Текст книги "«Битлз» in the USSR, или Иное небо"

Автор книги: Юлий Буркин

Соавторы: Алексей Большанин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– А сколько вам лет? – попыталась осадить его Линда.

– Каких-то восемьдесят четыре, – откликнулся Термен. – И я работаю над тем, чтобы стать если не бессмертным, то самым успешным среди долгожителей.

– А вы могли не уезжать тогда из Америки? – спросила Йоко.

– Нет, не мог.

– Не давали вид на жительство, – понимающе кивнула она.

– Что вы! Я когда свои системы сигнализации в главных американских тюрьмах установил – в Синг-Синге и Алькатрасе, – мне правительство Штатов ноги целовать готово было…

Между прочим, азиатки – это особая статья моих симпатий, – доверительно сообщил Лев Сергеевич. – Особенно японки с пышными формами… Такими прелестными, как ваши…

– Почему же тогда вы уехали? – продолжила допрос Йоко, пропустив комплимент мимо ушей.

– Так ведь я и попал туда, и миллионером стал, и женился – все по поручению НКВД. А потом мне дали новый приказ, и я не мог его нарушить.

– Так вы ехали домой за наградой? – презрительно поджала губы японка.

– О нет, – покачал головой Лев Сергеевич. – Я понимал, куда еду. Все, кто тогда возвращался в Россию из-за границы, попадали в лагеря, я прекрасно знал об этом. Ну, говоря по совести, была у меня надежда выкрутиться. Но не вышло, не вышло.

Тем временем в упомянутом Терменом Нью-Йорке глава концерна «Sony ATB» Лесли Грейд ходил по своим необъятным апартаментам и пинал стулья. Он был взбешен, но у него еще не было нужного номера телефона, чтобы слить свое бешенство по проводам.

Вчера в десять часов вечера некто позвонил в офис концерна и на плохом английском сообщил его секретарше, что на концерте в России «Битлз» имели наглость петь свои песни.

– Мерзавцы! Сукины дети! – ругался Грейд.

В глубине души он отлично понимал, что это нелепость – не позволять авторам без чьего-то разрешения петь свои собственные песни, и что он – не более чем отвратительная пиявка, паразитирующая на чужом таланте. (Только одна «Yesterday» приносила его фирме более ста тысяч долларов в год чистой прибыли.) Но с тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, когда он занял эту должность, он научился врать самому себе, что занимается благородным делом защиты авторских прав и честно работает в поте лица.

Наконец в кабинет вошел его референт Боб Грант и подал Грейду лист бумаги с добытым им номером Министерства культуры СССР. Грейд холодно улыбнулся и закрыл глаза, накапливая свирепость для разговора.

…Бронислав Вепрев как раз в это время сидел в приемной Петра Ниловича Демичева, готовясь получить за вчерашнюю выходку справедливый нагоняй, потом августейшее прощение и со следующего дня продолжить работу с «Битлз». Все проходило по давно обкатанному сценарию. Демичеву уже позвонили серьезные люди и похлопотали за Бронислава, намекнув, что погладить против шерсти его, конечно, следует, но только один раз и не слишком жестко. В результате все сохраняли лицо.

Секретарша Марина услышала короткие звонки межгорода.

– Алло? – отозвалась она.

От услышанного глаза ее округлились, она покраснела, потом побледнела и, сказав, наконец: «Ноу», – бросила трубку.

– Бронислав Валерианович, – дрожащим голосом проблеяла она. – Там какой-то ненормальный кричит не по-русски, говорит, «ду ю спик инглиш», а я немецкий изучала. Помогите, пожалуйста. Он, наверное, сейчас опять звонить будет.

Так и случилось. Но на этот раз трубку взял Вепрев.

– Какого дьявола, черт вас подери, вы отключились?! – услышал он низкий хриплый голос.

– Приемная Министерства культуры СССР, – сухо отозвался Бронислав. – Слушаю вас.

– Нет, это я хотел бы вас послушать! Услышать ответы на свои вопросы! Как вы допустили, что группа «Битлз» в корыстных целях использовала на вашей территории собственность нашей корпорации?!

– Какую собственность? – удивленно спросил Бронислав, прекрасно понимавший, о чем идет речь.

– С кем я говорю?! Это министр?!

– Нет. А с кем говорю я? – в свою очередь поинтересовался Бронислав.

– Дайте мне министра! Скажите ему, что с ним желает побеседовать Лесли Грейд, «Сони АТВ», Нью-Йорк.

– Минуту. – Вепрев закрыл ладонью микрофон. – Марина, передай шефу, что звонят из Америки, грозят скандалом из-за нарушения прав.

Марина вдавила клавишу на пульте и что-то прошелестела в микрофон.

– Заходите, – сказала она Брониславу и испуганными глазами показала на министерскую дверь.

Демичев кивнул Вепреву и сунул в руки трубку:

– Спроси, сколько он хочет.

– Мистер Грейд, – продолжил разговор Вепрев уже отсюда, – господин министр Демичев спрашивает, собираетесь ли вы выставить нам счет в виде штрафа за нарушение ваших прав?

В трубке молчали. Лесли Грейд оценивал реакцию собеседника, свои шансы на получение от диких азиатов компенсации и прогнозировал выгоды от сотрудничества с Советами, а также потери – в случае, если он будет сильно давить.

– Нет, – наконец ответил он тоном ниже. – Так вопрос пока не стоит. Но если в дальнейшем они будут использовать контент принадлежащего нам каталога «Северных песен», я буду вынужден подать в суд. Сейчас расценивайте мой звонок как предупреждение.

Вепрев перевел. Демичев кивнул:

– Хорошо, скажи, мы принимаем его меморандум к сведению.

Собеседники вежливо распрощались.

Вепрев с удивлением заметил, что все это министра вовсе не озаботило, а, даже наоборот, обрадовало. Демичев снял очки, что-то довольно бормоча, с улыбкой протер их, затем нацепил обратно на нос и строго воззрился на Бронислава.

– Ну? – сказал он. – Допрыгался?

– Допрыгался. – Вепрев сокрушенно опустил голову. Ритуальный танец на министерском ковре начался с давно привычных па.

…Термен был не просто экскурсоводом. Он рассказывал о Москве от первого лица.

– Вот в этом доме мы с академиком Иоффе останавливались, когда приезжали в Москву из Ленинграда. Великий человек! У Рентгена учился. Лабораторию мне дал. А вот американское посольство. Эх, много бы я мог про него рассказать, да права не имею. Кстати, был у меня в знакомцах и президент Эйзенхауэр. Дуайт. Правильный был человек, простой, как деревенский парень. И вояка талантливый. Не зря советский орден Победы получил.

Иногда Термен касался совсем уж былинных времен. Например, рассказывал про знаменитых московских извозчиков и со смехом вспоминал, как, будучи студентом, удирал от них, не расплатившись…

– А вот здесь меня в семнадцатом казак нагайкой по спине огрел, когда студенческую демонстрацию разгоняли. Я-то тут случайно оказался, мимо шел, да кто разбираться станет? Так я пристал к нему, чтобы он мне эту нагайку на память продал. Продай да продай…И он, представьте, уступил мне ее – за три рубля с полтиной. Долго она у меня потом над кроватью висела. А спина и сейчас еще иногда ноет.

Они поужинали в ресторане «Пекин», на открытии которого Лев Сергеевич гулял в пятьдесят пятом.

– Популярное было место, – рассказывал он, уплетая вместе со всеми аппетитное рагу. – Главное, кухня своеобразная, по-настоящему китайская. Но всему же должен быть предел, правда? Понять не могу, как могли наши советские люди заказывать собачатину в пикантном соусе.

Линда уронила салфетку.

– Да вы не пугайтесь, девушка, сейчас такое тут уже не подают, – успокоил ее Лев Сергеевич.

– Кстати, о Поднебесной, – с серьезной миной обратился к нему Джон, – вы не вспомните, Лев, где сейчас та красная ленточка, которую вы разрезали при открытии Великой Китайской стены?

Все засмеялись.

– У меня дома, в прикроватной тумбочке, – отозвался Лев Сергеевич с таким же невозмутимым выражением лица.

Когда они вышли из ресторана, уже смеркалось. То ли сказалась прогулка, то ли заканчивалось действие чудесного рассола, но все вдруг почувствовали усталость.

– Ноги просто отваливаются, – пожаловалась Йоко. – Давайте возвращаться.

Возражений не последовало. В гостиницу они приехали в двух такси и лишь вошли в «штабной» номер, Джон воскликнул:

– А вот и ваш чемоданчик, Лев! Показывайте свое электрическое чудо.

Термен сел на стул, достал из саквояжа серый ящичек и подсоединил к нему две антенны: прямую вертикальную и дугообразную горизонтальную. Затем подключил инструмент к сети.

– Это смирновский аппарат, – сказал он. – Неплохой, шесть октав.

Он встал перед ящиком, нажал на переключатель и выставил перед собой ладони.

– Исполнение посвящается вам, прелестная леди, – кивнул он Линде, и его руки задвигались неожиданно легко и грациозно.

Возникая из ничего, по комнате разлился певучий флейтово-скрипичный, какой-то фантастический звук. У Пола буквально отвисла челюсть, когда он узнал свою «And I Love Her».

Это было волшебно. Когда мелодия стихла, все захлопали, а Линда, сияя, послала инженеру воздушный поцелуй.

– Шесть октав? – удивленно пробормотал Пол, обходя инструмент кругом. – И ни клавишей, ни струн…

– Конечно. Вот эта, вертикальная, антенна отвечает за высоту звука, а вот эта, горизонтальная, за громкость. И все.

– Можно попробовать?

– Прошу. – Термен сделал Полу приглашающий жест и уступил место за аппаратом. – Но сразу у вас вряд ли получится, ведь тут у ваших пальцев нет таких привычных ориентиров, как гриф или лады…

Не слушая изобретателя, Пол помахал руками и выдал серию рычащих и лающих звуков. Потом раздалось мяуканье, которое завершилось предсмертным хрипом.

– Капец котенку, – прокомментировал Джон.

– Попробуй сам! – огрызнулся Пол. Джон поднялся.

– Пробуйте, пробуйте, – кивнул Термен, – но уже без меня. Мне пора и честь знать. В метро переходы закрывают в час ночи, не ровен час, останусь на улице. А инструмент я вам дарю на память, так что пробуйте сколько угодно. Будете играть, вспоминать Москву и наше знакомство. Хоть в Лондоне, хоть в Томске.

Все по очереди обняли Льва Сергеевича, желая ему здоровья. С Линдой при этом случилась заминка. Лев Сергеевич все никак не разжимал своих объятий, невозмутимо объясняя:

– Суставы, понимаете ли, свело. В моем возрасте такое случается.

– Я помогу вам, – потянулся к его рукам Пол.

– О! Всё! Получилось! – Термен наконец отпустил раскрасневшуюся Линду. И тут же приник к груди Йоко. Но та быстро и умело высвободилась.

После этого Джордж подарил Льву Сергеевичу свою любимую гавайскую гитарку, на которой все оставили свои автографы, а Джон сходил в свою комнату, принес запасные очки и вложил их Термену в руку.

– У нас диоптрии разные, – сказал тот, посмотрев сквозь них. – Впрочем, это и правильно. Сувенир не должен иметь практического применения.

Гость ушел. Хозяева немного посидели молча. Им было грустно. И в то же время приятно, что в их жизни, пусть мимолетно, но все же произошло знакомство с таким невероятным человеком. Грустно было потому, что эта их первая встреча, скорее всего, была последней.

– Надо же, не поленился мою песню выучить, – с умилением сказал Пол. – А музыку он делает буквально из ничего.

– Прямо как мы, – заметил Ринго.

– А как он девок лапает! – восхитился Джон, валясь на кровать.

Линда вздохнула, а Ринго повторил:

– Прямо как мы.

– Он даже удивительнее, чем я думал, – сказал Джордж.

– Настоящий псих, – вторила ему Йоко. Джон посмотрел на Ринго:

– Ну?

– Что?

– Говори уже.

– А! – понял Ринго. – Прямо как мы. Все засмеялись.

– Красный жук, – резюмировал Джон. – Или как там он себя назвал? Жучила, вот.

Пол тихонько запел, а остальные тут же подхватили:

– Красный таракан – Ужасный хулиган, Проходит через стены И водит в ресторан…

– В России происходят события, которые напоминают мне сон Алисы, – сказал Джон, покачивая головой, когда песня кончилась. – «Всё страньше и страньше». Я не удивлюсь, если мы эдак и вправду окажемся в каком-нибудь сибирском Зазеркалье.

11

Горбачев сидел перед Брежневым. Михаил Сергеевич чувствовал себя очень плохо. Он был бледен, пятно на голове пылало, на глаза наворачивались слезы обиды. Генсек отпил чай из стакана.

– Ну, что там у тебя стряслось? Чего разнюнился? Докладывай.

– Леонид Ильич… – Горбачев глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду, и выпалил: – Гастролей «Битлз» не будет!

– Это почему же? – спросил Брежнев, хотя на самом деле ему было на это глубоко наплевать: обещание, данное Галине, он выполнил, и больше ничего его в этой истории не волновало.

– Все проголосовали против, кроме меня и Яковлева! Постановили, что музыка их проникнута буржуазной моралью и чужда советскому человеку. А Романов, – Горбачев произнес эту фамилию так, словно выпил горькую микстуру, – Романов притащил пленку зарубежную и показал всему бюро, как там молодежь на концертах беснуется – бетонные надолбы опрокидывают и полицейских по каскам колотят. Главное, не на их концерте! Тут все еще громче стали кричать, мол, не надо нам никаких «битлов», милиция наша не справится, если у нас такое начнется. У нас, говорят, милиционеры не такие воспитанные, того и гляди, стрелять начнут.

Брежнев молча помешал ложкой в стакане.

– Вишь как, – равнодушно сказал он. – Стоит приболеть…

Он не договорил. Открылась дверь, в ней показался товарищ Цуканов. Он кивнул Горбачеву и, положив на стол какой-то документ, бесшумно ретировался.

– Посмотри, чего там, – распорядился генсек. Горбачев взял лист бумаги и стал читать вслух: «Уважаемый Леонид Ильич! Довожу до Вашего сведения, что сегодня мне позвонил директор американского учреждения под названием „Sony ATB" и выразил недовольство тем, что приглашенный нашим министерством ансамбль „Битлз" исполняет песни, которые юридически им не принадлежат. Сказал, что, если они будут и дальше их петь, подаст на нас в суд. Жду Ваших распоряжений. С уважением, П. Н. Демичев».

– Ну вот, трындец твоим «битлам», – отреагировал Брежнев.

– Леонид Ильич, но как же так, мы же с вами все решили, мы их пригласили, они выступили, ждут решения, а мы теперь – задний ход? Этот Демичев, он же с романовской кликой заодно. Они же спят и видят, как все ваши решения поот-менять! А как же БАМ? Как же молодежь наша прогрессивная?

– А я что могу поделать?! – начал злиться генсек. – Ты на меня-то не дави! Вы сами на бюро постановили большинством голосов, не могу ж я вето наложить – я что тебе, император? Там надо было геройствовать, доказывать, убеждать, а не здесь. Штрафы миллионные за нарушение авторских прав ты из своего кармана платить будешь? – Короткая вспышка гнева лишила Брежнева сил. – Всё, иди, Михаил, – махнул он рукой. – Мне процедуры принимать надо.

Горбачев вышел из кабинета с чувством, что все его предали. И пошел плакаться к Раисе Максимовне. Он почти всегда так делал. И как всякая мудрая женщина, она нашла выход.

Через два часа, окрыленный, Горбачев сидел у кушетки, на которой генсеку делали электрофорез.

– А кто захочет, тот просто доберется до Саратова, – втолковывал он, – а там на электричке до этого Буркина-Буерака ровно пятьдесят девять минут, всего ничего.

Электрическое тепло размягчило Брежнева, и он пребывал в благодушном настроении.

– А почему Буркин-то, скажи мне на милость? Не Муркин, не Шкуркин какой-нибудь, а именно Буркин?

– Это Раиса Максимовна… То есть мы вместе выбрали. Раисе Максимовне оттуда, из Буркина-Буерака, икру осетровую привозят. И не близко она, и не далеко, эта деревня, а как раз так, как надо. А там пусть они, фанаты эти, беснуются, сколько хотят. В этих Буераках тысяча человек живет, и клуб есть. Я директору уже звонил, он учитель и агроном по совместительству, интеллигентный человек. Говорит, знамя переходящее получили, за высокоудойность.

– Это хорошо, – похвалил Леонид Ильич.

– А еще там фестиваль авторской песни проводится. Раиса Максимовна говорит, «битлы» там у костра могут попеть грустные туристические песни, и никакой милиции не надо.

Раздался звук зуммера, вошла медсестра и сняла электроды. Брежнев, кряхтя, сел.

– Ладно, Михаил. Звони этому своему Вепреву, сообщи мое решение: гастроли начнутся в краснознаменном городе Буркине Саратовской области. Про Буерак не говори, неблагозвучно. Эх, я бы и сам туда поехал, поохотился, – вздохнул Леонид Ильич.

Вепрев зашел в номер, и все сразу поняли, что он несет весть.

– В общем, так, ребята. У меня есть, как это ни анекдотично звучит, две новости…

– Начни с хорошей, – попросил Джон.

– Гастроли ваши состоятся.

– Йохо! – обрадовался Ринго.

Пол, Джордж и Джон молча ожидали продолжения.

– Но первый концерт нашего тура состоится в… э-э-э… очень маленьком… городе, – с усилием произнес Бронислав. – В очень небольшом. Но уютном. И туда, я уверен, приедет куча народа.

– Ну и слава богу, – пожал плечами Джон.

– А аппаратура там подходящая? – обеспокоился Пол. – Как во дворце?

Вепрев замялся:

– Аппаратура там есть, но какая, не знаю.

– Ну, помня твои уверения, что везде все на высшем уровне, беспокоиться не будем, – заметил Джон.

– Боюсь, это не тот случай, – начал Вепрев, но его перебила Йоко:

– А в каком отеле мы остановимся? Надеюсь, не ниже четырех звезд?

– Мэр города пообещал, что расселит по избам, – упавшим голосом произнес Бронислав.

– Изба, – распевно повторила Линда, словно пробуя русское слово на вкус. – Что-то такое я слышала. Эта сеть вроде Арабским Эмиратам принадлежит? Это здорово, у них всегда номера с джакузи и сауной.

Вепрев только что-то резко и коротко пробормотал себе под нос.

– В общем, народ, завтра вылетаем из аэропорта Домодедово в город Саратов. Лететь недолго, чуть больше часа, а там нас пообещали забрать и до места доставить в автобусе. Ехать тоже около часа. Вылет в одиннадцать тридцать пять, я заеду за вами в девять.

Вепрев вышел из номера, прислонился к стене и некоторое время постоял, закрыв глаза. Потом пошел по коридору к выходу из гостиницы. Ему нужно было позвонить осветителю и работнику сцены, которых он хотел прихватить с собой на выручку.

Вместе с остальными пассажирами они молча шли по коридору аэропорта Домодедово на посадку. Йоко держала спину неестественно прямо, ее губы были крепко сжаты.

– Мать, ты чего так напряжена? – обернулся к ней Джон. – Снова из-за Шона, что ли? Я уверен, там все в порядке. Сейчас приедем в этот Буркин и сразу позвоним из отеля.

Йоко никак не отреагировала, продолжая смотреть прямо перед собой.

Из белой двери справа выбежала симпатичная собачонка спаниель с вислыми ушами и потешной пятнистой мордой. Она пристроилась к Джону и молча потрусила рядом, заглядывая ему в лицо.

Джон, как истинный британец, умилился чуть не до слез.

– Ути-пуси! – заголосил он бабьим голосом. – Бедная собачка, потеря-алась…

Он наклонился и погладил пса. Тот стал принюхиваться к его баулу.

– Ой, какой умный песик! – театрально изумился Джон. – Знает, что у меня в сумке есть вкусненькое, я сосиску заначил вчера… Или сегодня. Ща-ас, собакен…

Пес облизнулся и махнул хвостом. Джон стал открывать молнию.

– Джон, не смей кормить его! – взвизгнула Йоко. – Закрой сейчас же баул! Это чужая собака, нас оштрафуют!

– Оштрафу-уют нашего песика… – Джон продолжал копаться в сумке. – Мамочка, а давай его себе возьмем? Вот Шон обра… – Он замолк. – Опаньки, дорогуша, а что это твои помады делают в моей сумке? – Он вынул из баула косметичку Йоко и, не глядя, протянул жене.

Раздалось межзубное шипение.

– Пусть у тебя побудет, у меня места нет.

– Вот уж дудки! – сказал Джон с напором. – Чтобы меня на таможне за голубого приняли?

Он встал и принялся впихивать косметичку Йоко в карман ее куртки. Та, сверкая черными стеклами очков, сопротивлялась. На них стали обращать внимание.

– Ладно, ладно, симатта*, давай сюда! – Йоко открыла свою сумку, раздраженно кинула косметичку туда и быстро двинулась дальше. Сумку, однако, не застегнула и стала озираться по сторонам. [* Блин, черт, облом, проклятье… (яп.)]

Пес бежал теперь рядом с Йоко.

– Пшел!

Она попыталась его пнуть. Собака зарычала.

– Тише, тише, Руслан, – раздался голос сзади.

Справа и слева чету Леннонов уже эскортировали крепкие молодые люди в зеленой форме.

– Мистер и миссис Леннон, вам придется пройти с нами, – заявил таможенник с погонами.

Йоко сняла очки и в бешенстве уставилась на офицера.

– Да вы знаете, кто мы такие?! – с ходу начала она кричать. – Вы знаете, кто это такой?! – Она патетически простерла обе руки к Джону. – Это сам Джон Леннон! Джон Леннон из «Битлз»!

Джон заторможенно кивнул.

– Мы в курсе, миссис Леннон, но Руслан никогда не ошибается.

Вокруг стала собираться толпа, остальные «битлы» озадаченно переглядывались.

– Давайте не будем создавать помехи другим пассажирам, пройдемте с нами. Это недалеко.

Они пошли по коридору, а когда поравнялись с мусорной урной, Йоко немного отстала, наклонилась и, поморщившись, обхватила левой рукой лодыжку. А правой попыталась незаметно затолкать что-то в круглое отверстие урны. Джон пригляделся, и ему все стало ясно.

Внутри что-то оборвалось, упало вниз и стало быстро наполнять его вены и капилляры тяжелым свинцом. Он внезапно смертельно устал и захотел присесть прямо на пол коридора. Безучастно и молча наблюдал он, как его жену крепко взяли под руку и повели. Вепрев беззвучно произнес ему в лицо какие-то слова. Он машинально кивнул и поплелся следом.

Они прощали друг другу все. Он закрывал глаза на ее интрижки, она не обращала внимания на его пьянство и попытки (отнюдь не безуспешные) затащить в постель первую попавшуюся симпатичную женщину. Они выдали друг другу бессрочную индульгенцию на взаимный эгоизм и безоговорочный приоритет собственных прихотей, включая наркотики. Однако даже у них была красная линия, за которую нельзя было заступать. Одно-единственное табу. Предательство.

Джона в его жизни предал каждый, кто только мог. Его предали отец и мать. Те самые близкие люди, которые всегда должны были быть с ним, брать на себя его горе, дуть на его разбитые коленки, обещая, что все это пустяки и до свадьбы заживет. Уткнуться в мягкое материнское плечо и блаженно замереть, ощущая себя в теплом коконе доброты и всепрощения… Узнавать про все в мире от отца, просиживая вечера на его жестких коленках… У него всего этого не было.

Эти порезы в его мальчишеской душе так и не зажили. Они изуродовали его характер, заставили нарастить алмазные латы, которыми теперь восхищался весь мир. Потом его предавали друзья, Пол…

Но вот он встретил Йоко, и она заменила ему всех, стала суррогатным андрогином, которого он любил, радовал и боялся огорчить.

Теперь все рухнуло. Он понял, что молился фальшивому божеству. Что это вообще не божество, а хитрая и подлая низкорослая азиатская тетка, которая была готова разрушить все, чем он жил, все его надежды и чаяния ради каких-то собственных выгод.

Джон ясно представил себе, что случилось бы, если бы эта косметичка оказалась в его бауле. Он стиснул зубы, догнал

Йоко, повернул ее за плечо и во второй раз в жизни залепил ей полновесную пощечину. Ее черные очки улетели в пространство.

– Ну-ка прекратите, гражданин! – Милиционер схватил его за руку.

– Что ты подсунула туда, сука?! – выдернув руку, рявкнул Джон. – Героин?! Говори!

Он осекся, увидев ее глаза. Он ожидал увидеть в них знакомые ярость, ненависть, злость. Но вместо этого он увидел в них то, что не смог бы объяснить даже самому себе. Абсолютную отстраненность. Нечеловеческое равнодушие. Так смотрят змеи и ящерицы. Взгляд самурая, готового к сэппуку. Так смотрела Йоко Леннон на мужа Джона Леннона. И он почувствовал, что ему тоже все стало по хрен.

Он безучастно глядел, как сотрудник таможни в резиновых перчатках достал из косметички девять косяков и высыпал их содержимое на весы. Безучастно подписал кучу документов. Выслушал несколько речей о том, как трагично могла бы сложиться дальнейшая судьба его супруги, окажись она в руках более жестких стражей закона, и уверения в том, что ей не придется сидеть в аэропортовской каталажке, учитывая заслуги ее мужа.

Его ознакомили с гигантской суммой штрафа, который он будет обязан заплатить в определенный законодательством срок. Наконец все вышли из комнаты, дав Джону и Йоко возможность пять минут побыть наедине. Они промолчали почти минуту.

– Поцелуй от меня Шона, – сказал Джон одеревеневшим голосом.

Йоко кивнула. Потом спросила:

– Когда ты вернешься?

Он пожал плечами:

– Не знаю. И вообще…

Йоко бросила на него взгляд и опустила голову.

– Прости, – выдавила она.

– Бог простит. Кто тебе дороже – Будда или Христос? Вот оба пусть и прощают.

Он встал, подошел к ней и машинально протянул ладонь, чтобы погладить копну ее волос. Но тут же, словно очнувшись, вздрогнул, засунул руки глубоко в карманы куртки, холодно кивнул и вышел из комнаты.

Во время полета все молчали.

«Як-42» приземлился в небольшом аэропорту Саратова. Они вышли на улицу. Вепрев пошел выяснять насчет транспорта и вскоре вернулся с мужичком в фуфайке. От того разило махоркой, прелым сеном и жженой шкурой.

– Вот, познакомьтесь, наш водитель, Никанор Михайлович Буркин.

Водитель пожал всем ладони твердой мозолистой рукой.

– Прошу в экипаж.

Они подошли к обшарпанному синему автобусу с надписью «ПАЗ». Все разместились на сиденьях и стали с любопытством наблюдать, как Никанор закрывает дверь сложной рычаговой системой. Окна автобуса были покрыты изморозью, на одном чьим-то теплым пальцем было выведено «Терпите, люди, скоро лето!».

– Это спасибо Юрию Петровичу, председателю нашему, помог с машиной, – решил поделиться радостью водитель.

– Что он говорит? – спросил Ринго. Вепрев, вздохнув, начал переводить:

– У нас-то в деревне транспорт в основном гужевой, но почти у каждого во дворе мотоцикл имеется. У меня «Урал» с коляской. Зверь-машина.

Никанор достал кисет и соорудил козью ножку. Пол с испугом посмотрел на Бронислава.

– А это ничего, что человек за рулем курит дурь?

– Это не марихуана, это махорка. Просто очень крепкий табак.

Водитель, управляя локтями, чиркнул спичкой.

– Да? – недоверчиво принюхался Пол. Непривычный забористый дымок, которым наполнился салон, ему неожиданно понравился.

– А мы сегодня со свояком хряка били, – поделился Никанор Михайлович. – Я его от так от взял, – водитель показал правой рукой бойцовский удар, – и – Вася, не чешись. Чтоб как раз вас свеженинкой угостить. Под самогон.

– Никанор, у нас и Джордж, и Пол, и его супруга – вегетарианцы, – сообщил Вепрев.

– Херня, – успокоил Буркин. – Мы религию уважаем. У нас в деревне тоже один мусульманин есть, так, после заката, говорит, можно. И ваш бог вегетарский тоже, поди, в темноте за вами не уследит. – Никанор засмеялся и закашлялся.

– Но господин Харрисон и самогон не пьет. И вообще не пьет, – добавил Бронислав и перевел все сказанное «битлам».

Никанор, забыв о дороге, повернулся в салон и оглядел пассажиров тяжелым взглядом.

– Едрить твою через три креста в гробину мать, – сказал он. – Артисты называется…

С переводом Бронислав замешкался. Никанор повернулся обратно, вперился взглядом в дорогу и больше не произнес ни слова. Обиделся.

Они въехали в деревню Буркин-Буерак и высадились около одноэтажного деревянного дома. Было тихо, только где-то лаяли собаки. Пахло дымом и снегом. Из дверей дома вышел невысокий человек в тулупе и валенках.

– Добро пожаловать в наш Дворец культуры, – с некоторой иронией произнес он. – Меня зовут Михаил Николаевич Буркин, можно просто Михаил. Я директор клуба.

Он пожал всем руки.

Осветитель и звукооператор оторопело смотрели на «дворец».

– Честно говоря, не ожидал такой чести, – продолжал директор. – В последний раз у нас звезда была в семьдесят пятом. Мирослав Кузляев, виртуоз-балалаечник из Сибири. А тут – целые «Битлз». Бронислав Валерьянович, а это правда «Битлз»? А то, может, пародисты какие-нибудь…

– Да нет, к сожалению, – ответил Бронислав. – Самые настоящие. Как и подлецы у нас в… – он с трудом сдержался, – тоже самые настоящие.

– Ну, зачем вы так, – обиделся за кого-то директор. Все двинулись к клубу. – Хорошо, что к нам приехали. Примем, как полагается, что ж мы, не люди? И аппаратуру предоставим, и явку. Хоть стопроцентную не обещаю, мужики на охоте в основном, но человек двадцать придут, гарантирую.

– Сколько? – спросил осветитель Сергей, не веря своим ушам.

– Ну, если проставлюсь, то с бичами и «химиками» сорок наберу, – подбодрил Михаил Николаевич.

– У вас здесь есть ученые? – удивился молодой звукорежиссер Артур.

– Ага, народ крученый, дошлый, из колонии поселения, – подтвердил директор.

Они вошли во дворец.

В дальнем правом углу топилась большая русская печь, вдоль стен тянулись лавки, в середине зала – пять рядов желтых стульев из кинотеатра, скрепленных по три. Напротив возвышалась невысокая сцена с белым Лениным на кумаче. Рядом висел плакат с жемчужнозубой селянкой в шали. Он справедливо утверждал, что больше тракторов – больше хлеба. В правом углу стоял железный усилитель на стуле, по обе стороны сцены покоились обтянутые рыжей материей громкоговорители.

Звукооператор, как сомнамбула, медленно поднялся на сцену, подошел к усилителю, нагнулся и прочитал, как бы не веря самому себе: «Трембита сто один». Ноги его подкосились, и он сел прямо на коричневый пол.

– А когда мы поедем в «Избу»? – спросила Линда.,

Моисей Миронович Мучник познакомился с Леонидом Аркадьевичем Якубовичем полгода назад, когда привез на конкурс «А ну-ка, девушки!» томичку Галину Шабанову.

Леонид писал для передачи сценарии, Мучнику передача нравилась, оба неплохо играли в преферанс, отлично готовили, обожали КВН и всем сердцем любили Сибирь. Причем у Якубовича эта любовь была отнюдь не заочной. Он говорил, что оплатил эту любовь кровью, когда еще пацаном работал «живцом» во время научной экспедиции.

В телогрейке и в трусах он сидел посреди тайги на пне и записывал в дневник: «10.10 – укус москита в левую ногу. 11.15 – укус москита в правую ногу…». Ноги были намазаны разными противомоскитными составами, эффективность которых и проверяла экспедиция.

Единственной страстью друга, которую Мучник не разделял, были спортивные самолеты. У Леонида были лицензии на пилотирование целой кучи моделей – и «Як-18», и «Як-52», и «Ми-2»; летал он и на «Ли-2», и на «Цесснах»…

– Мося, – говорил он Мучнику, – ты не представляешь, что это такое – высота, что это такое – держать в руках штурвал. Свобода, понимаешь? Полная свобода! Ну, давай, я тебя учить буду.

– Мне и на земле адреналина хватает, – отнекивался Мучник.

– Да это не адреналин, это как… как витамины. Необходимые для организма. Ты потом горы сможешь свернуть.

– У нас там в основном болота.

– Болото у нас, в Москве, – отвечал Леонид. – А у вас в Сибири – как раз жизнь!…

В этот раз они сидели в кафе «Любава» и завтракали.

– Слышал уже про «битлов»? – спросил Якубович.

– А что такое? – Мучник напрягся. Именно по поводу «битлов» он позвонил донельзя занятому другу и вытащил его на чашку кофе. Хотел, чтобы тот, пользуясь своими обширными знакомствами, похлопотал о включении Томска в список гастрольных городов, но еще не успел завести об этом речь.