Текст книги "Пастухи призраков (СИ) "

Автор книги: Юлия Ламичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

С внимательностью дебильного ребёнка Лена рассматривала уцелевшую половинку чайника с акварельным цветком шиповника в золотых листочках. У чайника хронически текло из носика, и его едва хватало на одну нормальную кружку (при бабушке чай полагалось пить из маленьких чашечек). Дима хрустнул тапком по цветку. Вокруг Лениной головы, ото лба к затылку, обозначился обруч, продолжая сжиматься. Лена знала толк в ярости – только ярость и ещё отчаяние приносят истинную свободу. Жаль, что за всё истинное платить приходится тоже не по-детски, так что с некоторых пор Лена прикрутила фитилёк, отчего жизнь утратила немалую долю перчика и красок. Но Димка сам напросился, Лена расслабилась. Она успела заметить, как вытянулось Димкино лицо, и его фигура неприятно дрогнула, размываясь.

Когда Лена открыла глаза, перед ней полз на брюхе рыжий колли, скуля, путаясь в майке и трениках. Перевернулся на спину, подставил мохнатое пузо, которое Лене пришлось немедленно чесать – отказать в данной любезности даже самой грязной и мокрой собаке она не умела. Некоторое время ушло на успокоительное поглаживание ушей. Сходство с Кешей было поразительным, вплоть до деталей окраса. Фанта обнюхала новоявленного коллегу спокойно, как давно знакомого, зато тот бурно ею заинтересовался, нарвавшись на рык и превентивное обозначение хватки в области брылей. Колли заметно шатался. Лена вспомнила, как Серёга напоил Густю пивом, после чего доберманша повадилась ворчать на всякого, от кого разило алкоголем.

Смирившись с тем, что романтика ему не светит, Дима отведал предложенный сыр, вскарабкался на диван, вытянул узкую морду на лапы и захрапел. Выпроваживать его к Татьяне Викторовне в таком… гм… состоянии было невежливо. Лена потрепала роскошный воротник и тоже отправилась спать.

Лимит удивления она исчерпала ещё до Димкиного эффектного выступления, впрочем, удивляться Лена не слишком умела. Злиться – сколько угодно, но не удивляться. Даже любопытством не отличалась, врач однажды сказал мамаше, что «у вашей девочки снижен познавательный интерес». На свете много всего, в том числе оборотни, почему нет? Про них столько написано, не на пустом же месте. Галка рассказывала, у них в городке многие бабки превращаются в кошек. Интересно, Димка только в колли может или во что-то ещё? Собакой он очень приличный, прямо шоу-класс, а человеком – рядовой непородистый блондин, нос картошкой. Гм. Неужели Ольга Викторовна тоже?! Во что-то типа «я хотела быть шпицем». С другой стороны, на какую ещё няню может рассчитывать Нюся?! А в кого бы оборачивалась она сама, будь она оборотнем? Доберман больше всего подходит, но не совсем. Вот Нюся – явный ротвейлер. Из Серёги получился бы рыжий ирландский сеттер, правда, полный психопат, Рома – зенненхунд, папа… сложно сказать. Лена мало его знала, но подозревала, что речь идёт о чём-то вроде хаски. Ошалевший мозг выплеснул из пыльных закромов следующую ценную информацию: «Собака породы хаски категорически непригодна для использования в качестве охотничьей (охотится, но не приносит добычу), сторожевой (инстинкт охраны территории сведён к минимуму) и охранной (в норме у этих собак начисто отсутствует агрессия к человеку). Излишне самостоятельна, поэтому плохо годится на роль служебной. Хаски имеют склонность к убеганию».

***

Заснуть не удалось. Взбив к четырём утра постель в потную смятку, Лена решила забить на сон и основательно выгуляла Фанту в пустом парке под гул поливальных машин.

Дима выглядел олицетворением вселенской скорби.

– Я починил стол, – сообщил он, дыша в сторону. – Сто лет простоит.

– Ему и так больше ста, – усмехнулась Лена, – Достался бабушке от соседки по коммуналке – дочки адвоката, окончившей университет в Швейцарии. Бабушка её прикармливала, чтобы сидела с тётей Идой и учила французскому, но старушка уже крепко не ладила с головой, собирала по помойкам мусор, и очень уж от неё крепко пахло, так что французский тётя так и не освоила. Этот стол – всё, что осталось от дореволюционной семьи адвоката, забавно, да?

–  А я его чуть не расфигачил…. Лен, прости дурака! Чайник был тоже антикварный?

– Нет, просто старый. Ладно, забыли.

– Там ещё сверху доска отошла на столе, я в выходные поправлю.

– Спасибо.

– Ну, мне пора...

– Дим?

– Угм?

– Кофе выпьешь?

– С молоком, – робко улыбнулся он. – И три ложки сахара.

Пока варился кофе, Дима умылся, проглотил активированного угля и стал похож на крайне помятого человека, а не на то, что Фанта норовила подтибрить в кустах у помойных баков. Смотреть Лене в глаза он всё же избегал. Нечаянно обнаружить скелет в чужом шкафу достаточно противно, насколько же более мерзко самому вытряхнуть на всеобщее обозрение содержимое собственного шкафа! Как только оборотню с его болтливым языком удавалось столько лет шифроваться? Или Лена как всегда не в курсе сплетен? Нет, про такие штуки точно бы слышала. Лена поздравила себя с собственной паталогической скрытностью (фамильная черта, упрощает многие вещи – например, существование). И всё же кое-что требовало разъяснения:

– Надеюсь, ты больше не считаешь, что я скармливаю гостей твари в форме волка? – уточнила она.

– Понесло, понимаешь? – заёрзал на стуле Дима. – Мне ж в полнолуние нельзя ни бухать, ни нервничать, а тут мама, Настюха, ты… понесло, короче.

– Значит, про полнолуния и оборотней правда? – с почтительным любопытством спросила Лена. – Не обижайся, пожалуйста, неужели ты бы на моём месте не спросил?! Ты оборотень или как?

Дима набычился, закурил.

– Дим, курить – на балкон, Нюся скоро проснётся.

Покурив, Димка выглядел не то что успокоившимся, но смирившимся.

– Я верколли, – сумрачно поведал он, принимая у Лены дымящуюся кружку, и пояснил: – Типа вервольф, только в колли.

– А больше ни во что?

Дима мотнул головой.

– Трансформироваться я могу, когда угодно, хотя в полнолуние я себя физически чувствую лучше и превращаюсь быстрей, только вот по части крыши беда: пробивает то на агрессию, то на паранойю. На обе вещи сразу. А ты, правда, что ли, не знала, кто я?

– Я даже не знала, что такое бывает. Ты извини, ненавижу лезть в чужие дела, но Татьяна Викторовна, она – как ты? Ничего не имею против колли, просто я должна знать, с кем Нюсю оставляю.

– У нас вся семья нормальные! – возмутился Дима. – Брат прадеда оборачивался волком, бабуле свекровь рассказывала. Когда я стал того, отец долго бухтел про вырождение, и что мы так до мышей дотрахаемся. Хотя бы в волкодава или там в немецкую овчарку …

Не понаслышке знавшая о муторности несоответствия родительским идеалам Лена поставила перед Димой сбережённое Нюсе на завтрак пирожное. Родителей не стоит осуждать: вкладываются, годами терпят выкрутасы – хочется же приятного результата. Однако мало у кого получается стать приятным результатом для другого, для себя – и то не всегда. Отношения родителей с детьми полны взаимных разочарований.

– И всё же не верится, что ты не знала​, – промямлил Дима с набитым ртом. –  Как-то слабо ты реагировала для незнающего человека.

– По остаточному принципу: слишком много интересного случилось до тебя, если честно. Кроме того, колли ты был очень милый, прямо выставочный. Я не разбираюсь в породе, но обалденный воротник, хвост тоже…

Самодовольная улыбка расцвела на Димином лице.

– А я выставлялся! Нарочно держу собак, похожих на себя, чтобы перед соседями не палиться. Когда Гард повредил лапу, мама меня вместо него выставила, получил «лучшего кобеля породы»! Нехило, а?! У меня до Кеши все чемпионы были, это с Кешей я никуда не хожу, надоело. Судьи вообще козлы, это ж додуматься, чтоб колли судил эксперт по молоссам! Так ты не знала?

– Дим, я что, специалист по оборотням? Или весь район давно в курсе, кроме меня?

– Не в курсе! – рявкнул Дима и осторожно добавил: – Я-то всегда знал, кто ты. Думал, для тебя так же нормально знать про меня.

Лена постно поджала губы.

– И кто же я?

– Вот накой выделываешься? – заныл Дима. – Все вы, бабы, так: хотите, чтоб с вами начистоту, в душу лезете, а как до ваших делишек – крутите хвостами. Я перед тобой раскрылся, а ты сейчас начнёшь мне втирать, что с Ромкой случайно получилось, и вчера случайно, ты не ты, зверюшка не твоя, а зелёная дрянь, что вы тут по чистой ошибке круглые сутки наворачиваете – мазь от диатеза. На фига я с тобой вообще разговариваю после того, чего вчера нагляделся?!

– Ты опять?! – нахмурилась было Лена, но против воли признала, что кое в чём Димка прав. С другой стороны, то, что он спьяну продемонстрировал больше, чем хотел бы на трезвую голову, не означает, что Лена обязана заниматься стриптизом из солидарности. Всё же чего такого он нагляделся?

– В двух вещах можешь мне поверить. Первое: я не хотела причинить тебе вред, ну, и Ромке, и никому другому, это главное. Второе: я сама не понимаю, что происходит. Мне кажется, никто не понимает. Если ты что-то видел и можешь поделиться, будет здорово, нет – дело твоё, без обид. И на тему кто я: я предпочитаю считать себя человеком с неисследованными способностями, усвоил?

– Тогда и я это же самое, – фыркнул Дима.

– В принципе да. Но ты и под определение оборотня правильно подпадаешь: оборотень – ну, это тот, кто превращается во что-то другое. А у нас в семье просто передаются способности. Неисследованные, – Лена замялась. – Дим, у меня что, на лбу написано…

– Вроде того. Вокруг тебя такие… завихрения в разные стороны… даже пытаться не буду объяснять. Если б ты могла трансформироваться, сама бы заметила. Не парься, люди не видят, а у собак нет подходящих выражений. Совсем нет выражений. Это проблема. Я мало что могу рассказать из собачьего опыта, даже не помню почти ничего. Чтобы помнить, тоже нужны слова. Со мной ведь тоже непросто по определениям. Больше всего подходит «раздвоение личности», хотя мне не нравится, звучит как диагноз и тоже не совсем в тему. Короче, в моём случае – это две сущности в одном флаконе, человек и собака, но и то, и другое – я, поэтому оно всё же не раздвоение. То есть это я так понимаю, а проконсультироваться негде, не к психиатру же идти. К Иннокентию Германовичу я б сходил, жалко он не в теме.

– С папой нельзя сказать наверняка, – заметила Лена, – хотя это даже для него чересчур. А ты никогда не встречал кого-то вроде себя?

– Нет. Это ведьм в каждой подворотне десяток сидит.

– Шовинист несчастный.

– Чего сразу шовинист? Полно баб, особенно бабок… бабы вообще…

– Так всё-таки, что ты вчера видел?

– Я тебе вчера и сказал.

– Ага, что у меня нет домового и мохнатых слизней.

– Да пойми ты, это фауна! Или флора… энергетическая. Короче, должны быть, и точка, – упрямо насупился Дима. – Вчера я долго болтался на грани трансформации, то есть ещё соображал как человек, но собака во мне уже смотрела моими глазами, или я смотрел собачьими глазами… вот, блин! Как качели – вверх… вниз…. Нет, не могу объяснить, хоть тресни. Короче, у тебя в квартире полная стерильность, такое бывает в очень паршивых местах, где и находиться не стоит. Это самое я пытался тебе объяснить.

– Ну не знаю, – развела руками Лена. – Фанту с Нюсей наша флора не напрягает. Нюсю как раз ваша фауна напрягает, чтоб ты знал. Вместе с домовым. Так что не так кроме отсутствия слизней? Ты видел волка?

Дима зашагал по кухне (хоть тапки не надел –  не хватало явления Нюси на самом интересном месте).

– Не то чтобы видел…  когда я стал тебе прояснять, какая у тебя дома параша, а ты упёрлась…. Эта ваша бабская упёртость меня всегда выводит…

– Дим, не отвлекайся, твои претензии к бабам мне давно известны.

– Ты стояла,… посмотрела на меня,… и… когда он из тебя выскочил, собака взяла контроль на себя. Дальше не помню.

– Кто выскочил?

– Волк, – ответил Дима, опустив глаза.

– И из какого места он у меня выпрыгивает?

Дима нарезал ещё несколько кругов по кухне. От его мельтешения начала кружиться голова.

– Сядь, наконец! Я не поняла, ты намекаешь, что я вервольф?

– Нет же! Рядом с тобой что-то живёт. А может, и в тебе. И оно реально жрёт всё вокруг, поэтому кругом тебя чисто, – Дима трусовато покосился на Лену. – Если ты уверена, что не вызывала эту тварь нарочно…

– Дим, ты меня достал!

– Я много разной литературы читал, на разные темы. У вас в семье народ не умирает при мутных обстоятельствах?

Помолчали. Лена прикидывала степень мутности семейных смертей.

– Что ты собираешься делать? – спросил Дима. – Или ты мне по-прежнему не веришь?

– Верю, – вздохнула Лена. – Мне ещё до тебя один ценный специалист что-то похожее наговорил. Живёшь так, живёшь, вдруг «здравствуй, жирненький песец».

– А этот специалист поможет?

– Щаз! У него самого проблем выше крыши, причём намного. Но у меня есть идейка. Как раз вчера я пыталась её воплотить, за этим ты мне и понадобился, ну, караулить. Кто мог знать, что вы такие все чувствительные! У тебя полнолуние, Нюся с Фантой медиумы, блин, придётся к папе ехать.

– Это правильно, Иннокентий Германович разберётся. Вот теперь я реально на работу опоздаю. Ты… ты никому про меня не…

– Первым делом побегу к Нине Павловне делиться впечатлениями, ни минуты не стану терять: надо же поддерживать репутацию психованной алкоголички. Возьми жвачку, мне скоро к Татьяне Викторовне подлизываться насчёт Нюсиной передержки, а от тебя амбре.

В дверях Дима остановился.

– Не думал, что скажу, но мне приятно, что ты теперь знаешь. Мама делает вид, будто у нас всё как у людей. Пожилой человек, сердце, давление. Бабуля последние десять лет в маразме. А иногда выговориться просто необходимо. Оборотень – это ж находка для психиатра, безо всяких полнолуний сядешь на успокоительные, только с ними алкоголь нельзя. Спасаюсь йогой и боевыми искусствами. Выпить тоже хорошо помогает. Давно бы свихнулся, но звериная часть гораздо устойчивей к проблемам с крышей, чем человеческая.

– Ни разу не видела сумасшедшей собаки, – авторитетно подтвердила Лена. – Наш главврач утверждал, что животные не сходят с ума. Я, правда, сомневаюсь, но лично мне не попадались. Нервные – да, с поломанной психикой – сколько угодно, но не сумасшедшие.

***

Вытянувшись точно примерный покойник, Лена лежала на белом покрывале в белой комнате с полом настолько белым, что ходить по нему казалось кощунством, особенно если ноги не то чтобы очень чистые. Над таким полом надо левитировать, едва касаясь педикюром (которого у Лены не водилось). По больничному стерильная, прохладная, свето– и звукоизолированная комната больше смахивала на бункер, нежели на гостевую спальню пентхауса. А что, однажды папа жил в подвале при морге, куда устроил Лене экскурсию на девятый день рождения. Весёлый парень-санитар подарил ей собственноручно ощипанный и сваренный череп (бабушка долго осаждала кладбищенского сторожа по поводу незаконного захоронения неопознанных останков).

Знакомое давление на глазные яблоки, будто в детстве, когда жмёшь ладошками веки, чтобы полюбоваться звёздочками. Вместо звёздочек Лену встретила тьма и с чавканьем проглотила. Началось соскальзывание в зелень потока, медленное и невыразимо приятное, прерванное ещё более грубо, чем в прошлый раз – удар в бок едва не вышиб из Лены дух.

Она снова оказалась в темноте, но в темноте обычной, как если зажмуриться, скажем, в туалете, выключить свет и запереться (интересно, кому и зачем это может понадобиться?). Запахи и звуки хлынули в Лену с сокрушительной силой. Большую их часть она не умела опознать. У Лены возникла уверенность, что она воспринимает мир чувствами другого существа, не человека. Оно лежало в лесу, между корнями поваленного дерева, а человек сидел на стволе и говорил. Лена не понимала слов, так как их не понимало существо, но и без слов было ясно: человек убеждает зверя, что вместе им будет лучше. Несмотря на исходящий от человека пугающий смрад, зверь соглашался. Почему ничего не видно? В этот момент Лена поняла, что значит быть слепым и иметь хвост. Зверь принял решение. Вспышка света.

Лицо старика в бурых клочьях бороды. Странная шапка. Вены верёвками, скрюченные пальцы. Кожаная сумка. Другие руки, молодые. Берут сумку. Слова, невозможно уловить смысл, похожи на стишок или считалочку. Молодое лицо, рыжая короткая борода, веснушки. Покой. Молодой мужчина, поднимающийся на холм. Солнце, трава. Коровы на дороге. Облака. Поле. Девочка из баньки. Стоит, прижимая к груди сумку. Молодой мужчина под берёзой. Коровы. Лес. Дорога, поля. Коровы. Лес. Темнота. Одиночество, страх. Темнота. Девочка из баньки. Ничего не видно. Бег без цели и конца. Темнота. Ярость, страх. Голод. Изредка в темноте возникали едва различимые силуэты – люди. На некоторых удавалось напасть и утолить голод, всасывая их жизни как воду из пересохшего ручья. Огонёк точкой темноте. Поле. Мужчина, шатается как пьяный. Краткий взрыв удовлетворения сытостью. Огонёк. Поле. Девушка в одной рубахе. Насыщение. Огонёк. Поле. Крошечная девочка, годика два, рубашонка развивается, Лена потянулась к ребёнку, замирая в предвкушении еды…

– Хватит! – взвизгнула она и почувствовала, что свободна.

Банька торчала справа, сутулая и расползшаяся под лунным светом. Посреди поля стояла согнутая почти пополам старуха, в её руках дрожала свечка. Волк появился из тени между сугробами, мягким длинным прыжком настиг бабку, Секунду возвышался над телом, пастью прильнув к затылку. В следующий момент волка стёрли на картине с полем и нарисовали перед Леной.

Она с отвращением догадалась, что ещё немного, и зверь полезет ластиться. Лапы переминались в приветственном танце, хвост крутился самым заискивающим образом, уши сошлись кончиками внутрь: по человеческим стандартам зверюга рассыпалась в любезностях, хоть и несколько смущённо. Лене не было охоты копаться в тонкостях психологии потусторонних волков. Срывающейся от наслаждения мыслью она приказала давно задуманное: «Слушай, ты! Не смей приближаться ко мне, к Нюсе, Фанте и к Ромке!».

Зверь подёрнулся дымкой, растворяясь.

Лена моргнула. Перед носом маячили чёрный край подушки, шитый чёрной пушистой нитью, и собственная Ленина рука на белом покрывале.

***

– Сработало! – Лена плюхнулась в крутящееся кресло напротив папы, закурила, скрестив ноги.

Иннокентий поднял голову от ноутбука. За время Лениного уединения в спальне на его лице опять возникли свежие царапины.

– Та-а-а-к, – протянула Лена. – Мазь потырил?! Детский сад. Пап, скажи, ты из научного интереса, или в тебе вдруг проснулось рудиментарное желание контролировать мою жизнь?

– Не то и не другое, – улыбнулся ей Иннокентий. – Кроме того, я не брал мазь. Решил проверить, нельзя ли войти в это состояние по памяти – несколько раз я имитировал таким образом воздействие некоторых других препаратов. Не стану отрицать, мне было любопытно, что с тобой происходит, но это не имеет отношения к контролю. Всё равно прости.

– Судя по всему, у тебя получилось, – проворчала Лена.

– Отчасти. Я погрузился в темноту, едва успев сконцентрироваться на эффекте надавливания на глаза. Остальное прошло в точности по предыдущему сценарию, –  Иннокентий погладил царапину на лбу, – Думаю, это сопоставимо с тем, что почувствовал бы человек при попадании в голову крупной птицы, летящей с достаточно высокой скоростью.

– Достаточной для чего? – спросила оторопевшая Лена.

– Для того чтобы на какое-то время перестать воспринимать окружающее, так что твоя личная жизнь осталась неприкосновенной.

Лена смотрела на отца, разинув рот. На террасе за его спиной чучелком красовался ворон.

– Пап, ты хочешь сказать…. это не ты Ромку вытащил?

– Он, – Иннокентий отвесил неглубокий поклон в сторону террасы.

Ворон переступил ногами с абордажными крючьями когтей, одарив Лену круглым птичьим взглядом. У неё создалось впечатление, что птица тоже раскланялась.

– Ты оба раза схлопотал вороной по морде, и всё? Офигеть! А я-то была уверена, что это я бессменный чемпион в номинации «самый идиотский трип года».

– Хоть в чём-то ты унаследовала мою завышенную самооценку, однако справедливости ради должен отметить, что ты даже не в первой тысяче номинантов. А вот я могу претендовать на это звание, особенно если учесть, каким уникальным средством был достигнут столь своеобразный результат. В этой связи мне бы очень хотелось, чтобы ты как можно более подробно рассказала, как всё прошло у тебя. Если не трудно, начни с момента, когда ты съела мазь в первый раз.

– Учёный не дремлет? – сузила глаза Лена.

Иннокентий улыбнулся просительно.

– Сделай мне подарок. На день рождения. Ты не против провести этот вечер в моём обществе? Я созвонился с Ромой, он заберёт Нюсю у няни и посидит с ней до твоего возвращения.

– Надеюсь, Фанта вовремя скушает Ромку, и никто не успеет пострадать. Сколько тебе… э-э-э… стукнуло?

– Шестьдесят три. Отличный возраст, чтобы на нём остановиться.

– Глупости говоришь! Гм. Поздравляю.

Лена встала, села, повозилась в кресле и снова встала. Бочком приблизившись к отцу, она чмокнула его в щёку. Тот поцеловал её в ответ, угостив запахом табака и мятных леденцов.

– Как ты смотришь на предложение перекусить? Внизу неплохой ресторан.

– Рестораны – отстой, – скривилась Лена. – Сейчас сгоняю к метро, куплю тортик, водки с соком…

Порывшись в ворохе журналов и книг возле дивана, Иннокентий протянул ей бархатную папку.

– Меню, – пояснил он. – Ужин принесут сюда.

Лена рассеянно пролистала страницы.

– Закажи чего-нибудь. Кроме свёклы.

Позвонив, Иннокентий перечислил в трубку много всего и принялся скручивать сигарету.

– Отличный способ сократить потребление никотина, – подмигнул он. – Лишний раз лень возиться.

– Смешно, я первый раз на твоём дне рождения, – выпалила Лена. Уши у неё всё ещё горели.

– Я тоже, – ответил Иннокентий.

– В каком смысле?

Иннокентий удовлетворённо затянулся, на улицу поплыли завитки дыма, распространяя не вонь жжёных тряпок, как Ленины сигареты, но густой аромат подвяленной осенней травы. Лена отметила про себя, что запахи кажутся приглушёнными, хотя ни малейших признаков насморка она не замечала. Кроме того, Лена жизнедеятельность соседей со всех сторон света и рёв города впервые в жизни не оглушали Лену, привыкшую существовать на грани головной боли. Звукоизоляция, конечно. С другой стороны, двери на лоджию открыты, внизу дорога… она просто редко бывала так высоко.

– Каждый год двадцать седьмого июля дедуля дарил мне шоколадного зайца, –  рассказывал Иннокентий. – Когда дедуля умер, соседка отвела меня в милицию. Документов на меня не оказалось, сейчас невозможно установить, по какой причине: соседка их не нашла, их не было в принципе, или дедуля счёл нужным их уничтожить. Я называл его «дедулей», но он мог быть и другим родственником, а то и попросту добрым человеком. Фамилию с отчеством я получил в детдоме, там же врач определил примерный год моего рождения, зато день и месяц я назвал сам – двадцать седьмое июля.

– Ничего себе! – воскликнула Лена. – Всю жизнь живу с фамилией, и вдруг выясняется, что её выдумали какие-то детдомовские тётки! Погоди, почему детдом? Ты же был в крутом интернате для математически одарённых…

– Меня туда перевели вскоре после поступления в детдом. Возвращаясь к праздничной теме: несмотря на то, что я самостоятельно избрал дату своего рождения, она портила мне настроение, когда я натыкался на неё в календаре, и у меня не возникало желания привлекать к ней внимание, даже своё собственное. Как ты понимаешь, отмечать день рождения не вошло у меня в привычку. Впоследствии выяснилось, что машина родителей сорвалась с горной трассы. Это случилось летом, полагаю, именно двадцать седьмого июля.

– Как же ты всё это раскопал, если не знаешь своей настоящей фамилии? Или знаешь?

– Не знаю. Существуют неплохо работающие методики, позволяющие воссоздать события, относящиеся к доречевому периоду. На момент аварии мне было около года. Я лежал в яркой зелёной траве под ярким синим небом, следил за кружащей надо мной птицей и знал, что всё со мной будет хорошо. И никогда с тех пор в этом не сомневался. У него, кстати,  сегодня тоже день рождения.

Ворон покосился на Лену: «Как я тебе?». Серые с чёрным кантом крылья, траурный клюв. Ветерок ерошил пух на груди.

– Странно всё же, что люди его видят, – с сомнением произнесла Лена.

– В обычном состоянии сознания – только я и ты.

– Ещё Нюся, – поправила Лена. – Хотя с Нюсей не всё понятно. В обычности её состояния я иногда сомневаюсь. Забей, проехали.

– Не думаю, что его возможно «увидеть» в строгом понимании этого слова. Скорей всего, мы ощущаем его присутствие, а воображение дорисовывает форму в силу привычки к формам.

– Положим, Нюся много чего видит, но почему я?

– Такие сущности питаются эмоциями родственной им природы. Природа ворона – любовь ко мне-любимому, прости за тавтологию. Кроме тебя и Нюси… его никто никогда не видел. Во времена романтичной юности меня это иногда печалило, впрочем, настоящим романтиком я не был. Хочу сказать, мне приятно, что ты…. Способность Нюси видеть ворона также свидетельствует о её… небезразличном ко мне отношении.

– Небезразличном, ага. Загнул ты, пап. Да Нюська от тебя пищит! А можно его потрогать? Или хотя бы к нему подойти?

– Как бы тебе объяснить…. – Иннокентий пошевелил пальцами. – Ворон не относится к существам, находящимся где-то и когда-то. Единственное, в чём я уверен, так это в том, что он всегда со мной. Как твой волк – с тобой.

Лена остановила кресло на повороте так резко, что едва из него не вылетела.

– Не называй ту тварь «моей», ясно?! Вдобавок теперь она где угодно, только не там, где я.

– Не люблю говорить такие вещи, но ты поспешила, – строго произнёс Иннокентий. – Следовало…

– …объездить всех экспертов по непознанному из числа твоих пациентов? Мерси! Ромка с удовольствием не поспал бы месячишко-другой. Совсем забыла, Саша зуб давал, что Ромку вот-вот сожрут. И вообще, ты же понятия не имеешь, что я сделала.

Под взглядом Иннокентия Лене сделалось неуютно.

– Догадываюсь: я, знаешь ли, был знаком с твоей тётей Идой. Благодаря ей я занялся психиатрией.

– Не преувеличивай, все было не настолько запущено.

– О, напротив, довольно забавно. Просто во времена моей молодости психиатрия являлась одним из немногих легальных способов изучать некоторые возникшие у меня после общения с Идой вопросы, – пауза повисла под потолком, вильнула хвостом и пропала. – Насколько я понимаю, ты тоже умеешь уговаривать.

– Умею, – чопорно кивнула Лена.

– Что конкретно ты приказала волку?

– Ну, не приближаться ко мне, к Нюсе, Фанте и Ромке, – Лена заёрзала. – Пап, я сволочь, про тебя я забыла. Привыкла думать, что с тобой ничего не может случиться.

– А со мной действительно ничего не может случиться, – лучезарно улыбнулся Иннокентий. – Но у тебя, кажется, немало других родственников?

– Мне весь список надо было зачитать? – огрызнулась Лена. – Пусть сами о себе позаботятся, их очередь отдуваться.

Тренькнул дверной звонок, оповещая, что кушать подано. Официант явил собой нечто бестелесное, донельзя гармонировавшее с темой разговора.

Лена ковырнула вилкой кусок мяса, украшенный кокетливыми листиками. К мясу полагался соус, от запаха которого чесались ноздри. Несмотря на бросающуюся в глаза щуплость, покушать Лена любила, провоцируя тупые шутки на тему глистов. Сегодняшняя еда превзошла всё, до сих пор попадавшее к ней в тарелку, так что проблема загробных сущностей временно отошла на задний план. Праздник подпортило вино: Лена понимала, что оно дорогое, но, чтобы его заценить, надо пить такое с детства, а не пойло из банок сосать. Говоря по правде, Лена предпочла бы этого самого, из банки – хоть бы и джина с тоником.

Окончательно убедившись в тщетности попыток впихнуть в себя кусочек чего бы то ни было, она сумрачно оглядела бокал, выцедила залпом и поковыляла на террасу. Трудно сказать, в какой момент исчез ворон – или, вернее, когда Лена перестала его видеть. Вдохнув вечернего пыльного воздуха, она вернулась в кресло и резко обернулась – ворон красовался на прежнем месте.

Иннокентий с усмешкой наблюдал Ленины манипуляции.

– Оставь птичку, – посоветовал он, – голова разболится.

Виски, в самом деле, обложило ватой, глаза слезились. Лена демонстративно раскрутила кресло спинкой к террасе.

– Пойдём на крышу? – предложил Иннокентий.

– У тебя персональный лаз? – хмыкнула Лена.

– Возможность покурить на крыше всегда была для меня существенным критерием при выборе жилья.

Иннокентий поманил Лену в спальню. Он до смешного мало обживал помещения, и эта квартира не стала исключением. Кроме ноутбука, имущество Иннокентия состояло из небольшого чемодана и приклеенного скотчем над кроватью портрета Беранже, вырезанного из старого журнала (Иннокентий таскал с собой портрет чуть ли не со школы). В остальном интерьер пентхауса отличался стерильностью трёхмерной иллюстрации. Пройдя по винтовой лестнице в виде книжных шкафчиков, Иннокентий толкнул стеклянный люк, и Лена вылезла в садик на крыше – с дощатыми дорожками, стрижеными ленточками газончиков и деревьями в кадках. Всё вместе производило впечатление великанского бонсая.

– Офигеть! – сдерживая дрожь непривычного забираться выше пятого этажа тела, Лена перегнулась через пушистый кустарник. Перемигиваясь лампочками, рвались из города игрушечные машинки. Первая звезда наблюдала из облака тётку, вешавшую подштанники на балконе соседнего дома. – Пап, вот это действительно круто! Немыслимо круто!

Между тёткой и звездой трепыхался средь небес ворон.

– Я всё ещё жду твоего рассказа, – напомнил Иннокентий.

Когда Лена закончила, он приступил к изготовлению очередной сигареты, с которой возился мучительно долго.

– Ну? – не выдержала Лена.

Сигарета заняла положенное место под усами, от чего те изогнулись ещё замысловатей.

– Ты поспешила.

– Пап, это уже скучно!

– Хочу обратить твоё внимание: оба раза ворон вмешивался перед тем как, исходя из твоего и Роминого опыта, я должен был увидеть «зелёный поток».

Лена огляделась. Птица сидела на спинке папиного шезлонга.

– Я склонен считать ворона силой с заданным вектором, действующей по линии наименьшего сопротивления. Обстоятельства моей биографии позволяют предположить, что он порождён заботой о моём благополучии, в первую очередь, в плане физического выживания. В этом направлении ворон воздействует как на меня, так и на окружающих. Я умею отличать его влияние от собственных мыслей, тем не менее, ему нелегко сопротивляться.

– А на фига сопротивляешься, раз способствует выживанию? – перебила Лена.

– Выживанием мои интересы не ограничиваются. Таким образом, конфликты с вороном у меня случались довольно часто, и всё же до рукоприкладства я довёл его впервые. На мой взгляд, это свидетельствует о степени опасности «зелёного потока» для меня и, вероятнее всего, для вас с Ромой.