Текст книги "Карелия (СИ)"

Автор книги: Юлия Гордон-Off

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

За хлебосольным столом не было разгула, какой показывал мне из своей памяти Сосед, да и не ждали двенадцати, с хлопаньем пробок шампанского по бой курантов и обязательным телевизором с поздравлением президента. Нам, трём женщинам и одной девочке выделили бутылку Абрау-Дюрсо. Я медленно прикладывалась к шампанскому, окуная нос в кисленькую шипучесть живучей пены под тосты "За Победу!", "За партию и товарища Сталина!" И в этом не было никакого кликушества и позёрства, всё это искренне, потому, что люди здесь знали и не забыли, из какой жуткой трясины вытащили свою страну большевики, скинув власть царя и других угнетателей. И что главным, кто вёл всех на этом пути, была Партия, а во главе её и страны её символ и знамя – товарищ Сталин. Здесь бы никто не понял стона про "хруст французской булки" или восторженность весёлым с гиканьем и посвистом пролётом санок с цыганами и пьяными юнкерами. У власти в стране были те, кто не понаслышке знал и прочувствовал на себе старую русскую крестьянскую побасенку:

– Ой! Вкусно! Сладко! Как гусиная лапка!

– Да, ты никак ел?

– Да, что ты! Это мой дядя видел, как наш барин ел!..

Не было на столе и обязательного новогоднего салата Оливье и "селёдки под шубой", за то был роскошный прозрачный, чуть подрагивающий при касании ядрёный холодец с перцем, чесноком и хреном. Уже от одной порции во рту разлился пожар, от которого не очень спасал холодный клюквенный морс, это оказалось фирменное блюдо хозяйки и меня специально не предупредили, а она сама и комиссар уплетали его за обе щеки и так заразительно, что я не удержалась…

Вскоре мы с Верочкой ушли спать. Какая же это радость засыпать обнимая родного близкого любимого человечка, чувствовать, как она тоже льнёт и дышит в грудь, а мои нос и губы упираются в её лохматую макушку! Утром поцеловала спящую сестрёнку и провожаемая Ираидой Максимилиановной, зябко кутающейся в тёплый халат, вышла вся уже в госпитальном навстречу возмутительно свежему и бодрому политруку Мишеньке, который галантно распахнул передо мной дверь машины.

Утром первого января все с утра были на работе, обычный четверг, что вы хотите? И опять по кругу, осмотры, анализы, обследования, пока, с утра седьмого, наконец…

А вот не было никакого НАКОНЕЦ! Утром, после завтрака, меня вызвали в кабинет начальника госпиталя, где он, даже не посмотрев на меня, сообщил, что меня выписывают. Вот так, просто выписывают и ни слова больше. А на мою попытку, что-нибудь сказать:

– Смирно! Кру-гом! Получать вещи, шагом марш!..

Я вышла из кабинета, как оплёванная и без сил… Они словно вытекли с последними шагами, и я кое-как доплелась до какой-то кушетки в коридоре. Когда шла по вызову, я вроде бы настроилась на любой исход, твердила себе, что могут вынести любой вердикт. Перед глазами мелькали лица, ехидная противная ухмылочка гинеколога, что-то недовольно бубнящий ЛОР, с какой-то неуёмной радостью бегающая с новыми и новыми карточками окулист, другие, чьи гримасы и фразы или молчание сознание услужливо окрашивало в самые чёрные цвета. Я была уверена, что настроилась, что готова к самому отрицательному ответу, убеждала себя, что на узле нам с Верочкой будет даже удобнее, найду куда её пристроить и будет она рядом с простой и надёжной связисткой, а не с сумасшедшей, которая где-то в небе мотыляется… Но не к такому пинку под хвост без слов и объяснений, и дело даже не в том, что отказали, они имеют на это полное право, а в том, что уязвили мою гордость, а этого они делать не имеют никакого права!

И что уж, под комментарии Соседа, я уже фактически поверила. Да, я наполнилась уверенностью, что комиссию я прохожу нормально и никаких противопоказаний, как они это называют, к лётной работе у меня нет. И вдруг такой удар… Я просидела, приходя в себя с полчаса. Нет, я могла бы, наверно, идти уже минут через пять, но я совсем не хотела, чтобы кто-нибудь увидел меня сломленной, подрагивающие руки или подламывающиеся ноги. Коль так вышло, я не доставлю никому удовольствия видеть моё унижение. Я – Луговых! Сибирские мы! И ЛЕНИНГРАДКА к тому ж!..

Словно автомат, надев на лицо каменную маску, я прошла через весь корпус в единственную женскую палату на отделении, где я тоже была единственная, собрала свои нехитрые пожитки и пошла с гордо поднятой головой к сестре-кастелянше. Молча показала ей записку, которую мне дал начальник и так же молча, не спеша, чтобы не выглядеть убого и суетливо, оделась, собрала вещи в свой вещмешок, кивком попрощалась и пошла на выход. До самого дома Смирновых во мне натянутая струна или напружиненный штифт дрожал, но держался. И только когда открывшая мне двери Ираида Максимилиановна попыталась с радостной улыбкой что-то спросить, завод у меня закончился, и я в слезах упала ей в руки и разрыдалась, не видя ничего вокруг, только сквозь пелену слёз благодарно прижимала к себе любимую сестрёнку…

Глава 38. После 8-го января. В гостях

С утра, наревевшись накануне, всё произошедшее я уже не воспринимала как катастрофу. Грубо, говоря, я приняла свой провал в авиационном порыве. Сосед, хоть и утешал, но не мог скрыть своей радости. Я встала, привела себя в порядок, хотя из одежды ограничилась только халатом поверх тельняшки. Разбудила сестрёнку и привела в порядок после сна её пушистые лохмы. Вот ведь удивительно, мы с ней родные сёстры, а волосы у нас совершенно разные. У меня прямые и толстые, а у неё тонкие и стоит чуть отвлечься и они вокруг головы уже пушатся словно золотистое солнечное облачко, как у нашей любимой мамочки…

А за утренним столом нас улыбкой встретили Александр Феофанович с женой:

– Ну, здравствуй! Красавица! Извините, две красавицы! Давайте завтракать, а я тем временем расскажу, и ругать буду!

Мы уселись за стол, а комиссар меня отчитал, за моё не достойное поведение, особенно на фоне того, что у Ирочки сердце слабое и так волновать её не стоило. Оказывается, он с утра позвонил в госпиталь узнать, что же там произошло.

– А вы, товарищ главстаршина не задумались о том, что как военному человеку, вам при выписке должны дать кучу бумаг, документы, аттестаты, проездные требования и прочее?

– Не-ет…

– Вот! А вам их не выдали, а если бы выписывали, то были обязаны это сделать!

– И что теперь делать?

– Неправильно вопрос поставлен. Делать ничего не нужно. Просто лётная комиссия и обследование в госпитале это не одно действие, а отдельные. То есть комиссию ради каждого человека никто не собирает, комиссия заседает по графику. И так как в госпитале знают, что тебе есть, где остановиться, решили, что держать тебя несколько дней просто так в палате не имеет смысла и до заседания комиссии отпустили…

– Но он не сказал. Сказал, что выписывает и всё…

– Так они тебя и выписали. А до заседания комиссии у тебя официальный отпуск по медицинским показаниям.

– Это что значит? – Я просто боялась поверить в то, что слышала…

– А это значит, что до понедельника двенадцатого ты в отпуске и у нас в гостях! Заодно и я освободился немного. Сестренку свою обогреешь, а то она без тебя не живёт, а сидит молча у окна и тебя высматривает. Отойдёт покушать или ещё как её Ирина отвлечёт, и смотришь, опять у окна сидит. Как ты упрямством, хотя, может это и хорошо… Всё поняла?

– Так точно! Товарищ армейский комиссар!

– Вот это мне больше нравится, а то вчера такой Армагеддон устроила, Ире вечером пришлось капли капать…

– Извините, пожалуйста…

– Ладно! А чего это не кушает никто?

В общем, вы сами всё поняли. Я сама дура и во всём виновата. Молодец комиссар! Настоящий начальник…

На улице мороз чуть отпустил. Благодаря доброте Валентины Николаевны, мою сестрицу – красавицу было, во что одеть и не просто, а красиво, даже богато. Хоть пальто великовато, но смотрится на ней очень хорошо, а я прикинула, что из него Верочка и на следующую зиму не успеет вырасти. Тёплая и красивая кофта поверх шерстяного платья, я не говорю про тёплые чулочки и рейтузики. Зимние сапожки из желтоватой тёмной некрашеной кожи на меху очень хорошо шли к коричневому цвету пальто. Завершали наряд тёплая мутоновая шапочка, как капор без козырька и яркий полосатый шарф. Маленькая принцесса, да и только. Я же была в форме, тем более, что у меня в планшете лежит официальный отпускной билет.

Оказалось, что Смирновы живут почти в центре Москвы, и от дома до Красной площади всего минут десять ходьбы, правда по не только кривым, но и не ровным по плоскости улицам, видимо как на холмах когда-то строили, так эти взгорки и остались. Нам, привыкшим к плоским и ровным улицам родного Ленинграда, смотреть на это было дико. Да, что там улицы, даже вокруг Кремля везде то вниз, то вверх… Но всё равно было ужасно интересно посмотреть и пройтись по Красной площади, на которой был сметён почти весь снег в середине и под ногами гулко тукала столько пережившая гранёная брусчатка. А у мощных кремлёвских стен, как-то странно раскрашенных тихо притаился гранитный кубик мавзолея. Конечно, о красоте прифронтового города говорить не приходится, замёрзшие стёкла перечёркнуты крестами газетных полос, местами стоят зенитки, или лебёдки аэростатов, посты и расположения обложены мешками с песком, которые едва проглядывают из-под снега. На улицах много народа, и много патрулей, которые активно проверяют военных. Вот и меня дважды остановили для проверки документов, но претензий ко мне не возникло, а слова, что мы из Ленинграда, явно вызывали уважение. Даже здесь наш любимый город помогал нам как мог…

Хотя, как сказала Ираида Максимилиановна, некоторые музеи и театры работают, но она не знает, пойдём ли мы в них… Мы и не пошли, а неспешно прогулялись вокруг Кремля. Сосед предложил мне пройтись по Арбату, дескать, это самое сердце Москвы, если не считать Красной площади. Не знаю, что уж такого в этом Арбате? Маленькие домики, узкие переулки и дворики с развешанным бельём и поленницами дров, но мы прошли его насквозь и даже к нам пытался пристать какой-то мелкий шкет, картинно цыкающий через дырку выбитого зуба. В общем, нагулялись и нагуляли аппетит. В Александровском саду даже немного удалось растормошить Верочку и мы вместе весело посмеялись, когда она поскользнулась и полетела в сугроб, а я, взявшись её вытаскивать, оказалась рядом и мы обе вывалялись в снегу, после чего пришлось долго отряхиваться. Ведь ходить в зачуханой шинели – урон флоту, который, как ни крути, я здесь и сейчас представляю. Вот интересные у меня с флотом отношения. Меня в него призвали, и я в нём официально служу, а он в ответ мне мелкие гадости делает, но не отпускает при этом. А меня ещё почему-то регулярно пробивает на флотскую корпоративную солидарность. Ведь если увижу стычку любого самого убогого матроса и сухопутных, я буду на стороне матроса не раздумывая… Вот и сейчас отчищала шинель помня о том, что типа "лицо флота" – это моя "мордуленция"… И всё равно мне ужасно нравится, что я в такой красивой форме. Уже видела нескольких девушек в шинелях и они провожали меня явно завистливыми взглядами, от чего спина распрямлялась, а подбородок гордо показывал на небеса… Да и Верочка оказалась у нас явной патриоткой флота, раз уж её любимая старшая сестра в нём служит. И даже отпустила пару комментариев, смысл которых был в том, что я в тысячу раз красивее и форма тоже, за что она была немедленно расцелована в обе разрумянившиеся щёчки…

А вечером, вернее почти сразу после обеда, когда я нашла гитару и задумчиво тенькала по струнам… Нет, я не умею на ней играть, да и Сосед, сказал, что его познания укладываются в пару блатных аккордов, а я уже пробовала в оркестре, но мне очень трудно обхватывать пальцами гриф и ещё прижимать струны, пальцы маловаты, хотя говорят, что и при таких пальцах некоторые умудряются… Вот поэтому и тенькала от нечего делать, когда в придавленном желудком с вкусным наваристым борщом мозгу даже мысли шевелиться не хотят…

– Так ты на гитаре играть умеешь? – спросила вошедшая Ираида.

– Нет! Ну, что вы! Я только на ксилофоне, а гитару просто так струны дёргаю, извините. Если не надо было её трогать…

– Да, нет! Ничего! У нас Саша играет, да и голоса у него с Сонечкой замечательные. Сыновья ещё баловались…

Как-то сам собой зашёл разговор про моё увлечение музыкой, что я очень люблю свой инструмент, но его в отличие от гитары возить сложнее, но мне так не хватает возможности извлечь спящие в них звуки из лакированных деревянных пластин в два ряда.

– …А вот переучиваться не хочу, это будет как предательство моему инструменту, его и так мало кто выбирает и мне кажется, что за то, что я его выбрала, он не просто даёт мне на нём играть, а делится со мной своей благодарностью. Глупо говорю, да?

– Знаешь, а может в этом даже что-то есть… У меня есть хороший знакомый, он довольно известный музыкант, скрипач, вот он рассказывал, как впервые взял в руки скрипку великого Гварнери, это мастер итальянский делал кажется самые лучшие в мире скрипки, до сих пор никто его работу повторить не смог. И говорил, что дело не в лаке и подборе древесины, а в том, что мастер ещё и часть души в инструмент вкладывал. И вот мой знакомый меня уверял, что он это сам почувствовал с первого касания…

Потом пришла Софья Феофановна. Сосед сразу сделал стойку и заметил:

– Вот смотри, настоящий хирург, которым женщина быть не может. То есть внутри она уже давно не женщина и мыслит она по-мужски, то есть, как положено хирургу. Но при этом она не омужичилась, наверняка хорошая мама, твоему лейтенанту…

– Не лейтенанту, а капитану…

– Значит, против "ТВОЕГО" ты уже не возражаешь?

– Да, ну тебя!

– Я просто говорю про гостью, помня тот наш разговор, когда ты взъерошилась, как кот на лужу…

– А с чего ты вообще взял, что она не женщина?

– Ты сейчас, как твой Валерка слова выворачиваешь, я не говорил, что она не женщина, я сказал, что она внутри мыслит по-мужски. И что при этом осталась женщиной и матерью. Посмотри, понаблюдай за ней. Тебе это нужно и важно, ведь если ты хочешь летать, то ты должна будешь стать как она или вообще омужичиться.

– А иначе никак?

– Солнышко! Самолёт – это техника, техника сложная и требовательная, для управления ею нужна очень твёрдая и решительная рука, фактически, говорю, мужская рука, или как минимум управляемая мужскими мозгами. Вот если бы ты решила летать радистом или штурманом, то ещё были бы лазейки, но лётчиком, это приговор.

– Хорошо, я поняла и посмотрю…

Софья Феофановна не смотря на такой подвод со стороны Соседа, мне очень понравилась. И может Сосед и прав, что у меня внутри больше мужского, чем женского, но мы кажется с ней сразу нашли общий язык. А ещё общению помогало то, что я её о многих вещах с интересом расспрашивала и с подачи Соседа задавала интересные вопросы. На которые она охотно отвечала. Вообще, сначала разговор зашёл о том, что и как я делала с лейтенантом. Я выложила уже не раз озвученную версию, как я додумалась до дренажа, она уточняла подробности и явно пребывала в ступоре от неверия пополам с восхищением. Я рассказывала, как быстро заткнув рану прямо в одежде и понимая, что времени у меня секунды, раскурочила провода ведущие к телеграфному ключу и продетые через кембрик. Что ужасно повезло, что у старшины был тот медицинский флакон с пробкой, благодаря чему удалось сделать водный замок, что мне очень не хватало любого медицинского зажима… Как отсасывала воздух после наложения повязки и молилась, чтобы повязка оказалась герметичной. Как потом всю ночь слушала, дышит или не дышит… Как потом использовала мох-сфагнум… Как нашла исландский мох и вспомнила, что говорили, что он очень хорошо при заболеваниях лёгких и заваривала его и поила бессознательного пациента изо рта в рот. Как разжёвывала упругие словно желатиновые листочки, и проталкивал сквозь губы и потом заливала водой, но потом чистой тряпочкой вычищала всё изо рта, что он не проглотил, чтобы не попало в дыхательное горло… Как тащила на волокуше к дороге… Как повезло с Архипом, но уже была готова в любую секунду взорвать себя и лейтенанта вместе с секретным пакетом… Было ли страшно?… Конечно было, но выхода другого не было… Как делала нам ковчег, как потом гребла разбитыми в дребезги руками… Как удачно попался стог на берегу, из которого, до сих пор стыдно, украла нам сена… Как мимо проходил патрульный финский баркас два раза, второй раз я даже каждую пуговицу на их одежде видела… Как опять повезло, проскочить мимо Видлицы, где несколько десятков километров оживлённая дорога идёт практически по берегу, а берег – сплошной пляж и спрятаться совершенно негде… Поэтому и пришлось грести только в сумерках и ночью… Как влетела на камни у мыса на пути к Видлице… Как едва проскочили этот сложный участок, разыгрался шторм и пришлось прятаться в устье Тулоксы, пока шторм не закончился… Хорошо, что было уже время предзимья и люди по домам сидят, а то в нескольких сотнях метров от деревни нас бы точно обнаружили… Но ещё и в такую погоду никто не появился… А потом гребла дальше, едва стих шторм. У острова Сало сил уже почти не осталось и было уже на всё плевать, да и финских патрулей здесь уже быть было не должно, и я стала грести прямо днём… Когда мимо проходил наш корабль, я гребла изо всех сил, но не успела и он почти прошёл, и не видел, как я махала надетой на весло нижней юбкой, я пыталась стрелять, но расстояние достаточно большое, меня не слышали и проходили мимо, я уже решила, что не повезло, как корабль повернул и подошёл к нам. А дальше вы наверно и так знаете. Мне сказали, что командира сразу повезли на самолёт и отправили в Москву, а я лечилась в лазарете стрелковой дивизии неподалёку. Вот и всё…

Софья Феофановна молча присела передо мной на колени и стала целовать мне руки. И не было в этом пафоса или картинности, мать благодарила за сына, но я ужасно испугалась, чтобы она не сказала чего-нибудь, что будет не исправить, выхватила у неё свои руки:

– Вы лучше расскажите, как вам удалось его выходить. Я если честно, последние пару дней к нему даже не заглядывала, очень боялась увидеть, что он умер…

– К нам его на носилках привезли, голого, в одеяло завёрнутого, хорошо, что морозов сильных ещё не было…

– Это я понимаю, меня в лазарет тоже после помывки не одевали и тоже на носилках только в одеяле одном отвезли…

– Ну, вот, воняло от него, не смотря на мытьё… Вообще, шансов у него не было, если бы не лекарство, профессора Ермольевой. Молодая совсем, но какая умница! У нас в госпитале пенициллин появился буквально за три недели до этого, мы только первые результаты успели осознать, а тут и не думали даже, абсолютные показания. Сразу взяли на стол, сделали ревизию грудной клетки, ушили рану и плевру, пришлось удалить почти всю нижнюю долю левого лёгкого, убрали отломки рёбер, и пулю немецкую винтовочную. А первый укол ещё до операции сделали. Вот он и пошёл на поправку, буквально на глазах. Если бы не очень сильное истощение, может и за неделю бы выправился, а так все процессы замедлились, но встал на ноги, ты же его на новый год видела. А когда он рассказывать начал, каким чудом ему выжить удалось, если бы сама на операции не видела, не поверила бы. Вот твоим чудным счастливым ручкам благодаря, живёт мой сын!

– А что за лекарство, вы так сказали…

– Да! Лекарство удивительное, почти панацея… У нас сейчас такие дебаты идут, копья ломают. Чубы трещат, как говорится. Дело в том, что микробиологи, которые его создали выставили жёсткое требование, а наркомздрав его безоговорочно поддержал и запретил нарушать, чтобы в каждом случае каждому больному колоть полный курс, и запретить в течение курса снижать дозы, только повышать, если требуется. А ещё вводить лекарство строго по часам, каждые четыре часа. Пара сестёр проспавших уколы уже под суд загремели, говорят…

– Ну, если так требуется, и наркомат подписал, так чего обсуждать?

– Милая девочка! Если бы всё было просто! Ведь на стороне тех, кто выступает против тоже резон есть, у нас от одного укола крупозная пневмония прекращалась, а на нашем отделении после двух уколов больной с сепсисом и тяжелейшим разлитым перитонитом в себя пришёл и есть попросил. А тут на каждого больного уходит минимум сорок две дозы, а эти сорок доз могли бы спасти сорок, а может восемьдесят раненых! А развернуть большой объём промышленного производства пока не удаётся, всё, что есть, это только полученное фактически в лаборатории, каждая доза на вес золота! Представляешь, какие страсти кипят! А ещё микробиологи дрова в топку подкидывают, что у них на подходе лекарство от туберкулёза, причём любого. А это столько больных и таких тяжёлых, что уму не постижимо… У нас под Москвой ещё с царских времён есть санаторий, где больные с костным туберкулёзом доживают, я бы сказала догнивают, а там ведь почти все молодые. А сколько ещё таких санаториев и больных по всей стране и по всему миру!.. Уже два письма, подписанные всеми светилами медицины, товарищу Сталину направили. Вот после второго письма он авторов собрал и все, кто тогда на приёме побывали, теперь молчат и свою точку зрения больше не отстаивают, хотя ещё много шума осталось… Ты конечно, ловко разговор увела, но и я не вчера родилась. Я знаю, что маму я вам заменить не смогу никогда, но знайте, что вы обе мне как дочки, которых у меня никогда не было, но я очень бы хотела! И не отвергайте мою просьбу! Вы когда сами детей вырастите и поймёте, что такое долг материнской благодарности за спасение ребёнка, вот тогда сможете что-нибудь сказать. И я попросить хочу… Мне Саша говорил, что там у вас с Сергеем видимо что-то произошло, но вы оба не говорите, а ты простить его не можешь, я и не прошу его прощать, значит, заслужил, ты не капризная профурсетка и так вижу. Просто не отталкивай его резко. Он и за группу погибших ребят своих себя винит, и что как командир ошибок наделал, а ещё ты там предложила всех гидросамолетом эвакуировать, а он считает, что это его как командира недоработка, что не подумали вовремя. После нового года пришёл, когда с тобой хотел поговорить, чёрный весь и молчит все дни. Тоже ведь характер, есть в кого… Ты ничего мне не обещай, просто подумай после…

А после просто болтали и к этим сложным темам больше не возвращались. Немцев под Москвой разгромили в пух и прах, что они удирали, побросав всю технику, и теперь в центральном парке сделана выставка трофеев немецкой и всякой другой техники, и все туда ездят смотреть. И радость была бы полной, если бы не окружение Ленинграда и начавшаяся блокада второго города страны.

Александр Феофанович рассказал, что на совещание в Генеральном штабе по итогам проведённого наступления, где все собрались с самым праздничным настроением, а Верховный Главнокомандующий пришёл очень сердитым. А когда начал выступать маршал Кулик, обвиняя в пораженчестве генштаб за приказ остановиться и занять оборону, и выступил с планами воспользоваться слабостью разбитого врага, и гнать его как минимум до наших границ… Сталин резко его оборвал, велел не молоть чепуху, а лучше послушать внимательно доклад начальника генштаба Шапошникова, в котором проведён разбор сделанных ошибок на всех уровнях. И закончил словами, что наше наступление удалось не потому, что хорошо воевали, а потому, что немцы расслабились, глупостей наделали и нам позволили наступать. И впредь за подобные необоснованные шапкозакидательские выступления будут снимать с груди и петлиц звёзды и ордена! Потом спокойно и методично Шапошников провёл разбор прошедшего наступления и предметно показал, что в этих условиях двинуться дальше хоть на километр для армии было бы катастрофой, и единственная возможность не упустить плодов этой победы, это встать в глухую позиционную оборону на достигнутых рубежах. В заключительном слове Сталин сказал, что как Пётр Первый он не собирается с немцами как со своими учителями пить за одним столом, но то, что мы ещё не умеем воевать, а только учимся, нам немцы ясно показали. Вот и учиться! Со всей серьёзностью и ответственностью! И каждый человек в форме должен ежедневно помнить, что с каждого народ, которому все присягали имеет право спросить долг за то, что сами не доедали, всё отдавали вам, ходили босые, но вас кормили и обували, так почему вы не выполняете теперь то, ради чего вас содержали годами на иждивении!? И каждый военный от солдата до генерала должен помнить, что его дело не погибнуть без смысла, а убить как можно больше врагов, заставить врага кровью и жизнью заплатить за каждый миллиметр нашей земли, на которую посмел он ступить своей поганой ногой. И только тогда, когда будет убит последний оккупант – это будет даже не заслуга, а всего лишь отданный военными народу долг! А ещё предупредил, что будет пересматриваться система награждений… В общем, от праздничной эйфории при выходе ни у кого не осталось и следа, а у самого Верховного видя это явно улучшилось настроение… Ещё кто-то заметил, что Сталин был без уже привычной звезды Героя Социалистического труда, которую он носил всегда… В свете слов о пересмотре системы награждений среди генералов вообще тихая грусть с паникой пополам…

В воскресенье Ираида Максимилиановна и Софья Феофановна вытащили меня с Верочкой в театр оперетты, где весело и дико звучал почти бессмертный Кальман. Вообще, дни отпуска в прогулках и домашних вечерах, пролетели легко и почти незаметно…

А утром в понедельник по всей форме, хотя медаль надевать всё-таки не стала, я перешагнула порог актового зала, где заседала страшная Лётная врачебная комиссия. Вскинула руку к лихо заломленному берету и отрапортовала председательствующему:

– Товарищ бригадный военврач! Главный корабельный старшина[14]14
  Я знаю, что сейчас «главстаршина» и «главкорстаршина» – это два разных звания, и нынешний «главкорстаршина» – это тогдашний «мичман». Но до введения званий мичмана и прапорщика, как промежуточных для сверхсрочников, часто в старшинских флотских званиях перед словом СТАРШИНА, добавляли КОРАБЕЛЬНЫЙ, чем подчёркивали свою принадлежность к флоту. Сама видела документ того времени, где фигурировало звание «корабельный старшина первой статьи», аналогично и со званием «главный старшина».


[Закрыть] Луговых! Представляюсь по случаю прибытия на Лётную врачебную комиссию главного клинического госпиталя Военно-воздушных сил СССР!

Этот спич требовалось дословно заучить, этого требовали установленные здесь традиции…

Конец второй книги.