Текст книги "Кодекс ведьмы"

Автор книги: Юлия Галанина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

   – Перестань пытаться сделать все дела на свете, дай им волю и себе тоже, – посоветовал наставник.

   Я поблагодарила его за помощь – головная боль утихла.

   Сделала пару шагов к выходу, и ойкнула:

   – Ой, наставник, вы будете смеяться, но теперь у меня попа болит!

   Продолжающие ученики радостно заржали.

   Наставник улыбнулся:

   – Ничего удивительного. Пройдет.

   И, правда, прошло.

   ***

   Видимо, после занятия наставник перестал меня бояться, и ближе к полуночи прислал коротенькую записочку – ответ, где было написано, что каждый живет в своем мире. И пририсован цветочек.

   Я так обрадовалась, что у нас установились доверительные отношения, он перешел на ты, он стал давать мне советы, и, похоже, он понимает, в чем кроется беда.

   И написала ему, что да, мы живем в разных мирах. Но мне очень хотелось бы хоть немного эти миры сблизить, если это возможно. Потому что очень сложно жить, когда при взгляде на человека завораживаешься, от рук таешь, а от слов его же волосы на голове встают дыбом.

   Я написала, что понимаю – у нас за одними и теми же словами стоят разные понятия. Возможно, наставник говорит одно, а я слышу совершенно другое. Миры совершенно разные – но когда так происходит, люди садятся рядом и разговаривают.

   Как друзья.

   Не как гуру и ученики.

   Не спеша, выясняют, как именно каждый понимает то или иное слово. Сближают миры, строят мостики, учатся понимать друг друга.

   И только после этого, можно слушать – и слышать.

   Но я же не могу отвлекать наставника во время бесед! Он же разговаривает с людьми, они заплатили за это время. И мои беды – это не их беды.

   А я пока пытаюсь одна хоть как-то разобраться в том, что говорит наставник. Вот, нашла про веды книгу гуру Дандакара, читаю. Как дура, делать мне вот больше нечего.

   Это было такое счастье, такое облегчение – наконец-то откровенно сказать о том, что мучает, о том, что мне плохо во время его речей, что просто необходимо обговорить какие-то основные вещи, чтобы когда один произносит "котел", второй не слышал "сундук" и наоборот. А если ничего не получится, мостик не выстроится, то вежливо объяснить наставнику, что я не могу слушать его речи, и хотела бы, да не могу, пусть уж он меня извинит и не обижается. Я буду уходить с бесед.

   Запечатала записку и отправила за Реку.

  Глава тринадцатая

  МОНАХ СНИМАЕТ ОДЕЖДУ

   На следующее занятие наставник опоздал.

   А появился, прикрываясь как щитом девушкой, с которой спал. Мы уже и подзабыли, как она выглядит, так давно ее не было.

   Время от времени поглядывая в мою сторону, повел занятие.

   Есть вещи, которые нюхом чувствуешь.

   Когда тянет гнилью. И страхом.

   Ни о каком доверии со стороны наставника и речи не шло.

   Я отзанималась и ушла на Гору.

   Сердцем чувствуя, что никакого ответа на мое письмо не будет. И никаких разговоров не будет.

   И не понимая – чего он испугался?

   Чего он ТАК испугался?!

   Какие черви в нем закопошились, что за страхи выгрызают его изнутри?!!

   ***

   Бесповоротно рушилось все то, что было с трудом восстановлено после Празднования Темных Дней.

   Я был полностью сбита с толку.

   Мне, конечно, лестно видеть, как меня боятся, но я совершенно не гожусь на роль обуянной похотью прелестницы, которая пытается использовать любой повод, чтобы дорваться до наставника, живущего счастливой семейной жизнью с молодой женой, и изнасиловать его жестоко и сладострастно.

   И я, и наставник, это прекрасно знаем. Он собственными глазами видел мою семью, моего мужа, моих детей. Я ему все показала, потому что скрывать мне было нечего. Он проигрывает моему мужу по всем статьям, если уж перечислять по порядку: он ниже на пару голов, он не так красив, он отвратительно образован, он скучный собеседник во всем, что не касается его учения. Да и в том, что касается его учения – он не собеседник, он проповедник, он же не слышит других людей. Он живет за Рекой с мамой. Он так и не пригласил нас в свое жилье – соответственно, похвалиться ему нечем, иначе давно бы позвал всех в гости. Он меня не любит и уж, конечно, не бросит все силы к тому, чтобы сделать меня счастливой – а я, знаете ли, привыкла, что мне окружают люди, которые любят меня и балуют. Я даже плавать не умею – а зачем? У меня муж прекрасно плавает и моя задача состоит лишь в том, чтобы догрести до него, обхватить могучие плечи, и наслаждаться купанием.

   Наставник мне даром не нужен. Он это знает.

   Он знает, что между нами установлено расстояние, и более того, это расстояние установил он сам, напрягаясь при моих попытках приблизится, но сразу заводя разговоры о доверии и прочей лабуде, как только я пыталась отойти подальше.

   Он знает, что я отнюдь не стремлюсь упасть в его объятия, более того, я всячески этого избегаю. Настороженность по отношению друг к другу у нас взаимная.

   Почему он так странно себя ведет?

   Но раз такой ответ – хорошо, возвращаемся к началу. Я пришла осенью на занятия, чтобы укрепить спину. Вот этим я и буду заниматься все оплаченное мною время.

   От неприятных переживаний живот скрутило узлом.

   А у сестры так болело плечо, что она, бросив все дела, пошла к костоправу.

   На следующее занятие я брела, нога за ногу, одна.

   Мне не хотелось туда идти.

   Но денег было жалко. Это были деньги моей семьи, вынутые из кошеля, чтобы у мамочки не болела спина.

   Именно в этот день, не раньше и не позже, по пути меня нагнал наставник. Один.

   И сообщил:

   – Вы плохо выглядите.

   Вообще-то он тоже был отнюдь не красавец. Даже в годы молодости. А сейчас, учитывая его постоянные занятия и неустанные призывы к счастью, должен выглядеть раз в десять лучше, чем был. Или в сто.

   И мы опять перешли на "вы", как интересно. А по какой тогда причине, без всяких поводов с моей стороны мы во время проминания шеи так сблизились до дружеского тыканья мне, ведьме, и практически объятий при всем честном народе? Что это за странная непоследовательность?

   – Живот болит, – чистую правду сказала я.

   – Это вы неправильно питаетесь, – объяснил наставник. – У нас есть прекрасные средства, помогающие перевариванию пищи.

   – Я не сомневаюсь, что у вас есть прекрасные средства, помогающие перевариванию пищи, – равнодушно подтвердила я.

   Разговор затих.

   Я не собиралась его поддерживать, пока наставник прямо не ответит на мое письмо, как это принято у сильных. Пусть скажет мне в лицо – если он не хочет со мной поговорить. По понятиям. В силу каких причин – это сугубо его личное дело, мне эти причины не интересны. Я вежливо попрощаюсь и уйду. Мне есть чем заняться, я ведьма.

   Если же будет продолжаться эта игра в "ничего не было, а я продолжаю вести вас к счастью", я выйду из игры точно так же, как в нее вошла.

   Если ведьма спрашивает, лучше честно ответить.

   Мы должны были уехать на неделю из Зимнего Города проведать родственников.

   Это было достаточное время для того, чтобы наставник определился, хочет он видеть меня на своих занятиях или не хочет.

   ***

   Мы замечательно отдохнули у моего брата.

   Несмотря на снег с дождем. Зима не хотела сдаваться перед весной.

   Нам такие погоды не страшны. Мы – крепкий народ.

   Я люблю своего брата еще и за то, что он, стиснув зубы, смог выбраться из тяжелой доли, куда попал после смерти матери, моей тети. Что вывез жену в лучшее место, что построил для своей семьи надежное жилище. Руки его крепки, а табуны обширны. Он умеет управлять людьми.

   Все время, пока гостили, мы пели у его очага.

   ***

   Мы возвратились в Зимний Город, и странная боль ожила вновь.

   Барабаны моего сердца выстукивали тревожные сигналы.

   Надежда все еще теплилась под серой золой: может быть, мне померещилось, может быть, я себе все насочиняла?

   Оказалось, нет.

   Наставник продолжал держаться выбранной тропы.

   Один он теперь не приходил. Перед занятиями устраивалось представление семейного счастья. Избранница сердца наставника получила разрешение открыть рот: раньше ей этого не дозволялось, она должна была быть как можно незаметнее, чтобы не создавать лишних осложнений в работе наставника. Теперь же, не помня себя от счастья, что любимый мужчина прилюдно начал оказывать ей полагающиеся знаки внимания, девушка щебетала о том, что хочет, чтобы после смерти ее тело сожгли, а не закопали. Чтобы душа улетела на небо.

   Ведьма знает: когда тебе назойливо показывают подобные вещи, нужно спокойно покинуть ряды зрителей и отправиться по своим делам. И тогда показушное счастье удушит своего владельца, лишившись жертвы. Ведьма неревнива.

   Я не мешала будить во мне ведьму. Потому что мне нужно было сделать несколько очень важных дел.

   Так удачно получилось, что сильные переживания тут же отражаются на моем облике, хочу я этого или нет. Сейчас это было на руку как никогда.

   Я сидела на коврике, съежившись, как обгоревшая веточка, не поднимая глаз. Цветы на моих одеждах подернулись пеплом. Мне было очень плохо. Если мне нужно было выйти во время занятия, девушку наставника я обходила, как зачумленную.

   Наставник видел это – и клянусь! – наслаждался.

   От него волнами шло какое-то удивительно нечистое, пряно-острое, осязаемое удовольствие, он был похож на изголодавшегося падальщика, почувствовавшего издыхающую жертву. Он был доволен, о, как он был доволен, – он просто впитывал мою боль и лучился от счастья, заставляя женщину в одеждах, на которых цвели весенние цветы, корчится от муки.

   Мне было плохо как никогда в жизни. Это была чистая правда. Меня всю корежило, выворачивало наизнанку.

   Потому что этот человек в черных одеждах грязно и бессмысленно растоптал мое доверие, искренне доверие: я же поверила ему, поверила, что за ним действительно что-то стоит, какие-то силы, какие-то знания.

   Я поверила, что это наставник. Я приняла пустышку за настоящее! Дворняжку без роду, без племени – за матерого волка.

   Он был глупцом. Тщеславным и недалеким. Зная все про меня, имея на руках все мои верительные грамоты, он видел перед собой оскорбленную до глубины души женщину, слабую женщину, ничего кроме этого. Вид жертвы распалял его так, что в воздух звенел от возбуждения и с трудом сдерживаемого вожделения.

   Он, безумец, осмелился плюнуть в лицо ведьме.

   А я ему не мешала, обугливаясь от боли на тоненьком коврике.

   Он делал за меня то, что я сама сделать не могу.

   Ведьма – это стрежень. То, что скрыто. То, что в глубине.

   Ведьму сложно определить по внешнему облику: среди людей она может выделяться, а может не выделяться – как ей нужно. Ведьма может добровольно принять правила игры, и может прекратить игру.

   С первого взгляда ведьма похожа на давно потухший вулкан, где в кратере застыло спокойное горное озеро.

   Но под толщей воды бушует подземное пламя.

   И только человек без головы будет расшатывать, выламывать стенки этого кратера, чтобы посмотреть, как хлынут воды в долину, как плачут потухшие вулканы.

   Своими же руками он уничтожит то, что защищало его от огня, усмирить который мало кому под силу.

   Упивающийся моей болью наставник и не подозревал, что срывает с ведьмы стягивающие ее путы, своими собственными руками освобождая неведомые ему силы от запретов и ограничений.

   За время моего отсутствия в Зимнем Городе он так и не сообразил, что ведьма не задает вопросов просто так. И отсутствие прямых ответов – это лучший способ привести ведьму в ярость.

   В холодную ярость, когда каждый шаг её продумывается и рассчитывается. Головой, не задницей. Не услышав четких объяснений по правилам предложенной игры, ведьма начинает играть по собственным правилам.

   Доводить ведьму до холодной ярости неразумно.

   Потому что ведьма владеет одним из самых страшных оружий нашего мира.

   Мастерски владеет.

   Как никто другой.

   И если она им редко пользуется, это не значит, что она не умеет им пользоваться.

   У этого оружия нет преград.

   От него нет спасения.

   Раны от него не заживают.

   Лекарства не помогают.

   У него нет срока годности, оно разрушает человека годами, беспощадно и неотвратимо.

   Оно выжигает изнутри.

   Именно поэтому в ведьму вбито тяжелое знание: нельзя обижать людей!

   Потому что ведьма может нечаянно убить. И ведьма изо всех сил старается быть осторожной и бережной, белой и пушистой, нежной и трепетной.

   Но любое ограничение, любой запрет может быть снят.

   Когда вопрос идет о жизни и смерти, рука ложится на рукоять самого отточенного меча.

   ***

   Когда ведьма перестает играть в чужие игры, поначалу это почти незаметно.

   Особенно для человека невнимательного, находящегося в плену собственных представлений о чем-то, подгоняющего мир под свои взгляды.

   Но дело в том, что ведьма прекрасно знает, кто она есть.

   Она знает свою ценность.

   Она знает свое место в мире.

   Она знает, какие силы ей подчиняются.

   Она себе цену знает – и это знание с ней настолько давно, что отпала всякая потребность предъявлять его на каждом шагу. Более того, она давно сжилась с необходимостью скрывать, не выпячивать свой истинный облик, свой истинный статус. Это лишнее.

   И ведьма, зная, что она ведьма, уходит из чужой игры, не оглядываясь.

   Ей в этом помогает горькое знание: мы такие, какие мы есть. Да, победили Пандавы, но почему главы в книге об их великой победе названы именами проигравших?

   Мы такие, какие есть. Когда мы играем, мы играем искренне и с уважением к чужим правилам. Но наступает миг, когда проще умереть, чем приспособится.

   Ну что же, мы были такими, какими были. Мы ушли с этого поля – и пусть победителю достается кара победы.

   Пусть он есть свое счастье полной ложкой.

   Удачи.

   И вот тогда победитель остается один на один с собой.

   Навсегда.

   И если он сильный человек, он попытается не завидовать проигравшим. У него не получится.

   И это – бесстрастное знание ведьмы.

   ***

   Из игры нужно выходить правильно, последовательно выполняя ряд условий.

   Наставник, конечно же, почувствовал, что я равнодушно повернулась к нему спиной.

   Он решил, что это равнодушие показное: он же видел мою неподдельную боль, он ее впитывал, он ею упивался.

   Разумеется, он был прав в том, что между нами существовала сильная связь весьма подозрительного свойства. Какова бы ни была ее природа, такое сложно порвать одним махом, нужно распутать спутавшиеся нити.

   Я же недаром писала ему раз за разом, что руки его зачаровывают, а движения завораживают. Это не были поэтические красоты, это было описание болезни. Это был призыв к помощи человека, попавшего в странную и опасную зависимость.

   Но ведьма совершенно добровольно поймалась на этот крючок. Находясь в твердом уме и здравой памяти. В силу ремесла постоянно отслеживала тонкие, тончайшие изменения, происходящие и в теле, и в душе. Задавала себе вопросы. Ставила метки. Смотрела в неизвестное, искала схожее в известном.

   Сейчас пришла пора самой отвечать на вопросы, раз других ответов нет. Выходить из болот на твердую землю, не обращая внимания на манящие огоньки, возвращаясь строго по своему следу.

   Если завораживание возникало, когда я смотрела на движения наставника и зеркально повторяла их, нужно поменять условия.

   Совершенно сознательно я вошла в одну волну с наставником. Это была моя добрая воля.

   В то время как все остальные махали руками, как придется, сообразуясь только со своими собственными силами, точнее, с собственными слабостями. У них же не было за плечами моих занятий по сходному боевому искусству. Я была подготовлена на хорошем уровне и до встречи с человеком в черных одеждах.

   Но кто я такая, чтобы выделятся?

   Я тоже слабая и буду делать все так, как мне удобно, то есть медленно, печально и невпопад.

   В конце концов, по мнению наставника, я женщина, оскобленная в каких-то теплых чувствах по отношению именно к нему и ни к кому другому. Ему виднее, он наставник.

   Теперь нужно было убрать условия для зачаровывания.

   Я перестала смотреть на наставника. Чтобы избежать искушения повторять его движения, как я уже привыкла за полгода.

   И это тоже была моя добрая воля: ведь наставник сам говорил, тот, кто не хочет быть зачарованным, не зачаруется. Золотые слова.

   Для воздействия на меня у человека в черных одеждах остался только голос. (Если не брать в расчет те волшебные силы, которые получены наставником прямиком от таинственных людей из-за синих гор).

   Но, простите, эти движения настолько сложны, а повторения многочисленны, что мне приходилось считать, чтобы не сбиться. Мысленно, про себя. И это поставило надежную стену на пути воздействия.

   Наставник попытался применить то, что уже помогало ему.

   Вообще-то, это глупо, но кто я такая, чтобы указывать наставнику на ошибки? Если человек в черных одеждах раз за разом нарушает самые основные правила работы с людьми, одно из двух: либо он прекрасно знает, что делает, либо у него отсутствуют мозги. А причем здесь я?

   Наставник попытался пустить в ход свои замечательные руки.

   Движения резко поменялись, мы опять стали делать их неправильно.

   Наставник, изо всех сил заботясь об учениках, не поленился, подошел к каждому: похлопал, погладил, терпеливо показал, как надо.

   Внешне относясь к нему с обычным почтением, я всего лишь терпела его присутствие рядом. И мысленно показывала ему фигу в черную спину, когда он уходил на свое место.

   И продолжала усердно заниматься. Старательно.

   Я начинала движение последней, и заканчивала тоже. Тщательно следила, чтобы наши волны даже случайно не совпали.

   Наставник не сдавался, остановив упражнение, начал показывать, как безобидное с виду движение рукой превращается в боевой прием. Все сгрудились вокруг него, чтобы рассмотреть, не упуская мелочей.

   Я осталась наблюдать со своего места: ремесло кулачного бойца мне не грозило. Мне этот прием был не нужен.

   Кроме того, дома накопилось столько дел, что теперь, после окончания занятий поклонившись пустому месту перед собой, я, ни мгновения не задерживаясь, уходила на Гору.

   Ведь счастливая семья не только у наставника, у остальных людей такое тоже, как ни странно, встречается сплошь и рядом. А семья всегда забирает много времени и сил.

   ***

   Все это было чудесно и замечательно.

   Опыт показал, что когда отрезаешь нити воздействия, когда снова берешь управление собой в свои собственные руки, от учения, полного чудес, в остатке получается вполне бодрящая зарядка. Без волшебных сил, без демонов и инопланетян.

   Зарядку ведет вполне себе заурядный человек в черных одеждах, который не в состоянии со своими-то червяками справиться, который боится неизвестно чего и очень странно себя ведет. Дело одного мгновения: сказать "да, давайте поговорим" либо "нет, мы не будем разговаривать, прощайте", – он превратил в какую-то помойку.

   Но было ясно, что в учении, которое он принес, эта самая зарядка неразрывно связана с его корявыми речами, он от них не откажется. И мне там делать нечего.

   Но из пяти оплаченных занятий, оставшихся у меня, после возвращения в Зимний Город я отходила только два.

   А подарить этому человеку три занятия, – за что? За его красивые глаза? Так они у него страшные, мертвые.

   Но и заниматься рядом с ним я больше не в силах.

   Потому что учитель, который оттолкнул ученика с вопросами – не учитель. Хвост это собачий, а не наставник.

   Самозванец.

   Настоящего учителя ничто так не радует, как вопросы ученика.

   ***

   Я решила, что занятие в пятницу будет у меня последним.

   После занятия я переоденусь в обычное, отзову человека в черных одеждах в сторонку, чтобы остальные не слышали и скажу:

   "Я не могу заниматься у человека, которого не уважаю. А вас я не уважаю. Вы убить меня можете – но вам не вернуть мое уважение!"

   Развернусь и уйду на Гору.

   Может быть, эти заготовленные слова кажутся смешными, слишком громкими, либо наоборот, слишком тихими, но надо знать ведьму, чтобы понимать, что стоит для нее за такими словами.

   Ведьма со словами в особых отношениях. Не только они подчиняются ей, но и она подчиняется им. Именно поэтому для нее доступно то, что для многих недостижимо.

   И если ведьма говорит "убить меня можете" – это значит, что она приготовилась к смерти, она не исключает такую возможность. И это – чистая правда, такими вещами нельзя шутить, нельзя играть.

   Я учитывала все, что знаю.

   Человек в черных одеждах – сильный и опасный мастер боевых искусств. За рекой он учит не мальчишек, а других наставников. Он искусен в схватках.

   Он неоправданно жесток. Показывая боевые приемы ученикам, он причиняет боль человеку, который стоит с ним в паре. Даже в тех случаях, когда этого можно избежать. Ему нравится быть сильнее остальных.

   Он не раз подчеркивал, что может воздействовать на людей незаметно.

   Он сильнее меня, быстрее меня, хладнокровней меня. Если он попытается меня убить, я для него, скорее всего, не противник.

   И все это не имеет никакого значения. Вообще никакого.

   Потому что он может убить меня – и все. Заставить меня уважать его вновь не в силах никому на земле.

   И поэтому я плюну ему в лицо эти слова – поставив точку в истории, которая началась тогда, когда листья из зеленых стали алыми и золотыми. Все должно закончиться там, где началось.

   Не люди сошлись не на жизнь, а на смерть, а два подхода к счастью.

   Мое счастье не зависит ни от каких секретных ключей, выдаваемых только посвященным, ни от каких таинственных благодетелей, находящихся неизвестно где. Только я сама знаю, в чем заключается мое счастье, и только я сама могу его себе создать, сложить из цветных кусочков в яркую картинку.

   Это знание передано мне от родителей и уйдет моим детям.

   Даже если меня не будет.

   Счастье разлито кругом, не ленись, подбирай его, делись с людьми, когда его у тебя много, но давай им ровно то счастье, которое им нужно. У всех это разное – кому-то нужна всего лишь улыбка, кому-то моток шелковых нитей для вышивки, а для кого счастье заключается в том, чтобы тебе помочь. Именно поэтому запасы счастья неисчерпаемы.

   Для человека в черных одеждах счастье было тем крючком, на который можно насадить рыбку.

   Не будет рыбка послушной, начнет трепыхаться, – не будет ей счастья. Страдай рыбка, поделом тебе, строптивой. Нет у тебя Расширенного Сознания. Ты помучаешься – и снова сама, добровольно, заглотишь крючок.

   Но мои учителя своими книгами учили меня не так:

   Я стоял против Сциллы, теряя последние силы,

   На бессмертное Зло покушался со смертным копьем.

   Мне сказали: мой милый, к чему доводить до могилы?

   Даже боги, и те... Я стоял, настояв на своем.

   Как светло. Иногда хорошо умирать под луною.

   Убивал женихов? Нет, не помню, должно быть не я.

   Троя, море, Циклоп... Лишь одно здесь, у ложа со мною:

   Я стоял против Сциллы. Стоял против Сциллы. Стоял.

   И я счастлива, что благодаря своему ремеслу ведьмы знаю, какие они, настоящие люди. И могу отличить незабудку от дерьма.

  Глава четырнадцатая

  ТЕМНАЯ ЖЕСТКАЯ ЛАДОНЬ

   Погода в тот день была теплой, солнечной и ветреной.

   Совсем скоро должны были распуститься первые зеленые листья.

   Сестры не было, она лечила плечо.

   Эны тоже не было, она простудилась.

   Ничего не мешало ни мне, ни наставнику.

   Барабаны сердца бешено стучали. Кровь шумела в ушах, она давно шумела, с той поры, как наставник возобновил беседы после Праздника Темных Дней.

   Ветер раздувал мой плащ, только алая кисточка капюшона колыхалась.

   Наставник запоздал. И тоже принарядился. В белую, украшенную загадочными надписями разлетайку, привезенную из храмов во влажных джунглях.

   С наставником я не поздоровалась, как не здоровалась с ним со дня отправки письма за Реку.

   Разминка прошла по заведенному порядку. Я тихонько махала в своем углу цветастыми рукавами, стараясь напоследок получить удовольствие от движений.

   Когда разминка закончилась, наставник благостно нас оглядел и, улыбаясь, сказал:

   – Воистину сегодня великий день. В прошлый раз у нас была растяжка, мы хорошо растянули тело. А сегодня я покажу вам такую чудесную вещь, как духовная растяжка. Вы узнаете о себе такое, чего никогда до этого не знали. Сегодня я подарю вам, мои дорогие, два ключа. Целых два секретных ключа за одно занятие! Вспомните, было ли когда-нибудь такое раньше? Никогда! Садитесь в уголке поудобнее, на коврики. Никто ведь не торопится?

   В этот миг и нужно было уйти. Потому что именно я торопилась.

   Но слова "духовная растяжка" остановили меня. С давних времен ведьмы не понаслышке знакомы со многими мастерами растягивания души и тела. На дыбе, к примеру. Душа прекрасно растягивается, когда косточки хрустят, связки рвутся и кровавые пузыри лопаются на губах.

   Холодную ярость сменила ярость горячая. Хорошо, посмотрим, что это за духовная з-за растяжка з-з-за такая...

   Когда все уселись вдоль стеночки и вытянули ноги, наставник проворковал:

   – А теперь закроем глазки. Я буду задавать вам вопросы, а вы должны будете отвечать. Про себя. А потом вслух, когда я спрошу. Один, два, три, четыре. Какая нога тяжелее? Правая или левая? Какая нога тяжелее? Правая? Левая?

   Это было божественно в своем непробиваемом невежестве. У наставника ученик которое занятие с ним не здоровается, кланяется пустому месту, закрылся наглухо. А наставник, вместо того, чтобы отозвать человека в сторонку и спокойно выяснить, в чем дело, начинает стайные игры на внушение: сначала потеряв доверие ученика, потом дополнительно отпинав того по болевым точкам. (Точнее, думая, что отпинав). Да за такие вещи даже подмастерья в лоб получают, чтобы не позорили ремесла, не позорились сами. А этот человек, похоже, искренне гордился своим умением управлять людьми. Тьфу!

   Подождав мгновение, чтобы все осознали, какая нога у них тяжелее, наставник начал спрашивать.

   В ответ раздавалось:

   – Правая!

   – Левая!

   – Никакая!

   Он обратился ко мне:

   – А у вас?

   – У меня обе ноги были одинаково тяжелые, – почтительно объяснила я наставнику.

   Они и правда были одинаково тяжелые – я сидела расслабленно, без перекосов, ровно дышала и не позволяла забивать себе голову чужими приказами. Любая ведьма хорошо управляет своим телом, особенно в ярости. И голову при этом тоже не теряет.

   – Да? Обе? – удивился наставник. – Это хорошо, это душевное равновесие. Почти.

   И перешел ко следующему развлечению.

   – Это было очень легко. А вот теперь нас ждет задача посложнее. Мы подошли к САМОМУ СЕКРЕТНОМУ КЛЮЧУ! Только в нашем учении есть такой ключ, и только он может вам помочь. Он позволяет найти внутри вас то, что вас тревожит, и убрать это навсегда. Ничем другим вы это не уберете! Оно будет вас мучить. Только не врите себе, пожалуйста. Очень важно не врать себе! А то мы помогли одной бабушке восьмидесяти пяти лет, а она врала себе. После мы ее спросили: а сколько вам лет? А она говорит: я девушка и мне семнадцать! А мы спрашиваем: девушка, а скольких детей вы хотите завести? А она: что вы, какие дети в моем возрасте?! А мы ей говорим: какая же вы девушка, когда вы бабушка и врете сами себе! И наша помощь пошла прахом. Поняли, мои дорогие, как страшно врать самому себе?

   Наставник набрал воздуху и, понизив голос, видимо, для большей убедительности, задушевно продолжил:

   – Может быть, вас что-то гнетет? Может быть (остановился на мгновение наставник) вы затаили чувство мести? Может быть, какие-то события последних дней вас тревожат, а? Вы что-нибудь знаете про недеяние? Мы, мудрые люди, ничего не делаем, а невидимая глазу работа идет, мы помогаем, даже если человек этого не понимает. Итак, закройте глазки, загляните в себя и представьте то, что мучает вас, в виде шарика с шипами или какой-нибудь иной гадости. Предупреждаю вас сразу, многие рыдают в это время. Так должно быть, не пугайтесь. Все закрыли глазки, начали.

   Я, все-таки, не зря осталась. В многие вещи, пока не столкнешься напрямую, не хочется верить, они достаточно противные. Например, ведь куда проще, надежнее и выгоднее лечить человека от той болезни, которой лекарь сам заразил. Тогда действительно, он сможет дать ему лекарство, которое есть только у него – уж он-то знаешь, какой яд подсунул больному, какое противоядие здесь способно помочь. Дорогой наставник совершенно сознательно ворошил угли в моем костре эти дни, нагнетая обстановку, пестуя желание отомстить, обостряя его изо всех сил. Узнать, что у ведьм месть выведена за грань их натуры, как чувство вредное и крайне опасное, он почему-то не удосужился. Но вылечить меня страстно желал.

   Мы, ведьмы, тоже помогаем людям, даже если человек этого не понимает. Ведьмино снадобье для наставника было готово, оно бурлило в котле, его пора было снимать с огня и давать по ложечке больному.

   Мне не нужно было представлять шарик с шипами внутри себя – то, что мучило меня в последнее время, сидело передо мной в белой распашонке, оно было не внутри, а снаружи. Чтобы рассмотреть его во всей красе, глазки закрывать не требовалось.

   Наставник притворно удивился, что на него смотрят:

   – Закройте глазки!

   – Я не буду делать это.

   Вот и сейчас, пока остальные упоенно искали внутри себя шипастые шарики, вполне спокойно можно было оставить занятых делом людей и в стороне выяснить, что случилось с учеником.

   – Стоп, – сказал наставник. – Все открыли глазки.

   Все послушно открыли глазки.

   – Вас что-то тревожит? – участливо обратился ко мне наставник. – Вы хотите о чем-то поговорить?

   – Давайте не устраивать балаган при людях, – попросила я напоследок.

   – О нет, давайте поговорим о ваших бедах. У нас же нет тайн друг от друга? У меня лично нет никаких тайн от моих любимых учеников.

   – Конечно-конечно! – хором отозвались любимые ученики, крайне заинтересованные, чего это тут заварилось.

   Ведьма не лезет туда, куда ее не зовут. Без приглашения.

   Приглашение я получила.

   Ведьма начала работать.

   Ведьма не работает с тем, что на поверхности, ведьма работает с тем, что в глубине.

   Ведьма не любит работать с толпами, ее дело – не лес, а деревья. Но работать ведьма может везде, люди ей не помеха. Тем более, если они не помеха человеку, который уверял, что его задача – счастье этих самых людей. И без всякого стыда, грязно и низко решил сделать их даже не зрителями, соучастниками травли.

   Ведьма знает, что при работе с человеком на людях, в нее полетят камни, огрызки и грязь. Это азы ремесла. Людям нельзя показывать конец представления, когда все взрывается, и герои радостно режут друг друга. Им надо подробно рассказать и показать, как это главные герои дошли до жизни такой, что, забыв про все на свете, взялись за ножи. И еще неизвестно, получится ли такой рассказ. Но, по большому счету, ведьме все равно, будут ли лететь огрызки в спину или нет. Это неважно.