещаться на ярус ниже. Потом в подвалы. А потом в бесконечные лабиринты под ними. И каждое воплощение ужаснее другого.

– Неужели Вседержитель позволяет тебе это делать?! – воскликнула Ирица.

– А кто его спросит? – ухмыльнулся князь Тьмы.

– Почему Вседержитель не взял Зорана к себе? – в отчаянии продолжала лесовица. – Хассем говорит, что Он любит добрых. Зоран был добрый человек.

– Отец-Вседержитель тоже не прост, – весело отвечал князь Тьмы. – Ему не добрых нужно, а верных. Поклонялся ли Зоран Вседержителю? – и по недоумевающим глазам лесовицы понял ответ.

– Ну вот… Так что ему делать у подножия Престола? Они с Вседержителем не нужны друг другу.

Ирица с ужасом смотрела в бездонные глаза Князя Тьмы. Из них глядела пустота.

Лесовица отступила и прижалась спиной к стволу сливы, словно стремясь уйти в него. Ей хотелось снова раствориться, не думать, не осознавать себя, не быть. «Я если и погибну, то снова появлюсь на своей поляне в лесу, и так может быть много, много раз. Я буду жить, пока живет этот мир. А Берест навсегда попадет к нему, как Зоран?»

– Нет! – отчаянно крикнула Ирица. – Вы оба Чужие – и ты и Вседержитель! Лучше бы вас не было!

Лодия была девушка лет двадцати, с темно-рыжими волосами и серыми глазами. В Доме Воспитания она выбрала путь служительницы Князя и посвятила жизнь лекарскому искусству. Наставник Мирт взял ее в ученицы и часто давал понять, что ценит ее вдумчивость и ум. Весь конец осени шли дожди. Лодия ходила по баракам рабов, принимала роды, вправляла вывихи, лечила воспаления. Волосы у нее мокли под дождем, а ноги часто вязли в грязи. Рабы в бараках провожали ее тупыми, бессмысленными взглядами.

«Это – служение, – думала Лодия. – Это – ради Него, как воины совершают подвиги на арене».

На днях наставник позвал ее к себе.

– У меня есть к тебе особое поручение, девочка. Старайся.

Лодия молча поклонилась. Особое? Неужели Мирт, избранник Князя, считает, что для нее настало время совершить что-то особенное?

Мирт дал ученице ключ от комнаты в дальнем крыле замка. Объяснил, что ей нужно будет иногда заходить к больному. Лодия ни о чем не спрашивала. Наставник рассказал бы сам, если бы считал нужным позволить ей знать больше.

Она прошла по длинному коридору, вставила ключ к щелку замка. Дверь тихо скрипнула. Темноволосый парень сидел за столом. Лодия удивилась, что не знает его. Кажется, он недавно покинул Дом Воспитания, и она должна была его помнить: с виду он не старше ее самой.

Юноша даже не повернул голову на скрип двери. Остекленевшим, бессмысленным взглядом смотрел на свечу на столе. Свеча не горела.

Такие взгляды Лодия в избытке видела у рабов, но правильные черты лица выдавали в незнакомце высшего. Ладонь безжизненно лежала на открытой книге. Лодия подошла и взяла юношу за руку. Рука была холодной и висела вяло, как плеть. Пульс бился еле-еле. Юноша медленно перевел взгляд на целительницу. Под глазами – синие круги. «Сердце», – привычно заключила Лодия. Она села за стол, зажгла свечу. Разглядела следы укусов у него на нижней губе: значит, его преследуют тоска и страхи… В комнате сильно пахло какими-то благовониями. Лодия встала, чтобы открыть окно. Оно было забрано решеткой. Только тут Лодия поняла, кто перед ней. Раб из падшего мира! Лодия вспомнила, наставник Мирт тоже о нем говорил.

Князь будто бы пожелал проверить, возможно ли вложить в сердце этого чужака высшую природу? Может быть, собственная природа этого падшего все же не вызовет отторжения высшей сущности?… «Но, судя по всему, вызвала», – подумала Лодия.

С собой у нее был в сумке укрепляющий отвар, но нужна была чашка. «Неужели у него тут совсем ничего нет?». Лодия осмотрелась. Запах благовоний казался ей знакомым. Девушка поняла: харас. Дым этой травы приводит служителей и воинов Князя в восторженное состояние во время размышлений о смысле собственной жизни. Харас жгли в курительницах. Для своих слуг Князь должен быть мировой осью, вершиной и основой их бытия. Дым из курительниц помогает достичь этого ощущения. Значит, в комнате у раба все время жгли харас… Тогда понятно, почему у него плохо с сердцем и остекленел взгляд.

Энкино чудилось, что комната медленно поворачивается вокруг него. Он опустил голову на стол, на сложенные перед собой руки. Он уже не помнил, что кто-то вошел.

Лодия подержала его за плечи, заставила поднять голову и поднесла к губам свою флягу с отваром. Энкино, ощутив на пересохших губах горький, сильный, незнакомый вкус, почти пришел в себя. Он тревожно спросил, отстраняясь:

– Кто ты? Опять?..

– Нет, я здесь первый раз, – ответила Лодия.

Она огляделась. В комнате не было кровати, а была плетеная из соломы циновка на полу с брошенным поверх одеялом, ничуть не смятым. «Он ни разу не ложился», – поняла Лодия.

– Пойдем, тебе надо лечь. Держись за меня.

– Мне ничего не надо, – тихо, но внятно сказал Энкино. – Я же все понимаю. Мне дали увидеть, что я сам – ничто и спасти себя не могу. А теперь я должен понять, что спасение может прийти только от вас и от вашего Князя?

Видя, что он не слушает ее, Лодия силой заставила его подняться. Энкино не сопротивлялся: он почти не понимал, что с ним делают. Когда она уложила его на циновку, он сразу закрыл глаза.

– Я еще послушаю сердце, – сказала Лодия, приподняв рубаху у него на груди и доставая деревянную трубку с расширяющейся на концах воронкой.

Энкино не шевельнулся.

Сердце пропускало удары. Лодия перевела взгляд на лицо Энкино.

– Когда-нибудь раньше с тобой так уже было?

Он не ответил и, кажется, ее слова скользнули мимо его сознания.

Лодия наклонилась. Она верно определила и болезнь сердца, и то, что состояние больного было отягчено глубоким душевным угнетением.

– Что с тобой делали? – мягко спросила она.

– Один раз отвели к кому-то в синем. Как у тебя. (Энкино скользнул взглядом по синей хламиде целительницы, надетой поверх серого платья из тонкой шерсти. Лодия слегка подняла брови. Она догадалась, что это Мирт). Он говорил, что я должен понять истину. Это же чепуха! – неожиданно воскликнул он и вдруг приподнялся. – Истину не познают… через пытки.

Девушка придержала его:

– Хочешь сесть?

Она слегка нахмурилась, обдумывая его слова.

– А что с тобой еще происходит?

– Сколько прошло времени? Я здесь давно? – Энкино снова лег, ощутив такой приступ слабости, что закрыл глаза.

Его долго держали запертым в этой комнате, часто не приносили даже воды. Энкино яснее всего помнил первый раз, когда комната стала медленно наполняться дымом. Сперва это был только странный, пряный запах, только потом он разглядел сизые струи, больше всего вокруг воздуховода в потолке. «Зачем? Зачем?!» – думал Энкино, хватаясь за край стола, чтобы не упасть. В глазах темнело. Но страшнее всего было, когда он стал понимать, зачем. Чтобы он видел: спасти его может только Князь, его милость. «Зачем ему это? Через страдание он хочет привести к истине… Зачем?!»

Целительница нахмурилась, видя, что он еле слышно шепчет: «Зачем?». Все это очень напоминало помешательство. А теперь юноша был еще и близок к обмороку. Лодия поспешно достала из сумки склянку, в которую была налита жидкость с резким запахом, и дала больному понюхать, чтобы он пришел в себя.

– Голова кружится? Постой… когда ты ел в последний раз? – она вдруг поняла, что раз в комнате нет посуды, нет даже чашки с водой – возможно, он просто очень голоден.

– Не знаю, – равнодушно сказал Энкино. – Ну и что. У вас же, наверное, все рассчитано.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Мое дело лечить, – ответила Лодия. – Не мешай мне.

Энкино почувствовал, что по щекам у него катятся слезы, и отвернулся, кусая губы, к стене. Лодия обождала. Она привыкла лечить рабов, – те не стыдились, и плакали, и кричали от боли. И он, значит, тоже раб в душе…

Она снова достала флягу с отваром:

– Вот, вместо воды…

Когда он напился и снова повернулся к ней, Лодия ровным голосом сказала:

– Ты в замке Князя. Здесь не могут сделать с тобой ничего, что не было бы тебе во благо.

– Это не замок, а каменный сарай, – осипшим голосом ответил Энкино. – Архитектура… Что ты зовешь благом?.. Сидеть тут взаперти? Мне не оставляют даже воды. А этот дым… я задыхаюсь, и от него бывают видения, которые потом путаются с явью. И когда проснешься, то лучше бы умереть, так болит голова. И ни капли воды… – он запнулся, вспомнив, что это уже говорил.

– Я оставлю тебе, – Лодия встала, поставила на стол уже полупустую флягу.

Она догадалась, что чужака по воле Князя подвергают тем испытаниям, которых добровольно ищут служители на высоких ступенях посвящения. Поэтому и ее поручение назвали «особым» – у Князя есть свои намерения насчёт этого юношииз падшего мира.

– По воле нашего Князя страдания оказываются благом, – сказала Лодия, укладывая в сумку трубку, которой слушала сердце. – Испытания сокрушают душу, и через это приходит познание истины. Ты поймешь, что в трудную минуту жизни, когда ты окажешься наедине с собой и ничем не сможешь себе помочь, причастность к Князю спасет тебя. Ты будешь потом благодарен ему за это.

Энкино, книжник, с удивлением посмотрел на нее. Он слышал уже точно такие же проповеди. Только не здесь, а от священников Вседержителя.

– Расскажи о своих видениях, – попросила Лодия. – Он сам уже являлся тебе? – добавила она с невольным почтением.

– Ты думаешь, сам ваш правитель говорил со мной в видениях? – переспросил Энкино.

Ужаснувшись мысли, которая пришла ему в голову, он прошептал:

– Кто же он?!..

Лодия распорядилась, чтобы Энкино принесли поесть и поставили на стол кувшин с водой. Она велела рабу убрать в комнате.

– Я изготовлю пилюли, укрепляющие сердце, и притирания от головной боли. Сегодня вечером я все это принесу, – сказала она, уходя.

– А сейчас что? Разве не ночь? – тоскливо спросил Энкино.

– Сейчас утро. Постарайся встретить новые испытания мужественно, – пожелала служительница на прощание.

– Не хочу. Это глупо – и пусть будет глупо, – сказал Энкино.

Наконец он снова остался один.

Энкино лег на циновку. Он глубоко усомнился в том, что страдания на самом деле ведут к прозрению. Наоборот, от них рассудок перестает быть ясным. Зоран когда-то был ранен в колено и остался хромым, потому что у него неправильно срослись связки. Беды калечат точно так же. В отчаянии, под пыткой, когда даже мир в твоих глазах меняет очертания и цвет, легко всем сердцем принять такое, от чего здоровый человек отвернулся бы с ужасом. Как сохранить ясность рассудка, не посчитать за истину наваждение? «Нельзя верить самому себе, – думал Энкино. – Все, что я думаю сейчас, может быть просто бредом. Но что у меня есть, кроме самого себя?..» Он глубоко вздохнул.

Энкино только теперь заметил, что обрывки видений, которые ему удалось запомнить, имеют смысл и связь. До сих пор он не вдумывался в сны, которые вызывал дурманящий дым. Целительница сказала: «Может быть, Он сам уже являлся тебе?». Энкино вспомнил, что, как бы ни было странно или страшно, он всегда и вправду видел перед собой еще кого-то. Князя? Значит, и видениями кто-то управлял?

Видение. Ни земли под ногами, ни неба. Ни луны, ни звезды. Тьма такая, что ее даже страшно вдохнуть. Ничто не движется, ничто не меняется. В темноте, как свеча, фигура небожителя. Вечность, власть, превосходство, могущество – вот что сияет в нем. В его глазах – сила уничижения: когда он останавливает на тебе взгляд, ты ничто… И новые видения. Вечность, власть, превосходство, могущество… Если он и зло, не тебе его судить: ты слишком ничтожен, перед тобой – высшая сила. Тебе не понять, просто преклонись.

Просыпаясь, Энкино всегда чувствовал, что ему не хватает воздуха, точно какая-то тяжесть давила на грудь. «Вот так жук себя чувствует, когда на него наступают ногой», – думалось ему. Энкино догадывался, что задыхается он от того, что белый душистый дым проникает в комнату через воздуховод.

Шли осенние дожди. В замке – который Энкино назвал «каменным сараем» – было холодно. Лодия, встав с рассветом, пила травник, чтобы согреться. Ей предстоял длинный день, полный дел.

Ее опять вернули к ее обычным занятиям. Лечить рабов, даже не понимающих, что с ними делают… Лодия чувствовала, как пусто становится на душе. Ей казалось, что жизнь никуда не движется, просто идет по кругу, каждый день бесконечно повторяются одни и те же события. Смысл ускользал от Лодии, как вода уходит сквозь пальцы. Что это с ней? Лодия трясла головой, отгоняя сомнения. Все, что делается, нужно Князю для его целей. Рабы необходимы, чтобы работать на высших, а смысл жизни высших – в совершенствовании, говорила она себе. Переходя со ступени на ступень, они приближаются к познанию божественной сущности своего Князя. Но почему-то при мысли об этом ее сердце не билось от радости…

Вот и Энкино… тот юноша. Она лечила его, говорила о высшем призвании. Но он сомневается. Он говорит: «Я хочу сомневаться. Если я перестану сомневаться, значит, всё… – и с печальной усмешкой касается лба. – Попробуй и ты хоть раз усомниться. Просто попробуй, что получится».

Лодия попробовала, просто попробовала… И вот чем это обернулось! Сомнение привилось, словно ветка на дичок, и как от него теперь избавиться?

Наконец ее вызвал наставник Мирт. Она поспешила к нему, в надежде, что он опять пошлет ее осмотреть чужака из падшего мира.

Лодия отперла дверь в комнату Энкино… Значит, видения пока еще не достигли какой-то неведомой цели, ради которой их посылали – а пленник, догадывалась она, близок к безумию или смерти. Ей и впрямь показалось, что она видит мертвого. Юноша неподвижно лежал на циновке с открытыми глазами. Бледность его была просто восковой, черты лица заострились. Лодия чуть не выронила сумку. Бросилась к Энкино, быстро села рядом, положила руки ему на плечи, наклонилась к его лицу.

– Жив!

Девушка приподняла его голову, сунув под нос флакон с солями. Резкий запах привел его в чувство. Через некоторое время взгляд Энкино стал более осмысленным.

– Это ты? Ты вчера была…

Лодия знала, что она была не вчера: юноша путал дни. Или он видел ее в бреду недавно? Энкино попытался взять ее за руку, но был так слаб, что рука его соскользнула.

Лодия прижала пальцы к его запястью. Сердце у него опять сильно сдавало.

– Ты должен терпеть. Они знают, что делают.

– Они делают какую-то подлость, – пробормотал Энкино. – Ты скоро уйдешь?

– Нет, наставник разрешил мне сегодня не ходить к другим больным. Я посижу… – быстро сказала Лодия.

Тоска в голосе Энкино была такой, что ей стало не по себе.

– Ты боишься, что если останешься один, то снова начнутся видения? – спросила Лодия.

– И это тоже. И… – Энкино говорил еще с трудом, силы возвращались к нему медленно. – Ты одна тут похожа на человека.

– Я не человек, – возразила Лодия.

– Ну да, да, высшая, – пренебрежительно произнес это слово Энкино.

Лодия опустила глаза.

Прошел час. Лодия все так же сидела на полу возле своего больного.

– Я все жду, когда же я привыкну к этим видениям. Ведь ко всему можно привыкнуть, – говорил Энкино. – Но каждый раз все так же страшно.

– Когда твой дух будет готов, ты достигнешь нужной ступени, и ты сможешь идти дальше к познанию и обретению божественной сущности… – отозвалась Лодия. – Возможно, ты сам сопротивляешься этому.

– Это… Отнять сердце и вложить другое? – Энкино болезненно поморщился. – Ты сама бы согласилась? Или ты уже такая, без сердца? – на стене плясали тени от свечи, Энкино приподнялся на локте и посмотрел в глаза Лодии.

Он не хотел, чтобы Лодия уходила: одиночество убивало его, а с ней было проще говорить, чем с призраками в видениях и снах. Ее ответы не отличались от суждений наставника Мирта, но в голосе слышалось тепло и участие – может быть, помимо ее воли. «Нет, у нее еще есть сердце», – мелькала мысль у Энкино. А Лодия тем временем отвечала:

– Я же тебе говорила, что пути и мысли Князя непонятны нам, и с каждым он поступает по-разному. Кто-то, как наставник Мирт, удостаивается озарения, преображения в иную сущность, совсем рано. Но и он должен был неоднократно преодолеть себя, быть много раз сокрушен и сломлен прежде, чем познать высшую истину. Многие ищут и стремятся к этому сами. А другие, как я, должны проходить путем труда и служения, от ступени к ступени, может быть, всю жизнь – и так и не удостоиться…

«Значит, не „удостоилась“ еще», – почему-то с облегчением подумал Энкино и улыбнулся.

Лодия считала удары сердца – неровные, слабые, – обеими руками держа запястье Энкино. «Надо сказать наставнику: он больше не выдержит…» Лодия чувствовала, что и Энкино это знает. Он сидел боком к Лодии у стола, подав ей руку. На столе в старом подсвечнике горела свеча.

– Вот так целыми днями глядел на свечу, – Энкино отвернулся от Лодии. – Мне даже воды часто не дают, а свечи оставляют всегда, сколько хочешь. Я понимаю… Когда все плохо, страшно, ничего нет, а чего-то одного вдоволь …это как-то… утонченнее.

Он, подумав, добавил:

– И тебе иногда позволяют приходить, лечить… Все равно это скоро кончится, я понимаю.

– Может быть, ты все-таки достигнешь озарения, – покачав головой, сказала Лодия.

– А может быть, наоборот, померкнет последний свет? – с усмешкой Энкино постучал себе по лбу. – Весь вопрос в том, что называть озарением.

Лодии стало тревожно.

– Интересно, почему у вас нет путешественников? – Энкино глубоко вздохнул. – Ну да… Непроходимые леса, болота, чащи. Но нас-то это не остановило – меня и моих друзей. Вы не путешествуете, потому что вам ничего не нужно. Истину уже открыл вам Князь или тот мудрец в темно-синей хламиде… Научить другого очень просто: довести его пытками до полусмерти, чтоб он забыл самого себя… – печальная, насмешливая складка появилась у губ Энкино. – У вас все философы так глупо торжественны, как этот мудрец в синем?

– Наставник Мирт…

– Тернарий из Тиндарита был поденщиком и кулачным бойцом, Сардоник вышел из богатой семьи, но роздал согражданам все имущество, чтобы осознать свою независимость от богатства. Ренино Оргонтиец владел множеством поместий и не то чтобы особенно раздавал… Все они что-то делали и несли за это ответ, у них был выбор. То, что они считали истиной, им приходилось отстаивать и словами, и образом жизни, – Энкино говорил прерывисто. – А что ваш наставник Мирт? Он сидит в своей комнате, среди во всем согласных с ним книг. Он пишет еще одну, полную напыщенного вздора, который здесь некому опровергнуть. К нему приводят пленника с завязанными глазами – на краю пропасти вести философский спор! Что не так – «уведите его!» Ну как тут не чувствовать себя полубогом!.. – он запнулся: дыхание сразу же сбилось.

– Тебе об этом говорить нельзя. Волноваться нельзя – опять станет хуже. Не то дам тебе сонную настойку и будешь спать до утра, – пригрозила Лодия.

– С одной стороны – хорошо, – задумался Энкино. – Если только снов не видеть… А сама уйдешь?

– И сама уйду.

– Тогда лучше не надо. Давай о другом…

– А у вас какие книги пишут? – подняла на него глаза Лодия. – Если не «полные напыщенного вздора», тогда какие?

– У нас – разные. И вздор тоже… Например, пьесы или стихи. У вас пишут стихи?

– Да, у нас есть песни о подвигах и деяниях прославленных воинов и служителей. И гимны, выражающие нашу любовь к Князю.

– Как вы еще все не перемерли от скуки? Лодия! – нервно засмеялся Энкино. – А просто о любви, настоящей, а не к Князю, – неужели у вас ничего нет?

– О какой – «настоящей»? Ты опять волнуешься. Сейчас уйду, – пригрозила снова Лодия. – И – настойку.

– Нет, погоди… – Энкино поднял ладонь, жестом показывая ей оставаться на месте. – Если ты от меня этого не узнаешь, то ни от кого этого не узнаешь. Сейчас я тебе прочитаю… – он вздохнул. – Я так и не успел сыграть на сцене героя…

Он стал читать, остановив взгляд на свече и собрав все силы, чтобы голос не срывался и звучал выразительно:

 
Храня в пути, метелью воспетом,
Любовь, надежду, лук и колчан,
Клинок и верность своим обетам,
Я в царство мрака пришел незван.
 
 
Звенел под ветром сухой бурьян
И ели сгрудились. Но во мгле там
Мне каждый камень был амулетом,
Трава – целительницей от ран.
 
 
Я под незримой защитой чар,
Моя удача – твой светлый дар,
И нет скончанья твоим победам.
 
 
А в сумерки, различим едва,
Мне отсвет видится волшебства
Над дроком, вереском, бересклетом.
 

Лодия сидела неподвижно, глядя на ту же свечу, а не в глаза Энкино – взгляды их пересекались в маленьком пламени.

Свеча уже догорела до половины. Энкино встал, прошел до окна, вернулся. Лодия хотела сказать ему: «Сядь, успокойся», но молчала.

– О чем ты думаешь? – не выдержала она.

– Думаю… Думаю, Лодия, вот о чем… – медленно начал Энкино. И вдруг развернулся к ней и резко спросил:

– Что с вами делает ваш Князь? Зачем вы ему? Ты даже не представляешь, – он посмотрел Лодии в глаза, – какой жалкий клочок земли это ваше княжество, как убоги ваши строения, как смешны рассуждение этого великого книжника, опять забыл, как его имя… по сравнению с тем, чего достигли мыслители в большом мире.

– Это падший мир, – сказала Лодия. Она знала, что не должна бы слушать это – но продолжала слушать. – Он лежит во прахе, лишенный присутствия Князя.

– Да, весь мир пал, а только несколько тысяч человек, или как вы там себя называете, зажатые на клочке земли среди глухого леса, сохранили себя в первозданном виде. Нет, Лодия. Скажи, Князь – это кто? Это ваш правитель, объявивший себя богом? – Энкино уже размышлял вслух. – Или демон?

– Он – высшее существо. Он – дух, – отвечала Лодия. – Разве ты не понял? Ведь он являлся тебе…

– Если так, что он делает с вами, и почему замкнул вас здесь, как в тюрьме?! Ведь если он так велик, как ты говоришь, он-то понимает, что такое весь мир, и что такое ваше княжество с кучкой «высших».

Лодия примостилась на скамеечке возле камина. В этот день она не была у Энкино. Наставник Мирт объявил, что достаточно, что скоро все произойдет.

– Ты спрашиваешь: что такое весь мир? А сама даже не слышала стихов о любви и не ела никогда печеных каштанов, – на прощанье сказал ей Энкино. – На юге, где я родился, много каштанов.

Лодия заставила его выпить снотворное, он лег на циновку, но уснуть не мог. Целительнице недовольно сдвинула брови. Он очень ослабел и измучен, раз даже лекарства действуют не так, как должны.

– В Соверне это лакомство знают даже бедняки, а у вас… не изобрели даже печеных каштанов в сахаре! Мыслители! Ну что за вздор! – Энкино засмеялся.

– Перестань говорить глупости. Спи, – попросила Лодия.

– Ты считаешь, что это глупости, потому что никогда не пробовала, – не согласился Энкино. – Сначала попробуй, а потом говори. Не перебивай меня, Лодия! Возьми каштаны, надрежь их и положи в золу. Когда достаешь каштан из огня, он лежит, темно-рыжий и тускло блестящий. Но он так горяч, что не удержишь в руке. Твои волосы такого же цвета, мне кажется иногда, что если я коснусь ладонью твоих волос, то обожгусь.

Лодия растерялась:

– Что ты такое говоришь?

– А ты сама знала?

– Нет…

– Вот видишь, надо было сказать.

…Теперь, сидя перед камином и осторожно, щипцами выкатывая печеные каштаны из золы, Лодия думала: их было десять. Вот первый, вот второй… Вдруг ей послышались за дверью шаги. Лодия вздрогнула и замерла, как будто делала что-то запретное. Но ей почудилось.

Она сложила каштаны на блюдо и подошла к зеркалу. Энкино был прав. Волосы у нее цвета печеных каштанов. Лодия почувствовала комок в горле. И как он может говорить о каштанах, находясь на грани безумия или смерти? Это твердость, мужество? Но до сих пор Лодия не так представляла себе мужество… Она смотрела на себя. Лодии не понравилось собственное хмурое лицо, на котором словно отпечаталась тяжесть долга и служения. «Скоро все произойдет», – обещал Мирт. «Они делают какую-то подлость…» Лодия отлично знала, что никакое «озарение» на Энкино не снизойдет. «Вопрос в том, что называть озарением?». Но сердце у него не выдержит.

«Наставник Мирт обрел иную сущность, новое сердце, но зачем оно нужно Энкино?» – мучительно прозвенело в глубине души.

С утра был мороз. Берест, вышедший на ристалище, глубоко вздохнул, выдохнул пар. Он был без шлема, в легких доспехах, не стеснявших движение. Доспех Береста состоял из стальных блях, наложенных друг на друга и закрепленных на прочной коже.

Зрители сидели на деревянных помостах вокруг ристалища. Они ничем не напоминали Бересту толпу, которая собралась на зрелище. Высшие ожидали поединка чинно, в строгом молчании. Казалось, готовится суд или священнодействие. В тишине смотритель ристалища громко сказал:

– Воин Редвин вызвал раба Береста, чтобы подняться на вторую ступень посвящения.

Берест оглядывался, даже медленно повернулся вокруг себя, чтобы хорошо осмотреться. Он хмурился, с нетерпением ожидая увидеть соперника. Высшие на скамьях с презрением наблюдали, как раб озирается по сторонам. Редвин вел себя иначе. Он вышел, ни на кого не глядя, погруженный в себя, сосредоточенный на грядущем испытании. Юноша был в таком же доспехе, как Берест, но крытом поверху черной тканью, на которой ярко блестели чеканенные головки заклепок.

Редвин не сводил глаз со своего врага, лицо которого казалось ему очень простым и удивленным. «Сейчас подадут знак…» – думал Редвин, приняв стойку, а раб, нахмурив брови, так и остался к нему грудью, с опущенными руками. «Вдруг он совсем неумелый? – встревожился Редвин. – Потом будут говорить, что победа ничего мне не стоила… Но ведь я заранее не знал, что этот раб не умеет драться!»

Смотритель ристалища махнул рукой:

– Пусть начнется испытание!

Редвин подумал: если раб так и останется стоять, опустив меч, то придется его убить, но разве это поединок? А тот сердито и громко сказал:

– Постарше – что? – никого у вас не нашлось?

И когда в ответ не услышал ни слова, добавил громче:

– Вы что?! Велели, чтоб насмерть драться, – и против меня мальчишку выставили? У вас стыд-то есть?

Воины на скамьях переглядывались с холодным недоумением. Они знали, что это раб из падшего мира. Оказалось, что он не умеет даже прилично вести себя на ристалище, где испытывается мужество и величие духа.

А Берест рассердился еще сильнее. В издевку что ли его заставляют биться насмерть с мальчиком? Противник казался ему младше Энкино, хотя смотрел твердо и смело.

Редвин поднял брови, держа наготове клинок. Невольник ведет себя недостойно… какой спрос с невольника? У него и так нет чести. Но долгожданный первый бой самого Редвина начинался нелепо: с препирательства с рабом! Парень бросился на врага. Придется убить его скорей, а потом вызвать другого, сильного и смелого. Редвин занес меч. Раб быстро отскочил и поднял свой.

Бой был коротким. Редвиндумал, что после глупого начала боя, которое вызвало неудовольствие старших, он может спасти свою честь, сразив этого неотесанного раба в первой же сшибке. Но юноша слишком торопился. Во время колющего удара раб поймал его правую руку себе под мышку левой рукой. Чувствуя лезвие чужого меча у самого горла, Редвин перестал вырываться.

Берест шепнул:

– Я тебе ничего не сделаю, только скажи… Со мной были люди, мои спутники. Что с ними? Две женщины были – не слыхал?

Но Редвин молча покачал головой.

– Я прошу тебя, скажи, тогда я тебя отпущу! Ирица – моя жена, – взмолился Берест, с трудом приглушая голос.

Он думал: может, парень хоть пожалеет его и расскажет, когда узнает, что у мужа отняли жену? Редвин вдруг слегка усмехнулся, извернулся и выскользнул у Береста из рук. Но Бересту удалось перехватить его сзади, зажав горло локтем. Из этого захвата парню было уже не выбраться.

– Ну, говори! – снова зашептал Берест, напрягая руки. – Неужто у тебя ни страха, ни жалости? Так я сам тебя не пожалею!

Редвин равно презирал и жалость, и страх. Он только подумал: «Сейчас он сломает мне шею или задушит. И даже боя настоящего не было…» Берест изо всех сил оттолкнул высшего от себя и первым поднял с земли его оброненный меч. Зрители вокруг ристалища сидели по-прежнему чинно и торжественно. У смотрителя ристалища Нейвина неодобрительно окаменело точеное, худое лицо. Вмешаться в бой никто не был вправе. Честь требовала, чтобы оба противника оставались в равном положении. Гибнущий воин точно так же оказывался в руках раба, как и раненый раб в руках воина.

Упавший Редвин подождал удара. Потом понял, что враг хочет дать ему подняться, прежде чем убить. Юноша встал с земли.

Но Берест уже шел к выходу с ристалища, сердитый и разгоряченный.

– Пустите меня, – сказал он охране у выхода. – Я победил.

Редвин перевел взгляд на распорядителя, стоявшего среди толпы зрителей на небольшом свободном пятачке.

– Раб победил, – сурово подтвердил тот. – Отведите его в барак.

День за днем шли чередой. Илла совсем освоилась. Втянулась в работу и в мелкие дрязги своего барака. Случалось, к ней подходил, путаясь в цепях, то один, то другой из рабов и пытался без лишних слов повалить на нары. Но Илла умела драться, а местные парни, кажется, нет, – и каждый раз они пятились, потирая ушибленные места и ругаясь.