Текст книги "Подозреваются в любви (СИ)"

Автор книги: Юлия Комольцева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Роман Павлович – крупный бизнесмен, отец двоих детей, ныне холостяк, предпочитающий общество пышных умелых профессионалок, уверенно вел игру с юной дурочкой.

Он уговорил ее зайти в кафе, потом отвез домой, ужаснулся вслух мерзким условиям ее существования, а про себя решил, что девочка уже очень скоро будет в его объятиях. Он не слишком ошибся, ему пришлось несколько месяцев притворяться старшим товарищем и усмирять свою похоть с другими, прежде чем Дашка оказалась в его постели. Был ее выпускной, на который не пришли ни мать, ни брат, а папа все перепутал и приехал в другую школу, где Даша училась раньше. Он искал ее там слишком шумно и рьяно, и в итоге был отправлен в отделение, куда и примчалась Дашка, которую сердобольные соседки выловили на улице. Она сбежала с выпускного бала с четким ощущением собственной ничтожности, но с сухими глазами и намерением напиться в одиночестве.

– Вот напьюсь, как он! – бормотала она, направляясь домой. – И пусть знает!

У подъезда ее остановили соседки, сообщили, что был звонок из вытрезвителя, а потом из милиции, что это полное безобразие и куда только смотрит ее мать. Терпение у Дашки было безграничное, и ругаться со старушками она не стала, на маму тоже обиды не было. Однако неразрешимая проблема возвращения отца домой стала для Дашки полной неожиданностью. Оказывается, нужно было заплатить за него штраф, так как папаша успел разгромить в школе какой-то стенд, поставить учителю физкультуры несколько фингалов и нанести существенный урон клумбам.

– Но у меня нет денег, – разводила руками Дашка, которая на последние копейки взяла такси.

Дежурный в отделении смущенно пожимал плечами. Ему понравилась милая девушка и тронула ее забота о родителе, но отпустить пожилого проказника он не мог.

Дашка попросила позвонить и решительно набрала номер Романа Павловича. Это у нее уже вошло в привычку в последнее время.

Он примчался спустя несколько минут и обалдел. Его сладкая девочка с забавными косами, в которых блестели атласные ленты, его юная красавица в длинном сногсшибательно-белом оборчатом платье, с растерянным взглядом больших светло-карих глаз, ходила по грязному отделению среди ментов и проституток, и губы ее обиженно подрагивали. Он понял в ту секунду, что пропал.

– Быстро в машину, – скомандовал Роман.

– Я должна забрать папу.

– Я заберу его, иди в машину.

– Хорошо.

Он смотрел ей вслед и не мог понять, откуда у этой бедной, задавленной бытом девчонки поступь и осанка королевы, откуда в ней столько самообладания и естественной грации.

Папу свалили на диван бесчувственным кулем, а сами пили чай за маленьким столиком с кривыми ножками. И тут Дашка, весь день не проронившая ни слезинки, вдруг разрыдалась. Она не стала разубеждать своего взрослого «друга», что эти слезы не от жалости к самой себе и не от благодарности к нему. Она просто устала, каждая ее клеточка стонала от усталости, и Дашка заснула на плече у Романа Павловича вот так – не переодевшись, не объяснившись, с мокрыми щеками и спутанными волосами.

Она проснулась в незнакомой комнате, он был рядом с уже придуманным рассказом.

– Я не мог смотреть, как ты там мучаешься. Давай ты хотя бы выспишься нормально, я снял этот номер на двое суток, тебе вполне хватит. Я сейчас уйду, я просто не хотел, чтобы ты испугалась. Принести тебе чего-нибудь?

Он выплеснул на нее еще целый водопад ненужных, красивых слов, а сам уже целовал заспанные губы, ямочки на щеках, маленький подбородок.

– Роман Павлович, ну что вы… Роман Павлович…

– Я просил говорить мне «ты», – напомнил он, расстегивая последнюю пуговицу ее платья.

– Не надо!

– Я старше, мне лучше знать, – сказал он, срывая с нее трусики. – Я люблю тебя, – признался он, уткнувшись лицом в ее грудь.

Дашка взмокла от растерянности и стыда. Но менять что-либо ей не хотелось, и руки Романа Павловича казались сильными и ласковыми, и его движения доставляли ей удовольствие. Она опрокинула голову на подушки и расслабилась. К ней снова вернулось ее обычное спокойствие, и вместе с ним она пережила тот миг, когда стала женщиной.

Все покатилось под откос с этой минуты. Пожилой, нервный, уставший мужчина преподносил ей свою любовь, словно дар небес, а Дашка отказывалась принять ее, рискуя вновь остаться одна. Но она уже поняла, что все это время и так была в одиночестве, что дружба Романа Павловича ничего не стоила, а его любовь была ей самой не нужна. Он пустил в ход тяжелую артиллерию, и Дашку замучили разговорами мать с отчимом. Каждую встречу они намекали, что Дашка – дура, раз не хочет воспользоваться своим шансом. Ведь Роман Павлович предлагал ей замужество, а не просто кратковременные привилегии любовницы. Представить себя женой этого человека она не могла.

Их постельные отношения закончились, толком не начавшись, и Дашке с трудом удавалось сдерживать порывы стареющего влюбленного. Он устраивал ей засады, подкарауливал у института, куда сам же и помог поступить.

– Что ты делаешь, овца безмозглая? – орал на Дашку брат, присоединяясь к более интеллигентным высказываниям остальных родственников. – Хватит уж цену себе набивать! О матери подумай!

Дашка срывалась из-за стола, клялась никогда больше не переступать порог их дома. Но в следующие выходные приезжала снова и спрашивала спокойным голосом у Димки, что он имел в виду.

– Оно и видно, что ты дура! Не можешь сама догадаться, да? У Ромки твоего кто работает? Он кому зарплату платит, а? Васе Пупкину, что ли? Он же над дядей Колей начальник, идиотка ты малолетняя, он его в любой момент может турнуть под зад коленом!

Дядя Коля только кивал молча.

– Он его и так турнет, – пожимала плечами Дашка.

Ей хотелось понять, разобраться в этом. Неужели ее родной брат хотел, чтобы она вышла замуж ради будущего процветания дяди Коли?! Неужели ее мать мечтала о таком зяте, как Роман?! Неужели, никто из них никогда даже не задумывался о Дашкином счастье?! Недоступно было ее пониманию, что дядя Коля обещал подарить Димке машину, а сейчас отговаривается нестабильной работой, что мама хочет приходить в шикарный особняк Романа Павловича на правах тещи.

Дашка говорила им:

– Мы с папой живем на его пенсию, и ничего…

Они отвечали:

– Ну, и дураки.

Она говорила им:

– Я не люблю Романа!

Они хохотали:

– Зато он тебя обожает!

Дашка убегала искать понимания к отцу. Он возмущенно покашливал, слушая ее, и спешил за бутылкой.

Зимой терпение Романа Павловича лопнуло. Он пошептался с кем-то в институте, и Дашку отчислили. Так же легко, как и приняли. Она лишилась стипендии и стала задумываться о работе, но куда бы ни сунулась, везде получала отказ. Это был верный, давно испытанный способ лишить человека уверенности в завтрашнем дне. Даша крепко задумалась над тем, как жить дальше, теперь она понимала, что избавиться от Романа не просто и его намерения слишком серьезны.

Она пыталась убедить его, что еще не созрела для семейной жизни, а он засыпал ее цветами и уверял, что ничего особенного делать ей не придется. Она уговаривала его дать ей пожить самостоятельно, а он дежурил под ее окнами, чтобы с раннего утра испортить ей настроение. Он дал ей понять, что пути к отступлению нет. Но Дашка сопротивлялась, доказывала, убеждала, она бы выстояла в этой неравной борьбе, однако случилось невероятное. Ее отец собрался жениться. Он встретил хорошую, работящую женщину, готовую ухаживать за ним и делить с ним горе и радость. У Дашки просто кружилась голова от счастья за папу.

– А где мы жить будем? – спросила эта женщина, когда они втроем тихо-мирно готовили ужин на коммунальной кухне.

Папа что-то сложное изобразил лицом, а Дашка махнула в сторону комнаты.

– Можно у нас.

– Да, наверное, придется у вас. У меня-то козел еще не съехал.

Козлом женщина звала бывшего супруга, который нагло воцарился в однокомнатной квартире со всеми удобствами и не собирался в ближайшее время оттуда уезжать.

– В тесноте, да не в обиде, – приговаривала позже Дашка, помогая раскладывать вещи мачехи по полочкам.

И в тот же вечер она случайно подслушала их разговор с отцом.

– Что же она у тебя замуж-то не собирается? – допытывалась мачеха. – Девка уж взрослая, симпатичная вроде. Жених поди есть? Поторопить их надо, что ли.

– Да есть у нее жених! – в сердцах воскликнул отец. – Она, дура, все нос воротит!

Раскладушка скрипнула под Дашкой, и разговор за шкафом на несколько мгновений оборвался.

– Ну а ты чего? Отец все-таки, уговори! Нам ведь тут втроем ни дыхнуть, ни пернуть!

– Как ее уговоришь?! Уперлась рогом, и все тут, сама не работает, ничего, пенсия-то у меня знаешь небось какая… Я ничего не говорю, Дашка девка скромная, на помаду себе не тратится, нарядов больно не покупает… А все равно! У этого хахаля ейного денег до фига! Он ей не то что квартиру отдельную – дворец построит! Дашка глупая просто еще, молодая, петух ишь жареный в жопу не клевал…

Край подушки был мокрым от слез.

Когда в комнату вплыл рассвет, Даша тихо поднялась с кровати, залезла в отцовскую заначку, спрятала деньги в лифчик, покидала в сумку свои вещи и вышла из квартиры.

– Плацкарт до Москвы, сегодня, – сказала она в кассе железнодорожного вокзала.

– Верхняя, боковушка, – ответили ей и смущенно добавили, – возле туалета.

– Мне все равно, – честно ответила Даша, протягивая деньги.

Ей было все равно, откуда падать – с боковушки в плацкарте или в СВ, все равно от чего бежать – от любви или от предательства, все равно кому не верить – родным или прохожим.

Хорошо, что сумка была легкой. Чтобы ни произошло, всегда ищи в этом хорошее.

Чтобы ни произошло, всегда ищи в этом хорошее. Подобная психология сработала пятнадцать лет назад, но не помогла, когда Фима рассказала Дашке об измене Андрея, и уж тем более не спасает сейчас. Да, кстати, о Фиме. Конечно, Даша не считала ее подругой, но за эти годы привыкла, что она где-то поблизости. Ее большая фигура мелькала на банкетах, которые от случая к случаю устраивал Андрей, и изредка появлялась в их доме просто так, без повода. Дашка относилась к Фиме, как к птичке, чьи бессмысленные песни можно слушать без всякого напряжения, не вдумываясь. Но однажды эта птичка принесла на хвосте такое, что заставило Дашку покраснеть. Во-первых, от стыда за саму Фиму. Дашка не то чтобы не поверила ей, просто в тот момент ничего, кроме неловкости, не испытала.

– Да все знают, все! – надрывалась Фима. – Ты одна, как дура, веришь ему! Я собственными глазами видела, как он с этой выдрой выходил из гостиницы. А помнишь Ленку из общаги? Он с ней тоже спал, и не только тогда, она в издательство недавно приходила, так все мне рассказала… А ты сидишь, глазами хлопаешь! Брось ты его! Ты баба красивая…

Фима истерично всхлипывала и говорила, как жалко ей смотреть на несчастных женщин, которые терпят выходки своих мужей и забывают о чувстве собственного достоинства. Она, Фима, никогда о нем не забывала. Она никогда не была замужем и никогда не согласится на это добровольное рабство, никогда так не унизится.

Дашка видела перед собой истеричную вульгарную особу, с которой в прошлом так много было связано, которая помогла с жильем и с работой, утешала, когда равнодушие Андрея становилось невыносимым, уговаривала не связываться с мужиками и воспитывать в себе самодостаточную личность. Эта бедная женщина не понимала, что самодостаточность – не значит добровольное одиночество.

Дашка не стала ничего объяснять ей и спорить с Фимой не стала. Однако через несколько дней совершенно случайно наткнулась около той самой гостиницы на Андрея с какой-то девушкой в обнимку.

Он был слегка выпивши, глуповатая ухмылка кривила его губы, ладонь лежала на чужой пояснице, нет, пожалуй, чуть ниже поясницы, светлые волосы девушки касались его плеча. Банальность, чудовищная обыденность происходящего обрушилась на Дашку с такой силой, что она даже подойти к мужу не смогла. Присела на лавочке в каком-то сквере и долго курила, думая о том, что к предательству невозможно привыкнуть, и каждый раз эта знакомая уже боль настигает неожиданно и дает пощечины с новой силой.

Были слезы, что скрывать – были. Был разговор. Была уверенность, что это – конечный пункт. Вылезай – приехали, и даже чемодан уже был собран.

Но ведь было и еще что-то. Пусть оно случилось до того, как Дашку уничтожило его предательство, но это было, было, было…

И куда денешь ласковые прикосновения и жаркие слова, долгие пробуждения и сладкие ночи? Куда деть четырнадцать лет, которые вместили обиды, ссоры, примирения, тысячу и одну беседу, миллиарды молчаливых секунд, вечность скрестившихся взглядов?!

Куда деть спокойную уверенность его рук, обнимающих ее по дороге к родильному дому и к спальне, к кроватке сына и к кабинету зубного врача, когда нестерпимая боль делает лицо неузнаваемым и безмолвные слезы текут по щекам?

А собственное нежное дыхание, которым согревала тело любимого, когда его избивали дотошные менты и конкуренты по бизнесу, когда ему сообщили о смерти матери в телеграмме, и эта телеграмма пролежала на почте больше месяца, когда его сбил пьяный лихач и осколками от лобового стекла изуродовали половину лица – куда это денешь?!

Сейчас все было проще, сейчас не думалось о будущем, Даше даже не вспомнился ее грандиозный план побега, так, нетронутыми, и лежали деньги в Степкином столе. Будто пошатнулся небесный свод, и звезды стали светить иначе, и то, что было в тени, теперь оказалось на виду.

Зазвонил телефон, и Дашка, перегруженная счастливыми воспоминаниями, медленно поднесла трубку к уху. Фимин голос явился полной неожиданностью. Даша сразу поняла, что подсознательно ждала другого, сидела и ждала звонка от тех ублюдков, которые украли у нее сына, ужас переполнял душу, и та, уберегаясь, цеплялась за прошлое.

– Что у тебя с голосом, дорогая моя? – озадаченно пропела Фима после взаимных приветствий.

– Да все нормально, – ответила Дашка торопливо, – ты извини, мне сейчас нельзя телефон занимать.

– Что, любовник должен позвонить? – хохотнула приятельница.

Она была знакома с Кириллом, как недавно выяснила Даша. Они то ли учились в одной школе, то ли жили в одном дворе, что-то такое давнее, неуловимое. Упоминание о Кирилле заставило Дашку брезгливо поморщиться. С ней ли это было?

– Извини, Фима, правда, извини, я не могу говорить.

– Да что с тобой, в самом деле? – испугалась та.

Дашка бесцеремонно бросила трубку. Она давно научилась отвечать нахалам и просто любопытствующим, ей безразлично было мнение окружающих, и уж сегодня тем более наплевать на то, как отреагирует Фима на грубость.

Однако через мгновение Даша пожалела, что так резко оборвала приятельницу. По логике вещей Фима будет теперь звонить беспрестанно, подозревая, должно быть, что у Дашки любовная драма и она собирается принять яд. Точно, снова раздался звонок.

– Даш, я уже подъезжаю, скоро буду дома, никто не звонил? – скороговоркой, жалобно пролепетал Андрей.

– Только Фима, – устало вздохнула Даша, ощущая, как благодатное тепло разливается по всему телу.

Он скоро будет дома!

– Как ты? – несмело спросил муж.

– Плохо, – призналась она.

– Ладно, давай не занимать телефон, вдруг позвонят… Даш, ты держись. Все будет хорошо.

Как ей хотелось в это верить! В том, что вспоминалось ей сейчас, она пыталась черпать силы, не понимая, что прошлым, каким бы ни было оно светлым и радостным, не заменить настоящее. Через несколько минут ей придется взглянуть в глаза любимому, а сможет ли она? А справится ли он? И, в конце концов, нужно ли это им обоим?

Словно переворачивая страницы давно прочитанной книги, она заново знакомилась с ее героями и вместе с ними переживала их победы и поражения. Свой собственный обморок, когда позвонила мать и сказала, что отца разбил паралич. Сомнения – ехать или не надо. Тысячи километров, бессонная ночь, кофе в термосе и одна чашка на двоих, ветер, забивающийся под юбку, когда выходили размяться, рвущая душу тревога. И крепкие пальцы мужа, охватившие ее ладонь. Все будет хорошо. Отца она повидала, и оказалось, что обида на него давно рассосалась, и ни малейшего привкуса не оставила горечь от той юношеской разочарованности.

Обратная дорога была длиннее и веселей. Они останавливались в каждом селе, прикидывались заядлыми путешественниками, покупали у бабулек парное молоко и лук прямо с грядки, купались в маленьких озерах и речках, ночевали в стогу. И ветер уже не бил по ногам, а ласково ворошил волосы.

Еще страница, следующая яркая картинка – а сколько их, господи, сколько?! Стоит только открыть эту книгу, послюнявить подушечки пальцев, и прямо в глаза ударят краски прежней жизни, в уши вольются слова любви, в сердце вплывет сладкая истома. Было, было…

Все будет хорошо, сказал Андрей, но Дашка считала их книжку зачитанной до дыр. Ее можно было перелистывать снова и снова, но эпилог уже был написан, финал придуман, от этого никуда не деться. Дашка не знала, что мучительнее для нее – этот финал или то, что она думает о нем, а не о сыне.

Однажды она сказала Андрею:

– Меня не хватит на детей. Я только тебя буду любить, и они станут лишь продолжением нас… Конечно, я буду обожать их, холить, лелеять, баловать, но в моем сердце уже нет места никому.

Она была так глупа! Так жестоко ошибалась!

Стоило прикоснуться к беззащитному, крошечному комочку со сморщенным красным личиком, страшненьким и бессмысленным, стоило увидеть, как беззубый рот схватился за ее сосок, стоило услышать жадное, сладкое причмокивание – и нежность навечно поселилась в сердце. Созданный ею мир – этот маленький, сучащий ножками человечек – уничтожил прежние понятия и чувства, и все теперь измерялось иначе.

И гордость в глазах Андрея, его ликование и удивленно-благоговейно приоткрытый рот прибавили этому ощущению остроты.

Мчались годы, беззвучно и с грохотом скандалов, весело и мрачно, словно плотно задернутые тяжелыми гардинами. Из орущего свертка полезли наружу ручки и ножки, любопытный курносый нос, каверзные детские вопросы, требования и осуждения, сигареты украдкой в туалете, затертые лезвием двойки в дневнике, разбитые в кровь коленки и умные, все понимающие глаза. Взгляд словно выстрел. Как у отца, признавала Дашка. Хотя и цветом и формой Степкины глаза больше походили на ее – светло-карие, большие, с загнутыми ресницами. Но в них не было ее наивной неги, ее томного довольства жизнью. Они смотрели с силой, с настойчивым интересом, испытующе и серьезно.

Только теперь Дашка вдруг задумалась, понимал ли Степка, что происходит между родителями. Она сознательно отпихивала от себя этот вопрос раньше, просто смирившись с тем, что при сыне надо улыбаться Андрею и делать вид, что ей приятно сидеть с ним за одним столом, планировать Степкины каникулы, обсуждать его учебу. Она ужаснулась своей трусости, да нет – подлости! Разве не подло было притворяться счастливой, разве сердце ребенка не так чувствительно и зорко, как материнское?

Дашка заметалась по холлу, вспоминая, как лгала и изворачивалась – ради сына или ради собственной любви. Это «или» стало важным для нее лишь теперь, хотя всегда Дашка считала мотивы важнее поступков.

Она продолжала бы изводить себя, если бы не стук входной двери. Она знала, что Андрей придет, мало того – она ждала его и все же вздрогнула, встрепенулась, и мысли ее запутались окончательно.

– Я на телефоне сижу, – брякнула Дашка, не глядя на него, – как ты думаешь, они ему поесть дали? Он же не обедал… А сейчас уже сколько времени?

Андрей бросил взгляд на часы.

– Скоро двенадцать.

– Господи. – Она обхватила голову руками, покачнулась и стала бормотать что-то бессвязное, жалостливое. Ей так не хватало его поддержки, она так привыкла к его силе, что позволяла себя быть слабой, а сейчас просто не могла вспомнить, как справлялась с проблемами одна. Разве было время, когда она была одна?

– Маленький, – Андрей схватил ее за руку, притянул к себе и ласковыми, твердыми ладонями сжал ее заплаканное в красных пятнах лицо.

– Андрюша, как же так? Что же делать?

– Во-первых, успокойся. Мы дождемся звонка, я никуда не уйду, я буду с тобой. А ребята пока ищут его по городу.

– Может, нам тоже… по городу? – затряслась она.

– Остановись! Возьми себя в руки! – хлестко окликнул Андрей. – Нам надо быть дома, ко всему прочему, я свой мобильный потерял, если они будут звонить, то только сюда.

Даша, запрокинув голову, взглянула ему в лицо.

– Что значит «если»? Разве они могут не позвонить?

– Прекрати истерику, я сказал! Могут и не звонить, письмо могут написать или прислать кого-то с устным требованием. Понятно?

Она кивнула. Почти забытое чувство защищенности окутало ее с ног до головы.

– Ты правда не уйдешь?

– Глупыш мой. – Он прижал ее крепче к себе и увлек за собой на кухню.

Устроившись на высоком подоконнике, она наблюдала, как муж готовит бутерброды, заваривает чай и звенит чашками. В его движениях было столько спокойствия, что хотелось поверить – это просто тихий семейный вечер, Степка спит у себя наверху, а они собираются почаевничать, прежде чем отправиться в спальню. Так хотелось поверить, что между ними все по-прежнему и что твердость его тела – только для нее, что нежность его глаз – только ей.

– Слезай, пойдем чай пить.

– Я кофе буду.

– Ну, будь, – усмехнулся он, – только чур я тебе растворимого насыплю и только две ложки, о’кей?

– Не о’кей, – покачала она головой, – я такой не умею пить, никакого смысла нет.

– А будет смысл, если у тебя печень треснет и сердце лопнет? – привычно отозвался Андрей, насыпая ей «Нескафе». – Пей давай и не капризничай. Помнишь, как в Анапе ты выдула тройной кофе и целый день ныла?

Дашка фыркнула:

– Ныла, потому как он был растворимый! И дурак ты, тройной бывает только одеколон.

– Откуда ты знаешь? – захохотал он. – Ты же одеколон не пьешь! Давай я тебе коньяку плесну в кофе?

Она кивнула:

– И побольше. Пусть будет коньяк с кофе, а не наоборот.

– Все у тебя не как у людей. – Он открыл бар и попросил: – Проверь пока, пожалуйста, телефонную розетку, она за дверью.

Дашка вскочила из-за стола и, вернувшись, доложила:

– Все в порядке.

– Ну и отлично. Вот твой коньяк с кофе. – Улыбка продолжала светиться на его лице, но в глазах мужа Даша видела боль.

Андрей отвернулся, заметив ее пристальный взгляд. Лишь бы она не догадалась, что он вместе с коньяком добавил ей в кофе настой из трав. Снотворное, которое ей порекомендовали еще во время родов, когда она не могла заснуть от сильных Степкиных толчков.

– Может быть, бутерброд съешь? – предложил Андрей, прекрасно зная, что в ответ услышит ее возмущенное: «Твои бутерброды с ума могут свести! Тем более после семи часов вечера!».

– Твои бутерброды с ума могут свести! – возмутилась Дашка.

Через несколько минут она уже клевала носом и норовила опрокинуть чашку, устраиваясь вздремнуть поудобнее на кухонном столе.

– Пойдем-ка, маленький…

Андрей подхватил ее на руки, донес до спальни, которая была когда-то их общей, с привычной легкостью избавил жену от одежды. Если бы так же просто он мог снять с ее лица выражение тоскливой безнадежности и неприкаянности! Она что-то пробормотала во сне, обхватила его живот обеими руками и беспокойно завозилась. Андрей прилег рядом и неуклюже, в нос, забубнил какую-то колыбельную. Такими вот нелепыми песенками он баловал маленького Степку. Часы пробили двенадцать, рождая новую ночь и перелистывая страницу с этим страшным, невероятно длинным днем.