Текст книги "«Свистящие стрелы» Маодуня и «Марсов меч» Аттилы. Военное дело азиатских хунну и европейских гуннов"
Автор книги: Юлий Худяков
Соавторы: Валерий Никоноров
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
Как уже отмечалось выше, древние авторы утверждали, будто сами гунны не могли быть хорошими пешими воинами, поскольку плохо передвигались по земле на своих собственных ногах. Само собой разумеется, что эта якобы физическая неспособность гуннов нормально ходить пешком – не более чем преувеличение, однако правда и то, что такие прекрасные природные наездники-воины, как гунны, были далеко не столь эффективны в пешем бою. Как наглядно демонстрирует нам неудачная осада гуннским отрядом укрепленного монастыря во Фракии в 395 г. (Callin. VH VI, 1–2), спешившиеся гуннские всадники были не способны самостоятельно взять фортификационные сооружения. Военная мощь гуннов покоилась единственно на их коннице. В то же время, пешие подразделения, несомненно, были крайне необходимы гуннской армии, в первую очередь, при ведении осадных операций, а также для действий на территории, труднодоступной для кавалерии (в лесных массивах, горных и холмистых местностях и т. п.). На самой ранней стадии своего пребывания в Европе (370–380-е гг.), когда их главные становища располагались еще в степях Северного Причерноморья, гунны совершали вторжения в Подунавье лишь сравнительно небольшими мобильными отрядами, часто действовавшими в союзе как с сарматоаланами, так и с готами (Amm. Marc. XXXI, 8,4; 16, 3; Ps.-Aur. Vict XLVU, 3; XLVIII, 5; ср.: Pacat. 11,4), скирами и карподаками (Zosim. IV, 34, 6). В отличие от кочевников-аланов, искушенных во всадническом искусстве, готы, скиры и карподаки при проведении боевых операций, как это было типично для оседлых народов так называемой варварской Европы, полагались только на пешее войско, и потому конникигунны, принимавшие тогда участие в совместных с ними набегах, получили первый опыт взаимодействия с пехотой.
Впрочем, твердо обосновавшись в первой половине V в. на берегах Дуная и начав активные военные действия на Западе, гунны уже не могли обойтись без значительных контингентов пехоты. С этого времени их правители начали придавать процессу вербовки пеших бойцов из среды подвластных им племен, прежде всего германских, гораздо более регулярный и организованный характер. Так, в войске Ульдина в начале V в. находились скиры (Sozom. IX, 5,5; CTh V, 6, 3), а остроготы и гепиды формировали при Аттиле цвет союзного гуннам воинства и сражались в составе его армии на Каталаунских полях в 451 г. (Iord. Get. 199; 200; 209; 217).
В рассматриваемое время главной силой войск остроготов, как и других германских народов, была пехота. Правда, согласно сообщению Вегеция, римская кавалерия улучшила свое вооружение по примеру готов (курсив мой. – В.Н.), аланов и гуннов (Veget. ERM I, 20), и это определенно свидетельствует в пользу того, что готы располагали достаточно боеспособной конницей. Действительно, можно допустить, что, начиная с последней четверти IV в., под гуннским и аланским влиянием кавалерия начинает играть в тактике восточных готов довольно значительную роль. Так, атака конного отряда, ведомого остроготскими военачальниками Алафеем и Сафраком, оказала очень серьезное воздействие на исход битвы при Адрианополе в 378 г. (Amm. Marc. XXXI, 8, 10; 12,12; 17; Oros, VII, 33, 14), Впрочем, судя по всему, основу кавалерии Алафея и Сафрака составляли аланы и гунны, тогда как ее готская часть была представлена лишь небольшим числом воинов знатного происхождения{104}. В любом случае, не стоит переоценивать значение конницы в военной практике восточных готов до VI в{105}. В качестве наступательного оружия готы использовали копья и мечи, для защиты они использовали щиты, а также шлемы, последние носили в основном представители готской военной знати (рис. 55; 56),
Рис. 55. Пеший воин-острогот конца IV—V в. Реконструкция А. В. Сильнова
Рис. 56. Знатный остроготский всадник конца IV—V в. Реконструкция А. В. Сильнова
В. Военно-технические части
В гуннской армии, по крайней мере в правление Аттилы, существовала очень хорошо организованная инженерно-техническая служба. В ее состав входило специальное подразделение, обслуживавшее при осадах вражеских укреплений метательные машины (см. главу 14, раздел В), персонал которых, за исключением лучников, набирался из пленных и дезертиров, но никак не из числа самих гуннов.
Задачей другой инженерной части было наведение мостов через водные преграды и заболоченные местности, для чего она была оснащена плотами-понтонами, которые перевозились на специальных телегах (Prisc, p. 8 D = 11,2В). В планировании и проведении кампаний ей отводилась существенная роль. Так, в 442 г., приступая к осаде города Наисса на Дунае, гунны первым делом навели через реку мост, благодаря которому они сумели подтащить осадные орудия прямо к его стенам (Prise, fr. lb D = 6, 2 В). Для преодоления водных препятствий, наряду с понтонами, использовались также лодкиоднодеревки, обслуживание которых производилось специальными перевозчиками (Prisc. fr. 8D=11,2 В). Интересно, что Вегеций в своем трактате о военном деле настоятельно рекомендует войскам иметь в обозе широкие и легкие челноки-однодеревки, перевозимые на телегах, а также специально заготовленные доски, железные гвозди и канаты. При переправе через реку эти лодки связывают между собой и прокладывают по ним настил из досок: так быстро строится мост (Veget. ERM III, 7). Данная рекомендация, таким образом, отражает военную практику, близкую ко времени походов Аттилы, в армии которого военно-инженерная служба была во многом организована по римскому образцу и наверняка при активном участии самих римлян.
Несколько слов следует сказать по поводу сведений древних писателей об общей численности гуннских армий. Зосим, в частности, говорит об очень небольшом (в 300 бойцов) элитном подразделении гуннов на службе западноримского императора Гонория (Zosim. V, 45,6). Далее он сообщает, что в 409 г. Гонорий нанял 10 000 гуннских воинов для войны против везеготов в Италии (Ibid. V, 50, 1), но это число, вполне возможно» завышено. И уж точно нереальна цифра 60 000 (!) гуннских наемников, которых, согласно Филосторгию, Аэций привел в Италию в 425 г. на подмогу узурпатору Иоанну (Philostorg. XII, 14), – по-видимому, она должна быть уменьшена в 10 раз{106}. Больше заслуживает доверия сообщаемое церковными историками количество воинов – 10 000 – у гуннского царя Уптара, который около 430 г. воевал с бургундами на Рейне (Socr. Schol. VII, 30,6; Cassiod. Hist. XII, 4). Напротив, кажется явно преувеличенной численность войск Аттилы в его галльской кампании (451 н.э.) по данным Иордана и его источников – 500 000 человек (Iord. Get. 182). В то же время не следует и пре-1 уменьшать возможность правителя державы гуннов собрать очень значительные для того времени силы. По подсчетам некоторых исследователей, одни только союзные гуннам германские народы в лице остроготов и гепидов могли поставить в армию Аттилы, по меньшей мере, 50 000 бойцов, не говоря уже о его собственно гуннском воинстве, количественный состав которого не мог быть значительно меньшим{107}. Поэтому численность вооруженных сил, которые находились под командованием Аттилы в Галлии к моменту начала Каталаунской битвы, примерно в 100 000 человек кажется вполне допустимой.
Известно, что в 454 г. в битве при Недао гунны и их союзники потеряли приблизительно 30 000 убитыми (Iord. Get, 262), но это было, скорее всего, не поголовное истребление их сил, и к моменту начала сражения они насчитывали в своих рядах, наверное, в 1,5–2,0 раза больше воинов.
Чтобы яснее представить себе возможную численность собственно гуннских (в этническом смысле) войск, обратимся к косвенным свидетельствам, касающимся количественного состава экспедиционных сил кутригуров – «гуннского» (т. е. центральноазиатского по своему происхождению) племени, обитавшего в степях Северного Причерноморья в VI в. Наши источники утверждают, что они были в состоянии выставить на помощь гепидам против лангобардов 12 000 воинов (Proc. Bell VIII, 18, 15). Когда же зимой 558/ 559 г. вождь кутригуров Заберган двинулся в поход на Византию, он имел с собой «множество всадников», из которых 7000 он лично повел на Константинополь, а другую часть отправил против Херсонеса (Agath. V, 11, 6; 12, 5). Конечно же, эти примеры показывают мобилизационные возможности только одного из «гуннских» племен, тогда как численность этнических гуннов в армии Аттилы, который осуществлял контроль над кочевыми и полукочевыми народами всей Юго-восточной Европы, должна была быть гораздо большей.
ГЛАВА 14.
ВОЕННОЕ ИСКУССТВО ГУННОВ
А. СтратегияВойны и набеги являлись для всех без исключения древних кочевых племен Евразии одним из важнейших способов добывания средств к существованию. Главная отрасль их экономики – кочевое скотоводство не могло полностью обеспечить их повседневные потребности. Пользуясь своим превосходством в военном искусстве над оседло-земледельческими народами, номады вторгались на их территорию и силой захватывали материальные ценности и пленников.
Естественно, что для европейских гуннов организация набегов на соседей с целью их ограбления являлась одним из двух главных стимулов для разработки концепции военной стратегии. В качестве второго стимула следует назвать постоянную необходимость в захвате чужой территории под пастбища и становища, особенно на раннем этапе истории гуннов, когда они постоянно и всей своей массой перемещались по степным просторам Евразии. Если они шли на врага, то в это движение были вовлечены как сами воины-всадники, так и кибитки с их женами и детьми, а также следовавшие за ними табуны лошадей и стада скота. После прихода в Восточную Европу и закрепления на определенной территории гунны переходили к практике рейдов в соседние, а зачастую и в отдаленные земли за добычей. Организация таких набегов была существенно затруднена весной, когда кони кочевников были сильно ослаблены скудными зимовочными рационами и требовалось время, чтобы откормить их весенними травами. Да и сами воины для улучшения своего физического состояния после не самого сытного зимнего периода также нуждались в более обильном питании, для чего необходимо было дождаться окота овец и другого скота и весенней рыбной путины. Наконец, выступить в поход мешали и весенние паводки. Объективно лучшими сезонами для набегов являлись лето и осень. Впрочем, такая «сезонная» модель была, очевидно, более характерна для бескрайних степных просторов Центральной Азии и – в значительной мере – для Северопонтийского региона, тогда как ситуация в областях с более ограниченными пастбищными ресурсами, таких как Великая Венгерская равнина (т. е. территория, ставшая при Аттиле ядром гуннской державы), была иной. Известно, что поселившиеся там позднее гуннов венгерские (мадьярские) кочевые племена предпринимали свои военные походы уже в конце зимы или ранней весной, в том числе и с целью пополнения запасов фуража{108}.
Для вторжения в пределы Восточной империи удобным временем года являлась зима, когда Дунай покрывался льдом, достаточно крепким, чтобы выдерживать переправлявшееся через него войско и, таким образом, переставал быть надежной естественной защитой византийских земель от набегов с севера. Тогда гунны переходили по льду не только на лошадях, но и «на колесах», т. е. в кибитках (Claud. V, 26–28; Sidon. Carm, II, 269–270; Philostorg. XI, 2).
Исключительно важная роль в гуннской стратегии отводилась фактору внезапности нападения. Гунны обрушивались на врагов «подобно какому-то смерчу народов» (Iord. Get. 126). Благодаря быстроте своих коней, они совершали разбойничьи налеты стремительно, обгоняя даже слух о своем приближении (Hier. Ер. 11, 8; Amm. Marc. XXXI, 2, 8; ср.: XXXI, 2, 21). В качестве близкого примера уместно привести данные о скорости передвижения монгольских всадников в ХIII в.: по одним оценкам, за обычный дневной переход ими покрывалось 50 км, тогда как авангард их войска был в состоянии преодолевать за три дня почти 300 км{109}, согласно другим – они могли проходить до 200 км в день со скоростью 12–15 км в час{110}.
Помимо высочайшей скорости передвижения современники гуннов подчеркивают их свирепость и безжалостность. По словам одного из них, «этот подвижный и неукротимый народ» вторгся на территорию аланов, «воспламененный дикой жаждой грабежа, двигаясь вперед среди грабежей и убийств» (Amm. Marc. XXXI, 2,12).
Не гнушались гунны и вероломства, нападая, например, на ничего не подозревающих римлян во время ярмарки, как это имело место в правление Аттилы где-то на Дунае (Prisc, fr. 2 D = 6, 1 В).
Гуннские набеги, как правило, не были хаотичными, а четко планировались на основе получения разведывательной информации. Как показывает один из эпизодов войны между гуннами и готами-тервингами в 370-х гг., первые были способны оперативно собрать и правильно оценить сведения о местах расположения отрядов противника с тем, чтобы обойти выставленные им впереди дозоры и неожиданно напасть на его главные силы (Amm. Marc. XXX1, 3, 6).
После того как часть гуннов закрепилась на территории римской провинции Паннония, расположившаяся там группировка гуннских войск получила возможность значительно улучшить свои стратегические возможности. Теперь она могла использовать построенные там римлянами дороги, которые обеспечивали очень быстрое продвижение конных отрядов при проведении набегов и прочих военных акций.
Впрочем, при Аттиле, армия которого, как уже отмечалось выше, включала в себя значительные контингенты пехоты, в основном восточногерманской, и потому в немалой степени потеряла свою тактическую быстроту и гибкость (см. ниже, раздел Б), стратегическая оперативность гуннов начала давать сбои. В частности, в 452 г., когда Аттила вторгся в Италию, он позволил себе надолго завязнуть в осаде Аквилеи (Iord. Get. 219–221; Proc. Bell III, 4,29–35 [= Prisc. fr. 22,1–2 В]), что, наверняка, сильно повлияло на результаты кампании в целом. В былые годы гуннское войско просто обошло бы столь неуступчивую твердыню и довольствовалось бы разорением и ограблением более доступных мест. Кстати, что-то похожее случилось с полководцами Аттилы в 447 г., когда они настойчиво пытались овладеть римской крепостью Леем, располагавшейся в Нижней Мезии, у одноименной реки (совр. Осым в Болгарии), но в результате были вынуждены уйти. Более того, отступающие гунны были неожиданно атакованы защитниками крепости, понесли серьезные потери в личном составе и вдобавок лишились награбленной до этого добычи (Prisc. fr.5D = 9,3B).
Ближе к концу своей истории гунны полностью отошли от практики долговременных территориальных завоеваний. Прочно завладев при Аттиле такими важными в коневодческом плане областями Юго-восточной Европы, как Северное Причерноморье и Подунавье, включая Великую Венгерскую равнину (Альфельд), они уже больше не стремились к присоединению новых земель. Последние крупные наступательные операции Аттилы – против Галлии (451) и Италии (452), т. е. стран, которые не обладали достаточными природными ресурсами для поддержания многочисленной гуннской кавалерии в течение сколько-нибудь длительного времени, – преследовали цель захвата добычи и получения в будущем в случае победы большой дани от западных римлян (какую гуннам выплачивали власти Византии). Впрочем, эти походы Аттилы не были успешными, и, следовательно, его замыслы так и не были реализованы.
Гунны, несомненно, были мастерами психологической подготовки войны. Особенно в этом деле преуспел Аттила. Желая, к примеру, добиться от византийцев выполнения своих условий, он мог устроить внушительную демонстрацию силы, перейдя с войском на их территорию якобы с целью поохотиться (Prisc, fr. 8 D – 11,2 В). Он же большое внимание уделял и дипломатической подготовке намеченных кампаний. Так, собираясь начать большую войну против западных римлян и намереваясь разрушить их вероятный союз с везеготами, Аттила направил посольства к обеим сторонам с целью поссорить их друг с другом (Iord. Get. 185–186).
Во время походов, как и в своей повседневной жизни, гунны были очень неприхотливы в еде, питаясь кореньями полевых трав и полусырым мясом, чуть подвяленным самым незатейливым образом – они клали его под свои ноги на спины коней (Amm, Marc. XXXI, 2, 3). По крайней мере, те из них, кто находились на римской службе, могли перевозить с собой в качестве дорожной провизии и другие продукты, например пшеницу. Известно, что римский полководец Литорий в ходе кампании против везеготов в Галлии в 436 г., готовясь к освобождению от врага города Нарбонны, приказал каждому из своих солдат, которые в большинстве были гуннскими наемниками, взять с собой по два модия обмолоченной пшеницы (чуть больше 17,5 л) для того, чтобы накормить его голодающих жителей (Prosp. Chron. 1324). Указанный объем этого продукта, очевидно» значительно превышал потребности самих воинов на время данной боевой операции.
В голодное время дело могло дойти даже до того, что гунны убивали некоторых из своих коней и насыщались их плотью и кровью (Isid. HG 29).
Б. Тактика
Как уже отмечалось выше, благодаря хорошо налаженной службе разведки гунны могли неожиданно обрушиваться на основные силы врага (Amm. Маrc. XXXI, 3, 5–6). Они предпочитали атаковать первыми, считая, что «всегда отважнее те, кто начинают битву» (Iord. Get, 204), и делали это стремительно, без задержки, желая добыть себе в сражении быструю победу (Ibid. 205). При этом гунны никогда не бросались вперед сломя голову, поскольку их военачальники тщательно готовили план боевых действий. Иордан специально подчеркивает, что Аттила «был более чем превосходен в замыслах ратных дел», продумывая даже час начала битвы, чтобы иметь возможность спасения в случае неудачи (Ibid. 196). Оставлял он себе и такой путь отступления, как уход при неблагоприятном течении боя в свой укрепленный телегами и повозками лагерь (Ibid. 210).
Сообщается, что гунны шли в атаку cuneatim (букв.: 'клинообразно') (Amm. Marc, XXXI, 2, 8). Очевидно, этот латинский термин подразумевает боевое построение, которое римляне применительно к варварским, прежде всего германским, народам называли cuneus ('клин'), хотя на практике оно представляло собой не настоящий тесно сплоченный клинообразный порядок, а неправильный (с римской точки зрения), глубокий и беспорядочный (рассыпной) строй, атаку которого возглавляли только немногие воины, превосходящие других своим вооружением, знатностью и храбростью{111}. В военном лексиконе поздней Римской империи, начиная, по крайней мере, с IV в., реальное клинообразное построение называлось «голова свиньи» (caput рогci: Amm. Marc. XVII, 13,9, или caput porcium: Veget. ERM III, 19), причем этот термин прикладывался только к пехотному порядку. Слово cuneus обозначало тогда, прежде всего, тип конного подразделения римской армии{112}, атакующее построение которого вовсе не обязательно имело форму клина.
По всей видимости, термин cuneatim у Аммиана Марцеллина соответствует греческому выражению «[атаковать] по клиньям, то есть рассредоточенными отрядами», в «Стратегиконе» Маврикия, византийском военном трактате VI в., как обозначению боевого построения «гуннских» (в широком значении этого этнического определения) народов (Mauric. XI, 2,15 М = XI, 2, 54 D). Присутствующее здесь слово куна (xouva), которое представляет собой несомненную кальку с лат. cuneus, можно понять как обозначение отдельного отряда, сформированного по кровнородственному (племенному или клановому) принципу, подобно отрядам-кунеям у древних германцев. В свою очередь, каждый такой гуннский отряд, с одной стороны, состоял из более мелких подразделений, а с другой стороны, мог входить в состав более крупных тактических соединений, причем численность и тех и других более или менее должна была соответствовать нормам «азиатской десятичной системы».
Аммиан Марцеллин, современник вторжения гуннов в степи Юго-восточной Европы, приводит детальное описание их действий на поле боя:
И [гунны] сражаются, будучи подчас раздраженными, но вступая в битвы клином [под аккомпанемент] разнообразных страшно звучащих криков. И так же как при [их] проворстве они стремительны и неожиданны [в своем появлении], так и, внезапно [и] намеренно рассеявшись, они рассредоточиваются и не соблюдают боевой строй. С ненасытной жаждой убийства несутся они в разные стороны, н из-за [их] чрезмерной быстроты не приходится видеть их атакующими укрепления или грабящими вражеский лагерь. И ты охотно назовешь их самыми неукротимыми воинами из всех [других], потому что издали они [бьются] метательными снарядами с заостренными костями в качестве наконечника стрел, которые с удивительным искусством соединены [с древками] и разнообразно сделаны… а [сойдясь] вплотную, сражаются мечом без оглядки и, уклоняясь от вреда [неприятельских] острий, опутывают врагов брошенными с размаха арканами, чтобы, обвязав члены сопротивляющихся, лишить их возможности усидеть верхом или уйти пешком.
(Amm. Marc. XXXI, 2,8–9)
Из этого сообщения можно выделить две основные фазы тактики гуннов, характерные, по крайней мере, для раннего этапа их завоеваний:
1) начальная атака глубокой рассыпной лавиной («клинообразно», см. также: Claud. III, 330–331: «беспорядочно») с массированным обстрелом неприятельских рядов из луков на значительном расстоянии;
2) рукопашный бой, когда гунны, быстро перемещаясь по всему полю сражения, рубились мечами, а при удобном случае накидывали на своих противников лассо.
Другие древние авторы говорят о таком весьма важном тактическом маневре гуннов, как притворное бегство с последующим внезапным возвращением в бой (Claud. III, 331; Zosim. IV, 20,4; ср.: Hier. Ep, 77, 8; Agath. 1,22,1). Эта военная хитрость, вообще весьма характерная для евразийских кочевников, в исполнении гуннов была чрезвычайно эффективной. Во время притворного отступления они метко стреляли с поворотом назад – т.е. использовали прием, известный под названием «парфянская стрела», и не ожидавшие этого враги, уверенные в скорой победе и поэтому ослабившие свое внимание, несли очень значительные потери. В качестве еще одного излюбленного тактического действия гуннов наши источники называют окружение вражеского боевого порядка (Zosim. IV, 20,4; Chron. Gall. P. 652, 52; ср.: Agath. V, 19, 8). Гунны также активно практиковали устройство засад (Iord. Get. 188; Prise, fr. 2 D = 6,1 В; ср.: Claud. V, 270; Agath. III, 18,4–9; V, 18,10), которые они вообще предпочитали открытому сражению. Последнее замечание, вложенное Иорданом в уста послов западноримского императора Валентиниана III к везеготам (Iord. Gel. 188), достойно самого пристального внимания. Действительно, гунны не стремились в бою к близкому контакту с неприятелем. Неслучайно один из наших источников даже утверждает, что они были совершенно не способны к ведению рукопашной схватки (Zosim. IV, 20,4). Стихией гуннов была стрельба по противнику из луков с более или менее прицельной дистанции, в которой они были чрезвычайно сильны. Это полностью соответствовало их менталитету, сформированному под влиянием условий их кочевого бытия. Основу своего материального благосостояния мужчина-гунн создавал за счет добычи, захваченной в ходе разбойничьих набегов. Подстерегающие на этом пути серьезные опасности требовали от него самого пристального внимания к собственной безопасности. Поскольку успех набега зависел, прежде всего, от мобильности его участников, использование ими серьезного (и, естественно, тяжелого) защитного снаряжения было максимально ограничено. Полагаться оставалось только на главное наступательное оружие – сложносоставной дальнобойный лук, умелое употребление которого позволяло избежать близкого и потому крайне рискованного контакта с противником. Прекрасно обученные с детства владеть таким оружием с коня, да еще и на полном скаку, гуннские воины довели до совершенства приемы применения легкой конницы, оснащенной луками, – так в Европу вместе с гуннами пришла тактика эффективного боя на дистанции, унаследованная ими от их предковхунну и использовавшаяся позднее племенами тюркского и монгольского происхождения. Ее важной составной частью было изматывание противника, когда гунны, умышленно избегая рукопашной схватки, в то же время не покидали поле сражения, а постоянно кружили вокруг вражеских боевых порядков и засыпали их тучами стрел.
Именно такую тактику имеет в виду Иордан, когда говорит, что гунны «подчинили аланов, равных им в бою… обессилив частыми стычками» (Iord. Get. 126). Тактика избегания ближнего боя и изматывания противника позволила гуннам одержать верх не только над аланами, но и над «скифами» (= готами), с которыми они, согласно Зосиму, воевали опять-таки «непрерывно» (Zosim. IV, 20,4–5). Готы тем более не могли противостоять гуннам, поскольку вплоть до VI в. они не располагали сколько-нибудь многочисленной кавалерией, а, сражаясь преимущественно в пешем строю, явно мало и недостаточно умело использовали луки и стрелы, чтобы представлять серьезную угрозу для мобильной гуннской кавалерии.
С другой стороны, лишь с целью довершить то, чего не сделали на поле брани их стрелы, гунны выхватывали мечи и сходились с противником лицом к лицу, не забывая, однако, при удобном случае набросить на неприятельского солдата аркан и, если повезет, быстро ускакать прочь, увлекая его за собой. Впрочем, наверное, будет даже правильнее сказать, что аркан скорее служил гуннам оружием среднего действия, и, вопреки сообщению Аммиана Марцеллина, они должны были попытаться воспользоваться им еще до того, как схватиться с противником врукопашную. В самом деле, гуннский прием с применением лассо в ходе рубки на мечах, как он описан римским историком (Amm. Marc. XXXI, 2, 9), подходит больше для индивидуального поединка, когда имеются все возможности для маневра, чем для настоящего, коллективного сражения, в котором индивидуальное маневрирование как раз сильно затруднено.
Впрочем, рукопашная схватка применялась гуннами в случае крайней необходимости, да и то в основном только после нанесения врагу действительно серьезного урона в результате обстрела с дистанции. Если же неприятель оставался несломленным, то гунны сами рисковали понести большие потери в ближнем бою, поскольку в большинстве своем не имели серьезного защитного снаряжения (см. главу 11, раздел Б). В таких случаях они могли, например, применить описанное выше притворное отступление со стрельбой из луков назад.
Благодаря своему тактическому искусству, помноженному на непревзойденное мастерство во владении луком, гунны долгое время оставались непобедимыми, будучи в состоянии успешно сражаться и против численно превосходящего их неприятеля. В 406 г. гуннские союзники способствовали победе Стилихона над вождем готов Радагайсом, в ходе боя при Фьезоле окружив третью часть армии последнего (Chron. Gall. Р.652,52). Три года спустя немногочисленный (300 воинов), но очень боеспособный гуннский корпус, находившийся на службе у западноримского императора Гонория, атаковал близ Пизы готское войско, возглавляемое Атаульфом, и, уничтожив 1100 врагов, а потеряв только 17 человек, сумел затем благополучно уйти восвояси (Zosim. V, 45,6). Вспомним также насчитывавший всего 40 бойцов отряд уннигардов (см. главу 10, раздел Б), который побеждал в Ливии Пентаполис гораздо более многочисленного противника (Synes. Ер. 78; Catost. I, 2). Все эти примеры говорят о том, что гунны и на чужбине были верны своей тактике, основанной на высочайшей мобильности и маневренности и метком обстреле противника со значительного расстояния, ибо в ближнем бою при своей малочисленности они не имели бы шансов на успех.
Однако тактические методы гуннского воинства претерпели существенное изменение в период правления Аттилы, как это видно на примере знаменитой битвы на Каталаунских полях (451 н.э.), наиболее детально описанной Иорданом (Iord. Get. 192–218). К тому времени в гуннском войске уже значительное место занимали пехотные контингенты, набранные среди подвластных Аттиле германских племен. Как отмечает готский историк, это сражение было открытым, без применения хитростей. В нем прежде всего противоборствовали пешие войска, и в данных условиях гуннская конница не смогла использовать в полном объеме такие свои обычные тактические хитрости, как засады и притворное отступление. К тому же, что немаловажно, возглавлявший тогда антигуннскую коалицию Аэций, проведший в молодости какое-то время в качестве заложника у гуннов и прекрасно усвоивший их военную науку (Greg. Tur. HF II, 8; Sidon. Carm. VII, 230–231), был очень хорошо осведомлен об особенностях их тактики. Другими словами, гунны утратили свое тактическое преимущество, позволявшее им ранее сокрушать любого противника. К этому следует добавить и неблагоприятное для них начало битвы: попытавшись овладеть господствовавшим над окружающей местностью высоким холмом, чтобы получить исключительно выгодную позицию для обстрела противника из луков, они были отброшены совместными усилиями везеготов Торисмунда и римлян Аэция. В 1981 г. с оригинальной теорией о кардинальной трансформации гуннской армии и ее тактики выступил Р. П. Линднер. По его мнению, гунны, пришедшие во второй половине IV в. в Европу, действительно в своем большинстве могли быть конными воинами. Но с течением времени, прежде всего под влиянием причин чисто природного характера, а именно невозможности поддерживать необходимое для военного дела поголовье лошадей на ограниченной, по сравнению со степными азиатскими просторами, территории Великой Венгерской равнины (Альфельда), войско гуннов к середине V в., по сути, превратилось из конного преимущественно в пешее, мало чем отличающееся от армии тогдашнего Рима. В подтверждение своей теории этот исследователь привлек данные письменных источников и археологии, математические расчеты по пастбищным ресурсам Альфельда и т. д.{113}
Впрочем, полностью согласиться с этой теорией, несмотря на внешнюю логичность и привлекательность доводов в ее поддержку, все же трудно. Во-первых, кажется излишне прямолинейным проведенный Р. П. Линднером анализ сообщений письменной традиции о военных акциях с участием гуннов: поскольку там они во многих случаях не упоминаются в качестве всадников, то, заключает исследователь, они таковыми, скорее всего, и не были. Однако с методологической точки зрения вряд ли правильно обосновывать превращение конного воинства гуннов в пешее простым отсутствием в источниках прямых указаний на наличие у них коней, не говоря уже о том, что любой аргумент ех silentio ('из умолчания') более чем сомнителен, отметим: эти же источники вовсе не утверждают, что гунны были пехотинцами! Скорее всего, конный характер военного дела гуннов был настолько очевиден для наших информаторов, что они не считали нужным лишний раз это подчеркивать[6]6
Отметим также, что Р. П. Линднер, в частности, рассматривает известный эпизод из «Церковной истории» Созомена о попытке пленения гуннами епископа Феотима (Sozom. VII, 26, 8) как дополнительное свидетельство в пользу своей концепции. Дело в том, что, поскольку в этом пассаже Созомена действительно специально не оговаривается, был ли гуннский воин конным или нет, О. Менхен-Хельфен, решив, что тот в момент броска стоял на земле, пришел к выводу, которому затем последовал и Р. П. Линднер, что данный щит был слишком велик для использования его верхом (Maenchen-Helfen, 1973. Р. 254; Lindner, 1981. Р. 8). Впрочем, подобная интерпретация этого пассажа более чем уязвима и не может быть принята. Лассо было оружием именно всадника, поскольку составной частью техники владения им было использование силы тяги скакуна с тем, чтобы утащить попавшую в петлю аркана жертву. Да и трудно себе представить, чтобы гунны ходили в разбойничьи набеги (а данный эпизод у Созомена следует рассматривать только в таком контексте) пешком – это, конечно же, нонсенс. Таким образом, упомянутый Созоменом гуннский щит должен был быть сравнительно небольшим и легким, пригодным для использования в коннице (см. главу 11, раздел А). А это, в свою очередь, лишает Р. П. Линднера одного из аргументов (пусть и не самого главного) в пользу его теории о радикальной трансформации войска европейских гуннов.
[Закрыть].
