Текст книги "Душой наизнанку"

Автор книги: Юлия Мамочева

Юлия Мамочева
«Душой наизнанку»

ThankYou.ru: Юлия Мамочева «Душой наизнанку»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Благодарю», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Предисловие о Слове

Существует такое расхожее клише: «Эта книга представлена на суд читателя!» Ну что ж, суд так суд. Устроим судилище. Поэтам не привыкать.

Итак, что же побудило автора совершить это деяние – написать книгу? А ведь автор рецидивист – данная книга уже третья. В её-то годы! Взглянешь на поэта-то – воробышек! Косточки, жёрдочки, углы. Глаза! Ан поэт. Да ещё и один из мощнейших.

Как известно, поэт не тот, кто пишет стихи. И даже не тот, кто не может не писать. Поэт всей своей сутью непрерывно пребывает в метафизическом пространстве, где вселенная организована по иным законам, а речь является «высшей формой существования языка». И природа истинного поэта, кем, без сомнения и всяких гендерных условностей, является Юлия Мамочева, в конечном итоге проецируется на бумажный лист, приобретая своё буквенное тело. Судить поэта за стихи всё равно что судить журавля за курлыканье.

Вы скажете (или не скажете, какая разница): «Да у любого графоманьяка писанины больше в разы! Зачем нам ещё и опусы этой малолетки?» Ну, зачем – решать вам. Книгу-то вы в руках держите, и вряд ли под дулом пистолета. И насчёт графоманов не ко мне. Ко мне по поводу поэта Юлии Мамочевой.

 
Остановиться? А сами где взяли бы силы вы?
Остепениться? О, соло – иная степь!
Я хочу выплясать словом все эти символы:
Весь этот космос растёт из моих костей!..
 

Поэт-шаман, поэт-кликуша, поэт-Прометей, расшатывающий цепи. Ей, худышке, тесно под небом; её больше, чем самой планеты, и если бы Юля не вмещалась в свои стихи, знаете, что было бы? Ядерный взрыв нам показался бы шутихой. Так-то. А заметьте, какова нахалка! Ей, видите ли, языка Пушкина, Тургенева, Ахматовой не хватает! Я сейчас не про её полиглотство – ой, пардон, мультилингвальность – и многочисленные переводы классиков мировой литературы как туда, так и обратно, о нет! Будто движением брови демиурга на месте зияющих лакун, зримых только зиждящему Поэту, из небытия возникают слова. И какие! Слова-инкрустации, слова-оружие, слова-существа.

 
Воздымалась грудь корабля-дракона,
Вороной буран хрипотливоржал.
Белый скальд с бородой как дубовая крона
Побережноюпесней нас в путь провожал.
 

И так, поверьте-проверьте, на каждом шагу. Однако и знакомыми словами Юлия умудряется плести такую вязь красоты, силы и смысла, что идти по стиху приходится буквально на ощупь, держась за текст как за нить Ариадны.

Я как бы слышу саркастические выкрики из зала: «А как же засилье аллитераций в ейных стихах, этой болезни молодых да начинающих, а?» Ну что ж… Спасибо, что знаете умное слово. Но больше, пожалуйста, не кричите. Значит, аллитерации, так? (Кивок.) Поясню. Действительно, многие молодые авторы, только ступившие на стезю пиитства, грешат этим делом, как любые неофиты, дорвавшиеся до ранее запертого арсенала. Потом, в процессе роста, этот приём, как правило, нивелируется, растворяется, ибо служит атрибутикой формы в ущерб содержанию. Но к нашему гению (ой! Я это вслух сказал? Чёрт…) эта тенденция отношения не имеет. Тут, друзья, несколько иные мощностя. Тут, так сказать, Ниагара, где всему места хватает – и играм молодого льва, и засмертной мудрости хтонического чудовища, и даже антропоморфным экзерсисам. Тут у вас задача простая – не захлебнуться. Особо впечатлительным я советую читать Мамочеву через трубочку. Два раза в сутки. Вместо еды.

Пожалуй, это единственное, в чём можно упрекнуть поэта Мамочеву. Перенасыщенность образами текстового пространства в отдельно взятом произведении у неё такова, что поэту-человеку хватило бы на целую книгу, а то и две. Что сказать, титан, своей силы не знающий. Эстетический же и смысловой вес её тропов сопоставим, полагаю, с весом атомного ядра.

Но набольшую ценность, на мой искушённый взгляд (а он искушён – мне же доверили здесь умничать), представляют не стихи Юли как таковые – чудные, ювелирные, клубящиеся, вздымающие волосы, – а сам (внимание!) её поэтический язык как ещё одна, доселе не существующая стихия. Стихия, в которой нет ничего заёмного или вторичного. Именно в ней заключена матрица души и духа поэта Юлии Мамочевой. И перелистывая страницы этой книги, помните, что вы прикасаетесь к высшей форме существования языка редчайшего в своей истинности поэта. Поэтому помойте, пожалуйста, руки. Заседание окончено.

Максимилиан Потёмкин, поэт, профессиональный актёр, культуртрегер

От автора

Я посвящаю эту книгу светлой памяти Ю. М. Мартемьяноваи А. И. Мамочева– моих дедов, от первого из которых унаследовала я имя, от второго – лицо.

Тем, что эта книга (результат беспрецедентного творческого запоя продолжительностью в год) была написана и опубликована, я обязана вам – людям, без которых никак, без которых нельзя. Людям, которые делают мою жизнь такой моейи такой жизнью.Ваша любовь и поддержка – определяющий и необходимый фактор, непременный залог моего счастья и моего успеха.

Спасибо Ярославу Ширинову– за любовь, за спокойствие, за постоянное ощущение присутствия, заполняющее одиноческую пустоту внутри. Спасибо Наталье Кононовой– за нашу чистую, святую дружбу, умение выслушать, прочувствовать, понять. Спасибо Алие Кильметовой– за глубину, за взаимопонимание, за мою Москву. Спасибо Никите Турчиновичуи Александру Сулиме– вы ниточки ко мне-маленькой, домосковской; то, что вы есть, связывает накрепко с детством, с прошлым. Спасибо Максимилиану Потёмкину.Спасибо Анне Дворжецкой– за красоту твою, за твой светлый и чистый талант и, конечно, за нашу дружбу. Спасибо Алексею Скиженку– так самоотверженно (говорю, положа руку на сердце) меня никто, кроме тебя, не выручал. Спасибо семье Мурашовых – Светлане Анатольевне,моей доброй фее-крёстной, всегда готовой совершить очередное маленькое чудо, и Ванечке– без вашей поддержки я бы не справилась. Спасибо Александре Падежновой-Мартовскойза истинную спасительность нашей полуэпистолярной дружбы. Спасибо Василию Фонтейну– за твой изголовный мир, в котором я побывала.

Спасибо моей семье – здесь, как думается, комментарии излишни. Просто спасибо – от всей души, от всего сердца.

Спасибо Святому Георгию и Господу Богу, благодаря которым я – по счастью – всегда отделываюсь лёгким испугом.

Спасибо Дмитрию Львовичу Быкову. Без него эта книга так и осталась бы рукописью.

Царскосельские лебеди
Поэма

 
Святые сны сплелись со словом «сад»,
Созвездиями сумрак серебрится;
Ссутулясь, словно старые сестрицы,
Седые сосны сахарно скрипят.
 
 
Сарай Саарский синью стен сочится,
Садовые скульптуры сладко спят…
Сакрально строен северной столицы
Столетиями славленный собрат!
 
 
Светает. Солнце сеет семена
Спасительно-спросонного сиянья,
Свой сизый саван синева сняла…
 
 
Страдавшая, стонавшая сполна,
Салонным сердцем – с силой созиданья —
Смеётся стать Саарского Села.
 

I

 
Многоточье февральской ночи
Измельчало в спросонный гам.
Снова мартом, журча, мироточат
Развороченные снега!
 
 
Сивый саван надрусье сбросило,
Голубени благоволя;
Предрассветной поры многоросие
Прослезилося на поля…
 
 
Был ли более счастлив доселе я?
Лишь однажды, рассветы назад:
Солнцеликое царскоселие
Целовало мои глаза…
 
 
Шёл послушный беззвучному зову я
По аллеям – в лиловый плен,
И зарницей лазурь бирюзовая
Полыхала с дворцовых стен.
 
 
Заколдованный явью узорною,
Забродил я меж грёз, вне людей,
Загляделся на гладь на озёрную,
На жемчужно-живых лебедей…
 
 
Простирался повсюду пестреющий сад…
Был я счастлив рассветы назад!..
Мокнет, меркнет виденьем раздавленный март,
Рассыпается грудой карт…
 

II

 
Превосславленного Воскресения
Отзвенели колокола!
Вдаль уносится тройка весенняя:
Бездорожье – небесная мгла!
 
 
Синь июньскую сонно-высокую
Заюлила июльская жарь.
Поле солнышком, кажется, соткано,
Словно б русской крестьянкою встарь.
 
 
Светотень синевисто-виссонную
Где я сердцем уже смаковал?
…Негу помнит мою благовонную,
Царскосельскую, церемонную —
Царскосадовый карнавал!
 
 
Я по полю бреду; пыльно поле-то —
Но глаза от иного горят.
В них пылает дворцовое золото
С белизною резных колоннад.
 
 
И колени дрожат оробелые,
Сердце, полно тебе – не дрожи!
…Плещут крыльями лебеди белые
По волнам опалённой ржи…
 
 
Прорастает из почвы испамятный сад,
И скульптуры целуют взгляд,
И молочно-белёсые губы богов
Проливают неслышный зов.
 

III

 
Плачет небо лиловой лавою:
Пленный ливень стремится вон.
Ослеплённое сгинувшей славою,
Пало лето на плаху времён.
Тучи, черти, опаловой плевою
Ох, хоронят – да охру полей…
Осень венчана стать королевою
И троих поменять королей!..
 
 
Пара первых сокрыта могилою:
Срок отсижен, оплакан конец,
И ноябрь сбирается с силою,
Мировой примеряет венец.
 
 
По морям всепланетного тления
Брежу, брежу – то вброд, то вплавь…
Нега ль гонит? Геенна осенняя!
Вьётся выею змейною явь…
 
 
Поле ливнем елейным заплёвано,
Почва, чавкая, ступни сосёт.
То, что в разум вравнялось, вмуровано,
Всюду в небо, волнуясь, ползёт.
 
 
Лезут – золото, стены лазурные,
Колоннады – из-под земли;
Нимфы мраморные да ажурные
Шепчут: «Верный!.. Гляди! Внемли…»
 
 
Чай, ничком через чаянья чинные…
Часом, навзничь; кругом – гроза…
Отче! Очи кричат лебединые,
Клики птичьи клюют глаза!..
 

Царскоселье моё, царски сильное!

 
Царскоселье моё, царски сильное!
Перья кожу дерут изнутри…
Я лечу к тебе мглою пыльною;
Ну же, вылечи, не кори!..
 
 
К чёрту личность: чужбиной червивою
Доведённый до чёрной черты,
Птицей вольною, птицей спесивою
Я врываюсь в твои сады!
 
 
И над царством цветенья дворцового
Блудным лебедем бью крылом,
К пелене серебра озерцового
Рвусь сквозь завесь небес – напролом…
 
 
Подо мной, как ладонь, разаллеены,
Разлинованы длани Села;
Полнокровной Элладой взлелеяны,
Улыбаются белые эллины —
Древний мрамор нагрет добела!
 
 
«Недвижимые! Мир вам, хорошие!
Долго не был в миру я родном…»
Брызги свежие перья взъерошили,
Бытие провернулось вверх дном…
 
 
И плещусь я по ряби пруда-озерца,
Выгнув выю на зов бирюзовый дворца.
Меж друзей бледнокрылых по глади плыву,
Перед счастьем склоняя главу.
 

одиНОЧество

 
Небо на быт наложило ложное вето;
Силюсь сыскать в полуслепи последний лаз.
Ночь моя! Ночка, какого ты сейчас цвета?
Ты сейчас – тысяча сотканных вместе кошачьих глаз.
 
 
Ночь! В этой зыби беззубой свои ладони бы
Не разодрал я, напарываясь на бриз…
Сколько осколков оскаленных снизу до неба,
Если кровавит пальцы мне твой каприз?..
 
 
Сердце сочится спесью, слезами, висами
Сердцу настолько тесно, что бьётся в клеть.
Долго ль ещё станешь мучить его капризами?
Долго ль ему, исскоблённому, так болеть?
 
 
Жжённая чёрно, по мне – ты тождественна буре,
Всем торжеством – невозвратнее катастроф.
Я не запятнан, распятый на амбразуре;
Но обескровлен, дневной потерявши кров.
 
 
Помнишь, дурная, финал-то вчерашнего буйства?
Скальпель рассветный чернильность твою шинковал…
Ноченька! Я наплевал бы (без чистоплюйства)
На нерестящихся звезд невесомый шквал!
 
 
Небо, не бойся, ты попросту местная помесь
Облачной ваты, итоговых «Вот!» и вет.
Знаешь, я тоже, кажется, успокоюсь,
Если уверую в то, что придёт рассвет.
 

Post factum

 
Когда струной судьбы порвётся нить,
Когда и отпою, и отсмеюсь —
Прошу я вас меня не хоронить,
Не зарывать в заплаканную Русь.
 
 
Пустите душу плавать к островам,
В часы сердечко вплавьте сгоряча…
Я буду с неба зубоскалить вам,
По голове секундами стуча.
 
 
Храните лавры – этот славный сор,
Которого мне не было милей…
А тело – чёрт с ним. Вы его – в костёр,
Как древних скандинавских королей…
 

«Судьба моя ласкова, суд не грозит…»

 
Судьба моя ласкова, суд не грозит,
А судно – ещё на плаву.
Наверно, порядочный я паразит,
Раз праздно порой живу!
 
 
И воздухом сочным дышу допьяна,
И бликами кутерьмы…
Я, знаете, попросту в жизнь влюблена:
Взаимно, а не взаймы.
 
 
Гудя океаново, время волной
Несётся и вглубь, и в век…
Я – ною? На деле я маленький Ной:
Глядите на мой ковчег!
 
 
Кораблик непрочен, но слишком упрям:
Не тонет на «раз-два-три»!
Корячась, качается он по морям,
А я – хохочу внутри!..
 
 
Кручины чуравшийся – всякий богат:
Хотя бы добром нутра…
Ты делаешь что-то, поди, наугад —
Выходит – всегда на ура!
 
 
И время тебя переварит едва —
Едва ли дерзнет наяву…
 
 
Мне славно без слов – оттого, что жива.
Я счастлива, что живу.
 

Другу

 
Скажи мне, коль будут плохи дела:
Я, в сделку вступая с дрожью,
К тебе полечу, закусив удила,
По русскому бездорожью.
 
 
К тебе понесусь я над рябью полей,
Над рыжей, безбрежной рожью…
И щёки мои обожжёт суховей,
И жарко станет подкожью…
Но ты – не жалей меня, нет, не жалей,
Не мучь моё сердце ложью!..
 
 
Скажи, если душу на абордаж
Возьмут флибустьеры печали.
Приду, отвоюем – салют, саботаж!
И будет всё, как в начале.
 
 
Их палубы треснут, что лёд по весне,
Их трюмы испробуют пролитый ром,
Постанывая, паруса поиспустят дух!
Как только мы станем спиною к спине,
Спасенье пираты найдут за бортом,
И трусам не сможется нас пересилить – двух!..
 
 
Ты выверни душеньку, как на духу,
Излей, не тая ни грамма,
Всю горечь солёную, всю чепуху,
Которая – дурь и драма.
 
 
И, за руки взявшись, всему вопреки,
На пару с тобой мы сотрём башмаки:
Пойдём окаянным полем!
И бед забелеют повсюду флажки,
Но мы примиренье воспримем в штыки!
Мы беды штыками заколем!
 

Константин Романов – русский поэт и воин царский
Акростих

 
Княжеский сан, книжную сласть
Он смаковал, искрословен и горд…
Нить, серебрённая рифмой, сплелась
С Вашею Милостью, русский Милорд!
Тени столетий подвластны перу,
Акты за актами сотканы в вязь…
Нервами вверены Вы серебру,
Тайноимённый князь!
Имя КоРоткое в КоРне словес,
Ноты КиРасного сКРежета в нём…
 
 
Русско-турецкая звёздная взвесь…
О, Ваша Светлость, подспудная спесь
Моря, что – ходуном!..
Аристократ! Темнота арестантская
Не обошла Ваш дом.
Ох, растащили семью по инстанциям
Варвары вороньём!..
 
 
Ризы издревние взгрызла коррозия:
Углены образа…
Солью сочились часы передгрозия,
Слёзной была гроза!
Княже! Вы гибель державную видели —
Из неземных земель.
Йодово-красный по русской обители
 
 
Плыл голодранский хмель…
Очи бессильно глядели с портрета;
Это юдоль роковая Поэта —
Только взирать на тлен.
 
 
Изверги совесть по миру пустили,
Выжгли орлиные крылья России,
Осень, вставай с колен!..
Искры истории истовы в силе:
Нам ли сдаваться в плен?!
 
 
Целого века почивший свидетель,
Аристократ – Вы в сраженье лихом
Ране снискали почтенье столетий,
Славу снискали точёным стихом.
Кроя величием сумрак пророчества,
Именем гения, Ваше Высочество,
Йорик осмеянный мчится верхом.
 

Второй сонет к Михайловскому саду

 
Ну, здравствуй, Сад! Мой тихий, теплый кров:
Накровный Спас, прихрамные хоромы,
Прохладный шорох бархатной истомы
За бахромой древесных вееров…
Здесь всякий ливень волнами лилов,
А липам – тайны детские знакомы;
Сюда, под сень, влекут меня фантомы
Сердечностью минувших вечеров…
Михайловский! Извечный мой ковчег
Иль вотчина, что вычурностью в очи, —
Под шторой изнутри червонных век
Нашли воспоминания ночлег,
С зарёй не растеряв щемящей мочи…
В них тонет март. В них тает жухлый снег…
 

Розы на снегу

 
Ко мне пришла любовь,
Рождая трепет, слёзы,
И бархатные розы
Рисует на снегу.
 

Ю. М., из книги «Отпечатки затёртых литер»

Посвящается всем тем, кто за год съёмок программы «Умницы и Умники» расцвёл розами дружбы на моём снегу.

 
Этот год взрывался и резал, тащил и рвал
И зачем-то засмерчивал водоворот-судьбу.
Карнавал – каждой сброшенной маскою завывал;
Ворожа безнадёжьем, вздымался под кожей вал:
«Вылетай!» – шелестел. И закручивался в трубу.
 
 
Год предсказанных трудностей, год несказанных чуд,
Из которых чудеснейшим стала Игра времён…
Мы боролись – мы вместе стояли плечом к плечу,
Коронованы дружбой, что много ценней корон.
 
 
Мы светлели, смеялись – солнцем скрепив союз,
Эхом вечности падал взволнованно сердца бой…
Наша битва была – за святое «не оступлюсь»;
За апрельское небо, за пьяный победный вкус —
Вкус бесценного права ужиться с самим собой.
 
 
Будут новые годы вихрем лететь в туман,
Будут вспыхивать, переплавляясь
в давно отгоревший гул.
 
 
Я люблю вас, друзья, —
этим сказочным миром,
что мне безвозвратно дан, —
Как любила бы розы, расцветшие на снегу.
 

Автобус

 
Этот автобус ползёт,
Как недобитый гад,
Как по желудку – кипящий пот
Сказанного наугад;
 
 
Словно мозглящая дрожь,
Словно мандражный зуд;
Через гудливый дождь —
Словно бы старая вошь
На передбожный суд;
 
 
Словно острожный срок —
Сжатой вечности вдоль —
По колеям дорог,
Вдоволь залитых водой,
 
 
Тянет автобус вброд…
Милый, взрезай волну:
Дом тебя где-то ждёт —
В радужно-тёплом плену!
 
 
Ждёт беспечальный приют,
Кров на краю дождей.
Добрые руки ждут —
Руки добрых людей,
 
 
Чтобы под взвои зим
Гладить тебя по глазам…
В губы стальные прольётся бензин —
На душу, как бальзам!
 
 
…Катит автобус быстрей,
Морось хватая ртом:
Там, за февральскою гранью дождей
Ждёт его тихий дом.
 
 
Вспарывает волну;
В сери, гляди, воспарит!
Рвётся из хмари махровой – в весну,
Как из Москвы – на Крит.
 
 
…Я выхожу на кольце;
Я окольцован тьмой.
Сорок сереют следов на лице —
Сорок шагов домой.
 
 
Серый включу я свет,
Серую дверь затворю.
Сумрачно-не-согрет
Серый чай заварю.
 
 
Будет мой вечер пьян:
Гёте залью кипятком.
Там, где по духу – туман,
Там, где по факту – дом.
 
 
Словно и встарь, и впредь —
Лягу в свою постель.
Будет мне тело греть
Гётевски-чайный хмель.
 
 
Будет в рассветную сивую рань
Сниться моим глазам
Мнимого неба багрянь,
Мнимой зари бальзам.
 
 
Будет за серым окном
Серая быль гудеть.
Сонный автобус покинет дом,
Чтобы вернуться впредь.
 

Гром

 
Ветрено тает
в журчащий гам
окаменелая тишь.
Утро читает
Москву
по губам —
рёбрам угрюмых крыш.
 
 
Урбанистично-дырявый рассвет:
поры огнём кровят!
Помнишь другой ли ты город-секрет?
Бредящий полис куртаг и карет —
полустолицу-сад?
Город, мне гордо глядевший вослед,
город, который свят…
 
 
Город царей?
То был царь городов!
Осеребрённый плеском подков.
В грозный гранит
Сердцем вгранён,
Всеми рогами корон!..
 
 
Помнишь, рассвет,
Вкус его крыш?
Града, над коим давно не кадишь?
Город взывает ко мне —
Но в ответ
Мной ты над ним не горишь.
 
 
Нежат Московью – твои уста,
Греет – апрелевый ворс.
Город, что мною оставлен – устал,
Мной не целуем – замёрз…
 
 
Ветры как воры там:
ратью во храм —
Граблями грабят гать!
Волны – по доброй традиции драм —
Лупят мой град
по гранитным щекам,
Чтобы не смел роптать.
Алый мучитель, поведай сам:
Долго ль ему страдать?..
 
 
Долго ли хмарью —
Холопьей халвой —
Сытить царя ты горазд?
Долго ль, Петровский оставив покой,
Бронзою будешь цвести над Москвой,
Окровавлённо-вихраст?
 
 
Небо столицыно скопом зеркал
Смотрит в лицо насквозь.
Ты, океан, издевательски ал,
Только темнеть от волнения стал,
Словно незваный гость!
Тучи текуче чернилью плывут,
Кривью по небу – вкось!
Грудью гранитной с небесных груд —
Воронно-чёрных, червящих груд —
Грудью из туч
Встаёт самосуд:
То Петербурга злость!
 
 
Мой Петербург поднимает меч:
Гром-чародей! Вращай!
В палубе мглы разверзается течь,
Хлещет из ранушки бранная речь,
Ливнем – взбурлённый чай!..
 
 
Космосом хлещет из порванных врат,
Дробью – столице в грудь…
Гневом царёвым, гневом Петра…
Rex не silentium! Ave, мой град!
Ave, небесная ртуть!..
 
 
Властно Петрополис манит назад:
«Странник, окончен путь!»
 
 
Гром чародеит,
Морозовый зной
Кружит бурлящею бронзовой хной;
Жерлом вдыхает, чай!..
Ждёт меня город – объятьем-Невой.
Милый рассвет! Полетели со мной!
Друг, до поры – полетели домой!
Сердце, Москва, – прощай!..
 

Сквозь века

 
Остановиться? А сами где взяли бы силы вы?
Остепениться? О, соло – иная степь!
Я хочу выплясать словом все эти символы:
Весь этот космос растёт из моих костей!
 
 
Осатанеть? Слишком много света и Бога,
Бога и света; последний по сути – Бог.
Только б успеть! Мне бы только испить из рога!..
Не испугать
просыпающийся
песок!..
 
 
Снятся песку полосатые всплески странствий,
Солнце, что плавило сахар его Сахар…
Сыпься, песоче, – но спи,
но не просыпайся!..
Тихо —
расконденсируйся
в стихо —
пар!..
 
 
Пар воспарит, во вселенский вгрызётся хаос;
В русле столетий
кости
станут
песком.
 
 
Хэй, поколенье-постскриптум:
я здесь!
Я каюсь,
 
 
Волны
времён
рассекая к тебе —
босиком!..
 

Певец
Скандинавская баллада

 
Воздымалась грудь корабля-дракона,
Вороной буран хрипотливо ржал.
Белый скальд с бородой как дубовая крона
Побережною песней нас в путь провожал.
 
 
И бурлило зелье, глотая небо,
И гудящий сумрак пучину тряс,
И бездвижный старец, казалось, немо,
Осиянный звуком, глядел на нас.
 
 
Ворожил – и взлетали крылами вёсла,
Чугунел корабельный чешуйчатый борт…
И мы верили в то, что вернёмся в Осло,
И мы знали, что битвой прославим фьорд.
 
 
Дом остался вдали, за солёной долиной,
За простором, который стирает следы;
Лица стали у нас – обожжённою глиной,
И оплавило марево наши щиты…
 
 
Иссыхали гортани от южной сини;
С каждым выдохом – силу сосала соль…
Погибал дракон – посередь пустыни,
А напившись вдоволь, свистел бы вдоль!
 
 
Взборонил бы ей водяное брюхо,
Искровил бы кривую, тяжёлую муть…
Если б Севера только – живого духа —
Паруса, как жабры, смогли хлебнуть!
 
 
А кругом – врагом наплывает гибель:
Льёт на палубу солнце свой жёлтый жир;
Судно чёрных людей, повелитель рыбий,
Косоглазою смертью спешит на пир!..
 
 
Храбрецами заморский корабль полнится,
Чужеземною тучей летит супостат…
Сыто скалятся недругов смуглые лица,
Полумесяцы сабель блестят!
 
 
Мы жевали жадно горячий воздух,
Нас в солёном масле тушила сушь…
А с родимого брега, сулящего роздых,
Вся Норвегия скальдом вздымала посох:
Это старец молился за славу душ.
 
 
Белой птицей скакал – босиком по скалам;
Завывая, к суровым взывал богам…
Мы горели, но верили – дело за малым:
Возвратиться во славе к своим берегам!
 
 
С горизонта,
как с наковальни ада,
К полю брани – тени грозою шли…
Трёхголовою ведьмой неслась громада —
Это смерть с мавританской летела земли!..
 
 
Вслед за братом, что пеклу по роду угоден,
Вслед за первой ордою – тройная рать!
Мы хрипели хором: «Храни нас, Один!»
Лишь отваги молили дать…
 
 
Мы хрипели певучим туманом Норда
И сжимали эфесы стальным кулаком…
И казалось – мощью родного фьорда
Собирался над шлемами гром.
Мы алкали ратной победы гордо —
Иль конца, но в геройстве своём.
 
 
Только гуще жара; и огнями агоньи
Мельтешат моряки на чужом корабле.
Наши вёсла – усталые крылья драконьи —
Измождённо повисли в зелёной смоле.
 
 
Эта липкая вязь паруса лизала,
Но холодной мощью резвился взор.
Нас тянуло в бой: нас ждала Вальгалла,
Нас напитывал мощью Тор!..
Песня тихая старца сквозь мили звучала
Громогласно, как странный хор…
 
 
Недруг ближе и ближе, громаднее, строже:
Всё безумней дудит, что неведомый зверь…
И кривятся на вражеских палубах рожи —
Ох, напрасно! Не знают варяги дрожи,
Мы сражаемся до обескровленной кожи
И уходим в морскую серь!..
Был суровым бой, словно серый север,
Словно самый варяжский род.
Кровенел белоснежной пены клевер
На лазури морских широт.
 
 
Мы не смели чуять ни ног, ни боли,
Как не чуяли б их праотцы;
И один за одним в чужеводной соли
Находили приют бойцы.
 
 
Но орда чернолицая нас не пугала,
Мы рубились – и всё горячей!..
И, казалось, уже улыбалась Вальгалла
Нам приветственным звоном мечей…
 
 
И хрустели мачты, корма хрустела,
С четырёх неприятель сторон ликовал…
Бушевал он, кромсая драконье тело;
Бился моря кровавый шквал!
С четырёх сторон вражья грудь дудела,
Точно дьявольский двор пировал!..
 
 
Тут безмолвный драккар заревел драконом,
На дыбы поднялся, скрипя кормой…
Мы схватились за мачты, и в страхе зелёном
Враг застыл побледневшей тьмой.
Паруса надулись внезапной бурей,
Запестрили молнии страстью фурий!..
 
 
А дракон неистово бил крылами,
Обезумев, рычал и пучину рыл;
И разило врага ледяное пламя,
Смертоносный огонь разил!..
Вся Норвегия щедро свистела ветрами
И дышала в жабры ветрил!
 

…

 
Мы под звёздами плыли по слёзной смоли,
Да с победой – к священным норвежским лесам…
В край, где белые скальды бросаются в море,
Отдавая жизнь – парусам.