Текст книги "После развода. Зима в сердце (СИ)"
Автор книги: Юлия Пылаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Глава 4
Павел Золотов
– Котик, что ты там делал с этой бомжихой? – Милана достаёт из своей брендовой сумочки, которую купил ей я, косметичку, опускает козырёк и красит губы. – Я не понимаю, на хрена вообще рожать, чтобы потом по морозу таскаться с ребёнком? Она ещё и шаталась вся, видимо, бухая была в стельку.
Нет, шаталась Таня потому, что увидела меня. Я видел это в ее глазах. Видел ту боль, которую причинил. Время ничего не исправило. Мы как будто расстались вчера, а не триста шестьдесят восемь дней назад. Смартфон как раз сегодня выдал мне снимок-воспоминание, на котором Таня. Я сфотографировал ее тайно, в день, когда она уходила с гордо поднятой головой, не сказав мне напоследок ничего.
А что можно было сказать такому, как я? Разве что послать. Заслуженно причем.
– Треш вообще, – продолжает пороть хрень она. – Ты ей хоть денег, надеюсь, не дал? Таким нельзя деньги давать. Там запущенный случай. Небось будет теперь каждый год от нового мужика…
Слова Миланы просто тупой фон.
Я вернулся в машину бешеный, как сатана, и сразу же дал по газам. Милана сначала орала, что я нас так обоих убью. Потом орала, какого хрена я попёрся вглубь этого медвежьего угла.
А я туда попёрся, чтобы посмотреть, зажглись ли окна в доме, куда от меня убежала бывшая жена с моим ребёнком на руках. В сердце колотилось в глотке, когда я, сбавив скорость, проезжал мимо крохотного частного дома, холодного даже на вид.
Таня выхватила у меня Снежану из рук, и, оставив коляску прямо там на дорожке, убежала. Я пошёл за ней. Ноги сами несли меня следом за бывшей женой.
Внутри всё горело, кончики пальцев прошибало электричеством. Я как будто до сих пор мог чувствовать, как держал своими руками малышку в розовом комбинезоне.
Мою дочь. Мою плоть и кровь.
Как она похожа на Таню, чёрт. Просто вылитая. Но вспоминаю старые фотки мелкого себя – и понимаю, что на меня Снежана тоже похожа как две капли воды.
Завернув на улицу, где скрылась Таня, я легко отыскал по следам нужный дом. Не успел толкнуть калитку, как бывшая жена удивила…
Таня спустила на меня собаку – огромную злую немецкую овчарку. Пёс добежал до забора и встал на дыбы, как будто действительно хотел защитить хозяйку от меня и сожрать.
Я намёк понял не дебил. У бывшей жены на руках наша новорождённая дочь. Хотел ли я трепать ей нервы ещё больше? Нет, конечно. Хотя понятно дело: для неё я кусок дерьма.
Развернулся и нашёл на соседней улице брошенную коляску.
Прежде чем подогнать её к калитке дома Тани, достал из бумажника всю наличку. Спрятал её под детское одеяло, чтобы она заметила сразу, а то тут же на снег и выбросит, я ее знаю, и ушёл.
– Котя? – Милана лезет мне в лицо. – Ты меня слышишь?
– Чего тебе? – сейчас вообще не для неё.
Мало того что в голове мысли только о Тане, так ещё и по снегу нужно как-то добраться до грёбаной усадьбы. Золотовы арендовали её на уик-энд, и как раз сегодня состоится торжественный вечер.
Подумать только – я ведь отказывался. Это мать в последний момент меня уговорила, надавила на мои сыновьи чувства.
И надо же было случиться такому совпадению, чтобы в зимнюю ночь, непонятно где, мне под колёса чуть не угодила бывшая жена.
Гребаная тачка! Несколько раз со всей силы бью по рулю, как будто это что-то исправит.
А если бы я реально сбил её с коляской? Сколько травм нужно трёхмесячному ребёнку, чтобы погибнуть? Это не шутки. Всё могло закончиться трагедией.
И когда я об этом думаю, во мне просыпаются демоны.
– Я так и не поняла, зачем ты побежал за бродяжкой… – смеётся Милана, поправляя свою прическу. – Такая нелепая, в каком-то рванье…
– Ещё раз назовёшь её «бродяжкой» или «бомжихой», я тебя высажу и пойдёшь пешком. Как раз нарвёшься на пару натуральных бомжей.
– Паш? – в голосе Миланы наконец проклёвывается намёк на наличие мозгов. – Ты чего, а? Будем теперь из-за какой-то замарашки ругаться? Мы ведь с тобой только помирились. И Тамара Леонидовна нас в гости ждёт. Для неё очень важно, чтобы у нас с тобой всё было хорошо. Ты же не хочешь её расстраивать…
Договорить Милана не успевает, потому что я торможу прямо посередине заснеженной дороги на пустыре. Она сразу же забивается в угол своего сиденья.
– Паш, ты чего?
– Вылезай.
– Что?! – её глаза округляются. – Так мы же… – она оглядывается по сторонам, – мы же в каком-то поле стоим! Куда мне идти?!
– Не знаю, – снимая блокировку с дверей. – Вылезай, давай. Вон пошла!
– Но, Паша… – она тянется ко мне и пытается схватить за руку, чтобы достучаться.
– Вон, я сказал, – рявкнув на неё ещё раз, я жестом указываю на дверцу.
Нехотя и хныча, она подчиняется. Ну конечно, у неё же нет другого варианта. Она знает, что меня лучше слушать беспрекословно, иначе наши так называемые отношения закончатся.
Затем она вообще мне? Зачем?!
Судя по тому, как легко я вжимаю педаль газа в пол и с пробуксовкой покидаю место, где её оставил – незачем. Вот вообще незачем. Несравнимо больше меня волнует Таня.
Дура упрямая. Зла не хватает. Что она делает в этом богом забытой глуши… с моим ребёнком на руках? Это как вообще?
С красной пеленой перед глазами я доезжаю до усадьбы. Меня подбрасывает от ярости.
Надо было дать Тане больше денег, а ещё номер надо было взять. Дебил, чем я думал?
И какого чёрта?.. Вот какого чёрта я узнаю́ о том, что у меня, оказывается, есть дочь, совершенно случайно?
– Сынок! – в прихожей усадьбы меня встречает мать и сразу же тянется ко мне своими болезненно худыми руками. Положив холодные пальцы мне на лицо, она на несколько секунд молчит с блаженным видом. – Какой ты у меня… – она качает головой, чем привлекает моё внимание к платку, что закрывает лысый череп. – Разувайся, проходи, вас с Миланой все уже ждут. Кстати, где она? – мать смотрит мне за плечо.
– Милана опаздывает, – я не спешу раздеваться. – Как ты себя чувствуешь?
Чёрные тени под глазами матери сегодня кажутся особенно большими. Она всегда умела красиво краситься и до болезни управляла своей сетью салонов красоты, которую ей купил отец.
Несмотря на то, что этот бизнес был подарком от мужа, она прекрасно справлялась. В ней есть жилка предпринимательства, а ещё она боец.
Но всё это в прошлом, и теперь у неё нет сил не только на то, чтобы управлять бизнесом, но и на другие элементарные вещи.
– Я как всегда, – нарочито бодро отвечает она. Но я-то вижу, что на меня смотрит блеклая копия прежней матери. Рак – это болезнь, которой всё равно на твой социальный статус, количество денег и возможности. И, к сожалению, моя мать прямое тому доказательство. – Ты лучше мне скажи, где Милану потерял? Вы что не вместе приехали?
Хрустнув зубами, я молча провожаю маму к гостям.
– Надо найти отца, – хлопочет она. – Он просил сказать ему, когда вы с Миланой приедете.
Пока мама глазами ищет батю, я ищу кое-кого другого.
Ублюдок Сиверцов должен быть где-то здесь на правах друга семьи и адвоката, который десятилетиями работает на Золотовых.
Вот и он.
– Павел Кириллович, – он улыбается мне широкой улыбкой из белоснежных вставных виниров. – Как жизнь молодая? Где невеста ваша?..
Я не слышу его слов, потому что меня уже несёт. Всё, чего я хочу, это пару раз всадить ему кулаком в морду, чтобы он своими вставными зубами плевался на свой дорогой костюм.
Именно это я и делаю.
Замахиваюсь и бью его прямо в челюсть. Смачно так. Удар у меня поставлен. Это ему вместо приветствия.
Он летит на пол, инстинктивно хватается за скатерть стоящего рядом стола и тянет на себя посуду. Она падает на твёрдый пол и бьётся.
В зале полном гостей поднимаются голоса, кто-то вскрикивает. Слышу, как мать зовёт на помощь отца.
Я в это время присаживаюсь на корточки рядом с Северцовым, беру его за грудки, встряхиваю как кусок говна в мешке, глядя, как по холёному лицу растекается кровь.
– Ну что, ублюдок, – цежу ему в морду. – Давай, рассказывай…
Глава 5
Завожу нашу собаку Боню домой после того, как она хорошенько облаяла Золотова. Я через окно видела, как тот опешил. Так ему и надо.
Нефиг было за мной следовать по пятам! Надо будет как-то ещё подловить момент и забрать коляску…
Но это потом, сейчас надо покормить Снежану и как-то снова растопить старую печку, с которой я так и не научилась справляться. Дом был тёплым, когда мы уходили, но я чувствую, как стремительно он остывает.
Малышка наедается и сладко засыпает в своей кроватке. Боня отдыхает на лежанке в прихожей. А я, попутно с делами по дому, сама того не замечаю, как окунаюсь в прошлое.
Я любила Пашу. Простой, наивной, но самой настоящей любовью. И была уверена, что он тоже меня любит. А как иначе? В моей голове мы были олицетворением того самого «вместе навсегда».
Я объяснила ему ещё до того, как мы стали встречаться, что меня не интересуют отношения ради отношений. Для меня важна любовь, которая приведёт к браку и рождению детей. Договорив, я разрешила ему смеяться, если мои слова покажутся глупыми.
Но Золотов не только не рассмеялся – он внимательно меня выслушал и добавил, что ещё никогда такого не слышал. Что-то в его взгляде тогда изменилось, а я даже подумать не могла, что тот разговор стал точкой отсчёта его чувств ко мне. Паша мне в этом сам признался, но уже потом, когда мы стали встречаться.
Золотов – очень красивый мужчина. Был, есть и будет. Такие, как он, с возрастом становятся ещё более притягательными. Это особенность типажа.
Я всегда представляла нас зрелой, а той пожилой парой, и как я любуюсь своим мужем сквозь годы. А так же, как и своими детьми, в которых обязательно буду находить черты самого любимого мужчины на свете.
Между нами было много тепла, я купалась в любви мужа и чувствовала, как ему нужна моя.
Когда мы только познакомились, таинственный Павел Золотов, о котором никто ничего толком не знал, показался мне скалой. Неприступным, черствым мужчиной, совершенно неспособным на то, чтобы понимать женщин – особенно ранимых, вроде меня.
Я уже в него влюбилась по уши, мечтала о нём, зарываясь лицом в подушку, сходила с ума от чувств – но всё равно твердилa себе, что мы с ним точно не пара.
А оказалось, что пара… Более того, та самая скала, этот таинственный мужчина, бархатным голосом иногда меня просил, чтобы я говорила ему слова любви. Меня! Такую, как я…
В печи вспыхивает совсем слабое пламя, и я боюсь дышать, чтобы его не потушить. Осторожно выпрямляюсь, иду на кухню. Делаю себе горячий шоколад и подхожу к окну.
В стекло бьётся набирающий силы снежный вихрь. Полная луна освещает белые от снега поля и сугробы таким ярким светом, что в глазах рябит…
Сегодня я уже видела нечто белое – то, от чего рябило в глазах и болело в сердце, хотя не должно было.
Прочь эти мысли. Золотов – разведённый мужчина и вполне может проводить время в компании кого угодно. Мне он ничего не должен, более того, мне от него ничего не нужно.
Моё «нужное» сладко сопит в кроватке.
А он пусть хоть сдохнет… Да, я, наверное, плохой человек, но ничего лучшего пожелать ему не могу.
Снежану он хотел на руки взять… Зла не хватает. Она что, игрушка? Нельзя взять на руки своего ребёнка один раз в жизни – и потом навсегда о нём забыть! В таком случае лучше ребёнка вообще не трогать.
Но он это сделал. И когда я на них смотрела – родных и таких чужих одновременно – мне очень хотелось плакать. Внутри себя я орала, срывая горло. Потом забрала у него дочь и, так быстро, насколько могла, пошла домой. Ужас. Какой же это был ужас.
«Всё-таки ты родила…»
Да как у него язык повернулся такое сказать? Как посмел, чудовище, притворяться, что не знал о Снежане? А что я должна была сделать, если не родить? По его указке рвануть на аборт? Сдать её в детдом?
Чем больше я об этом думаю, тем сильнее во мне пускает корни лютая ненависть. Она холоднее той зимы, что разыгралась за окном. В разы холоднее.
Вдруг за окном появляется тень. Быстрая тень. Большая… Я сразу понимаю – мужчина. Чужой. Всё бросив, я бегу в прихожую, чтобы поднять Боню, и с ужасом понимаю, что дверь на улицу распахнулась! Слышу хруст снега, шаги. Сердце подскакивает в груди, провоцируя чувство тошноты. Боня рычит, оставаясь рядом со мной.
– Да угомони ты уже эту собаку, – на пороге моего дома появляется бывший муж. – Я коляску притащил, – он демонстрирует мне её через проём. – Почему сама не вышла забрать?
Завершает свои слова он своей фирменной ухмылкой хозяина жизни, но глаза насторожены. Мы с ним не виделись с того самого дня, когда он сказал, что спит с другой.
Зато сегодня судьба ко мне особенно жестока, раз подсылает этого придурка опять. Боня – воспитанная девочка, и пока сидит рядом со мной.
– Ты… Золотов… Обалдел совсем?!
– Тань…
– Одна команда, – намекаю на собаку. – И ты будешь отсюда бежать, роняя тапки. Вернее, туфли. Судя по всему, дорогие – для какого-то мероприятия. Так туда и вали. Что ты ко мне привязался?
– Смотрю, тебя голыми руками не возьмёшь, – жёстко бросает он.
– Наглый.
– Раньше ты вела себя попроще.
– Раньше я не знала, какой ты козёл, Золотов… – взгляд цепляется за сбитые в кровь костяшки его пальцев. Меня передёргивает. – Смотрю, жизнь тебя ничему не учит. Где уже подрался? У нас в деревне одни старики живут.
– Пусти в дом, расскажу.
Глава 6
Меня так и подмывает послать его, причём в такой форме, чтобы уши в трубочки завернулись. Но я не хочу, чтобы он знал, какую власть имеет он моими чувствами. Он заслуживает только холод.
Подлец и мерзавец. Мало ему было того, что случилось на дороге, так он приперся ко мне в дом, ещё и зайти хочет. У меня аж зубы хрустят от негодования!
Он своими руками разрушил мою жизнь и обрёк нашу с ним общую дочь на жизнь без отца. И ему хоть бы хны. Стоит передо мной, высокий, наглый, дьявольски красивый, весь из себя.
Он же сюда пришёл, чтобы удовлетворить любопытство. Не более.
Ведь есть такие мужчины, которые сначала по свету разбрасывают своих детей, а потом чисто из-за интереса с ними пересекаются пару раз в жизни.
Останавливаю себя, потому что такими мыслями только сильнее завожусь. Как кормящей матери маленького ребёнка мне этого делать нельзя – мало ли ещё на нервах молоко пропадёт.
– Размечтался, – демонстративно глажу Боню по голове, показывая, что собака на моей стороне и, если надо, по команде что-нибудь ему откусит. – Коляску оставляй, разворачивайся и проваливай навсегда. И адрес этот забудь! Тоже мне, папаша века.
Он смотрит на меня тёмным взглядом из-за прищуренных ресниц. И мне этот взгляд не нравится – слишком много в нём мужского. Как будто Золотов смотрит на меня не столько как на свою бывшую, которая родила, сколько как на женщину. Это нехорошо.
Щёки сразу же обдаёт жаром, и я ненавижу себя за такую реакцию. Я должна его проклинать, видеть в нём противного, хладнокровного монстра, которым он и является. Но ощущение такое, что где-то внутри меня всё ещё теплится слабый огонёк любви.
Но ничего… я этот огонёк потушу. Обязательно потушу!
– Ну уж нет, – он настолько наглеет, что переступает порог и, оказывается, в моей прихожей. Место сразу же становится меньше. Даже моему сердцу в груди. – Этого не будет, Таня. Я вас со Снежаной только нашёл. Глупо ожидать, что я уйду.
Боня начинает рычать, но я крепко её держу. Пальцы намертво вцепились в ошейник.
Я не понимаю смысла его фразы и не собираюсь заниматься угадыванием.
– В коляске деньги, – огорошивает меня он.
– В смысле, деньги? – мотаю головой, чувствуя, как на лоб ползут брови. – Чьи?
Я в ней оставить точно ничего не могла.
– Теперь твои и Снежаны, – как ни в чём не бывало поясняет Паша. Словно это мелочь. – Это от меня. Дашь номер счёта – буду регулярно скидывать ещё… Сколько надо.
Он ещё не успевает договорить, как у меня в голове поднимается такой шум, словно по черепу бьют кувалдами. Ага, сегодня он будет давать мне деньги, а завтра будет этим потыкать. После того, как он со мной поступил, я не удивлюсь такой низости.
Наш развод показал тот высший пилотаж цинизма, на который оказался способен мой любимый мужчина. А теперь я должна просить у него денег?!
– Остановись, Золотов! – перебиваю его. Собственный голос звучит чужим. – Ты что, где-то по дороге назад до своей машины поскользнулся и упал головой о льдину?
– Это сейчас к чему? – с типичной ему манерой наезда в голосе спрашивает он.
Господи, правду говорят – люди не меняются. Целый год прошёл, а по ощущениям как будто пять минут. Тот же гонор, тот же напор. Паша ни капли не изменился, зато я…
У меня вся жизнь с ног на голову перевернулась. Беременность оказалась испытанием со знаком плюс, и смысл этой фразы поймёт любая мама. Мне пришлось повзрослеть в одночасье, из девушки превратиться в женщину, откопать в себе силы на нелёгкие поступки.
А также мне пришлось научиться проглатывать обиды с улыбкой на лице.
Обиды на бывшего мужа, который не стал мараться разводом и натравил на меня своего адвоката; на его семью, которая отреагировала на мою беременность… никак.
Да и в целом на судьбу, когда из квартиры меня вежливо попросили родственники, и всё, что мне оставалось – это с большим животом переезжать в богом забытую деревню.
Сначала я даже расстроилась, но жизнерадостная Боня не дала мне раскиснуть. Она как будто знала, что мне нужна компания, и ни на минуту не оставляла меня.
Благодаря ей я через силу выбиралась из дома, чтобы её выгулять. И это очень помогало оттолкнуться от того мысленного дна, в котором я погрязла.
Золотов, наверное, видит во мне голодную и холодную бывшую, которая должна наброситься на его подачку, разбрызгивая слюни.
Пусть обломится.
– Мне не нужны твои деньги, – киваю на коляску. – Доставай оттуда всё, что положил, и суй обратно в свои карманы!
– А при чём тут ты, дорогая моя бывшая жена? – спрашивает он.
Не торопясь, стягивает с широких плеч куртку. Вешает её на крючок. Мне так и хочется отвернуться, но не могу. Почему он… такой? Козлина с идеальной внешностью.
Золотов продолжает:
– Это тебе мои деньги, может, и не нужны. Значит, используй их на нужды нашей дочери. Она совсем маленькая.
Его голос меняется, становясь слишком понимающим, и меня это бесит. Пусть не притворяется, что его волнует Снежана.
– Уверен, у тебя расходов выше крыши. Дети в наше время – это дорого. Так что переставай ломаться, Таня.
– Вообще-то, я не ломаюсь, – приправив в голос ядом, произношу его имя, – Паша. Я добровольно отказалась от твоих алиментов. Странно, что тебе этого не рассказал твой юрист. Тот ещё цербер, кстати, – с губ срывается колкий смешок. – Хотя, юристы они точно не те ребята, у которых есть привычка забывать. Скорее всего, тебе просто было всё равно, вот и не в курсе был. Но ничего страшного, я тебе прямо сейчас в глаза говорю: отвали от меня вместе со своими деньгами. Да, дети – это дорого, но чистая совесть мне ещё дороже!
– Намекаешь, что ни копейки от меня из принципа не возьмёшь? – сверлит меня взглядом он и, не глядя, закрывает дверь на улицу, как бы показывая мне, что решил остаться.
Обалдеть! Жаль, что под руки нет кочерги или увесистого полена… Чтобе через весь двор летел!
– Вообще-то, я тебе прямо говорю.
– М. Понял. Так мы чай пить пойдём или как? – он кивает на дверь, ведущую в дом.
– Или как! – отпускаю ошейник Бони, хватаю с вешалки его куртку и пихаю ему в руки. – Манатки свои забирай и вали!
Я пытаюсь толкнуть его к двери, прикладываю к этому все силы, а ему хоть бы хны. Он стоит, возвышаясь надо мной, как исполин, смотрит сверху вниз с высоты своего почти двухметрового роста, словно забавляется, наблюдая, как я, кряхтя и упираясь пятками в дощатый пол, пихаю его к выходу.
– Я же сказал, – он наклоняется к моему уху. – Никуда не уйду. Эту ночь я проведу здесь.
Глава 7
Ах так…
– Боня, взять! – даю команду собаке, а Золотов так и смотрит на меня, словно ничего не происходит. Ни один мускул не дрогнул на его лице. – Боня, взять! Кому говорю!
Посмотрим, как он будет отсюда бежать, когда за ним погонится собака. Боня у меня молодая и резвая. Но бегут секунды, и ничего не происходит. Вот ничего.
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на свою защитницу, а та довольно сидит на своей новенькой, мягкой лежанке, которую я ей присмотрела в магазине, и даже ухом не повела.
– Оставь уже бедную Боню в покое, – спокойно говорит Паша и жестом подзывает её к себе. И та, встав на лапы, действительно подходит. Правда, как-то медленно. – Она у тебя добрая, не обученная атаковать. Разве что лаять на чужих, что ходят за забором.
– Тебе откуда знать? – пока я злюсь, Боня даёт себя погладить, чем Золотов, конечно, пользуется.
Меня бесит, что теперь я лишилась последнего козыря, пусть изначально он и был блефом. Боня, правда, добрая девочка. Но блин, ему-то этого знать точно было нельзя! Она же так хорошо отыграла роль злой собаки.
– Оттуда, – отзывается он и снова переводит на меня тёмный, внимательный взгляд. – Я много лет работал со служебными собаками. У тебя обыкновенная домашняя овчарка, – его голос вдруг меняется, словно он о чём-то задумался.
Золотов отходит от меня и присаживается на корточки перед Боней.
– У неё что-то не так с лапой, – говорит он, а меня бросает в жар.
– Как? – присаживаюсь рядом. – Что ты имеешь в виду? – опускаю взгляд и вижу, что одну лапу она держит над полом. – Этого ещё не было днём. Может, она поранилась недавно?
– Судя по следу крови на лежанке, – Паша указывает мне на пятнышко, ровно на том месте, куда обычно Боня и складывает лапы, – да, рана свежая. Принеси аптечку, – огорошивает меня бывший муж.
Перевожу на него удивлённый взгляд.
– Аптечку?
– Да. Самую обыкновенную, ту, что для людей, – острит он и снова переводит взгляд на Боню обеспокоенный взгляд.
Пока мне достаются колкости, к собаке он, кажется, относится самым искренним образом.
– Хорошо, я мигом, – возвращаюсь в дом, быстро проверяю спящую Снежану и, подхватив из кухонного ящика аптечку, возвращаюсь в прихожую. – Держи.
Но он не может принять у меня ничего, потому что бережно, но крепко держит больную лапу. Я чувствую укол совести, потому что, если бы мне удалось его прогнать, про травму собаки я бы узнала, дай бог, завтра утром.
– Подай бинт, – просит Золотов, и я выполняю, касаясь его горячей ладони ледяными пальцами. – И перекись.
Сначала он аккуратно смазывает рану антисептиком, а потом осторожно обматывает бинтом. Всё время он ласково общается с Боней, а она терпит, лишь пару раз на меня оборачиваясь.
– Вот и всё, красавица, – тихо говорит он и опускает лапу на пол.
Видно, что Боне непривычно, но она не сопротивляется и не пытается снять повязку. Немного походив по прихожей и обнюхав Пашу, она возвращается на свою лежанку, чтобы отдыхать.
– Спасибо, – сипло говорю я и выпрямляюсь. Золотов следом. – Тебе бы не мешало свои руки тоже обработать и перебинтовать. Я видела твои ссадины, на них смотреть больно. У тебя суставы, кажется, распухли…
Он накидывает свои руки не то чтобы даже взглядом, а так, безразличным мазком.
– Мне всё равно, – пожимает он широкими плечами, отчего ткань натягивается, подчеркивая мышцы. Я только сейчас замечаю на его рубашке маленькие капли крови, больше похожие на брызги. – Но если ты хочешь пригласить меня к себе, чтобы залатать мои раны… – и снова на его жёстких губах появляется кривая, почти мальчишеская ухмылка. – То я буду только рад.
– Нет, – отрезаю я, и его спрятанная в уголках рта улыбка гаснет. – Я оставлю тебе аптечку. Обработаешь раны и уйдёшь. Боню не выпускай, мне сначала нужно будет проверить двор – мало ли чем она могла порезаться. Ты меня понял?
– Понял, – подмигивает он, а в глазах арктические льды. – Не надо так нервничать, Таня.
– Я не нервничаю!
– Я заметил. Иди отдыхай, – он кивает на дверь. – Обещаю, что не зайду.
Я покидаю прихожую не спеша, чтобы он не напридумывал себе несуществующего влияния на мою персону. Но когда оказываюсь в спальне, где тихонько сопит Снежана, понимаю, как сильно меня выбило из колеи его присутствие.
Это же надо было додуматься – прийти к своей бывшей, к ребёнку, который тебе был не нужен?
Меня трясёт, кожа стала чувствительной и, кажется, вот-вот воспламенится. Я даже подхожу к окну, чтобы лбом прислониться к холодному стеклу.
Но как оно может помочь остыть, когда у меня внутри вспыхнул пожар из воспоминаний, которые я целый год усилием воли хоронила.
Ведь мне показалось, что получилось… Я даже научилась в Снежане не видеть черт Паши.
А ведь она папина дочка – я помню снимки маленького Золотова, она его копия.
Ловлю себя на том, что прислушиваюсь ко всем звукам, и жду, когда мой бывший муж пересечёт двор, сядет в свою непозволительно дорогую для этих мест машину и уберётся навсегда.
Но проходит пять, десять, пятнадцать минут – а он так никуда и не уехал. У меня щёки краснеют от гнева, я чувствую, как румянец их покусывает.
Он-то мне пообещал, что не войдёт. Только таким поведением он, вероятно, хочет добиться, чтобы вышла я.
Разворачиваюсь на пятках, настраивая себя на скандал, но не успеваю выйти из спальни, как просыпается Снежана и начинает плакать.
Делает она это от души. Что-что, а вот тихой назвать её нельзя.
Даже когда мы с ней в роддоме лежали, если начинала плакать Снежана – то эту моду подхватывали все детки вокруг неё. Такая вот она у меня голосистая.
– Певица ты моя, – поднимаю её из кроватки и беру на руки. – Маленькая, – целую её в макушку. – Сладенькая…
Медленно расхаживая по спальне, я укачиваю дочь. Иногда это хорошо помогает, и она буквально сразу же засыпает. Но не в этот раз. С каждой секундой она только сильнее расстраивается, и я уже начинаю внутренне паниковать.
Вдруг она простудилась? Прикладываю губы к её лбу – ничего. Хотя это, конечно, не показатель, и мне нужен градусник…
Который сейчас в аптечке, в прихожей, где до сих пор возится Золотов.
Подхожу к окну в надежде, что его внедорожник испарился. Но нет. Он остаётся припаркованным и покрывается толстой шапкой снега, который падает, не переставая.
В дверь нашей спальни стучат.
Я замираю и быстро дышу, как кролик, которого вот-вот проглотит удав.
– Можно? – спрашивает бывший муж.
Клянусь, лучше бы это был домовой. Или сам чёрт. Но только не он!
– Нельзя! – отвечаю настолько громко, насколько могу, учитывая, что малышка по-прежнему разрывается плачем у меня на руках. – Ты обещал, что не войдёшь! – посылаю ему упрёк.
– Снежана так плачет, что я подумал, что-то случилось. У вас всё нормально?
– Дети плачут, Золотов, представь себе. И очень часто делают это по ночам, отчего их матери не высыпаются. Ты сам, как вчера родился, ей-богу, таких элементарных вещей не знаешь. У нас всё не просто нормально, а отлично! Так что уходи…
Дверь распахивается, и Паша медленно заходит на нашу со Снежаной территорию. Здесь всё максимально розовое, потому что у нас одна спальня на двоих. Внутри дом отделан намного лучше, чем снаружи, и, кажется, Золотов этого не ожидал.
В его голове наверняка было что-то вроде пола из коричневых досок, стен со старыми обоями и пожелтевшего от времени потолка. А у нас тут красиво. Я сама шпаклевала и красила, ещё будучи беременной.
Комната в бело-розовых тонах со всей необходимой мебелью. Есть даже кресло-качалка, сидя в котором я иногда укачиваю дочь.
– Ты не можешь её успокоить? – прямо, но мягко спрашивает он, а я почему-то сразу же обижаюсь, словно он таким завуалированным способом назвал меня плохой матерью. – Не надо так на меня смотреть, Тань, – он медленно подходит к нам. – Я не со зла это спрашиваю, просто… – он опускает взгляд на малышку. – Давай я возьму её на руки и постараюсь успокоить? И кстати, почему ты решила дать ей такое необычное имя, как Снежана?
– Не твоё дело.
Рядом с ним я становлюсь грубиянкой и сама себя не узнаю. Он единственный человек на всём свете, которому я столько нагрубила за такой короткий промежуток времени!
И вроде бы он этого заслуживает на все сто процентов… Только вот я себя от этого чувствую противно.
– Как не моё, когда она – моя? – тихо говорит он, и я вижу, чувствую, как его тянет к Снежане магнитом.
– Год назад не твоя, а сегодня твоя? Так не бывает, – я отворачиваюсь от него к окну. – Паш, хватит… хватит ломать комедию. Ты сам-то веришь в свои слова? – бросаю на него быстрый взгляд через плечо. – Я допускаю, что мы со Снежаной для тебя этакая диковинка, – сердце сжимается, когда я это говорю, – но ты нам не нужен ни как спонсор, ни как папа. Сколько раз я должна говорить тебе одно и то же… Паша?..
Произнося свою пламенную речь, я настолько увлеклась, что не услышала его шагов. А он подошёл так близко, что его грудь коснулась моей спины. Сильные руки нырнули под мои, и вот он уже помогает мне держать на руках дочь.
Мы делаем это вместе. Он слегка меняет ритм, которым я укачиваю Снежану, делая его другим… своим.
И дочь прислушивается к этим переменам. Плач постепенно утихает. Своими большими глазами она смотрит вверх – на нас с Пашей.
– Вот так, – я не вижу его лица, но прекрасно слышу в его голосе горделивую улыбку. – Ты говорила: уйди, уйди… – уже эти слова предназначаются мне. – А как я могу уйти, когда у меня не получается, Тань?..
