Текст книги "Путешествие в страну Зе-Ка (полный авторский вариант)"
Автор книги: Юлий Марголин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Ю.Б. Марголин
Путешествие в страну Зе-Ка
Оглавление «Путешествия в страну зэ-ка» из рукописи Ю.Б. Марголина
ВСТУПЛЕНИЕ К НАСТОЯЩЕЙ ПУБЛИКАЦИИ
«Путешествием в страну зэ-ка» назвал Ю. Б. Марголин свое пребывание в СССР -
в тюрьме, в лагере, в ссылке.
Он провел пять лет в Гулаге, в советских концлагерях(1940-1945),будучи помещен туда без суда и следствия. Этому предшествовал год в захваченной Советским Союзом Западной Белоруссии. Еще один год на поселении в Алтайском Крае последовал за лагерными годами.Вернувшись на Запад, Ю. Б. Марголин провозгласил главной целью своей жизни борьбу с системой концлагерей.
После 7 лет советских тюрем, лагерей и ссылок Марголин приехал в Палестину в сентябре или октябре 1946 года. Он сразу же обращается с призывом к еврейской и мировой общественности сделать все возможное для спасения из Гулага погибающих там сионистов. Марголин был первым, кто рассказал здесь страшную правду о советских концлагерях. Книгу «Путешествие в страну зэ-ка» он писал с 15 декабря 1946 г. по 25 октября 1947 г.
Юлий Борисович Марголин родился в королевстве Польском, которое тогда входило в Российскую империю. По языку, воспитанию и культуре он был русским, одним из лучших представителей русской еврейской интеллигенции.
Но он был иностранцем в отношении СССР даже в Гулаге, так как имел польский паспорт и не желал менять его на советский. Да и по своей внутренней сути он был свободным западным человеком, что отличало его от массы советских людей. Его неприятие узаконенного рабства в СССР выделяет его книгу о Гулаге из книг, написанных людьми, выросшими в СССР.
В Польше он был евреем, израильтянином. Несмотря на польский паспорт он имел сертификат на постоянное жительство в Палестине.
В Израиле он был новым репатриантом, русским, несмотря на его давний сионизм и отличное знание иврита с детства. Принадлежность к ревизионистскому течению Жаботинского закрывало для него двери в израильский истеблишмент. Его не приглашали в официальные организации, его попытки создания общества бывших лагерников и все его выступления блокировались.
Ю. Б. Марголин пользовался большой популярностью в еврейских организациях Франции и США, куда он много раз ездил с 1953 по 1964 год. Его доклады о трагедии русского еврейства там слушали и обсуждали с большим вниманием. Марголин был корреспондентом нескольких русскоязычных газет в США и Франции. Сохранились также свидетельства (газетные заметки в ЦСА) о теплых встречах его и в Израиле.Например, есть статьи о его вечере в Хайфе в 1963 г. и о его выступлениях в обществе выходцев из Китая (иргун егудей Син).
Настоящий сайт имеет целью собрать в одном издании публикации Ю. Б. Марголина, относящиеся к теме «Страна зэ-ка». До сих пор – 2005 год – нет ни одного полного издания марголинского «Путешествия» ни на одном языке.{1}
Издательство им. Чехова, опубликовавшее «Путешествие в страну зэ-ка» по-русски в 1952, исключило из нее первую часть и несколько глав из других частей книги, не уведомив об этом автора.
Некоторые главы «Путешествия» были впоследствии опубликованы Ю. Б. Марголиным в виде отдельных статей в русских журналах и газетах, в первую очередь те, что были выброшены из книги издательством им.Чехова.
В комментарии «Выброшенные Главы» приведено оглавление «Путешествия» по рукописи, хранящейся в ЦСА, со ссылками на каждую такую публикацию. Как видно из оглавления, все выброшенные фрагменты были так или иначе опубликованы. Первая часть почти полностью была напечатана в журнале «Время и мы» уже после смерти Марголина (1977, #13,#14, #15). Однако, там нет указания на то, что это текст первой части «Путешествия в страну зэ-ка». Похоже, что авторы публикации просто не знали об этом. В журнале почему-то нет указания на того, кто предоставил этот текст для печати.
Теоретически все эти публикации можно найти в ряде библиотек, но это требует больших усилий. Так что, практически они недоступны. Автор настоящего сайта провел большую работу, чтобы собрать воедино все пропущенные главы и подготовить к печати «Путешествие в страну зэ-ка» так, как это было задумано Марголиным.
Кроме того, настоящая публикация включает статьи и обращения Ю.Б.Марголина, также вызванные его путешествием в страну зэ-ка, которые были написаны с 1946 по 1954 г.
Проф. И. А. Добрускина,
автор настоящего сайта,{1}
Иерусалим, 2005
Предлагаемый сайт состоит из следующих разделов:
РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ. Ю.Б.Марголин «Путешествие в страну зэ-ка»:
полный текст в соответствии с рукописью Ю. Б. Марголина в ЦСА
РАЗДЕЛ ВТОРОЙ .Ю.Б.Марголин. Статьи о стране зэ-ка, не вошедшие в книгу
РАЗДЕЛ ТРЕТИЙ. Ю.Б.Марголин «Дорога на Запад»
РАЗДЕЛ ЧЕТВЕРТЫЙ. Ю.Б.Марголин «На Западе»:
статьи и обращения Ю.Б.Марголина с 1946 по 1954 гг в защиту сионистов – узников Гулага, а также статьи и выступленеия с разоблачением системы советских концлагерей
РАЗДЕЛ ПЯТЫЙ. Комментарии к разделам 1-4
РАЗДЕЛ ШЕСТОЙ. Краткая биография Ю. Б. Марголина по его публикациям и материалам ЦСА
Справка об авторе сайта
Наш адрес : innadob@bezeqint.net
Буду рада получать замечания, уточнения, исправления
Я очень благодарна моей дочери Ире Бараш за техническую помощь при создании сайта.
РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ
Ю. Б. МАРГОЛИН «ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ ЗЭ-КА»
ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ ЗЭ-КА
Часть I
Вместо предисловияЗадолго до начала второй мировой войны я собирался съездить в Советский Союз.
Я жил тогда в Лодзи, в Польше. Интерес к Советскому Союзу был велик в этой стране. Правда, иначе интересовались страной коммунизма в Париже и Нью-Йорке, а иначе в Польше, где помнили 150 лет царской оккупации и войну 1920 г., где была общая граница и где Россия всегда была и реальной угрозой и близким соблазном. Компартия у нас была нелегальна. В аграрной и католической стране со слабой промышленностью и ничтожным пролетариатом не было для нее почвы. Еврейская молодежь была коммунизирована в 10 или 15 %. Бог знает, что представляли себе под коммунизмом несчастные мечтатели польского гетто. На улицах Лодзи продавались с возков в тридцатые годы «Памфлеты» Радека, «Исторический Материализм» Бухарина. В день смерти Ленина, в январе, в годовщину «трех С», где-нибудь поперек улицы на телеграфных проводах появлялся красный флаг и еврейские молодые люди били стекла в еврейских же магазинах на Пиотрковской. Радикальная интеллигенция зачитывалась стихами Броневского о «печах Магнитогоска». В варшавских театриках декламировали под гром апплодисментов «Гранаду» Кирсанова. Туристы ездили по маршрутам советского бюро «ИНТУРИСТ» знакомиться с великой страной Революции.
Много их возвращалось после недельного пребывания в Москве с коробкой советского шоколада и приятными воспоминаниями. Двухнедельный маршрут давал возможность побывать на Украине. Пред тем, кто мог оплатить 3 и 4-х недельную поездку – открывались курорты Кавказа и Средняя Азия. Таким образом, Андрэ Жид побывал в Гори, на родине Сталина, а Зибург посетил Красную Арктику. Каждый, владеющий пером, привозил из Советского Союза отчет о своих впечатлениях.
В годы моей советской неволи я вспомнил эту литературу. Были среди репортажей и превосходно сработанные вещи, полные тонких наблюдений, остроумия и блеска. Но в целом вся эта литература представляла собой детский лепет. Как скептики, так и энтузиасты одинаково не имели представления о Советском Союзе, не имели права писать о предмете, так мало им знакомом. Смешная и трагическая несоразмерность этой «туристической» литературы с советской действительностью теперь очевидна для сотен тысяч людей, подобно мне, попавших в глубокий тыл советской страны в годы войны.
Кроме этой официальной туристики, существовала в Польше за все годы ее независимости другая, о которой не писали газеты. Не было такого года и месяца, чтобы через границу не переходили нелегальные перебежчики, люди, не хотевшие оставаться в капиталистической Польше и стремившиеся в обетованную землю, «родину всех трудящихся», в поисках справедливости и свободы. Мы ничего не знаем о дальнейшей судьбе этих людей. Почему ни один из них не дал о себе знать?.. Это не были знаменитые писатели или делегаты из Америки. Когда они пропадали, как камень, брошенный в воду, никто ими не интересовался. Это были маленькие люди, анонимы, опилки, как магнитом притянутые мечтой о лучшем мире. А между тем, очень и очень стоило бы опросить этих людей. Их правдивый и нелитературный отчет сказал бы больше, чем томы официальной пропаганды. Много их живет в Советском Союзе, и жаль, что нет у них возможности рассказать о себе.
В городе Бяла-Подляска на базаре стояла будочка, где еврей торговал содовой водой. Дети у него выросли мятежники – Богу не молились и знать не хотели ни польского добра, ни заморской «Палестины». Когда младший вырос и убедился, что мало надежды на революцию в Бяле-Подлясской, он сговорился с пограничными крестьянами, и в темную ночь они его перевели на советскую сторону. Было это в 1931 году. Одиннадцать лет спустя я с ним встретился – в советском лагере, в великой и многолюдной стране зэ-ка, и выслушал его историю, похожую на тысячи других.
Страна зэ-ка не нанесена на советскую карту, и нет ее ни в каком атласе. Это единственная страна мира, где нет споров о Советском Союзе, нет заблуждений и нет иллюзий.
Жил в городе Люблине владелец технического бюро, инженер Мельман. Если остались на свете его родственники – вот справка о бесследно пропавшем. – Инженер Мельман был человек независимый и своенравный. Он никак не мог согласиться с польским режимом. И он перешел границу с целой группой «недовольных». Их прямо с пограничного поста отправили в тюрьму, оттуда – в лагерь. Там я с ним и встретился. К тому времени, после нескольких лет заключения, это был необыкновенно молчаливый человек, широкоплечий, с потемневшим лицом и сумрачным взглядом. Не думаю, чтобы к этому времени у него оставались еще какие бы то ни было убеждения. Его целью было не умереть в лагере. Но это ему не удалось. Весной 1944 года он умер в исправительно-трудовом лагере Круглица, Архангельской области, от заворота кишок. Кто-то подарил ему два лишних талона на обед, и этого не выдержал его организм, отвыкший от нормальной пищи.
1937 год был роковым для «нелегальных» туристов. В этом году была произведена великая чистка в Советском Союзе. Среди миллионов, водворенных в лагеря, оказались все, прибывшие на жительство в Советский Союз из-за границы. Все равно легально или нелегально. Я помню молоденькую сестру в лагерном бараке для больных. – «За что вас посадили, сестра?» – «Мой папа приехал из Латвии». – «А сколько лет вам тогда было, когда приехал?» – «Восемь». Это не разговор двух сумасшедших. В Советском Союзе это каждому понятно без объяснений.
Я не поехал в Россию через «ИНТУРИСТ», и не перешел в темную ночь польскую границу. Я оказался туристом особого, третьего рода. Мне не надо было ездить в Россию – она сама ко мне приехала. И маршрут оказался у меня особенный, о каких мы ничего не слышали в «ИНТУРИСТЕ». Пришлось мне наблюдать Россию не из окна отеля «Метрополь» в Москве или из окна вагон-ресторана. Я видел ее через решетчатое окошечко тюремного вагона, из-за колючей проволоки лагерей, перемерил пешком сотни километров, когда гнали с руганью арестантскую толпу по этапу через леса и нищие колхозы севера, пересек дважды Урал – в теплушке и на третьей полке жесткого вагона, где нет и быть не полагается иностранным корреспондентам, – жил в сибирской глуши, ходил, как все, на работу и носил в кармане тот документ, которым так гордился Маяковский: советский паспорт сроком на 5 лет. Этого документа у меня больше нет. Оттого я и могу писать о Советском Союзе то, о чем не снилось нашим мудрецам и о чем не пишут люди с советскими паспортами.
Люди, симпатизирующие советской системе, полагают, что мой маршрут был неудачно выбран и увел меня в сторону от знаменитых советских путей. Я не был под Сталинградом, не брал Берлина. Если бы я там был, может быть, я писал бы иначе? Может быть. Маршрут мой был выбран не мною, мне его указала советская власть. О Сталинграде мир знает все, о лагерях – ничего. Где правда России, на Параде Победы на Красной площади, или в стране ЗЭ-КА, которая выпала из географического атласа? Очевидно, надо брать эти вещи вместе, в их целости и взаимной связи. Для меня нет иллюзий, я видел подземную Россию. Я в и д е л. Те же, которые возлагают надежды на Страну Советов, пусть примут во внимание и этот «материал», и согласят его, как смогут, со своей совестью.
Глава 1. Сентябрь 1939Летом 39 года мы не верили в войну. Каждый из нас знал, что война неизбежна. Никто не был готов к тому, что она начинается завтра. Действительность показала, что не была готова польская армия, не была готова западная и заокеанская Демократия. Евреи города Лодзи – «четверть миллиона приговоренных к смерти людей – были готовы меньше всего. За несколько дней до катастрофы толпы демонстрантов прошли по улицам Лодзи с транспарантами: „Отобрать польское гражданство у немцев!“ Проходя по еврейским улицам, демонстранты кричали: „Придет и ваша очередь, евреи!“»... Две недели спустя Лодзь была в руках немцев.
Накануне войны поляки объясняли корреспондентам французских газет, что Польша достаточно сильна, чтобы противостоять Германии без помощи Советов. Две недели спустя они приняли бы эту помощь на коленях, с цветами и триумфальными арками. Но уже было поздно. 17 сентября 1939 года Красная Армия вторглась в Польшу, как союзница Гитлера.
Летом 39 года мы не верили в войну. Тысячи людей, пребывание которых в Польше было не нужно и которые могли бы ее оставить при желании, легкомысленно оставались на месте. Массы еврейского населения оставались на месте. По одну сторону был Гитлер, по другую – весь мир. Казалось невероятным, чтобы Германия решилась воевать на два фронта.
И только вечером 23 августа 39 года стало ясно, что будет война. В этот вечер мир узнал о пакте Сталина с Гитлером. Чувство ужаса, с которым мы приняли это известие, можно сравнить с чувством посетителей зоологического сада, на глазах которых отворяется клетка с тиграми. Встают голодные звери, и дверь из клетки открыта для них. Это и было то, что «вождь народов» сделал 23 августа: спустил на Европу бешеного зверя – дал благословение немецкой армии броситься на Польшу. За этот «мудрый шаг», в защите которого изощряются продажные перья, десятки миллионов заплатили жизнью. За преступление 23 августа Россия заплатила океаном крови и нечеловеческими страданиями. Это не был кратчайший путь к уничтожению Гитлера, но зато – кратчайший путь к разгрому Европы. В сентябре 39 года начался разгром Европы с благословения Сталина. «Вождь народов» мог быть доволен исходом своей игры, хотя первоначальный расчет его и не оправдался. «Столкновение хищников», как назывались события 39 – 40 годов В советской версии, пришлось спешно переименовать в «великую оборонительную войну мировой Демократии». Злорадная улыбка, с которой советские правители наблюдали мировой пожар, очень скоро сменилась выражением ужаса. Для нас, маленьких людей, кровью которых торгуют на политическом рынке, день 23 августа 39 года – мрачная и зловещая дата.
Между 1 и 17 сентября мы пережили патетическое зрелище крушения Польши. Государство с населением в 36 миллионов, целый мир, полный добра и зла, исторических традиций и тысячелетней культуры, обвалился как карточный домик. Война была проиграна в первые же полчаса, когда польские силы под Познанью не выдержали удара немецких танковых дивизий.
В тот первый день сентября утро в Лодзи началось нормально. Телефон зазвонил на рабочем столе в одном из кабинетов учреждения, где я был занят. Человек за столом снял трубку телефона, и вдруг лицо его побагровело, глаза расширились, и он начал кричать диким голосом в трубку: «Что, что такое?»
Я кинулся к нему: «У вас дома случилось что-нибудь?» Он бросил трубку: «Немцы бомбардировали с воздуха Варшаву, Краков, Львов... Война!»
В тот день Лодзь еще не подверглась воздушной атаке. Но на утро следующего дня нас разбудили взрывы... Над городом плыли немецкие эскадрильи треугольником. Стрельба редких зениток их не беспокоила и не мешала им... Мы могли убедиться, что небо над нашими головами уже принадлежало Гитлеру: в тот момент, когда самолеты проплывали над моей головой, я понял, что ничто не мешает им выложить бомбами любую площадь и улицу города; если они этого не делают, то это добрая воля немецкого командования. Мы представляли себе войну иначе.
На третий день воздушные тревоги следовали, не прекращаясь, одна за другой. Остановилась нормальная работа, не было нормального сообщения, не было известий о ходе военных действий, кроме немецких. Несчастье надвигалось. Ночью третьего дня, в слепой и безглазой, затененной Лодзи я наткнулся на первую безумную женщину. Сумасшедшая металась по тротуару во мраке, ломая руки, лепеча бессвязные слова. Может быть, ее семья была только что убита немецкой бомбой, и она уже не знала, где ее дом, где ее место. Лавина человеческого горя шла за ней – первой. Я не узнавал знакомых улиц мирного города, они превратились в джунгли, в их черных провалах таилась смерть.
Немцы подползали, как исполинский холодный гад, и каждый вечер доходил до нас голос Фрицше, гнусавый и медленный, ядовито-злобный, полный насмешливого торжества и угрозы. Немецкая радиопередача на Польшу начиналась с полонеза Монюшко. Эту торжественно-плавную мелодию я до сих пор не могу слышать без содрогания, как будто ее перечеркнули поперек гакенкрейцем. На рассвете пятого дня я уехал из Лодзи. Ранним утром мне позвонили по телефону: «Есть место в автомобиле. Ждем 15 минут». В то утро немцы стояли в 50 километрах от города. Я взял портфель и вышел на улицу. Сияло яркое сентябрьское утро. «Пока доберусь до дому, пройдет, может быть, месяц, – подумал я. – Надо взять пальто». Вернулся. Снял с вешалки летнее пальто, повесил обратно. И взял – мало ли что может быть – солидное осеннее пальто с клеймом лодзинского магазина – «Энигкайт». С этой «Энигкайт» и портфелем, куда растерявшаяся прислуга сунула почему-то домашние туфли, я уехал из Лодзи. В отличие от других евреев я твердо знал, где мой дом. Дом мой находился в Палестине. С 1936 года моя семья находилась там, и в это лето я был в Польше на правах гостя. С Польшей связывал меня только мой польский паспорт... и сантимент польского еврея.
О патриотизме польских евреев можно говорить уже в прошедшем времени. Нет больше польских евреев. На улице Берка Моселевича живут поляки, которые обойдутся без нас и нашей привязанности. Но в то утро, когда началась моя беженская эпопея, я был искренне взволнован, и польская трагедия заслонила в моем воображении ту единственную, о которой следовало думать: трагедию моего народа. За 20 лет своей независимости Польша Легионов совершила три преступления, за которые теперь наступала расплата: три ошибки, из которых каждая равнялась преступлению перед судом Истории и человеческой совести. Первым преступлением со стороны народа, только что сбросившего ярмо национального порабощения, была его политика по отношению к национальным меньшинствам. Белорусы, украинцы, литовцы и евреи были подавлены и лишены равных прав в польском государстве. Вторым преступлением была нечеловеческая и хищная идеология польской «правой» – политический цинизм во внутренних отношениях, который в особенности после смерти Пилсудского привел к популяризации гитлеровских методов в польском обществе и исказил моральные черты польского народа гримасой антисемитизма – вплоть до сегодняшнего дня. Третьим преступлением была внешняя политика, нежелание служить обороне европейской Демократии, что выразилось в 1938 году актом постыдной измены, когда Польша помогла Германии в разделе Чехословакии и этим свила веревку на собственную шею. Гитлер использовал помощь Польши, чтобы раздавить Чехословакию, – и через год помощь России, чтобы раздавить Польшу. Тот же был метод – и тот же расчет на слепую жадность и продажный цинизм своих партнеров.
Автомобиль вынес нас из Лодзи. По обе стороны шоссе лежали рощи, поля и луга, залитые летним солнцем, лежала польская земля, живая мишень убийства. 130 километров до Варшавы нас сопровождали немецкие самолеты; экипажи бомбардировщиков рассматривали прогулку над Польшей, как безопасный и веселый спорт: городки, через которые мы проезжали, замедлив скорость, были запружены народом и сгрудившимися обозами; паника зарождалась на наших глазах. Поздней ночью начался массовый исход из Лодзи, когда десятки тысяч двинулись из обреченного города. Мы опередили эту волну на 15 часов.
В тот день, прощаясь навеки с мирным польским пейзажем, я думал о стране, которая, по словам Пилсудского, была «осуждена на величие» – но не сумела быть великой. В Шопене и Пилсудском даны два полюса польского духа: музыка Шопена – без грана твердости и мужской силы и подвиг Пилсудского, героический, но лишенный последней глубины и мировой перспективы. Между ними двумя не было настоящей середины, не было политического такта и умения творить новое, не отуманиваясь гордостью. Шопен и Пилсудский оба остались без продолжателей. Неправда, что Польша – «'Европа второго сорта», как сказал кто-то неумный. Польша – настоящая Европа. Мицкевич и Словацкий, Прус и Жеромский – европейцы первого ранга. Но Польша никогда не шла в авангарде, всегда это был арьергард Европы, пограничье, со всеми его недостатками и опасностями... В тот прощальный день мне были дороги ее дворы, и плетни деревень, и шпили костелов, и я желал ей выйти из страшного испытания возрожденной и свободной, действительной участницей великого демократического подъема Европы, в который я верил... Мысль о том, что Гитлер или Сталин могут выйти победителями из этой войны, даже не приходила мне в голову.
Варшава кипела, как котел, в паузе между двумя налетами. Саксонская площадь была заставлена машинами, прибывшими издалека. В гостинице «Европейская» не было мест. Не было бензина, и мы потеряли два дня в поисках горючего. На 5-й день войны не было уже дневного сообщения на железных дорогах и попасть в поезд было делом счастья. Я ночевал на краю города. Ночью радиотревога подняла на ноги население столицы: «Немцы прорвались – рыть окопы!» Все ушли из квартиры, где я спал. Поднялся и я, чтобы не оставаться одному в чужом доме. В два часа ночи я пришел на опустевшую Саксонскую площадь. В вестибюле «Европейской» меня встретил, зевая, швейцар. «Никого нет – все евреи разбежались!» – сказал он, пристально глядя на меня, как бы удивляясь, что я остался. Я спросил о своих спутниках. «Уехали!» – равнодушно сказал швейцар. Делать было нечего, я взял номер и лег спать, с тем чтобы утром купить себе рюкзак и пойти пешком через Вислу.
Но ранним утром – первые, кого я увидел в вестибюле отеля, были мои лодзяне. Ночная информация была неправильна. 7 сентября, в 11 часов утра, мы выехали из Варшавы. Первые несколько километров до Минска мы двигались шагом в густой толчее. Невообразимая каша клубилась на шоссе, пешие, конные, детские возики перепутались с платформами и грузовиками, автобусы с телегами и бричками, фургоны с пассажирскими автомобилями и ручными возками, нагруженными жалким скарбом. Шли женщины, держа за руку детей, молодые люди, по-походному, с сумками и мешками. Въехав в середину, мы уже не могли выбраться и двигались в общем потоке. Вдруг низко показались немецкие самолеты (польских мы так и не видели до самой румынской границы). Толпа бросилась врассыпную. Мы тоже оставили наш «бьюик» и залегли в картофельном поле под изгородью. Но в тот день еще не бомбили беженцев. Только назавтра разыгрались страшные сцены по дороге в Люблин, и шоссе было на метры залито кровью... Мы выбрались понемногу из затора, от Минска (30 километров за Варшавой) дорога стала свободна. Из сферы воздушного обстрела мы еще не вышли. Все города на нашем пути были засыпаны бомбами. Немцы были одновременно повсюду. Мы проехали горящий Седлец, на улицах стоял вой, полицейский бил резиновой палкой неистово вырывающуюся женщину. Проскочили деревни, где горели хаты. Жужжание в высоте не оставляло нас. Остановились перед Мендзыжецом, ожидая конца налета. Нам казалось – еще один бросок вперед, и мы оторвемся от войны, останется только летний зной и невозмутимая тишь проселочной дороги, где плетется фурманка с дремлющим бородатым евреем.
Наконец мы въехали в Брест и стали на Ягеллонской. Я вышел, разминая ноги, и сразу подошел ко мне человек, улыбаясь и протягивая руку: «Не узнаете?» Это был адвокат, с которым я встречался в другом городе семь лет тому назад. «Я местный житель, вы переночуете у меня».
Услышав, что делается в Варшаве и о волне беженцев, которую мы опередили, наш хозяин побежал покупать телегу и лошадь, чтобы быть готовым в путь. Мы занесли в Брест панику, от которой спасались... На следующее утро мы выехали на Волынь.
Фронт тек за нами, но в 200 километрах за Варшавой ничего не было известно о действительном положении. Поляки возлагали надежды на какую-то фантастическую помощь с Запада, на английский воздушный флот, на французский прорыв линии Зигфрида, на вмешательство Красной Армии. Офицеры лгали солдатам, местные листки сообщали в огромных заголовках о прорыве польской кавалерии в Восточную Пруссию, о бомбардировке Берлина и о вторжении французов в Саарскую область.
В Ковеле мы нашли уютную еврейскую провинцию, запущенные сады и деревянные крылечки, просторные дворы и трактир, переполненный именитыми гостями из Варшавы. 200
Босые ребятишки, засунув палец в рот, смотрели, как на завалинке у корчмы сидели необычные гости: дамы в изящных дорожных костюмах, толстые лодзинские фабриканты и сам варшавский вице-бургомистр. В конце улицы был кибуц, там еврейская молодежь проходила подготовку к будущей жизни в Палестине. На стенах висели портреты, на столах лежала уже ненужная литература. Все опоздало. «Бегите отсюда, – хотелось мне сказать им, – не полагайтесь на старших больше. С них взятки гладки, они ничего не знают и ни за что не отвечают...». Но уже поздно было убеждать и разговаривать.
Ночью проехали Луцк в веренице машин с затемненными огнями.
Следующий этап был в Ровно. Город был полон беженцев из Кракова и Львова, эвакуированных учреждений. Министры рассеявшегося правительства, задерживаясь в Ровно, рассказывали небылицы о кулаке, который собирается для контрудара по немцам, и дискретно исчезали в направлении румынской границы. На дорогах стояли брошенные автомобили, бесполезные ввиду отсутствия бензина. Владельцы их охотно меняли дорогую машину на телегу с лошадью. У нас еще был бензин, но машину приходилось прятать, чтобы не реквизировали военные власти. Магазины и лавки были закрыты или пусты; начинался вслед за политическим бытовой развал: недостаток продовольствия и товаров, отсутствие всякого представления о том, что будет завтра. В Тернополе галицийские евреи с длинными пейсами и в черных халатах поразили нас своим полным спокойствием. Все окружающее как будто не имело к ним прямого отношения. Полагаясь на Бога, они решили раз навсегда не предупреждать событий и ждать, пока снова можно будет торговать...
На узкой тернопольской улочке я услышал из уст молоденьких польских сестер милосердия, в хаки и с противогазом, слова ядовитой ненависти, погромные речи о евреях... Им не терпелось.... Это были сестры или матери тех шестилетних детей, которые позже бросались на еврейских стариков и женщин и вырывали у них волосы – детскими ручонками. В тернопольской толпе уже были первые симптомы деморализации и ожидания новой власти. Были там особые беженцы: польские семьи из района, бежавшие в город из страха перед украинской расправой.
15 сентября мы прибыли в Чертков... В этот живописный городок, по красоте своего горного расположения напоминающий ландшафты Италии, мы ворвались, минуя военную заставу. Въезд в Чертков был запрещен. Поэтому, не доезжая полкилометра, мы вышли из автомобиля и пробрались в город пешком. Шофер наш и товарищ, Шимкевич, съехал машиной с насыпи и проехал задними дворами и переулками. В городе проживал родной брат одного из нас. Мы были приняты с почестями и радушием. Здесь было тихо и спокойно; после 10-дневной дороги это был сущий оазис. Мы укоряли себя, что в мирные времена пренебрегали красотами Черткова, и были готовы посидеть здесь некоторое время... до выяснения положения.
Положение выяснилось скорее, чем мы думали.
17 сентября было в Черткове тихое летнее утро. Я проснулся и пошел в «Староство» просить о пропуске в Залещики. К моему удивлению, я застал в здании «Староства» зияющую пустоту. Двери кабинетов настежь, ящики столов раскрыты, в коридорах ни души. Картина спешного бегства. В дальней комнате у окна стояли два референта и смотрели в небо, где кружила стайка самолетов.
«Это их самолеты, наверно!» – сказал с дрожью в голосе референт.
Я изложил свою просьбу, но он едва меня слушал.
«Да езжайте куда хотите, ради Бога... Какие теперь пропуска?»...
Я вышел на улицу, ничего не понимая. Зашел к соседу, включил радио.
В эту минуту радио передавало текст речи Вячеслава Михайловича Молотова. Торжественное сообщение всему миру о том, что на рассвете сегодня Красная Армия перешла границу, чтобы ввиду распада Польского государства взять под свою защиту родственные народы Западной Украины и Белоруссии.
Через час мы стремглав мчались из Черткова. Бензина могло в обрез хватить до румынской границы. Мы объезжали колонны польских войск; солдаты смотрели на горизонт – не идут ли советские танки? – и офицеры объясняли им, что Красная Армия идет на выручку.
У Залещик нам загородили дорогу. Мы опасались, что советские авангарды нагонят нас, и решили продолжить путь в Снятин, полтораста километров дальше.
В час дня мы прибыли в Снятин, 5 километров от румынской границы. Там мы узнали, что граница герметически закрыта. Еще два дня назад можно было за деньги перейти ее. Но теперь и деньги не помогали. В связи с событиями румыны выставили тройной кордон войск на границе. Прорваться было невозможно.
Терять нам было нечего. Каждый из нас имел за границей семью: я – в Палестине, другие – в Париже и Лондоне. Каждый имел заграничный паспорт в кармане. С наступлением темноты мы выехали на границу.
