Текст книги "Пастухи призраков (СИ) "

Автор книги: Юлия Ламичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Фанта клевала носом, голова медленно опускалась на лапы в рыжих носках. Нюся схватила мяч, торжествующе взвыла и поползла прятаться за Лену. Фанта рыкнула вслед, мяч выпал из ослабевшей от страха ручки, угодив в ротвейлерную пасть. Нюся не замедлила поведать миру, как сильно он к ней несправедлив.

– У тебя ребёнок? – Лида изумлённо затрепетала на своём конце провода.

– Надо же чем-то кормить собаку, – выпалила Лена неуклюже. – Погоди.

В Лениных руках девочка совершила краткий перелёт в сторону кресла, где утихла, пытаясь затолкать себе в пасть отвоёванный мяч. Выходило хуже, чем у Фанты (сказывалась разница в размерах пасти), но Нюся отличалась настойчивостью.

«Отличницей будет», – решила Лена.

– Ты усыновила?! – громким шёпотом спросила Лидка.

Лену передёрнуло.

– Родила, – прошипела она.

А при рахите рекомендованы прогулки на свежем воздухе. Такого рахита, как у Нюси, Лена не встречала даже у щенков с Птичьего рынка (наверно, не доживают). Зря она так с Лидкой: в психологи от хорошей жизни не идут, у Лиды, наверно, травмы детства просто чудовищные. Угораздило ж её родиться настолько белой и пушистой в такой неидеальной семейке!

– Прости, Лид, я немного нервничаю. Подруга заболела, я согласилась посидеть, пока лечится. Слушай… мм… такое дело…. У тебя детских штанов и курток не осталось года на полтора? И ботинок?

Пару дней спустя пухлый молодой человек, назвавшийся Ромой и сыном Лидкиного мужа, привёз багажник детского добра. Нюся оказалась экипирована на все случаи жизни, причём экипирована роскошно. Девочкой Лена не играла в куклы, но, переодевая Нюсю из бархатного сарафанчика в платье с шёлковыми розами на поясе, распробовала прикол. Нюся похлопывала себя по вышитой грудке, потрясала ножками в малиновых лаковых туфельках и рычала. Не считая падения с лошадки-каталки, день прошёл в восторгах и умилении. Вот только пижонская коляска не вписалась в лифт, совмещённый с мусоропроводом. Рома посоветовал загнать её через интернет, что Лена успешно проделала. На коляски она решила забить, раз уж Нюсе пора носиться антилопой (по мнению Нины Павловны, Лидки и интернета).

***

Весна началась и кончилась, а на Ленином ремне кончились дырки. Ставшая пугающе широкой одежда поласкалась на ней унылым мешком. Похудение, или, в данном случае, исхудание, объяснялось не только успехами на ниве укрощения гнева, смирения и кротости, хотя в этих дисциплинах Лена, по собственному мнению, переплюнула всех йогов в горах Кавказа. В довесок к нравственным, на Лену свалились мучения физические. Каждое утро и каждый вечер Нюсе подмышки просовывался шарф, и Лена таскала по парку необычайно тяжёлого ребёнка под аккомпанемент ребёнкиных воплей (Сердобольные прохожие нейтрализовывались Фантой). В мае Нюся уже топала впереди собаки, но падала часто, вставала с трудом и при этом тоже, в общем, не молчала. Главной её реакцией на окружающий мир по-прежнему оставался ор – восторженный или гневный, но одинаково за пределами болевого порога.

Ленины нервы превратились подобие ниток, изодранных котёнком и растащенных им же по квартире. Сладостный голос Александры Порфирьевны бесконечно нашёптывал ей во сне, что Галка разыскивает любимое дитятко, но всякий раз Лена просыпалась от хриплого рёва, которым Нюся возвещала миру о своём пробуждении. Недалёкая от того, чтобы перенять эту привычку Лена стала философски относиться к рассказам о родителях, выкинувших детку в окно. Не то чтобы она их оправдывала, просто поняла, насколько легко такое может случиться.

Мало по малу в Нюсиных воплях проявились девочковые нотки, а ещё Нюся научилась смеяться – не сказать, чтобы совсем по-человечески, но сомнений, что она смеётся, больше не возникало. К лету в испускаемых Нюсей звуках обозначились «баба» (собака), «дай» и прочие прелести лепета, включая «маму» –  последнее вводило Лену в ступор, но до разъяснительных бесед о тонкостях кровного родства оппонент явно не дозрел.

Ночью парк принадлежал парочкам, алкашам и нарядам милиции, сменявшимся на восходе таджиками в оранжевых жилетах. За дворниками выползали собачники, чтобы вернуться вечером для более основательного выгула. Между утренними и вечерними собачниками население парка составляли бабульки, а также мамашки с колясками.

К мамашкам Лена относилась примерно как курильщик – к тактичным напоминаниям о раке на сигаретных пачках. Бабушка воспитала её в убеждении, что женщина обречена на материнство, а те, у кого не вышло – самые разнесчастные уродины и есть. Глядя на тётю Иду и нескольких бабушкиных подруг, Лена бабушке верила, и всё же не ощущала ни материнского инстинкта, ни пресловутых биологических часов. Зато более чем ощущала общественное мнение. Не то чтобы на неё бросались прохожие, призывая размножаться. Друзей, тем более способных на подобные призывы, у Лены не водилось, родственники не баловали её своим присутствием, а на посторонних она клала. Однако положить на общество в целом, продолжая в нём существовать, примерно так же легко, как найти толику кислорода в парке, удачно втиснутом между шестиполосной трассой и моторостроительным заводом. Общества много. Оно разговаривает миллиардами ртов, демонстрирует примеры из жизни, рекламные постеры, снимает кино и пишет буквы. Общество запрограммировано на размножение, что понятно, но ужасно неприятно, если размножение не входит в твои личные планы, и вдобавок тебя угораздило родиться женщиной.

В зачатие от гасторбайтера поверили решительно все, даже Димка посматривал задумчиво: идея «просто так взять чужого ребёнка» в народные умы не вписывалась. Своей в дневном парке Лена, естественно, не стала, как не была своей в утреннем и вечернем парке собачников (да и вообще нигде). Однако соседки начали с ней здороваться и затевать разговоры на детские темы. Димкина мать Татьяна Викторовна разразилась пирожками. Старушки строили Нюсе умильные глазки, а самые смелые мамашки повели детей на невиданный аттракцион: «собака-убийца пожирает палку». Лена удивлялась и смеялась. На детской площадке водилась дама, усыновившая мальчика, бедняжке сочувствовали, заводя разговоры об ужасах генетики и чудесах искусственного оплодотворения. Лену же ласкали повсеместно, хотя ещё недавно сторонились в качестве вздорной и пьющей владелицы ротвейлера с неуравновешенной психикой, каковой она и осталась. Всё вышеперечисленное превратилось в простительные слабости, стоило Лене, с лёгкого языка Нины Павловны, сдать в детдом и вернуть обратно кровиночку.

Ведя Нюсю на прогулку, Лена косилась на прохожих горделиво. Выкусите – «яжемать»! Я – соответствую, я – как полагается. Упиваться новым ощущением мешала мысль, что упивается Лена не по праву. С другой стороны, соответствие общечеловеческим ценностям вещь приятная, но подписываться ради этого на пожизненную возню с дитём – чересчур.

Интересно, сколько мамашек катает калясочки только потому, что общество давит ценностями, а часы тикают, и ничего другого вроде как не выдумывается, тем более что во всех случаях это самое, которое не придумывается, ненормально, а нормально для женщины быть матерью? Фиг кто признается, так можно и единственного бонуса лишиться – ну, причастности к ценностям, ради чего всё и затевалось. Ведь полагается не только быть матерью, но и наслаждаться, а не вышло наслаждаться, значит, ещё худший урод, и уже никаких оправданий типа болеешь или не сложилось. Уродом быть противно, Лена могла бы много порассказать на эту тему из личного опыта. Как же всё-таки здорово, что ей не надо становиться Нюсе настоящей матерью, и уж тем более получать от этого удовольствие в обязательном порядке.

***

Год прошёл гораздо менее апокалиптично, чем мог бы. Лена не сошла с ума и никого не укокошила, девочка под кодовым именем Нюся невероятно разрослась, а также освоила человеческую речь (кроме шипящих и рычащих, несмотря на солидное время, посвящаемое рыку). Собака Инфанта фон Гамбринус по-прежнему ела палки и представителей своего вида ниже колена.

Даже финансовые бури не потрепали идиллию. Татьяна Викторовна вышла на пенсию по уходу за свекровью, в результате чего дружный коллектив магазина вновь обрёл любимую коллегу, осознавший, как много он был лишён, Армен поднял Лене зарплату, а Татьяна Викторовна получила прибавку к пенсии и долгожданную возможность понянчить девочку. В порыве чувств она призналась Лене, что тайком от мужа, настоящего полковника и сына красного командира, наряжала Димку девочкой до трёх лет (дело едва не кончилось разводом, когда муж её застукал). После этого признания Лене стало трудно общаться с соседом. Слушая очередные телеги по поводу боевых искусств, она изо всех сил старалась выдавить с поля внутреннего зрения фотографию, показанную Татьяной Викторовной за чашечкой чая: кудрявый херувим немыслимой белокурости и розовощёкоти в дамской комбинации с кружевами и пурпурным бантом. Строго говоря, девочка из Димки была не в пример симпатичней, чем из Лены, сколько ни наряжала её мать в наряды, шитые по модным заграничным журнальчикам. Мать была отличной портнихой, её услугами в своё время пользовался весь Московский бомонд, но оборочки и рюшечки мистическим образом теряли очарование, войдя в соприкосновение с Леной. К счастью, мать ограничилась двумя попытками воссоединиться со старшей дочерью, а бабушкины эстетические амбиции не простирались дальше вязания салфеточек и носок на продажу.

Осень прогнала лето, зима явилась на смену. Ленин круг общения расширился за счёт Ромы, принявшего на себя роль добровольного, и, что важно, дармового водителя при Лене и Нюсе. Возникший, по обыкновению, из ниоткуда папа организовал осмотр всего ребёнка в огромной клинике, после чего исчез (как обычно). Нюсю потребовалось возить на массаж и в бассейн, а Рома маялся пропастью свободного времени и нехваткой общения за пределами компьютера. Под его руководством Лена открыла для себя аниме.

До знакомства с Ромой Ленины способы ухода от реальности состояли из алкоголя, запойного несистематизированного чтения и фильмов про вампиров.  Капризный Ленин организм неизбежно извергал излишки спиртного, что спасало от алкоголизма, но до обидного брутально шмякало мордой об реальность. Читать Лену приучила бабушка, работавшая в библиотеке уборщицей, гардеробщицей, а также прислугой за всё. Хорошая книга о, скажем, процессах над оборотнями в шестнадцатом веке, позволяла оторваться до состояния практически полной невесомости. Фильмы действовали ещё сильней, но, увы, новые появлялись настолько редко, что промежуток между ними воспринимался как боль. Зато  аниме оказалось непаханой поляной, а Рома – многоопытным гуру. Тут Ленину крышу серьёзно поддержали необходимость работать и наличие Нюси. Она отдавала себе отчёт, что без принудительных контактов с реальным миром впадёт в состояние Страшной Бабки, если не круче. Интересно, как удавалось держаться на плаву Роме – при минимуме внешних контактов и деятельности на пользу общества. Или не удавалось?

Квёлый май выродился в прохладный июнь, оттеснённый немыслимой июльской жарой. Хуже всего приходилось Фанте, распластавшейся жарким пузом на не менее жарком кафеле в коридоре (Лена сбрызгивала собаку из пульверизатора для цветов). Население разбежалось кто куда – самые удачливые на море, те, кому повезло меньше – на дачи. Пасынки судьбы, клерки из окрестных офисов, забились в свои плохо кондиционированные норы, что положительным образом сказалось на санитарном состоянии парка. Димка проводил на даче всё свободное время. Бродя в одиночестве по жёсткой проволоке, недавно именовавшейся травой, Лена размышляла о путанных и сложных вещах.

За год Галка не подала признаков жизни, и ничто не предвещало, что она сделает это в ближайшие годы. Между прочим, некоторые дети с документами ходят в сад, в школу, а ещё их бесплатно обслуживают в поликлиниках. Димка уверял, что если Лена соберёт необходимую кучу справок и объявит Нюсю найденной в капусте, то Нюсю ей, скорее всего, оставят. Лена сомневалась: могут и изъять, а там нахлынут американцы…. Думать об этом не хотелось, сколько ни обзывала себя Лена эгоистичной сволочью. На сене, ты, Леночка, запросто обставишь любую собаку: и тебе без ребёнка спокойней, и у неё без тебя появится шанс на любящих богатеньких папу с мамой. На нормальную, то есть, жизнь. Да она же тебя бесит, по правде говоря, так чего ты гавкаешь?! Лена слышала о больных, настолько свыкшихся с болезнью, что порвут глотку любому, кто попробует их вылечить. Если родительская любовь – примерно то же самое, тогда она, похоже, проклюнулась в Лене. Какая засада.

Оказаться привязанной ужасно, нельзя привязываться ни к кому и ни к чему, никогда нельзя привязываться. Лена дважды пережила это: с бабушкой и с Густей, сплясала на игле безумия, на третий раз сил не осталось. Забирая у ментов скелет ротвейлера, она сознательно подписалась на этот третий, последний, раз: им обеим было нечего терять. Кирдык Фанте – кирдык и Лениной крыше. С другой стороны, Нюсе тоже нечего терять. Американцы, держи карман! Сам факт, что ребёнок родился у Галки и угодил к Лене, говорил о совершенно определённом вывихе ребёнкиной судьбы. С такими вывихами к американцам не попадают, разве что семейка Адамс заинтересуется. Шкурой ощущая течения судеб, сопротивляться которым бессмысленно, Лена медлила, не могла себя заставить приступить к собиранию кучи.

***

От жары  не было спасения даже загородом. Окна южной гостиной закрывали льняные портьеры и, поверх, индийские плотные с геометрическим орнаментом. Марокканская лампа разбрасывала цветные трапеции по коврам, привезённым Лидой и Олегом из Туниса, по низеньким, в восточном вкусе, креслицам. Дымок из курильницы вился к потолку радужными струйками. Запах сандала мешался с запахом булочек с корицей, которые так ловко удавались домработнице.

Лида сидела на большой подушке перед сундуком, выполнявшим роль столика (Олег купил его в Мадридском антикварном магазинчике во время их свадебного путешествия по Европе). Безумно хотелось принять душ, полежать в одиночестве, закрыв глаза, прийти в себя. Последняя на сегодня пациентка гораздо больше нуждалась в услугах эндокринолога, нежели психолога (позвонить Павлу Викторовичу, пусть осмотрит). Бросив в бокал несколько кубиков фруктового льда, Лида залила их домашним лимонадом и протянула маме.

Ольга Леонидовна сделала несколько осторожных глотков, чтобы не застудить горло.

– Лида, умоляю, убери булочки! Попроси эту… как её…

– Иру, мама.

– У меня не настолько хорошая память, чтобы помнить имена домработниц. Вот она, а главное, ты, могли бы запомнить, что я не ем сдобу, а после семи ем только зелёные яблоки. Ты куда?

– На кухню, мама. Ты хотела яблок.

– Сядь, я ненадолго: Марк не любит оставаться вечером один. А ты, между нами говоря, слишком много времени проводишь на работе. Главная работа для женщины – заботиться о комфорте мужа. Если бы женщины об этом помнили, у тебя было бы меньше пациентов. Дай мне булочку, будь добра.

– Олег занятой человек и возвращается домой позже меня, – улыбнулась Лида.

– Олег – мужчина. Работа плохо отражается на внешности! У тебя усталый вид, будь добра привести себя в порядок до возвращения мужа. Впрочем, я зашла по поводу Лены. С ней надо серьёзно поговорить, но лучше бы она приехала одна.

– Мама, будет детский праздник. В любом случае Лена не приедет, она занята на работе. Рома привезёт Нюсю к нам, а вечером отвезёт обратно.

– Чем ты только думаешь? Эта девочка – дочь гасторбайтера, алкоголички и проститутки, у Лены просто не может быть нормальных подруг! Надеюсь, дети не успеют нахвататься глупостей.

– Успокойся, мама, всё пройдёт отлично. Позвать Ваську с Платошей?

– Не сейчас, я устала.

– Хорошо. Ты хотела поговорить с Леной? О чём?

– Не я, а ты. Прошёл год, так называемая мамаша окончательно пропала, чего и следовало ожидать. Пора пристроить этого ребёнка куда-нибудь. Что касается Лены, то, я считаю, усыновление – её единственный шанс не опуститься окончательно. Одинокие женщины... в определённом возрасте… –  красивые губы Ольги Леонидовны подёрнулись брезгливой гримаской. – Надо подобрать что-нибудь приличной национальности и от менее маргинальных родителей. У тебя связи в этих кругах. Пригласи Лену в кафе, если у неё нет денег, можно за неё заплатить, наконец.

– Мне кажется, не стоит вмешиваться в Ленины дела, – доброжелательно сказала Лида.

– Что значит «не вмешиваться»? Я не была ей идеальной матерью, но мы не перестали быть семьёй, ты первая то и дело об этом напоминаешь. Даже чаще, чем следует.

Изумрудные слёзки Лидиных серёг качнулись на золотистых нитях.

– Прости, мама, но на эту тему говори с Леной сама, если хочешь,

– Какие глупости! Я не могу с ней общаться! Добиваешься, чтобы у меня сделался приступ?!

– Приступ чего? – улыбнулась Лида.

Ольга Леонидовна страдальчески повела округлыми плечами.

– Она нагрубит, я разнервничаюсь и попаду в больницу, Марк останется один, а у него срочный заказ для телевидения, ему необходима спокойная творческая обстановка…

– Так оставь Лену в покое.

– Значит, ты твёрдо решила и дальше пренебрегать проблемами единственной сестры?

– Насколько я знаю Лену, она в состоянии решить свои проблемы, – ответила Лида. – Если, конечно, они есть. На её взгляд.

***

Лене снились поминки тёти Иды.

Во сне, как много лет назад наяву, их старая квартирка кишела старушками, их шёпотом, шарканьем тапок в тесной комнате, скрипом деревянного пола под негнущимися старческими ногами. А зеркала были завешаны простынями – даже маленькое зеркало на буфете бабушка ухитрилась прикрыть салфеткой. И свет горел неярко. Зная, что спит, Лена захотела встретить бабушку, выскользнула в прихожую. «…Живи спокойно, коль совесть позволяет. Ленке досталось», –  прошелестел бабушкин голос. Оглянувшись, Лена увидела лицо матери, настороженное и радостное одновременно. Точно, мать явилась на поминки, хотя её не ждали, Лена подслушала их с бабушкой разговор, когда несла на кухню грязные тарелки. «Иди, иди ты!», – крикнула бабушка. Лена попятилась, как тогда, с тарелками, испугалась, что сейчас столкнётся сама с собой и оказалась в пустоте.

Волк переминался с лапы на лапу, виляя хвостом. Лена протянула руку – иногда во сне нет выбора. Зажмурившаяся от отвращения, она ощутила прикосновение собачьих мягких губ, язык, лижущий ладонь. Волк ел у неё с руки – что, она не разглядела. Проснулась Лена в ужасе. Гадость! Гадость! Что же теперь случится?

Вышла на балкон, закурила.

Когда сообщили, что тётю сбил грузовик, бабушка сказала: «Отмучалась». А Лене было стыдно и легко: легко оттого, что тётю убрали из её жизни так быстро и опрятно, а стыдно –  потому что ей ни капли тётю не жалко. К душе прилип репейник опасения, как бы тётя не повадилась сниться на пару с волком, доконали бы вдвоём. Когда тётя уходила в магазин, они с Леной крупно поругались. Хуже, чем обычно. Лена кричала, что без тёти им с бабушкой жилось бы лучше. Она действительно так считала (бабушка, скорей всего, тоже).

После поминок бабушка как-то долго возилась в постели, Лена собралась принести ей корвалола, как увидела тётю Иду, стоявшую спиной к настольной лампе, прикрытой бабушкиным байковым халатом в пионах. «Вот зараза! Приснилась-таки». Лена изо всех сил всматривалась в тётины сапоги – более чем достаточно, чтобы проснуться, если действительно спишь. Рассмотрела каждую замазанную ваксой трещинку на носках сапог, хлопковые бурые чулки в брызгах весенней грязи, обтрепавшийся подол пальто. По словам участкового, тётю отбросило затылком о бордюр. Повезло, что по асфальту не размазало – пришлось бы рассмотреть много интересного. Кисти рук в голубых прожилках, с аккуратно-мелкими ногтями, под ногтём мизинца невычищенная точечка чернил. Ещё немного, и придётся заглянуть в лицо. Оттягивая этот момент, Лена задержалась на пуговицах, дутых, на ножках, как грибки. «Возьми, вот тебе». Тётя Ида вдела ей серёжку в левое ухо. От укола Лена и проснулась. Или не проснулась, потому что не спала.

Ухо чуточку поболело, бабушка заметила на мочке родинку, которой раньше будто бы не имелось (две недели дулась и ходила с убитым видом). Больше тётя Лену не беспокоила, и на том спасибо. Лена утешала бабушку, что люди с неописанными наукой способностями были всегда, никакое это не проклятье и не повод для несчастий, просто тётя Ида даже без способностей была тюкнутой. Благодаря внезапно проявившемуся таланту усмирять кусачих собак Лену повысили из уборщиц в медсёстры.

Небо замутилось, порозовело. Лена стояла на балконе, горло драло от сигарет. Толком не рассвело, а уже парит, дышать не чем. Что же случится-то, блин? Вот почему нельзя, чтоб без геморроев?!

***

Раскалённый воздух вяло дрейфовал из одного балкона в другой, вместо сквозняка насыщая комнаты пылью, пухом и побочными эффектами моторостроительного производства. Грохот улицы заглушал плески и визги в ванной – с наступлением жары Нюся твёрдо осознала себя русалкой. Лена думала об отпуске. Если дача совсем развалилась, можно палатку поставить – всё лучше, чем в асфальтовой душегубке. Палатка не так уж дорого обойдётся.

Мокрая майка полетела в корзину с грязным бельём.

По Лениной голове бродили смутные мысли о пользе купальников (которых у неё отродясь не было) и вреде генеральных уборок при температуре плюс тридцать пять за бортом. Перед гостями бабушка с тётей драили квартиру, так поступали их бабушки и тёти на протяжении веков, не в Лениных силах противиться зову предков. Впрочем, если б не жара, уборка вполне медитативное занятие. Скользя розовой тряпкой по мебели отточенными с детства движениями, Лена ощущала, как её руки переплетаются сквозь время с руками тёти Иды и бабушки, год за годом протиравшими те же самые полки, подлокотники и венгерский трофейный буфет. С буфетом больше всего возни – в его резных завитках пыль точно специально склеивалась. При переезде со старой квартиры Лена захватила всё, включая помойное ведро, купленное бабушкой незадолго до её пятого дня рождения.

Тряпка смахнула пыль с фотографии бабушки и деда на комоде. Бабушка в белом платочке, круглолицая, даже на чёрно-белой фотке заметно, что румяная, точно сдерживает смех. Дед – строгий, упрямо поджавший губы. По словам бабушки, семья деда была очень верующая. Ни один парень не решался к бабушке подойти – прабабки Татьяны боялись. Дед женился на ведьминой дочке не только по любви, но из борьбы с предрассудками. Он был самым упёртым комсомольцем на деревне, а после – не менее упёртым коммунистом. Бабушка осмелилась повесить иконы только после дедовой смерти.

Для гостей полагается убираться и готовить. Какое счастье, что хоть печь пирожки Лена не умела, иначе скончалась бы от геморроя. Зов предков, чтоб его! Вот папу предки зовом не обременяют, тем более что их у него, по всей вероятности, нет. Четыре бутылки газировки (пятую пришлось пожертвовать Нюсе вместо обеда) покрывались изморосью в холодильнике. Вкус абсолютно правильный, из детства. Гвоздём программы Лена планировала сделать брикет мороженого, смешав с фруктами и посыпав шоколадом. Папа обожает шоколад и мороженое. Когда Лена была маленькой, папа водил её в кафе, где подавали разноцветные шарики в вазочках.

Папа встретил мать жарким майским днём: крупная девушка с косами ела эскимо. Папа говорил, что заинтересовался в первую очередь её аппетитом, хотя мать, разумеется, была красоткой. И сейчас, небось, сохранилась. Зеркало отразило Ленины куриные плечи, безукоризненно плоскую грудь, веснушки. Тётя Ида и никаких сомнений. Мать вечно недоумевала, как у неё мог родиться такой невзрачный ребёнок. Как внешне, так и по характеру Лена годилась в дочки тёте Иде, а у матери с отцом должна была родиться Лидка. Хотя они бы всё равно развелись – психиатрия (и всё остальное) привлекали папу не в пример сильней семейной жизни. Если б не водевильная кончина деда, Лена имела все шансы остаться незаконнорождённой, что было бы проще для всех. Узнав, что вместо того, чтобы первой в роду получить высшее образование, любимая дочка станет первой в роду матерью-одиночкой, дед впервые поднял на неё руку, после чего лёг на диван, отвернулся к стене и умер. После похорон папа женился на мамаше. Год спустя мамаша послала папу в баню к его величайшему облегчению, а ещё через год исполнила мечту деда – поступила в институт, вышла замуж за профессора и сплавила Лену бабушке, потому что профессор был немолод, мелкие недоношенные дети ему мешали.

Бабушка папу с мамашей не простила, хотя это, конечно, глупость: тромбы не отрываются на почве оскорблённой нравственности даже у идейных прорабов с больным сердцем, просто рано или поздно все от чего-то умирают, деду ещё повезло – умер во сне, бывает куда противней. Ну да, ему было сорок шесть, но и тётя погибла в сорок шесть, семейная традиция. Лена не возражала: что такого хорошего в жизни после сорока шести? Глядя на девочек-подростков, она  ловила себя на мысли, что большинству из них имеет смысл закруглиться с существованием не позже двадцати трёх – дальше будет только хуже.

Фанта ответила суровым гавканьем на звонок: жара жарой, но в доме – ротвейлер, если чё. Лена бросилась открывать, на ходу влезая в майку и джинсы. Как всегда, ничего не успела! Папа!

***

– Скорую вызывать или ментов?! – спросил драматическим шёпотом Рома и уже в прихожей полным голосом объявил: – Там у вас в подъезде бабка из окна кидается!

Запрокинув голову, Лена уставилась в раскрасневшуюся Ромину физиономию, ожидая объяснений, прежде всего – его появления. От Ромы несло потом, свежим и не очень, а также чипсами с беконом. Пышная Ромина шевелюра была абсолютно мокрой, словно он только вышел из душа. То же самое касалось идиотской жёлтой футболки с Дональдом Даком. «Шмали дёрнул», –  услужливо подсказал Лене нос. Несмотря на солидные габариты, козью кудрявую бородку и усы, Рома производил впечатление карапуза, в данный момент изрядно перепуганного и готового зареветь. Глаза пучились за орбиты очков, кадык дёргался.

– Да не тормози, Лен! Лифт не работает, шёл пешком, на третьем – она, и вопит! Звоню в скорую, всё равно менты не успеют, уже наполовину вылезла.

В мозгу у Лены щёлкнуло.

– Скрюченная такая бабка, в мохнатом берете и тапочках с веником?

Рома кивнул.

– Расслабься, Страшная Бабка каждый день козырёк подъезда подметает, ну, бычки кидают, объедки, всё такое. На третьем этаже окна снизу, на других – под потолком, вот она и прыгает с третьего. Убирается она. Подъезд тоже моет на добровольных началах, не доверяет киргизам.

– Ни фига се! – Рома плюхнулся на бабушкину скамеечку для надевания обуви, в смятении чувств игнорируя низкие рыки, посылаемые по его адресу Фантой. – А назад как?

– Как-как, с козырька на землю, и Вася-кот.

– До сих пор руки трясутся. Папе раз об капот тётка с тринадцатого этажа самоубилась, у него потом было нервное расстройство целую неделю.

– Не дождёшься! – фыркнула Лена. – Страшная Бабка всех переживёт и на могилках потопчется, она каждый день это обещает, и думаю, не врёт. Раз Димка спёр на работе пятьдесят кило цемента, лифт сломался, он мешок под лестницей до утра оставил, а Бабка в одни щи на помойку сволокла. Восемьдесят один годочек стукнул старушке. Тебя чего принесло-то, Ром? Лидка, наконец, из дому выставила? Так насела, что с двумя пакетами ели ушёл?

Фанта обнажила клыки, Рома вскочил.

– Шуточки у тебя! Ещё накаркаешь, – поёжился он.

Снабдив собаку волшебным пенделем, Лена подтолкнула гостя в сторону кухни.

– Не выставила? Жаль. Я, было, размечталась, что ты пригласишь меня выручать имущество из родительской мансарды. Нормальный получился бы завтра утренник: клоун в бассейне с прокушенным горлом, дети кайфуют, няни примотаны скотчем к деревьям, бригада грузчиков перетаскивает гаджеты бочками. Я с ружьём замыкаю строй.

– У тебя хорошее настроение, – искательно улыбнулся Рома. – Мотался тут по делам, кондей в машине сдох… это ж убиться – прорываться загород в пятницу вечером без кондиционера! В общем, решил напроситься ночевать. Ты не против? Всё равно завтра Нюсю на этот ваш детский праздник везти.

– Праздник как раз ваш, – нахмурилась Лена. – Я жду папу. Что в пакетах?

– Пиво, сыр, охотничьи колбаски… пирожные…. Тогда я поеду?

– Оставайся, я ж не зверь. Есть чего новенького посмотреть?

– Ну так! – расцвёл Рома и вскинул планшетник наперевес как ружьё. – Траву курить будешь?

– Ясно, какие у тебя дела, – покачала головой Лена. – Ты с дуба рухнул? Нюся на свободе, папа вот-вот приедет.

– Иннокентий Германович – психиатр, а они знаешь, что употребляют? Надо будет спросить.

– Даже не думай, – улыбнулась Лена.

Голенькая мокрая Нюся обезьянкой взвилась на Рому.

– Дядя Рома! Принёс мороженое?

– А что ты больше хочешь: шоколадку или мороженое?

– Шоколадку, мороженое и конфету!

Фанта вела себя прилично, по крайней мере, с формальной точки зрения. Собака просто присутствовала, не без основания надеясь, что играет в Ромином сознании роль грозовой тучи. Когда дойдёт до ужина, она водрузит тяжёлую морду на колени неудачника и будет взымать колбасно-сырную дань до тех пор, пока Лена не обратит внимания на каменную неподвижность гостя и не отправит её страдать на диван.

***

Пользуясь вечерней возможностью пройтись по парку, не расплескав кипящие мозги через уши, Лена повела собаку на выгул. Фанта возилась в кустах, жамкая пастью. Нюся уверяет, что она ловит фей: «Маленькие, серенькие, мам, не мыши, у них крылышки, они – феи!».

Татьяна Викторовна несколько раз, смущаясь, заводила с Леной разговор о Нюсиных «глупых фантазиях». Так, в «зале» у Димки приходит сквозь стену тётя и улетает в потолок, по квартире бегают чёрненькие с глазками, а в углах сидят живые серые пятнышки. Чёрненьких и пятнышек Нюся не боится, а тёти боится, потому что та щиплется. А в лифте водится нечто в красной юбочке и чёрной кофточке, но без рук. Нюся спрашивала, что это такое, Татьяна Викторовна пугалась, у самой Лены мурашки бежали по спине, хоть пешком ходи из-за Нюсиных разговорчиков. О нелюбимом Фантой сломанном фонаре Нюся поведала, что на самом деле тот горит даже днём, а иногда из него лезут нитки. Хорошо хоть дома Нюся ничего не выявила... чёрненького. Кроме того, Нюся не бросила привычки играть, закрыв глаза, при этом у Лены возникало впечатление, что ребёнок видит ничуть не хуже, чем с открытыми глазами. Надо всё же с папой посоветоваться.

Лена тряхнула головой, отгоняя мысли. Жаркий вечерний парк окружил  её гудками машин, голосами спешивших с работы клерков, шорохом шин чокнутых велосипедистов, затеявших покатушки несмотря на угарный газ. Ещё год назад вон тот, в по колено обрезанных колготках, летел бы у Лены птичкой. Смотреть надо, куда едешь, придурок! Но Нюся крепко натренировала Лену сдерживать порывы, так что пускай катится, всё равно до первого столба… Упс. Ничего, парень в шлеме, а колесо новое отрастёт. С другой стороны, способностиу Лены, может, и неисследованные, но внутренне согласие пациента необходимо, иначе не сработает. Остаётся удивляться готовности людей к всевозможным приключающимся с ними гадостям. А вот заставить их сделать что-то полезное или приятное никогда не получается. То ли способностивсё же однобокие, то ли у Лены и людей слишком разные представления о приятном.