Текст книги "Железное сердце (СИ)"
Автор книги: Юлия Шолох
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Глава 17
К осени жажда менять обстановку у Любы поостыла. За прошедшие два месяца она успела побывать во многих местах – навестить родителей и провести с Сашкой неделю, бродя по узким улицам среди вывесок на чужом языке и смеси всех существующих в современном мире языков. Успела узнать, что родители собираются остаться здесь и планируют получить гражданство. Как ни странно, ее это не задело. В день приезда за американским ужином отец долго перечислял недостатки родной страны и тут же приводил многочисленные достоинства Америки и Люба, вспоминая Бостона и его поведение, а также свою реакцию на ставшую привычной безнаказанность людей с деньгами не могла ничего возразить. Да и не хотела, если честно. Сашке и правда здесь лучше, по крайней мере, следить за его зрением будут куда тщательнее, чем дома.
Ну, если еще закрыть глаза на то, что в принципе все одинаковые, независимо от континента, на котором проживают.
На выходные они всей семьей отправились к океану, в небольшой пансион, где проживали в основном русские эмигранты. Среди соотечественников вместо облегчения Люба почувствовала тоску.
Сидя на пляже под трепещущим на ветру навесом, она смотрела и слушала море, думая, что ей чего-то не хватает. И эта нехватка становится все больше.
Конечно, дело в том, что она все хуже слышит бьющуюся крошечную жизнь, привязанную к своему мобильнику или планшету. Она как будто уходила, отдалялась. Звук кошачьего урчания, ласковое мимолетное прикосновение пушистого хвоста или тепло у ног, когда ты просыпаешься. Оно исчезало и Люба всеми силами старалась об этом не думать, потому что думать слишком грустно.
Но все было не так просто…
Конечно, ей не хватало этого легкого нового чувства сопричастности к чему-то грандиозному и неопознанному, но помимо него ей ужасно не хватало чего-то еще.
Поэтому Люба уехала от родителей и последовала собственному решению – поехала путешествовать, причем в одиночестве, как будто за год сна привыкла к нему настолько, что оно превратилось в необходимость. Или отвыкла от других… В любом случае, путешествовала она как придется, хотя и в пределах Европы, от которой удаляться не позволял инстинкт самосохранения – слишком далеко для человека, никогда не покидавшего пределы страны и союзных республик.
Однажды, после очередной прогулки, на этот раз по французской провинции Бургундия, Люба вернулась в простую деревенскую гостиницу, которая, несмотря на свою внешнюю непритязательность была оборудована всеми необходимыми современному человеку удобствами, и включила скайп.
Странно, но почти сразу же на экране ноутбука показалась Лазурь. Если честно, Люба до последнего не рассчитывала, что ранним вечером та окажется дома.
Сегодня Лазурь выглядела как огромный психоделический ежик – ее голову покрывали толстые слепленные из волос шипы, раскрашенные в кислотные цвета. Бледные губы обведены черным карандашом, а в носу толстое кольцо со сверкающим алым камнем. Люба непроизвольно улыбнулась. Маскарад был так же заметен, как если бы она вырядилась в костюм гориллы и угукала из-под кожаной маски.
– Привет, – Лазурь улыбнулась в ответ, но потом опустила глаза ниже и стала очень грустной. Превратилась в этакий печальный галлюциногенный ежик…
– Ты становишься человеком, – тихо сказала она.
На эту тему Люба говорить не желала.
– Я по тебе соскучилась, хотя не скажешь, что мы с тобой подруги, – сообщила она вместо этого.
Лазурь усмехнулась, но ее глаза остались такими же грустными.
– Какие там подруги… Мы с тобой нечто большее. Мы сестры, чье родство определяется не кровью, а духом.
Одновременно с этим полным пафоса заявлением одна из ее колючек принялась крениться на бок.
– Черт! – Лазурь тут же забыла про Любу и схватила прядь, не давая запутаться среди остальных, целых.
– Да сколько же на тебя лака нужно? У меня все запасы уже закончились!
– А разве ты не можешь воспользоваться своими способностями и заставить волосы стоять дыбом? Какие они у тебя, кстати? – тут же повеселела Люба.
Лазурь тяжело вздохнула, сгибая похожие на проволоку волосы.
– Воздух. Я могу создать плывущую по ветру роскошную воздушную волну волос, трепещущих и сверкающих, аки бриллиант, прям как в рекламе. Но сделать то, что мне нужно сейчас…
– Ясно. А что вообще нового?
– Джайзер сегодня обещался заглянуть, – Лазурь сосредоточенно скатывала непослушный клок в подобие шара – ёжик лишился части шевелюры и заодно куска своей защитной способности.
– Так ты поэтому такая красивая?
– Ну я же для него просто ребенок! – Лазурь еле уловимо сморщилась, но почти сразу же ее лицо разгладилось, а глаза возбужденно распахнулись.
– Черт! Я его уже слышу!
Она тут же подпрыгнула и только через секунду опомнилась и приняла вид полнейшей пофигистки. – Позвонишь еще?
– Конечно, – легко подтвердила Люба.
Двухминутный разговор принес столько же радости, сколько последние два дня экскурсий.
Тем же вечером в кафе, где столики покрывала скатерть с грубой вышивкой, она встретила группу соотечественников – веселых умных ребят, один из которых пригласил ее на ужин. Пришлось на удивление долго думать, как ответить.
– Мы можем поужинать, – наконец, согласилась Люба. – Но не больше. Если тебя интересует то развитие событий, которое за рамками дружеских отношений, лучше не трать со мной времени.
Ужина не случилось. Но Любу больше волновало не то, что молодой человек пошел на попятный, а то, что за последние два месяца она встретила немало симпатичных представителей мужского пола различного возраста, размера и национальностей, но ни разу ей не захотелось пойти с кем-нибудь из них на свидание.
Только тогда Люба окончательно поняла, чего еще ей не хватает.
Она еще дважды звонила Лазури, но никогда не спрашивала о других камуфляжниках, включая Бостона, а сама Лазурь о них не заговаривала.
Осенью Люба вернулась к дяде.
Дом, где проживали Данилецкие, пустовал.
Нужно было решить, чем и как заниматься дальше, но Любе ничего не хотелось. Ей казалось, будто из ее жизни вырезали середину и получившийся в результате бублик вышел слишком пустым, чтобы полноценно существовать. Дядя считал, что эта хандра из-за отъезда родителей и брата, и она вот-вот пройдет. Что надо заняться делом и вся дурь из головы тут же вышибется. Конечно, это было правдой.
Но Любе хотелось еще немного потянуть этот отрезок своего бесцельного, но такого приятного существования. Понять, насколько сильно ей чего-то не хватает.
Тем вечером было тепло и безветренно. Люба сидела на покрывале недалеко он деревьев на небольшом обрыве и думала, что никогда не видела, каким море становится зимой. Говорят, при сильном морозе вдоль береговой полосы замерзают волны, отчего кромка воды походит на грубое кружево.
Подул ветер, самый настоящий свободный морской ветер, полный того запаха, которого ей так не хватало и Люба закрыла глаза, на мгновение задержав дыхание.
А когда открыла, он уже сидел рядом, смотря вперед, в водяную даль. Привычкам он изменять не стал – обычные джинсы и однотонная футболка с длинными рукавами. Один из миллиона подобных.
И один-единственный.
– Привет, – Бостон с трудом оторвал взгляд от синевы и протянул ей руку.
Люба некоторое время разглядывала его широкую ладонь, а потом невесело усмехнулась.
Бостон молча убрал руку, обхватывая коленки, полностью копируя ее собственную позу.
– Я рад тебя видеть, – сказал он в сторону моря.
Люба пожала плечами, не найдя ответа. Сейчас она раздвоилась, с изумлением наблюдая, как ее собственной сердце бешено бьется от радости, как в легких рывками движется воздух и кровь венах как будто становится горячей и густой. Но ведь она уверена, что сможет удержаться от прошлых глупостей и остаться в стороне?
Не верилось, что однажды они были так близко…
– Здесь хорошо, когда не жарко, – Бостон любовался с морем с таким видом, будто где-то там, в глубине, родился, но в силу обстоятельств был вынужден бросить родную стихию и ковылять по земле.
– Да, мне тоже здесь нравится.
– Помню, как увидел море в первый раз. Я подумал, что больше всего на свете жалею, что не способен стать водой. Чуть не проклял свою суть, которую старшие считали чем-то уникальным и драгоценным. А я себя ненавидел.
– Ненавидел? Как ребенок может думать о таких серьезных вещах?
Бостон на секунду обернулся и почти обжег ее полным боли взглядом, но молча вернулся к воде.
– Ребенком? Мне было семнадцать лет.
У Любы челюсть отвалилась. Нет, конечно, она знала, что существует множество малообеспеченных людей, которые не могут позволить себе отдых на морском побережье, но для обладающих поистине безграничными возможностями камуфляжников…
– Семнадцать лет?.. – растерянно переспросила она.
– Я тогда впервые вышел на улицу.
Тут уж язык подвел Любу окончательно и окаменел прямо во рту.
– Тогда Джайзеру все-таки пришлось меня отпустить, потому что я сумел обойти его барьеры и иначе просто бы его раскрыл, выпустил бы всех, кого держали в центре… Это такая огромная клетка, в которой целое здание, включающее спортивный зал, бассейн и оранжерею и у всего этого – крошечный вход, основа, центральная точка, контролирующая заградительный барьер. Решетка. Большую часть детства я провел, пытаясь её отыскать, а потом – вскрыть. Хотел выбраться наружу.
– Ты рос там один?!
– Сначала да. Меня привезли туда года в четыре, я смутно помню, что было раньше. Большую часть времени родители жили со мной, но это не одно и то же – ведь они могли выйти за пределы центра, а я нет. Конечно, теперь я могу их понять. Почти. Но тогда я знал только то, что должен находиться под постоянным присмотром, под постоянным контролем и взаперти. Рассказывать все, что ощущаю. Джайзер часто выпытывал, что я чувствую… Мне иногда казалось, он предугадывает раньше, чем я скажу. Он меня так хорошо знал… Следующий ребенок родился только спустя восемь лет после моего рождения.
– Почему?
– Старшие не знали, будут ли дети им подобными. Представь себе – твой собственный ребенок, да еще который дался так тяжело, состарится и умрет на твоих глазах. Мы же рождаемся, как люди.
– А потом?
– Примерно в восемь я стал выдавать первые признаки того, что не человек. Знаешь, как все началось? – Бостон смотрел в сторону горизонта и не улыбался. – Я проснулся в обнимку с компьютером. Мне казалось, он поет мне колыбельную и еще обещает меня отсюда вызволить.
– Но раз все выяснилось, почему тебя и дальше держали под замком?
Бостон равнодушно пожал плечами и стало понятно, что отвечать он не намерен.
– Потом родился Игорь и нас стало двое. Хотя какую компанию мне мог составить младенец? А вскоре я чувствовал себя нянькой, потому что младенцев стало много… Нас стало шестеро. В общем-то, не так уж и плохо было. Лучше всего я почему-то помню Лазурь. Она знаешь, какая боевая была? Совсем неуправляемая. Джайзера ни в грош не ставила, никогда не слушалась, даже совсем маленькой. Остальные его опасались, а Лазурь ходила, будто он пустое место и даже подарки не брала – смотрела презрительно и отворачивалась. Как он бесился!
– Он правда ее отец?
– Кто, Джайзер? Нет, конечно. Мы чувствуем родственную связь. И кстати, пары тоже чувствуют нечто похожее. Чем дольше вместе – тем сильнее. Он ей такой же отец, как и я.
Люба задумалась, откуда тогда взялось это утверждение?
– Не пытайся понять Джайзера, – устало сообщил Бостон. – Это нереально.
– Странно…
– Мы просто другие. И отношения у нас другие. Понимаешь, у нас впереди полно времени, столько, сколько хочешь. Мы не привыкли спешить в развитии отношений с себе подобными, потому что нас не поджимает время. К примеру, когда родилась Венера, одни из Старших сразу сказал, что она родилась для него. Часто навещал, а когда она стала почти взрослой, ушел. Она давно выросла, но он все еще чего-то ждал. Забурился в какую-то шахту в тропиках и вздыхал там, в тоске и одиночестве, позволяя Венере жить, как ей хочется. Она и жила… А потом он сделал ей предложение, но не дожидаясь ответа, взял да и рассеялся.
– Как рассеялся?
– Ну… для нас это временное исчезновение. Сейчас его как будто нет. Но не об этом речь, – Бостон требовательно смотрел ей в глаза. – Даже не знаю, как объяснить. У них впереди полно времени, а у нас с тобой – нет. Ты человек и поэтому я не могу ждать. Дай мне руку, пожалуйста.
Люба покачала головой, но посчитала, что после всего только что прозвучавшего Бостон заслуживает объяснений. Заслуживает настоящей правды.
– Понимаешь… Я так не хочу. Я же представляю, какая это классная штука – бессмертие и всесилие. Ну, предположим, сейчас ты мне вольешь жизни… А потом? Еще раз уговоришь? Постепенно я начну привыкать и ценить тебя. А я не хочу ценить кого-то только потому, что нет иного выбора. Со временем я начну хотеть этой силы… больше всего остального. Хотеть так сильно, что готова буду пойти на многое. Не хочу увидеть, на что я готова пойти, чтобы ее заработать. Стану ли я лгать, унижаться, торговаться? Я не хочу такой зависимости. Ты хоть представляешь, насколько нужно доверять человеку, чтобы настолько от него зависеть?
Люба осторожно покосилась на него, не зная, поймет ли он.
– Зависимости не будет. Я буду приходить и уходить, когда захочешь, только дай нам больше времени.
– Все равно, я буду ощущать необходимость отплатить тебе за услугу. Не хочу.
– Я никогда… – начал он.
– Нет, Бостон, – мягко, но быстро перебила Люба. – Нет.
Он долго молчал, а потом поднялся, отряхивая от песка свои светлые джинсы. Люба не оглянулась, когда он отступил, повторяя про себя, что нужно следовать собственным принципам – раз, всего раз убедить себя, что она готова прожить жизнь, как все остальные люди, без соседства крошечных невидимых существ и без раскинувшейся впереди вечности – и дальше будет легче.
– Однажды ты передумаешь, – уверено заявил Бостон перед тем, как пропал.
Но сердце замерло, а потом пустилось в галоп совсем не от его слов, а от улыбки, которая прозвучала в его голосе.
'Если он снова протянет два месяца, прежде чем показаться, я его собственноручно прибью', – решила Люба, упрямо буравя глазами песок под ногами.
А море тихо смеялось.
Глава 18
Уснув еще до того, как стемнело, проснулась Люба только к обеду, да и то – как проснулась, дядя разбудил. Последнее время она себе позволяла бездельничать круглосуточно, спать и есть когда угодно, бродить по улицам в пять часов утра и уходить за покупками в полночь, а дядя решительно препятствовал её сумасбродным выходкам и всячески пытался втянуть Любу в круговорот прежней жизни.
И в этот раз попросил дожать печь, потому что все разошлись на обед, а до конца обжига еще почти час.
Конечно, отказать в просьбе, тем самым оставив кого-то из работников голодным (по утверждению дяди), Люба не могла и поэтому быстро оделась и потащилась в мастерскую.
И правда в помещении было совсем пусто, о том, что совсем недавно здесь находились живые люди, свидетельствовали лишь оставленные на стульях вещи и брошенные на середине работы поделки.
На столе Кати рядами стояли деревянные прилавки с арбузами, которые летом хорошо расходились среди туристов. Люба села за ее стол, проводя по бруску изумрудной пластиковой массы пальцем. Вдруг вспомнилось, что она очень давно ничего не лепила. Да и вообще забросила работу, даже на кухню тете не приходила помогать, а та почему-то помощи не просила.
Печь еле слышно гудела. Сейчас там обжигались другие игрушки, глиняные, которые из серой грязи превращались в желтоватые, твердые, и при этом очень хрупкие заготовки, хранившиеся в ящиках в кладовке. На угловом столе Люба видела такие фигурки, уже частично раскрашенные под хохлому. Потом их обожгут еще раз, при более высокой температуре.
Печь усердно работала, переваривая глину в фарфор.
Интересно, там внутри, где самый жар и раскаленные пластины полок, какой выглядит безобидная фигурка в момент, когда ее окружает плотное алое сияние?
Люба откинула целлофановый пакет, прикрывающий массу для лепки, оторвала кусок пластика коричневого цвета и принялась задумчиво катать его между пальцами.
Печь запускают минимум два раза в сутки. В древние времена, когда на Руки еще жили сказки, возле такой трудолюбивой печи наверняка завелся бы домовой.
За несколько минут Люба аккуратно вылепила фигурку существа, похожего на длинноногую собаку, но с человеческим лицом и круглой бородой. Точнее, его звали бы запечник. Или подпечник. Да-аа, а еще у него было бы полно способов развлечься. К примеру, понатыкать мелкими пальцами в арбузные бока, чтобы арбузы казались мятыми и не пользовались спросом у покупателей. Или ослабить болты, чтобы дверца отходила и возле печи стало еще жарче и еще опаснее. И этот домовой ничуть бы не походил на тонкоголосых иноземных пикси, глуповатых и шаловливых, потому что он был бы мудр той особой, тяжеловесной мудростью, которая вместе со знанием приносит тоску, и при желании мог бы шутить очень жестоко.
Люба улыбнулась, приделывая домовому похожие на лопухи уши. Она посадит его на печку в благодарность за тот раз, когда однажды он пытался ей помочь и намекнул на неестественную природу Бостона. Намек яснее ясного, ведь не обжечься, прижавшись к раскаленному железу, могло только нечеловеческое существо. А она не поняла…
Телефон затрезвонил и Люба огорчено вздохнула – она больше не знала заранее, что через секунду прозвучит звонок. Больше не слышала его приближения, зыбкого, как рябь по воде.
– Да.
– Ло, это ты? – сосредоточено кричала в трубку Эсфиль. – Подожди, сейчас выйду на улицу. Все, – одновременно музыка на заднем фоне затихла. – Теперь слышишь? Мы вернулись домой.
– С приездом, – улыбнулась Люба.
– Если ты не забыла, я еще здесь учусь и особого выбора не имею, – буркнула Эсфиль. – У меня тоже есть родители, которые не желают, чтобы я болталась без дела. Хотя сами…
– Э-э… Понятно.
– Ага, точно забыла! Ну и ладно. Я к чему звоню, у нас вечеринка по поводу возвращения и начала учебного года. Заходи после семи. Только вот сразу тебе говорю, если не хочешь со мной поссориться, даже не вздумай вытворить то же самое, что в прошлый раз! Это последний шанс, другого я тебе не дам. Или я буду считать, что мы с тобой не знакомы. Буду ходить мимо и не здороваться. И без обид! Поняла?
– А что я вытворила в прошлый раз? – Люба быстро перебирала события и вдруг сглотнула, вспомнив самое яркое, незабываемое. – Ночевала… у Бостона?
Она даже насторожилась, с какой стати Эсфиль выражает недовольство тем, что…
– Да нет же! – недовольно ответила та. – Хоть живи в его комнате, мне плевать. Я про Джайзера. Делай что хочешь, но не вздумай еще раз дать ему повод завалиться без приглашения в нашу уютную берлогу. Здесь его никто не рад видеть.
Люба улыбнулась.
– На этот счет не бойся.
– Ну и ладушки. Жду. Мы на улице, так что шпильки отпадают.
Послышались гудки. Надо же… подумала Люба, отложив телефон и задумчиво ковыряя ногтем новорожденного домового, придавая его телу вид покрытости шерстью. Наверное, тяжело знать, что тебя никто не рад видеть. А Джайзер стопроцентно в курсе, какие чувства вызывает у своих собственных сородичей. А еще наверняка манипулятор его уровня легко может изменить общее мнение на счет своей великолепной персоны. Может безраздельно завоевать чужое расположение. Хотя бы отдельной группы… Может разбить их на команды и устроить настоящую войну. Или заставить себя любить. Но не делает этого. Почему?
Хотя сейчас больше волновало другое…
Люба осторожно посадила домового на неиспользованный Катей арбуз, как на пенек. Хозяин печи выглядел довольным.
Она встала из-за стола и замерла.
Конечно, она пойдет на вечеринку. Потому что хочет видеть Эсфиль и Игоря. Хочет узнать о камуфляжниках больше. Хочет беситься, отплясывать на танцполе и пробовать новые коктейли. Купаться после захода солнца и беззлобно подшучивать над неудачными комплиментами кавалеров. Травить с подругами пошлые анекдоты и хохотать над ними. Оглохнуть от музыки, пульсирующей одновременно в ушах и венах.
И еще одно.
Она хочет видеть Бостона.
Только тогда Люба поняла кое-что еще.
Жизнь-то одна! И теперь ее не обязательно жертвовать брату, потому что отныне брат способен позаботится о себе сам.
И сколько можно травить себя за то, что вместо неприязни она почти с самого начала испытывала к Бостону притяжение?
Если на то пошло, Бостон много болтал, но когда дошло до дела, оказался таким же обычным мальчишкой, как все остальные ее знакомые. По сути, вся устроенная ею битва оказалась битвой самой с собой, потому что он давно уже сдался.
Резко вспомнился момент, когда в прошлый раз она поднималась по лестнице, ощущая на шее его дыхание.
Как знать…
Люба улыбнулась и опомнилась, взглянув на печь. Так можно и прозевать время выключения, а за целую партию испорченного товара дядя вряд ли скажет спасибо.
Оставшийся день был потрачен на уборку дома и приготовления к вечеру. Конечно, все висящие в шкафу платья вдруг стали выглядеть недостаточно красивыми, прическа не получалась, макияж пестрел яркими пятнами, ресницы походили на острую щетину, а талия резко расплылась. Совершенно глупое занятие – тратить энное количество времени на подготовку к обычной вечеринке, но Люба только хохотала, слушая очередное убеждение осоловевшей от показа мод тети в том, что выглядит она замечательно (в этом, десятом по счету наряде ничуть не хуже, чем в самом первом) и снова шла переодеваться. Люба сжалилась, только когда самой надоело бегать по лестнице из спальни в кухню, где тетя закрывала консервацию.
Принимая душ, Люба пела. Впервые за несколько последних лет напевала какую-то песенку, подхваченную на радио, беспрестанно орущим в мастерской.
Когда она, наконец, была готова, то даже в зеркало заглянуть не решилась, чтобы случайно не заметить очередной выдуманный недостаток, из-за которого снова все придется переделывать.
К дому Данилецких Любу подвез дядя. Музыка слышалась издалека. Остановивший за углом, дядя окинул внимательным взглядом внушительный забор и возвышающийся над ним особняк.
– Тебя там не обижают?
Люба улыбнулась.
– Ну что ты, ко мне там относятся, как к равной.
– А ты и есть равная! – тут же вспылил он. В голосе звучала ревность и тревога.
Неожиданно Люба протянула руку и погладила его по тыльной стороне ладони.
– Спасибо, что ты так обо мне волнуешься. И вообще за все, что вы с тетей для меня делаете. И делали. Как будто я ваша дочь. Спасибо.
Дядя даже растерялся от такой неожиданной благодарности. Люба опустила глаза, чтобы лишний раз его не смущать и открыла дверцу. Впереди праздник.
Ворота раскрыты. Сегодня народ толпился не в доме, а на участке, занавешенном брезентовыми тентами, края которых были привязаны прямо к веткам деревьев. На траве кособоко стояли столики и вероятно, к утру газон придет в полную негодность.
– Ну и ладно, – решила Люба, ступая с дорожки на траву.
Ее никто не встречал, впрочем, как и остальных гостей. Прямо перед ней на газон сошла пара – молодой человек в белых джинсах и девушка в белом платье. Недолго думая, Люба пошла за ними следом, потому что те двигались так уверенно, будто точно знали, куда направляются. И действительно – обойдя пару столиков, парочка резко свернула в сторону и вышла точно к владельцам дома.
– Люба! – Эсфиль в желтом платье и бесцветных пляжных шлепанцах приветственно кивнула паре и, схватив Любу за край туники, подтащила ближе к себе. – Хорошо, что пришла! Сегодня все съехались! Даже те, кого мы не приглашали… Хм. То есть последствия непредсказуемы. А и ладно! – легкомысленно добавила Эсфиль. – Закажу тебе коктейль дня.
– Какой? – ради приличия поинтересовалась Люба, хотя ей было безразлично, какой, она собиралась попробовать все, что предложат. Особенно, если предложение поступит от Бостона.
Потому что праздник сегодня не из-за встречи с Данилецкими. И начало нового учебного года тоже никакого отношения к её приподнятому настроению не имеет.
Только вчерашняя встреча и разговор на берегу моря…
Сегодня, в мастерской, посматривая на гудящую печь и сжимая в пальцах теплую пластиковую массу, она поняла, что хочет дать ему шанс. Так почему бы этого не сделать?
– Китаянка! – прокричала Эсфиль и ее волосы затрепетали, как от восторга.
– Почему?
– Пьешь – и косее-е-ешь!..
Люба подхватила смех окружающих и с восторгом приняла бокал из руки Эсфили, которая в свою очередь выхватила его у кого-то из рук, в толпе не разглядеть.
Китаянка оказалась красной, густой и приторно сладкой. Люба прогуливалась среди людей, некоторых ребят узнавала, но большинство из них она видела впервые.
Позади раздался перекрывший музыку вопль и на нее бросилось что-то сияющее и пушистое.
– Так и знала, что ты не устоишь! – закричала Лазурь на ухо, повиснув мертвым грузом на шее.
– Перед китаянкой? – улыбнулась Люба.
Они обменялись взглядами, которые могли сказать куда больше, чем любые слова.
– И правильно, – продолжила Лазурь нормальным голосом, разрывая захват так легко, будто каждую секунду держала себя в руках и только что вовсе не визжала как сумасшедшая. – Оно того стоит.
– Откуда тебе знать? – вокруг царил шум, гам и столпотворение, но казалось, они вдруг очутились посреди островка тишины и одиночества, когда четко слышишь каждое произнесенное даже шепотом слово.
– У любого, кто видел его сидящим возле твоей кровати, даже сомнений не возникнет, почему он это делал.
– И почему ты мне ничего не сказала?
– Очнись! Тебе было плевать. Ты не стала бы слушать. Уж я-то прекрасно определяю состояние, когда человека ведет его упрямство и вокруг не остается ничего, способного встать на его пути без риска для жизни. Причем бесполезного риска, потому что все равно ничего не изменишь. Когда он идет напролом, можно только отойти.
– Где ты это видела?
Лазурь подчеркнуто равнодушно повела плечами.
– Так делает Джайзер. Я росла, наблюдая подобное поведение изо дня в день.
Люба непроизвольно наклонилась к ней ближе.
– Где он?
– Далеко. Не волнуйся, он не появится там, где столько собственных сородичей не желают его видеть.
– Сородичей? – Люба нахмурилась.
Лазурь тонко приподняла брови, не отвечая.
В уши хлынула звуковая волна – адская смесь музыки, голосов и смеха. Сжимая бокал, Люба повернулась вокруг оси, рассматривая окружающих.
Ну конечно же!
На губах проступила улыбка и Люба расхохоталась. Среди людей то и дело попадались камуфляжные. Девушка в салатовых шортах, окруженная тремя быкообразными парнями наклонилась, на миг приобретая контур плакучей ивы и тут же вернулась к первоначальному облику. Молодые люди, чьи глаза на секунду меняли цвета и чья кожа покрывалась расплывчатыми темными пятнами, возникали среди обычных ребят и снова растворялись в толпе.
А на импровизированной сцене прыгало целых пять камуфляжников, все члены одной группы, все затянутые в кожу, но не новую, а ветхую, местами протертую до дыр, поверх которой они были обвешаны старыми цепями и пластинами потускневшего от времени металла.
– Это ржавые, – прокомментировала Лазурь. – Вот уж кто отрывается, начисто отключив мозги. Бостон с Данилецкими по сравнению со ржавыми, что академики по сравнению с алкашами из ближайшей подворотни. Щас допьются и начнут чудить…
– Они с вами росли? – не переставала светиться, Люба в упор разглядывала суровых патлатых Ржавых. Чего скрывать, сегодняшнее окружение ей безумно нравилось.
– Да ты что! Небо оберегло, – хмыкнула Лазурь, закатив глаза. – Это же первое поколение. Наши Предки, – с фальшивым уважением добавила она, сделав кислую мину.
И, правда, смешно. Следующих полчала Лазурь болтала об окружающих, бесстыдно выкладывая все известные ей сплетни – кто что умеет, кто с кем спит и кто с кем в родстве. Намекнула, что Эсфиль не столько возвращалась сюда, сколько бежала, потому что хотела оказаться подальше от странного молодого человека, который работал на автомойке возле ее городской квартиры. Необъяснимым образом Эсфиль требовалось мыть машину чуть ли не два раза в день и каждый раз в тайне от брата, потому что привязываться к человеку стыдно. Да и глупо. А еще хуже выставлять свою привязанность на всеобщее обозрение. Потом, словно опомнившись, Лазурь мгновенно переключилась на свои планы, прикидывая, чем лучше заняться – улететь в Лапландию, чтобы отдохнуть от любого шевеления людской массы или наоборот, пойти куда-нибудь поработать. Фирму организовать, к примеру, или хотя бы детскую изобразительную школу. Бесплатную.
– Я люблю детей, – легко призналась Лазурь.
Люба протянула свой бокал, как будто прозвучал тост.
Бостон пока не появлялся. Люба не волновалась, потому что была уверена, что с минуты на минуту он покажется. Наверняка он ждал ее прихода. Наверняка он близко.
Интересно, что он предпримет? Просто поздоровается? Или попытается сначала вызвать ревность, улыбаясь и болтая со всеми окружающими девчонками, особенно с теми, кто смотрит на него с предложением продолжить праздник в другом месте.
Нет, вряд ли. Бостон не станет так глупо тратить время, которого у них не так уж много. Не станет играть.
Сделает ли он вид, что все в порядке? Или что они встречаются?
Периодически Лазурь отвлекалась на общение с подходившими людьми, среди которых попадались и камуфляжники.
Когда очередная Китаянка, на этот раз кислая, закончилась, Лазурь с Любой переместились к краю площадки и попали в закуток, где покрытая асфальтом дорожка вела ко въезду в гаражи. Ну и конечно Люба тотчас же туда развернулась, потому что там стояли байки.
Вторым по счету красовался тот самый, сквозь брызги засохшей грязи блестящий огненной краской, похожий на посаженого в клетку выросшего в дикой среде тигра.
Хм… Ну конечно, как же она раньше не догадалась, кому он принадлежит! От него же за версту несло знакомым ароматом, силой, энергией, напряжением и жаждой вольного пространства – всем тем, из чего состоит суть камуфляжников, несло не меньше, чем бензином и горячим металлом.
Впрочем, второй знакомый ей зверь, толстый, черно-синий, так же отдыхал неподалеку. Люба немного прошла вперед и заглянула за него – и правда, Гарик тоже был здесь, сидел на корточках у заднего колеса, ковыряясь пальцем, на который намотана промасленная тряпка, где-то под спицами.
– Привет, – Люба отсалютовала ему пустым бокалом из-под Китаянки.
– О, привет, – Гарик встал, тщательно вытер руки другой тряпкой и спрятал их в боковой ящик. – Я тебя ждал. Пойдем еще по напитку?
– Ну пойдем. Как поживаешь? – поинтересовалась Люба, вспоминая, как мило они провели время на берегу моря и стараясь забыть, как при этом он иногда выглядел – будто что-то старое и темное натянуло на себя яркую молодежную одежду.
