Текст книги "«Свистящие стрелы» Маодуня и «Марсов меч» Аттилы. Военное дело азиатских хунну и европейских гуннов"
Автор книги: Юлий Худяков
Соавторы: Валерий Никоноров
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
В 451 г. во время битвы на Каталаунских полях, после того как гунны были вынуждены укрыться в своем укрепленном лагере, Атгила приказал соорудить внутри его костер из конских седел, в который он намеревался броситься, дабы не попасть живым в руки врагов (Iord. Get. 213; Paul. Diac. HR XIV, 7). Каркас этих седел, несомненно, был сделан из дерева, иначе они были бы совершенно непригодны в качестве топлива для костра. На использование гуннами седел жесткой деревянной конструкции, снабженных передними и задними выступами – «луками», определенно указывают находки в погребальных памятниках гуннской эпохи металлических (золотых и серебряных) и костяных обкладок для ленчиков и передней луки{88} (рис. 50, 2–10). Заметим, что не позднее конца III в. до н.э. деревянные седла применялись центральноазиатскими хунну, которые при необходимости могли сооружать из них временные наземные укрепления, ставя седла друг на друга на большую высоту{89} (рис, 50,1), Жесткие седла с передней и задней высокими луками арочной формы широко распространились в Восточной Европе именно с приходом гуннов. Такие седла, появившиеся на востоке Центральной Азии еще задолго до гуннской экспансии в западном направлении, давали конным лучниками достаточно надежную опору при скачке и стрельбе даже при отсутствии стремян. Кстати, о последних. Совершенно неприемлемым представляется встречающееся порой в научной литературе утверждение о том, что гуннские воины использовали стремена. Попытка же обосновать саму возможность использования гуннами стремян тем, что они изготовлялись из органических материалов, которые не сохраняются в погребениях, – не более чем гипотеза, требующая более строгих доказательств, нежели чисто логические рассуждения. Вообще же реальные стремена, сначала деревянные, окованные листовым металлом, а потом и цельнометаллические, появились в странах Дальнего Востока в IV–V вв. н.э. Не позднее середины I тысячелетия н.э. железные стремена попали оттуда в Центральную Азию и Южную Сибирь, а затем, при посредстве аваров, двинувшихся в то время на запад, они были занесены в Европу{90}, где их применение не фиксируется ранее конца VI в.
Рис. 50. Хунно-гуннские седла:
1 – бронзовая статуэтка китайского всадника эпохи Хань, жесткое седло под которым имеет жесткую конструкцию и явно появилось в древнекитайской кавалерии под влиянием хунну; 2-5, 7, 8 – сохранившиеся детали жестких седел (металлические облицовки выступающих частей ленчика и передней луки) из захоронений V в. н. э., раскопанных, соответственно, под Новороссийском и в Запорожской области: 6, 9,10 – реконструкции внешнего вида гуннских седел (1 – [Попов, 2001]; 2-6 – (Дмитриев, 1979]; 7-9 – [Засецкая, 1994]; 10 – [Bona, 1991])
Рис. 51. Конская узда у гуннов по находкам из погребений Северного Причерноморья и Поволжья:
1, 2 – набор украшений уздечного набора (золото, сердолик, альмандины) и его реконструкция; 3-6 – металлические двусоставные удила (1 – [Засецкая, 2002]; 2-6 – [Засецкая, 1994])
Гунны же стремян, естественно, еще не знали, да, собственно говоря, для умелого использования своих луков и тактики они в этом новшестве особенно и не нуждались. Для этого им было вполне достаточно иметь под собой жесткое седло с высокими передней и задней вертикальными луками, которые давали им надежную опору при ведении эффективной стрельбы вперед и с оборотом назад{91}.
Из элементов конской сбруи у гуннов источниками упоминаются уздечка (Prisc, fг.8 D=13,1В), покрытые листовым золотом крюкоообразные удила (Меrob. Pan, II, 81) – скорее всего, мундштучного (строгого) типа, нащечная часть которых имела форму изогнутых стержней-«рычагов», а также нагрудные фалары, украшенные драгоценными камнями (Iord. Get, 258). Детали украшения уздечек и простые биметаллические двусоставные удила были обнаружены при раскопках памятников гуннского времени на юге Восточной Европы (рис. 51).
Из всаднических принадлежностей у гуннов древние авторы называют плети-нагайки (Callin. VH VI, 2), известные также по находкам их деталей в погребениях гуннского времени{92}. Важно отметить, что этот обязательный для каждого конного воина-кочевника предмет снаряжения, часто отделанный металлическими деталями, мог использоваться не только как средство управления конем, но и в качестве оружия ближнего боя. Еще одной функцией нагаек была передача условных тактических сигналов во время боевых действий (Callin. VH VI, 2; Veget. ERM III, 5). Добавим, что, как показывают дошедшие до нашего времени изобразительные и материальные свидетельства, у всаднических и коневодческих народов нагайка служила символом высокого социального положения и власти{93}.
В древней литературной традиции особенно оттеняется любовь гуннов к украшению своего оружия и конского снаряжения золотом и драгоценными камнями (Prisc, fг.8 D=13, 1В[4]4
Говоря об этом как очевидец, Приск Панийский тем не менее отмечает очень скромное оформление меча, обуви и конской уздечки, которыми пользовался сам Аттила, что, очевидно, было отнюдь не характерно для других представителей гуннского нобилитета.
[Закрыть]; Aster. Нот. 9; Merob. Pan. II, 79–83; Iord. Get 258). В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что именно в гуннскую эпоху в ювелирном искусстве Юго-восточной Европы сложился так называемый полихромный стиль, т. е. техника орнаментирования сделанных из золота и серебра или же покрытых золотой фольгой украшений и декоративных элементов предметов быта, включая оружие и конское убранство, вставками из цветного стекла и полудрагоценных камней (рис. 46, 1–4; 48, I–3; 49,2; 51,I–2){94}.
Глава 12.
ВОЕННАЯ ИЕРАРХИЯ ГУННОВ
Социально-политическая организация у европейских гуннов всегда была сугубо военизированной, поскольку материальной основой их общества служила добыча, захваченная в ходе грабительских набегов и войн. В соответствии с развитием гуннской государственности менялся и характер власти военных лидеров гуннов. На самом раннем этапе их завоеваний в роли военачальников выступали старейшины (лат. primates – 'знатные', 'влиятельные'), избираемые из представителей родовой аристократии (Amm. Marc, XXXI, 2, 7). При необходимости, например, для ведения боевых действий против серьезного противника отдельные гуннские племена объединялись в союз, а из числа их старейшин назначался главнокомандующий союзными силами – в качестве такового и надо рассматривать Баламбера, который под титулом «царь» (rex) в 370-е гг. возглавил войну против причерноморской готской державы (Iord. Get. 130; 248; 249). Возможно, что именно Баламбер и являлся тем безымянным гуннским правителем (ό κρατών), который, по сообщению церковного историка Созомена, первым напал на приазовских готов. Правда, только после того, как первоначальный натиск гуннов небольшими отрядами не увенчался успехом, они, собрав большие силы, победили готов (Sozom. VI, 37, 4–5). Впрочем, лидерство Баламбера было, скорее всего, временным, и он, по-видимому, сложил свои полномочия сразу же после успешного завершения готской кампании. По крайней мере, когда в 394 г. римский император Феодосии I выступил против узурпатора Евгения, то он привлек в свою армию «многих из фракийских (т. е. кочевавших по левому берегу Дуная напротив Фракии. – В. Н.) гуннов с сопровождающими [их] филархами» (Joan. Ant. fr. 187), Очевидно, что под филархами (греч. φύλαρχοι – 'главы племен') здесь необходимо понимать вождей отдельных гуннских племен, каждый из которых вел свои ополчения самостоятельно.
Следующий временный союз гуннских племен сложился в Северном Причерноморье под угрозой голода в 395 г. Во главе его встали два вождя, «мужи из царских скифов [= гуннов], командующие большим числом [войск]» – Басих и Курсих, под руководством которых гуннские орды вторглись на Ближний Восток. Позднее эти же правители вели переговоры с Римом (Prisc, fr. 8D = 11,2 В).
Около 400 г. в письменных источниках упоминается еще один, правда безымянный, гуннский (?) вождь, правивший где-то в Северопонтийском регионе, причем он называется не иначе как «предводитель и царь», а его статус военного лидера отчасти подтверждается фактом ношения им воинского панциря (Aster. Нот, 9). Впрочем, остается неизвестным, был ли он главой отдельного племени или же ему подчинялась племенная конфедерация.
На рубеже IV и V вв. среди вождей гуннских племен, обитавших к северу от Дуная, выдвинулся Ульдин. Он получил особую известность как опытный военачальник, победивший мятежного восточноримского военачальника Гайну, гота по происхождению, когда тот в 400 г. попытался укрыться от преследования со стороны константинопольских властей за Дунаем. В качестве союзника западноримского главнокомандующего – вандала Стилихона Ульдин принял участие в разгроме войска готского вождя Радагайса при Фьезоле (в Италии) в 406 г. В 408/409 г. он совершил широкомасштабное, но неудачное вторжение в римскую провинцию Фракию, после которого навсегда исчез с исторической арены.
Около 412 г. в поле зрения письменных источников попадает гуннский правитель по имени Харатон, названный римским историком Олимпиодором «первым среди вождей» (ό τών ρηγών πρώτος: Olymp. fr. 18D=19В), – его титул, несомненно, указывает на то, что он возглавлял союз гуннских племен, каждое из которых управлялось вождем (ρήξ). Олимпиодор особо отмечает высокое искусство этих вождей в стрельбе из лука, лишний раз подчеркивая военизированный характер их власти. Правда, власть Харатона как «первого среди вождей», скорее всего, не была единоличной, и он являлся только «первым среди равных». На уровне возглавляемого им союза гуннских племен он был наделен, прежде всего, функциями верховного главнокомандующего.
Военными лидерами были и все без исключения последующие гуннские правители. В этой связи примечательно, как особо подчеркивается в наших источниках значение одного из них – Уптара (Октара) – в качестве верховного главнокомандующего. Когда он умер во время похода против бургундов (около 430 г.), то его 10-тысячное войско, неожиданно оставшись без полководца, оказалось настолько деморализованным, что было разгромлено врагами, значительно уступавшими им в численности, – бургундов было всего три тысячи (Socr. Schol, VII, 30, 6; Cassiod. Hist. XII, 4).
Эволюция власти военных лидеров гуннов нашла свое логическое завершение в лице Аттилы, являвшегося монархом, по сути, с неограниченной властью. Не случайно некоторые ученые называют Аттилу «главой крупного объединения государственного типа», причем величина и мощь последнего «позволяют называть его империей»{95}, а сам он рассматривается в качестве основателя «варварского» государства нового типа – предвестника степных империй средневековой эпохи{96}.
Правители гуннов (они же и верховные главнокомандующие) происходили из особого клана, определяемого Приском как «царский род» (Prisc, fr. 1 D = 2 В) или «царские скифы [= гунны]» (Ibid. fr. 1; 5; 8; 14 D = 2; 9, 3; 11, 2; 13, 2; 15,4 В). Судя по тому, что к этому клану принадлежали упомянутые выше Басих н Курсих, он должен был выделиться из остальных гуннских родов не позднее конца IV в. В него, наряду с правящими монархами и их семьями, входили и другие их родственники, среди которых могут быть упомянуты Мундзук (Мундиух), отец Бледы и Аттилы, и его брат Оербасий. В своем послании к восточноримскому императору Феодосию II Аттила специально подчеркивает тот факт, что он унаследовал от своего отца «благородное происхождение», т, е. достоинство правящего рода (Ibid. fr. 12 D = 15,2 В). При Бледе и Аттиле царские сородичи, в частности, возглавляли посольства на переговорах с римлянами, причем та контрибуция, которая выплачивалась последними по условиям заключенных договоров, поступала в распоряжение самих «царских гуннов» (Ibid. fг. 1 D = 2 В). Принимали они участие и в военных кампаниях. Верховная власть над гуннами передавалась только внутри царского рода, а принцы становились правителями важных областей государства, как это было в случае с назначением Аттилой его старшего сына главой над акацирами и другими племенами, жившими в степях Северного Причерноморья (Ibid.fг. 8 D = 11, 2 В).
Для времени Аттилы сообщается, что следующее за царем место в военно-политической иерархии гуннов занимали так называемые логады (греч. λογάδες – 'избранные', 'отборные'). Наиболее подходящее значение для этого термина – «военная элита». Приск Панийский конкретно упоминает нескольких логадов из числа приближенных гуннского царя (Prisc, fr. 7; 8 D – 11,1; 2; 13,1; 14 В): это Онегисий – второй по значению человек в государстве после Аттилы; брат Онегисия Скотта, который наравне с ним мог говорить и действовать перед Аттилой; Эдикон – человек, снискавший себе особую славу своими ратными успехами; Берих – лицо знатного происхождения и начальник многих селений в гуннской державе; Орест – римлянин (!) из Паннонии, слуга и личный секретарь самого Аттилы[5]5
Орест присоединился к Аттиле во время визита последнего в Италию (Exc. Vales. 38). Впоследствии, уже после смерти Аттилы, Орест вернулся в Италию, добился звания патриция и даже посадил на престол своего сына Ромула Августула – последнего правителя Западной Римской империи, который в 476 г. был свергнут вождем скиров Одоакром, убившим в ходе своего вторжения в Италию самого Ореста (Ibid. 36 – 38). Любопытно, что, согласно имеющимся данным, Одоакр был сыном Эдикона, т. е. другого высокопоставленного приближенного Аттилы, который после развала гуннской державы стал одним из вождей племени скиров – давних подданных и союзников гуннов.
[Закрыть]. Уже из одного только этого списка видно, что состав логадов формировался на самых разных основаниях (знатность рода, имущественное положение, боевые заслуги и т. п.) с обязательным соблюдением принципа личной преданности государю. Различным было и влияние на государственные дела, как и участие в них, отдельных представителей этой элитарной группы. Так, особо подчеркивается, что положение Ореста было не столь высоким и важным в сравнении с Эдиконом. Не все (к примеру, все тот же Орест), но, по крайней мере, наиболее могущественные из логадов выполняли важные военные функции.
В круг их обязанностей входил, в частности, дележ добычи, включая пленных, причем сами они претендовали на лучшую, по сравнению со своими подчиненными, часть из захваченного, уступая это право только самому Аттиле. Главную же роль в военных мероприятиях Аттилы играли, судя по всему, Эдикон и Онегисий, названные его «ближайшими сподвижниками». Они, вне всякого сомнения, входили в число упомянутых Приском (Ibid fr. 5 D – 9, 3 В) «полководцев, имевших величайшую славу у скифов [= гуннов]». Добавим, что Эдикон был одним из тех логадов, что были отобраны для несения караульной службы при особе государя и в определенные дни по очереди приходили вооруженными его охранять. На логадов могли возлагаться поручения дипломатического характера. Формировали они также и некое подобие совета при царе, на котором им оставалось, по сути, лишь прорабатывать решения, уже принятые тем единолично.
Помимо логадов, в ближайшее окружение Аттилы входили также правители подвластных ему восточногерманских народов – Ардарих, вождь гепидов, и Валамир, вождь остроготов. Они были исключительно преданы своему суверену и – единственные из всех других иноплеменных царьков – пользовались его любовью и доверием (Iord. Get. 199–200). К тому же находившиеся под командованием Ардариха и Вала-мира вооруженные силы составляли важную часть гуннской армии, и потому их реальное влияние на военную политику Аттилы было достаточно весомым.
Некоторые данные о структуре военной организации европейских гуннов в начале V в. содержатся в рассказе Созомена о вторжении гуннского правителя Ульдина во Фракию (408/409 н.э.). Согласно нашему источнику, войско гуннов состояло из «родственников» (οίκεΐοι), «командиров» (λοχαγοί), а также «их подчиненных» (ύπ΄ αύτούς τεταγμένοι) (Sozom. IX, 5,4). Не подлежит сомнению то, что под последними следует понимать основную массу гуннских воинов незнатного происхождения, а также союзников Ульдина из германского племени скиров, принимавших участие в этом походе (Ibid. IX, 5, 5; CTh V, 6, 3). Первые же «родственники», возможно, были сородичи главнокомандующего (что-то вроде упомянутых выше членов «царского рода» или «царских скифов/гуннов» Приска Панийского), которые стояли во главе ополчений подвластных Ульдину гуннских племен. Вторые, «командиры» (лохаги), судя по всему, командовали отдельными отрядами в составе этих ополчений. Точная численность вверенных лохагам подразделений неизвестна, но можно предположить, что каждое из них насчитывало 100 воинов и представляло собой, таким образом, организационную единицу так называемой «азиатской десятичной системы», характерной для конных армий древних и средневековых центральноазиатских кочевников.
«Десятичная система», т. е. деление войска на отряды, сформированные по десяткам, сотням, тысячам и десяткам тысяч воинов, определенно существовала у хунну (см. главу 2), поэтому неудивительно, что она имела место и в воинской среде европейских гуннов. Подтверждение этому содержится в «Сказании о битве готов с гуннами», сохранившемся в древнескандинавском литературном памятнике «Hervararsaga» и отражающем историческую реальность – военный конфликт между готами и гуннами в последней трети IV или же во второй половине V в. Из текста «Сказания» следует, что боевой порядок гуннского войска был построен по сотням и тысячам воинов, т.е., другими словами, в соответствии с традиционной для Центральной Азии «десятичной системой»{97}.
Знатнейшие и влиятельнейшие гунны имели свои дружины. Приск приводит рассказ о своей встрече в ставке Аттилы с неким греком из Мезии, который попал в плен к гуннам и при дележе добычи отошел к Онегисию, а затем боевыми подвигами и – что обязательно требовалось гуннским законом – захваченной добычей выкупил себе свободу у своего господина. Однако он не пожелал вернуться домой и остался на службе у Онегисия как его «сотрапезник» (Prise, fir. 8 D – 11,2 В), т. е., скорее всего, воин с привилегированным статусом. При описании его внешнего вида наш источник подчеркивает, что он походил на «скифа» (= гунна), живущего в роскоши, был хорошо одет, а его голова была пострижена «в кружок». По-видимому, он входил в круг тех ближайших сподвижников Онегисия, которые имели такую весьма существенную привилегию, как право помыться в каменной бане своего предводителя (Ibid.). В качестве дружинников, очевидно, должны рассматриваться и упомянутые все тем же Приском «те, [кто] вокруг Эдикона» (Ibid.).
Собственная дружина была, несомненно, и у самого Аттилы. Сообщается, что его шатер охранялся кольцом многочисленной стражи, а в его дворце находились стражники и слуги свиты (букв.: «сопровождающие») (Ibid.). В битве на Каталаунских полях Аттила находился в центре боевого порядка своей армии вместе с храбрейшими воинами (Iord. Get. 198), а в церемонии его похорон приняли участие «отборнейшие всадники из всего гуннского народа» (Ibid. 256): в тех и других можно видеть, в том числе, и бойцов его личной дружины.
Глава 13.
ГУННСКОЕ ВОЙСКО
А. КонницаКостяк армии у гуннов составляла кавалерия, бойцы которой были вооружены мощным сложносоставным луком, длинным мечом и арканом (рис. 52). Только знатные воины могли иметь какие-либо виды металлических доспехов (рис.53) (см. главу 11, разделы А и Б). Гунны были «очень сильны в верховой езде» (Iord. Get. 128), становясь прекрасными наездниками благодаря обучению с раннего детства, и в этом они походили на аланов (Amm. Marc. XXXI, 2, 20; 21) – кочевой народ сарматского происхождения. Не случайно Вегеций, автор военно-теоретического труда «Краткое изложение военного дела», созданного где-то между 383 и 450 гг., пытаясь в порыве лести отметить высокое искусство римского императора как кавалериста, не нашел для сравнения лучшего примера, чем мастерское владение конем у гуннов и аланов (Veget. ERM III, 26).
Рис. 52. Рядовой гуннский кавалерист конца IV —середины V в Реконструкция А. В. Сильнова
Рис. 53. Знатный гуннский воин середины V в. Реконструкция А. В. Сильнова
Рис. 54. Аланский тяжеловооруженный всадник V в. Реконструкция А. В. Сильнова
В следующей главе мы подробно остановимся на тактике гуннской конницы, сейчас же только отметим, что конные отряды из числа аланов и других сарматских племен, зависимых от гуннов или же союзных им, присоединялись к их кавалерии для проведения совместных акций – главным образом грабительских набегов (Amm. Marc. XXXI, 3, 1; 3; 8,4; 16,3; Ps.-Aur. Vict. XLVII, 3; Auson. VIII, 1, 31; ср.: Auson, XXVI, 26, 8–9; Pacat. 11,4), увеличивая тем самым мощь натиска гуннской орды. Правда, в комплексе вооружения аланов лук не играл столь важной роли, как у гуннов, тогда как рукопашный бой занимал в аланской тактике гораздо более серьезное место. Хотя Аммиан Марцеллин и утверждает, что аланы, подобно гуннам, отличались быстротой из-за легкости своего вооружения (Amm. Marc. XXXI, 2, 21), они, по-видимому, располагали также и тяжеловооруженной конницей (рис. 54). Так, при описании битвы при Недао (454 н.э.) Иордан упоминает «алана, строящего ряды с тяжелым… вооружением» (Iord. Get 261){98}.
Говоря о коннице гуннов, необходимо упомянуть их коней, вообще игравших огромную роль в повседневной жизни этого народа Письменные источники утверждают, что гунны все делали, сидя верхом: сражались, заключали всякого рода сделки, совещались друг с дугом, ели и пили и даже спали (Amm. Marc. XXXI, 2, 6–7; Zosim. IV, 20,4; cp,: Prisc.fr. 1; 8 D = 2; 11,2 B; lord. Get. 128; Mauric. XI, 2,19 M = XI, 2, 68 D). Латинские писатели, современники вторжений гуннов, сравнивали их с полулюдьми-полуконями – кентаврами (Claud. III, 329–330; Sidon. Cam. II, 262–266; ср.: Aram. Marc. XXXI, 2, 6). Было также распространено мнение, что гунны с трудом ходили пешком (Amm. Marc. XXXI, 2, 6; Zosim. IV, 20,4; Hier. Ep. 60, 17; Suid. s. v. 'Ακροφαλείς’; ср.: Mauric. XI, 2, 19 M = XI, 2, 68–70 D). Впрочем, оно основывалось исключительно на некоторой неуклюжести их походки, свойственной всем другим кочевым народам, для которых конь был главным средством передвижения{99}.
Аммиан Марцеллин называет гуннских коней внешне уродливыми, но выносливыми (Amm. Marc. XXXI, 2, 6), тогда как св. Иероним противопоставляет гуннских кляч (caballi) римским скакунам (equi) (Hier. Ер. 60,17), однако он же отмечает стремительность первых (Ibid, 77, 8), Но наиболее полную информацию о гуннских лошадях дает уже упоминавшийся выше Вегеций во втором своем труде – руководстве по ветеринарии. В нем он, в частности, указывает, что кони гуннов более других пригодны для использования на войне благодаря их высокой выносливости, работоспособности и стойкости к холоду и голоду (Veget. DAM III, 6, 2). Он особо отмечает исключительную приспособленность гуннских коней к зимним пастбищам, воспитываемую с младенчества, их стойкость по отношению к морозам и снегу (Ibid. II рг. 1–2).
В другом месте своего руководства Вегеций подробно описывает их внешний вид:
У гуннских [коней] большая и крюкообразная голова; выпуклые глаза; узкие ноздри; широкие челюсти; мощная и твердая шея; гривы, свисающие ниже колен; большие ребра; изогнутый хребет; густой хвост; очень крепкие берцовые кости; короткие ноги; плотные и широкие копыта; впалая брюшная полость и целиком костлявое тело; нет никакого жира в ягодицах, никаких выпуклостей в мускулах; стан более склонен к длине, чем высоте; тощий живот; прочные кости; их худоба привлекательна, и в самой уродливости обнаруживается красота; [у них] сдержанная, разумная и переносящая раны натура.
(Ibid. III, 6,5)
Все эти данные авторитетного римского специалиста в вопросах военной и ветеринарной служб очень важны для нас еще и как ценное свидетельство современника о высоких природных и боевых качествах гуннских скакунов. Особо в источниках подчеркивается их долголетие, превышающее 50 лет (Isid. Erym. XII, 44; Veget. DAM III, 7,1). По всей видимости, именно такого чрезвычайно приспособленного к военному делу коня с массивной «крюкообразной» головой, длинным корпусом и густым хвостом можно видеть на бронзовой бляхе из Ордоса, где изображен, скорее всего, хуннский всадник (рис. 7, 3, 5). Отличительными чертами гуннских, да и всех прочих лошадей степного центральноазиатского происхождения, рождавшихся и воспитывавшихся в довольно суровых климатических условиях на основе круглогодичного пастбищного табунного содержания на подножном корме, всегда были исключительная выносливость, неприхотливость и достаточно высокая скорость. Все это делало их грозным фактором военной мощи древних и средневековых кочевников, орды которых периодически и со всесокрушающей силой накатывались на Европу.
Данные об использовании гуннами их коней могут быть дополнены интересными сведениями о кочевниках-тюрках из арабской литературной традиции IX в., где говорится следующее:
Тюрок садится верхом на жеребца или кобылу и выезжает в набег, в путешествие, удаляясь в поисках дичи или же по иной причине, – а за ним следуют кобыла и ее жеребята. Если он не в состоянии охотиться за людьми, то охотится на диких зверей; если он терпит в этом неудачу и нуждается в пище, то режет одну из своих лошадей, а если испытывает жажду, то доит одну из своих кобыл. Если он дает отдых одной [лошади], то пересаживается на другую без того, чтобы сойти на землю{100}.
Очевидно, во многом такая практика была характерна и для гуннов, вышедших из той же самой природно-географической среды Центральной Азии, что и тюрки. Более того, относительно гуннов утверждается, что если их настигал голод, а это бывало довольно часто, особенно во время военных действий, то они не останавливались даже перед тем, чтобы вскрыть вены своим коням и питаться их кровью (Isid. HG 29). Согласно данным из средневековых мусульманских источников, кобылы были наиболее пригодны для быстрых экспедиций и ночных атак, жеребцы – для открытых битв и длительных походов, а кастрированные самцы (мерины) – для засад и патрулей{101}. В античной литературе подчеркивается, что использование коней-самцов в военном деле обязательно предполагало их выхолащивание, ибо в противном случае они, особенно при виде кобыл, могли вести себя чрезвычайно несдержанно и вообще выйти из-под контроля, что во время боевых действий было недопустимо. Известно, что жеребцов кастрировали скифы и сарматы, а также германцы-квады (Strabo VII, 4, 8; Amm. Marc. XVII, 12,2). Добавим к этому, что все лошади, которые были обнаружены в знаменитых пазырыкских погребениях, устроенных в слое вечной мерзлоты на Алтае, были меринами. Выхолащивание вообще является необходимым элементом практики степного коневодства, и центральноазиатские кочевники, включая хунну и гуннов, несомненно, ездили верхом в основном на меринах{102}.
Следует особо отметить, что конь занимал очень значительное место в культовой обрядности гуннов. На это, прежде всего, указывает тот факт, что в погребениях гуннской эпохи, раскопанных на юге России и в Казахстане, наряду с предметами конского снаряжения, иногда встречаются захоронения шкур и отдельных костей скелетов коней и даже целых скакунов{103}.
Использование гуннами лошадей не ограничивалось верховой ездой – они также запрягались в их кибитки (Amm. Мате. XXXI, 2, 10; Iord. Get. 211; Max. Tur. Нот. 94; Iord. Get. 210; Paul. Diac. HR XIV, 7), которые служили в качестве транспортного средства для членов семей гуннских воинов, их жен и детей, а также для перевозки имущества и добычи. В своих набегах на балканские провинции гунны переправлялись через замерзший Дунай в том числе и «на колесах», т. е. в кибитках (Claud. V, 26–28; Sidon. Cam. II, 269–270). Вместе с телегами для перевозки понтонов (Prisc, fr. 8 D = 11, 2 В), кибитки также могли использоваться для создания укрепленного лагеря (см. главу 14, раздел Г),
