Текст книги "Пастухи призраков (СИ) "

Автор книги: Юлия Ламичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Галка – не псих и не торчок, а я не собираюсь слушать всякую ерунду от человека, ежедневно выдувающего минимум пять банок пива, смотрящего мультики нон-стоп и обжирающегося мазью от диатеза. Не представляю, что это было, и не хочу пересказывать, что говорила сама Галка. Два года жизни у неё практически вычеркнуты из памяти. Дома мать возила её к какой-то местной бабке, помогла та, или Галка сама поправилась – сложно сказать. Может, зелёная мазь сработала, Галка полбанки себе тогда отложила. Но бабка, зараза, нанесла три короба дичи в Сашином стиле, а Галка верит. Думаю, поэтому и Нюсю видеть не хочет.

– Твою Галку стоит показать Иннокентию Германовичу, – вкрадчиво предложил Рома. – На всякий случай. Только не злись, но наследственность никто не отменял.

Лена покачала головой.

– Сейчас она нормальная, то есть нормальная для Галки.

– А Нюся нормальная для Нюси, – брякнул Рома и тут же об этом пожалел под взглядом Лены.

– Вот именно, – сказала она. – Мы оформим паршивые документы и будем жить дальше, остальное меня не касается, а тебя тем более. Пойду Нюсе сказку рассказывать. Кстати. Это – тряпка, ею вытирают стол, уяснил? Посуду помой.

***

 «Моя».

– В замке на берегу моря жил был принц. Он мечтал поймать русалочку,  расчленить и узнать, что внутри, ведь принц был учёным. Но русалочки ему не попадались. Он их на рыбу ловил, а русалочкам рыба и в море надоела…

Хихиканье в темноте.

– Мам, принц был глупый! Надо на шоколадку или конфету.

– Конфеты в море тают.

– Тогда на котлетку. Котлетка тает в море?

– Котлетка не тает.

– А сыр?

– Нет.

– Русалочки любят сыр?

– В море, знаешь ли, сырных заводов нет, так что вряд ли они его пробовали. Вот принц и придумал ловить на сыр…

– Мам, а почему ты не гуляешь ночью?

– Потому что сплю. Ночью люди спят, и тебе давно пора.

– Нет, мам, ты гуляла, и Фанта. А потом пришёл во-о-о… – губки расползлись в плаксивой гримасе.

Через полчаса с рёвом удалось совладать.

– Мам, пошли сегодня гулять? – с надеждой попросила Нюся, хлопая мокрыми ресницами. – Я не буду реветь! Дядя Ваня сказал, ты пойдёшь, если захочешь.

От напряжения у Лены свело ноги.

– Какой дядя Ваня?! – голос показался чужим, даже Нюся удивлённо покосилась из-под чёлки.

– Просто дядя, сидит у зелёной речки. У дяди Вани глазки как у меня. Мам, почему у меня глазки как у дяди Вани, а не как у тебя?

– Ты видишь дядю Ваню во сне?

– Мама, я во сне сплю, – снисходительно ответил ребёнок.

– Но сначала ты засыпаешь, а потом видишь дядю Ваню и зелёную речку?

Нюся нетерпеливо подпрыгнула в кроватке.

– Дядя Ваня настоящий! И речка! Мам, принц поймал русалочку?

Лена решила пойти другим путём.

– Что ты делаешь, чтобы увидеть дядю Ваню? Я тоже хочу с ним познакомиться.

– Ой, мама, пойдём! Закрой глазки…

Нюся перебралась к Лене на колени, прижалась, пальчики пробежали по Лениным векам нежно и настойчиво.

– Вот так. А теперь закрой вторые глазки. Чтобы стало совсем-совсем темно.

– Какие вторые?

– Какие внутри, – тоном большой девочки объяснила Нюся. – Мама, я уже гуляю, а ты нет. Закрой вторые глазки!

– Погоди, Нюсь, я про русалочку не дорассказала! – разговор начал серьёзно пугать Лену.

– Ну мам, давай и дяде Ване расскажем!

Лена повернула к себе Нюсино личико с крепко зажмуренными веками.

– Ты сейчас видишь дядю Ваню и зелёную речку? – шепнула она.

– Да. Мама, ты обещала, идём гулять!

Лене захотелось встряхнуть ребёнка, раскричаться. Вместо этого она примиряюще сказала:

– Что-то у меня не получается. Просто я привыкла, что у меня всего два глаза, и оба снаружи. Может, так и есть?

– Нет, не так! – капризно ответила Нюся, но, к Лениному облегчению, глаза открыла. – Мам, ты ещё попробуешь?

– Попробую, – обещала Лена. – Теперь слушай про русалочку.

Дверь в детскую она закрывала осторожно, точно за ней тикала бомба.

***

Фанта взрыла носом простыню, покрутилась на месте, тяжко вздыхая, устроилась в ногах. На кухне возился Рома, пытаясь вписать тело в рамки углового диванчика. «Это как надо запугать человека, чтобы он предпочёл сон буквой «зю» огромному матрасу у себя в мансарде?», – завистливо подумала Лена. Перед ней лежала тетрадь с котятами на обложке, исписанная округлым почерком отличницы – та самая, что Лидка пыталась ей всучить десять лет назад («Неужели тебя не интересует история нашей семьи? Я такое обнаружила…»). Ха! Лена с детства слушала семейные истории. Её собственная жизнь была сплошной семейной историей! Совесть неуверенно, но ощутимо кольнула Лену, примериваясь. Девчонке всего и нужно было с кем-то поболтать – с кем-то, кто понимает, а её послали грубой форме, только за то, что, видите ли, не так сидит, не так свистит. И слишком похожа на мамашу. Правда заключалась в том, что у Лены были бабушка c папой, а у Лидки – только мамаша, и ещё призрак прапрабабки Анны, если она считается. Ты скотина, Лена.

«…издалека откуда-то пришёл. И дочка, Анютка эта, при нём, годов так десяти. Нанялся в пастухи. За скотом не ходил, не глядел. Выйдет на гору, три пальца в рот – и скот сам возвращается. И утром провожает лишь за деревню. И без потерь. О нём говорили: у него бабушка, сидя дома, знает, чем он здесь занимается, то есть, как бы его всё время видит. Он об этом смело и сам говорил, не таясь. Другие пастухи отпуск давали, за то кому как – стричь волосы и бриться нельзя, руку подавать, ругаться, играть с девками, перелезать через забор, в церковь ходить. Но Василий жил, как хотел, однако пас хорошо, сохранно, при его пастушестве зверь не потрогал скотины».

В Лидке пропал этнограф. Обойти кучу стариков, записать все их телеги… Лены бы на такое не хватило.

Василий Дмитриевич Первушин, 1924 г. р., дер. Новый Скребель

«Гореловы, муж с женой, поленили дрова в лесу. С ними были их дети, Пётр с сестрой. Дети стали проситься домой, отец и говорит: «Куда они денутся? Пусть идут». И два дня детей не могли найти. А отец – коммунист, отведывать боялся; жена ходила в Екимцево к бабке Анне. Анна сказала: «Поди домой. Кто попадёт навстречу, ни с кем не разговаривай. А посерёдке дня весть буде». Чё-то там поделала, так они вышли на дорогу».

«Если б я так умела, пошла бы в частные детективы, – расстраивалась Лена. – Денег бы подняла… Интересно, кто-нибудь из предков торговал штанами при помощи чёрной магии, или я урод даже в такой семейке как наша?».

Тихомирова Антонина Степановна, 1935 г. р., дер. Екимцево.

«Мама дружила с Завьяловой Татьяной. Папа вернулся с войны покалеченный, не мог работать. Мама взяла бутылку и к Татьяне. Татьяна до бутылки охоча была. «Полечи мужа, – просит, – твоя бабка лечила». Посидели, Татьяна рассказала, что бабка Анна знала колдовство. Ночью брала наговорённую свечку, выходила в поле и неслышным голосом звала душу. Приходила душа спящего соседа, Анна приказывала ей взять в руку свечку и уходить. Больной выздоравливал, а человек, чья душа приходила за свечкой, умирал. Если не взял бы свечку, то больной бы умер в три дня, и Анна за ним. Татьяна это колдовство не захотела перенимать. Добрая была, отведывала, кому надо, и денег не брала. За пятнадцать трудодней работала почтальоном. Ей из еды чего носили, но сама не просила. Бедно жила с дочкой, ух бедно! Первый муж через месяц после свадьбы помер. Второй был охотник, лося убьёт, они его ночью перетащат, и тем кормились, чтоб меньше работать в колхозе. На войне его убили. Мама потом знахарку нашла, знахарка отпоила папу травами. Раньше были знахари, это сейчас ни во что не верят, да так и идёт».

О дерматите история и Лидка умалчивали, хотя Анна им, скорей всего, не страдала – то ли по темноте, то ли работа в торговом центре вредней для кармы, чем погубление соседей.

Гусева Катерина Степановна, 1938 г. р., дер. Екимцево

«Мама мне рассказывала. Наш отец был председатель колхоза. Нас было четыре сестры и брат. Брат всё болел. Отец пошёл к Анне, пригрозил, чтоб брата вылечила. Анна взяла петуха, воткнула нож ему в горло. Вытащила нож, петуха бросила. Он, как ни в чем не бывало, улетел. Анна сказала, что брату можно помочь. Ночью брат умер, и Анна, в поле её нашли. Не справилась, старая уже была. Говорят, в молодости губернаторшу от туберкулёза вылечила».

Взглянув на часы, Лена погасила свет. Вместо того чтобы любезно отключиться до утра, мозги раз за разом прокручивали колесо, в котором мелькали Лида, петухи с ножом у горла и Галка в зелёном желе. Дядя Ваня, дядя Ваня, на берегу сидит и купаться не велит. Чаем поил. С печеньем, но не с вареньем.

***

Под веками мельтешили радужные пятна вперемешку с мушками белого шума. «Лена, закрой глаза, спи и не подглядывай», – говорит бабушка. Веки тонкие, сквозь них пробивается свет лампы. Оранжевый свет: бабушка накидывает на лампу халат, чтобы не будить Лену с тётей Идой, а сама вяжет салфеточки и носки. Спит бабушка мало, у них полон дом носок и салфеточек, бабушка отдаёт их подруге, а та продаёт у метро. «Закрой вторые глазки», – шепчет Нюся. Дядя Ваня сидит возле речки. Глаза вдавились в череп. Лена перепугалась, отряхнула начинавшийся сон, как собака – воду. Поток устремился в неё, облизывая миллиардами светящихся язычков.

Счастье не нуждается в поводах и причинах. От счастья не умирают, но испытать его по-настоящему можно только перестав быть человеком. Люди не заточены под настоящее счастье. Их предназначение, если таковое существует, явно заключается в чём-то другом (по мнению Лены и древних религий мира, это – геморрой). Лена блаженно таяла в потоке, будь она в состоянии рассуждать, ей хотелось бы одного – пусть всё остаётся как есть. Вечно. Но ни думать, ни хотеть она больше не могла.

Рывок вверх.

Лена села, полная решимости уничтожить козла, обломавшего самый невероятный кайф в её жизни. Перед ней недвижно колыхался поток. В травянистой глянцевой ряби дрейфовала мелкая полупрозрачная нечисть в форме гондонов, пуча глазки, помахивала белёсыми ручками-плавниками. На секунду Лену посетила ужасная мысль, что она научилась видеть микробы и теперь останется такой навсегда.  Что-то похожее ей уже попадалось, но где? Хаттифнатты. Из книжки про Муми-троллей, только те плавали на лодках и жглись электричеством. Лена потянулась к воде, интересуясь поймать хоть один идиотский глюк и рассмотреть поближе.

– Пожалуйста, не трогайте воду, – вкрадчиво, но твёрдо произнесли сзади.

Привалившаяся к Лениному боку Фанта загудела. Снова, значит, увязалась.

Китаец Ваня сидел на корточках у самой кромки слегка пенящейся зелени, сузившейся до размеров тривиальной говнотечки. Ван Юн, теперь Лена знала его настоящее имя. По правде сказать, она с трудом различала китайцев, а их манера улыбаться наводила её на мысли о тяжёлых неврозах. Тем не менее, Ван Юн был слишком никакой. Разглядывать его было столь же информативно, как пялиться на метлу или лопату у него в руках (ни того, ни другого при нём в данный момент не было, и от этого маленькая фигурка вызывала беспокойство, точно лишённая одной из конечностей). Лену грызла обида: проворонить такой приятный способ послать существование лесом! В следующий раз может повезти значительно меньше. Замочить придурка тапком…

В правом кулаке обозначилось нечто тряпичное и твёрдое, с рифлёной подошвой, и распалось прежде, чем Лена сообразила, что это было –  на неё налетела Нюся.

– Мама! – верещала она. – Ты упала в воду и таяла, как сахар в чайнике таяла, а дядя Ваня тебя достал!

– Достал, ага, – Лена и встала (предварительно убедившись, что ноги по-прежнему в её распоряжении).

– Здравствуйте, – сказал Ван Юн. – Вам лучше, это хорошо.

– Спасибо. Просто было так…

Ван Юн кивнул. Без улыбки.

– Нюсь, поиграй пока сама, мне надо с дядей поговорить. Не вздумай лезь в эту, блин, лужу!

– Ей не будет вреда, – заверил Ван Юн.

– Я поймаю рыбу! – рядом с Нюсей в пустоте повисла палка вроде тех, которыми она «рыбачила» у Димки на даче (рыбалка и удочка заканчивались поимкой ротвейлера, мигом превращавшего её в щепки). Палка напоминала призрак белой… ну, или бурой дамы в галерее ночного замка, но мало по малу утратила призрачность в Нюсиной ручке, даже грязью обросла. Хотя грязи, равно как и земли, вокруг не наблюдалось – ничего, кроме переливающегося в пустоте потока. Речушка тем временем разрослась до ширины немаленького пруда.

Лена повернулась к Ван Юну.

– Что за хрень кругом творится?

– Поток, – ответил китаец. Улыбка заметно вылиняла.

– Сама вижу. Поток чего?

– Всего.

Лена ждала продолжения.

– Всего, – Ван Юн плеснул руками, как начинающий купальщик. Китайское лицо подёрнулось надеждой, сменившейся страданием. – Я не умею объяснять. Отец научил меня готовить зелёную мазь. Отца научил дед. Мы мастера мази, никто из нас не учился по книгам.

– Ясненько. Кстати, с тех пор, как мы последний раз встречались, ты неплохо освоил русский.

– Сейчас язык не важен, – снова разулыбался Ван Юн.

По старой привычке Лена всмотрелась в полоски на белой майке китайца, очень тоненькие синие полосочки. Взгляд скользнул выше, упёрся в пластиковые пуговицы воротника (бабушка пришивала такие к наволочкам) и снова вниз, по выступающим венам коричневой руки.

– Вы не спите, – сообщил Ван Юн.

Благодаря бегущим по венам зелёным струйкам, полным  искрящихся микровзрывами хаттифнаттов, выглядел он так, словно среди его предков затесались ёлочные гирлянды и Туве Янсон. Лена перевела взгляд на собственную руку и расстроилась ещё сильней: цвет крови, а также концентрация в оной хаттифнаттов соответствовали местным стандартам. То же самое касалось Фаниных боков, как и в прошлый раз основательно позолоченных. На Нюсю Лена решила не смотреть, но не удержалась.

– Прекрати это со мной делать! – в ужасе приказалаона.

Ничто вокруг Лены окрасилось в яростно-малиновый цвет, разгораясь, хлынуло к Ван Юну, некоторое время слепо в него тыкалось, точно упёршийся в стену ёж, и угасло.

– Я ничего не делаю, вы видите то, что есть, – Ван Юн посмотрел на Лену с боязливым уважением. – Я не знал, что среди лаоваев встречаются пастухи призраков.

Лене сделалось почти так же неловко, как когда она спёрла в школьной столовке булочку с сахарной пудрой, и её застукала буфетчица.

– Извини, нервы того. Можешь хотя бы объяснить, что это за белая мелочь?

– Мы называем их «се», – с готовностью ответил Ван Юн.

– Кто «мы»?

– Мастера мази. У людей нет для се названия, потому что люди их не видят. Пастухи призраков тоже не видят се. В Дунчанцзе живут два брата, оба пастухи призраков. Они богатые, почти как горожане…

– Да, чтобы ты знал: призраков я не пасу, – заявила Лена, впрочем, не очень уверенно, и всё же полюбопытствовала: – Неужели на этом можно разбогатеть?

Недоверчиво-удивлённая улыбка.

– Пастухи призраков имеют власть над духами, "ловят" жизни и впускают в тела умирающих. В Китае за это хорошо платят, разве в России – нет? У нас пастухов призраков зовут в семьи, где кто-нибудь тяжело болеет или пропал, а также если потерялась свинья.

Лена пожала плечами.

– А. Ну да. Что-то такое имело место. Но я только…

Настороженная улыбка, кивок.

– Вы из семьи пастухов призраков. Не знаю, почему вы видите се.

– Твою мазь ела, – буркнула Лена. – И оба раза попала сюда. Более или менее. Но сегодня у меня чисто по памяти получилось.

Глаза Ван Юна стали сливообразными, отчего он сразу сделался похож на любимую Ромой мангу, не хватало парящих вокруг головы вопросительно-восклицательных знаков, которые возникли, стоило Лене о них подумать. Ван Юн разогнал их ладонями, точно мошек.

Смущаться Лена не умела, вместо этого она злилась.

– Ну, ела, и?! Чего вылупился?

– Отец запретил мне лечить… не китайцев, он сказал: «Что хорошо для людей Чжунго, приносит лаоваям бесчисленные беды». Не обижайтесь, мой отец старый человек из деревни.

– А я не обиделась, и потом, он вроде как прав. Но Фанту я, между прочим, твоей мазью не кормила и даже не мазала, почему же она с нами болтается, набитая хаттифнаттами по самые помидоры? Может, мне пальцы случайно облизала? Ты не в курсе, как эта, блин, мазь действует на собак? Не представляю, как я буду объясняться с ветеринаром! И почему она золотая?

– Не беспокойтесь, ваша собака не ела мазь. Собака идёт за хозяином всюду, такова природа собак. Она золотая потому, что намазана вашей любовью. У вас в России продаётся масло из молока. Ваша любовь – как масло. Так вы её защищаете.

«Допустим, – подумала Лена, – Любовь, выраженная в масле – у нас семейное. Знал бы ты, сколько в меня бабушка этого масла впихнула, странно, что я жирных следов при ходьбе не оставляю».

– Любовь бывает в чём угодно, – сказал Ван Юн. – В рисе очень часто бывает. В зонтиках тоже. Бывает в голодных духах или небожителях, один человек был обмотан золотым драконом. Он был единственным сыном у матери. Такая сильная защита.

– Угу, а Нюся тут потому, что такова природа Нюси? – Лену мучал стыд – на Нюсе масла почти не было заметно, разве что немного на затылке.

– Да. Её мать слышала се, когда носила её. Дети слушающих се от рождения принадлежат двум мирам. Моя мать также слышала се. Отец забрал меня у родных матери в обмен на мазь. Зелёной мазью лечат тех, кто слышит се. Её не едят. Ею мажут глаза и виски, после этого навсегда перестают слышать се. Я дал зелёную мазь Гале, сейчас она должна быть здорова.

Лена почувствовала, что близка к истерике.

– У Галки всё в порядке. Значит, бабка правильно её пугала?! Одержимость хаттифнаттами – как раз тот самый перчик, которого нам по жизни не хватало! И что теперь с Нюськой делать? Мазь от одержимости не катит? И что мне делать с собой, тоже хотелось бы знать. Записываться на приём к экзорцисту по фотографии? Интересно, балуется ли Лидочка экзорцизмом. Правда, я вроде никого пока не слышу, ну, кроме тебя, если это считается. Вот папа обрадуется, а уж Ромка просто уписается от счастья, он-то, дурак, решил, что отстрелялся…

– Вам не надо так беспокоиться, – твёрдо произнёс Ван Юн. – Здесь и сейчас нельзя беспокоиться. Опасности нет. Та бабка была глупа. Одержимость бывает демонами, или когда злые духи внутри человека. Зелёная мазь тогда не помогает, надо звать заклинателя. Се не причиняют ни пользы, ни вреда. Живут в потоке, как все десять тысяч существ, им нет дела до людей, но некоторые люди слышат се. Те, чья способность разделять вещи ослаблена: дети, старики и женщины, кому присуща страсть к необузданности, распущенность, нежелание сдерживаться, подчиняя себя дисциплине.

– То есть с каждым может случиться, – заключила Лена.

Ван Юн кивнул.

            – Лаоваи лечат слушающих се в больницах вместе с сумасшедшими, теперь в Китае тоже так лечат. Несведущему нетрудно спутать. Слушающие се не отделяют голоса се от своих мыслей. Отказываются от еды, бродят, не зная, где, произносят бессвязные речи и совершают сумасбродные поступки. Воды боятся, темноту и холод ненавидят, стремятся к огню – этим слушающие се отличны от лишившихся ума по другим причинам. Не достигают потока, но иногда похожи на колдунов или предсказателей: говорят разными голосами, видят будущее, вещи, которые не замечают другие, огонь и железо не причиняют им вреда.

– И электричество, – вставила Лена.

– Электричество их привлекает. Может быть, они его едят. Дети слушающих се не слышат се, достигают потока, но в нём не тонут. Их не нужно лечить, они следуют своей природе.

– Ясненько, – зловеще прошипела Лена. – Всегда чувствовала, что эти вот приключения бегемотиков Муми-Троллей – сплошная чернуха. Наверно, то же самое относится ко всей детской литературе. Значит, мне не светит прикрыть Нюськины вылазки в эту канализацию?

Ван Юн отрицательно качнул головой.

– И японских призраков под кроватями она видеть не перестанет, даже если я скормлю ей бидон этой зелёной дряни или отдам банде психиатров на опыты?

– Зачем вы говорите ужасные вещи? – грустно спросил Ван Юн.

– Ну, это помогает меньше бояться, не знаю, почему. Ладненько, С Нюсей разобрались…

– Девочка Нюся вырастет, научится молчать и не будет отличаться от людей.

– И на том спасибо, хотя если ты имеешь в виду себя, то…. А, чья бы мычала. Кстати, обо мне. Как там у меня с голосами – начну я их слышать? И поможет ли мне твоя мазь, если ею правильно мазаться?

Ван Юн окинул Лену задумчивым взглядом, точно примериваясь шить ей пальто.

– Китайцы не едят мазей, мы ими мажемся, – мягко ответил он. – Я не знаю, что случится с тем, кто её съест, но вряд ли вы услышите голоса се по этой причине. А вы… ещё кого-то угощали зелёной мазью? Извините.

– Ты меня совсем ниже плинтуса держишь, – фыркнула Лена. – Сами наелись. Мой папа и ещё один… родственничек. Они сюда пока не попадали, папа пытался, но у него заморочки с воронами, долго рассказывать. Короче, я за него практически спокойна. А вот Ромка может попасть. Попадать у него получается лучше, чем всё остальное.

– Может попасть, – эхом откликнулся Ван Юн.

– Вот-вот. А чем это грозит? И вообще, не хотелось бы проваливаться непонятно куда всякий  раз, как придёт фантазия поспать.

– Я неучёный человек, – напомнил китаец. – Моё мнение немного стоит. Я думаю, что теперь дверь для вас открыта, как для меня и для девочки Нюси.

Лена поморщилась: от последней фразы китайца пахнуло Серёгой.

– Пожалуйста, разрешите дать вам совет, – продолжал Ван Юн. – Если я прав, вы не будете видеть поток только во сне. Нюся умная девочка, всегда закрывает вторые веки. Постарайтесь делать также. Нельзя смотреть на оба мира сразу, мой отец так делает, от этого его поведение не всегда понятно. Люди считают его странным.

– Напугал ежа голым задом, – огрызнулась Лена. – Уеду в Китай, иностранцам прощают больше, чем местным психам. Забыла сказать, твоя мазь здорово помогает от диатеза, так что спасибо. Всё-таки дал бы баночку, не пугайся, есть не стану, просто меня аллергия на работу снова одолевает.

– Я могу делать мазь только для того, кто слышит се, в обмен на его кровь. Такое правило, правило нельзя нарушать. Кровь пойдёт на новую порцию мази для другого человека.

– Мам, смотри, какая…

Прибежала Нюся. На «удочке» (верней под ней,  потому как леска на палке отсутствовала) уныло болталось нечто волнующей формы, отдалённо напоминающее детский рисунок. Живой. Во всяком случае, оно дёргалось.

– Я бы сказала, какое… – Лена инстинктивно отодвинулась, опасаясь испачкать ночную рубашку. – Брось сейчас же!

– Мама, это же моя рыба! Я её придумала!

– Нюсь, это не рыба, а редкостная хрень. Ты же сто раз видела рыб в зоомагазине,

– Как в магазине я не умею.

Лена вспомнила о важности поддержки детского творчества родителями.

– Ну ладно, у тебя тоже ничего получилось, бывает… – промямлила она. – Зато в ней нет глистов… то есть хаттифнаттов… тьфу, се.

– Они живут только в настоящих вещах, – заявила Нюся. – Вот.

«Удочка» исчезла вместе с неаппетитным довеском, а над раскрытой Нюсиной ладошкой повисла страдающая базедовой болезнью рыбка. Магазинная, с веерным пятнистым хвостом. Под чешуёй копошились хаттифнатты. Рыбку Лена узнала (страшный скандал во время покупки капель от собачьих клещей, когда Нюся возмечтала об аквариуме). Лена ощупала себя. Ни карманов, ни сигарет в ночнушке не оказалось, но сигаретная пачка материализовалась у неё перед носом. Хаттифнаттов в сигарете не было, вкуса тоже.

– Здорово! – воскликнула Лена, водворяя на место отпавшую челюсть. – Как настоящая: чешуйки, плавники, всё такое…

– Она настоящая, – протянула Нюся обиженно. – Я взяла её в магазине, ну, где я ревела. А ту рыбку я сама придумала. Я хотела подарить её тебе. Она тебе не понравилась?

– Крутая была рыбка, спасибо. Эта тоже хорошая, подари мне её.

– Она же в магазине! Ждёт, пока её купят и полюбят. Чужое брать нельзя, ты сама говоришь. Я придумаю тебе ещё, мам.

– Паршивая рыбина действительно в магазине? – резко обернулась Лена к Ван Юну.

Тот кивнул. Нюся тряхнула рукой, рыбка пропала.

– Теперь идём гулять? – от нетерпения ребёнок запрыгал вокруг Лены. Фанта назидательно разлаялась.

– Если честно, что-то я от всего этого припухла. Мне бы проснуться и снова заснуть, то есть по-нормальному, если я на это ещё способна.

– Ма-а-м!

– Вам может понравиться, – вкрадчиво заметил Ван Юн. – Попробуйте.

Лена махнула рукой.

– Ладно, Нюсь, пошли.

Девочка влетела в неё со скоростью и решимостью мухи, штурмующей рот велосипедиста. Существо, которым они стали, рванулось вверх, сквозь полы и потолки спящих квартир, сквозь крышу и вниз, погружаясь в звёзды всё глубже.

***

Налюбовавшись, как меняет цвета крутящий спирали между струй потока дракон, Ван Юн открыл глаза, потянул чай из носика пузатого чайничка. Искры драконьих чешуек ещё плясали по углам магазинной кладовки, где жил Ван Юн.

Умная девочка – Нюся, хорошая девочка, жаль, что не мальчик! Мастером мази может стать только рождённый от слушающих се, поэтому мастера часто передают искусство приёмным детям. Мальчикам. Почему мастер мази должен быть мужчиной? Ван Юн не знал ответа, отец тоже вряд ли знает. Сейчас многие женщины делают то, что раньше полагалось делать только мужчинам.

Бей-бей скушала муху, посматривая на хозяина лунным глазом, вспрыгнула на колени. Ван Юн погрузил пальцы в мягкую шёрстку котёнка. Говорят, в столице готовят суп из кота и петуха, называется «Битва тигра с фениксом».

Отец ни за что не согласится.

Отцу легко чтить традиции: ему отдали Ван Юна за несколько чашек риса. Когда отец был молод, еды было меньше, чем детей. Дед получил отца даром – в деревне боялись ребёнка, родившегося у одержимой злыми духами. Прежним мастерам мази не приходилось долго искать, кому передать искусство. Большинство детей, родившихся от слышавших се, умирают в младенчестве или вырастают странными, но раньше таких детей было много. Под влиянием се женщины делаются распутными, заигрывают с каждым, мужчины стремятся оплодотворить многих женщин. Теперь в больницах для сумасшедших отделяют женщин от мужчин, одной семье позволено иметь не больше двух детей. Проще отыскать птицу феникс, чем ребёнка, смотрящего в поток. Скоро люди забудут, как готовить зелёную мазь.

В России полным-полно слышащих се (отец считает, это потому, что русские пьют). И русские рожают детей, сколько хотят. Отец велел, чтобы ребёнок хотя бы наполовину был китайцем. Одна из продавщиц на рынке сошла с ума, многие пользовались. Ван Юн сразу понял, в чём дело. Когда стало видно, что Галя ждёт ребёнка, он позвонил отцу и сказал, что скоро вернётся домой. Но не знал, как поговорить с женщиной – русский язык слишком сложен. Женщина пропала, Ван Юн так огорчился, что собрался ехать в Китай один. Той же ночью он встретил ребёнка Гали у потока. Он столько думал об этом ребёнке, но ему ни разу не пришло в голову, что могла родиться девочка! Нюся понравилась Ван Юну, едва ему улыбнулась. Она рассыпалась тысячью бабочек и порхала вокруг его головы. Была такой послушной, красивой и умненькой. Он чувствовал к ней привязанность, как к собственной дочери. Вскоре Галя снова пришла, в очень плохом состоянии. Ван Юн попросил хозяина переводить, особенно настаивал, чтоб тот убедил Галю мазать веки и виски зелёной мазью.

Бей-бей дремала, нежно когтя ногу хозяина. Хорошо бы заварить чай, но жаль будить котёнка. Ван Юн удовольствовался сигаретой. Отцепив от штанины передние лапки, следил, как выдвигаются новенькие лезвия когтей и снова прячутся в ножны. Зелёные струи поднялись из его груди, оплели кладовку и заполнили мир. Мастера мази редко создают семьи и не имеют хорошей работы, беззаботно скитаясь по волнам потока. Ван Юн сидел на пластиковом табурете в магазинной кладовке, в то же время мурлыкая на собственном колене, перевариваясь в кошачьем желудке бабочкой и опадая к подножью фонаря за окном микроскопической горкой пепла другой бабочки. Он шелестел невыметенными мусором по асфальту, спал в кустах стайкой воробьёв, готовый расчирикаться и разлететься во все стороны с первым дуновением рассвета. Ван Юна не привлекали части его существа, распиханные по мешкам, коробкам и морозильникам. Другое дело – фрукты. Когда существование мастера мази Ван Юна окончится, часть его непременно перейдёт в яблоню или персиковое дерево. Ван Юну нравилось также представлять себя крылышком стрекозы. Он шёл между прилавков, грохоча ботинками, шаря в карманах чёрных форменных штанов. Остановившись перед магазином, принялся долбить кулаком в дверь. Потребовалось некоторое время, чтобы разделить себя на, собственно, Ван Юна, дверь и молотящего по ней рыночного охранника. Как легко давать умные советы, и как сложно следовать им самому! Забыл закрыть вторые веки, непростительная небрежность. Ещё немного, и он станет таким же… рассеянным, как отец. По пути к двери Ван Юн прихватил упаковку батареек и банку хозяйского пива из холодильника.

– И чего врут, что ты по-нашему не понимаешь, – благодарно кивнул краснолицый парень, заряжая батарейками фонарь. – А про пиво ты точняк угадал: в горле пересохло. Выпьешь со мной?

Улыбка, качание головой (последнюю фразу Ван Юн помнил – русские часто её повторяли).

– Ну, бывай.

Заваривая чай, Ван Юн совестливо морщился: Лена не успеет посмотреть, какой вырастет её приёмная дочь, в этом есть и его вина. Зато у Ван Юна есть Нюся. Неважно, может или нет женщина готовить зелёную мазь. Когда Нюся останется одна, он увезёт её домой в Китай. Бей-бей он тоже заберёт – не для того, чтобы готовить суп. Отцу хватит супа из петуха.

***

Стайки рыбок щипали плюшевые скалы. Дракон с одинаковой лёгкостью различал ракушки, рассыпанные в многоэтажной морской тьме, и намотанные вокруг звёзд лохмы облаков в небе.

Было ли море реальным? В смысле красот морского дна у Лены однажды была банка головастиков (но потом её выкинула бабушка). Кроме головастиков, в банке водились тина и улитки, но всё-таки это не то же самое, что подводный полёт дракона. Чешуйчатая игла тела рассекала воду, лавируя меж огненно-зелёных, перекрещивающихся в нигде, кишащих хаттифнаттами струй. Лена не понимала, каким образом ориентируется в пространстве Нюся – вероятнее всего, попросту его создаёт. Ребёнок правил существом, в которое они с Леной превратились, с уверенностью Иннокентия, сидящего за рулём самой гоночной из своих бесконечных тачек.

При других обстоятельствах Лена испытала бы восторг, страх и тому подобные прелести, но сейчас тупо следила за происходящим, как пассажир из окна маршрутки. Возраст – не повод для гордости, иначе венцом цивилизации считались бы парковые бабки. Однако сложно избежать снисходительности по отношению к человеку, иногда писающему в кровать и наглотавшемуся зубной пасты (третьего дня). На самом деле невозможно относиться к нему без снисходительности – начнёт бесить. Культурный шок наступает, когда нетвёрдо застёгивающий штаны некто делает тебя на счёт раз. Со штанами рано или поздно справляется любой не обременённый нарушениями органики персонаж. Зато без Нюси Лена (сомнений в том у неё не осталось) растворилась бы в этом зелёном месиве, получив, правда, при этом гораздо больше наслаждения, чем за всю предыдущую жизнь. Воспоминание мягкой тёплой кисточкой провело по Лениной душе, соблазняя. Вряд ли ей хоть раз ещё будет настолько хорошо. Хорошо? Ерунда! В человеческом языке не слов для описания истинного кайфа. Это было так…