![](/files/books/160/oblozhka-knigi-izbrannoe-271512.jpg)
Текст книги "Избранное"
Автор книги: Юлиан Тувим
Соавторы: Рабиндранат Тагор,Мария Петровых,Алим Кешоков,Пенчо Славейков,Григор Тха,Мухаммад Икбал,Рахиль Баумволь,Стеван Раичкович,Йосип Мурн-Александров,Болеслав Лесьмян
Жанры:
Прочая документальная литература
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
Плывут, уплывают на юг облака,
А поезд на север спешит, и вокруг
Поля колосятся и даль широка…
Плывут облака, уплывают на юг.
Тоска по Армении сжала мне грудь.
Когда бы на миг очутиться мне там
И облаком белым неслышно прильнуть
К неласковым, диким, скалистым горам!..
Нет для тебя ни преград, ни помех,
Чтобы творить чудеса надо мною,
Сделать меня красивее всех,
Радостней всех под этой луною.
Можешь весь мир движеньем одним
Или одним ласкающим взглядом
Мне подарить и поднять над ним,
Чтоб оказалась я с солнцем рядом!
Дай же мне юность изведать вновь,
Дай же мне силы мои измерить,
Дай мне поверить в твою любовь,
Дай мне поверить, дай мне поверить!..
Приди, приди, приди,
Хотя бы для прощанья —
Хотя бы без желанья —
Приди, приди, приди!
Хоть с холодом в груди,
Рассеянный, далекий,
Насмешливый, жестокий, —
Приди, приди, приди!
Пусть горе впереди, —
Что плакать об утрате!
Хоть из чужих объятий —
Приди, приди, приди!..
Да, я сказала: «Уходи», —
Но почему ты не остался?
Сказала я: «Прощай, не жди», —
Но как же ты со мной расстался?
Моим словам наперекор
глаза мне застилали слезы.
Зачем доверился словам?
Зачем глазам не доверялся?
Была добра любовь моя,
Великодушна, терпелива.
Тебя благословляла я
И в жесточайший миг разрыва.
Моя тоска была светла,
В мученьях ревности беззлобна,
И все, что зависти подобно,
Испепелила я дотла,
Чтобы душе не жить без света.
А нынче мелким ручейком
Сама себе кажусь, когда я,
Холодный взгляд поймав тайком,
Лишь холодею, не страдая.
Сама свидание прерву,
Когда предчувствую разлуку,
И первой протяну я руку,
Но не прощаю, не зову
И думаю – любовь ли это?..
Не вспоминается один-единственный,
Одной-единственной могилы в сердце нет.
Мерцают чьи-то имена таинственно
Над братскою могилой без примет.
Пред чьим же камнем преклоню колени я?
Кто жарких слез моих в молчанье вечном ждет?
Где свечи жечь, и воссылать моленья,
И ладан воскурять – где камень тот?
Когда б я могла,
Как цветок увядая, склониться смиренно
И – не оробеть.
Дать колосу жизнь, истлевая зерном постепенно,
И – не пожалеть.
Волной речной пропадая в море, заискриться пеной
И – звонко запеть.
Звездой по небу скользнуть мгновенно, пропасть
во вселенной
И – гибель стерпеть.
Когда б я могла
Умирать, как природа, и нощно и денно,
И – не умереть…
Дороги сами уводят вдаль.
Брожу часами в хмельной тревоге.
Чья песнь, как пламя? То не весна ль,
Иль кровь толчками слагает строки?
Шагаю четко, напеву в лад.
Его походка, его дыханье —
Моя находка; бесценный клад
Строки короткой очарованье.
Льнут рифмы звучно одна к другой
И неразлучны в объятьях тесных.
Меня колышет волной тугой
Тот ритм, что дышит в забытых песнях.
Он дивной силой меня увлек —
Строфою милой с цезурой древней…
Люблю звучанье старинных строк —
Нет их чеканней и нет напевней.
Из грузинской поэзии
Ты писем от меня не жди.
Мне трудно в письмах жить душою.
Огонь, бушующий в груди,
В них меркнет, слово в них чужое.
Как будто кто-то за меня
Писал их, избежав признаний.
Сердечного стыжусь огня,
Стыжусь рассказанных страданий.
Но таинство, но волшебство —
Поэзия – преград ей нету:
В ней скрытое от одного
Звучит, всему открыто свету.
Только повеет прохладою вечера,
Каждое дерево хочет по-своему
Высказать душу, открыться доверчиво,
Видно, молчанье далось не легко ему.
Звонко трепещут осины знакомые,
Клен-стихотворец объят лихорадкою,
Ель многодумной сосне на окно мое
Не без намека кивает украдкою.
Ива всплеснула ветвями склоненными,
Забормотали кусты озабоченно.
Сад растревожен, и с громкими стонами
Дуб-старичина скрипит у обочины.
Тополи, стоя шеренгою тесною,
Смотрят с укором, болтливых не жалуя,
А ветерок колыбельного песнею
Нежит, баюкает землю усталую.
Только повеет прохладою вечера,
Я, словно клен, одержимый тревогою,
Слова ищу, чтоб легко и доверчиво
В песне вам высказать многое, многое…
В смежном купе без конца вспоминали кого-то,
Кто-то кричал, о бутылку стаканом звеня:
– Нет, ты пойми!.. – и смолкал, побежденный дремотой…
Снова тоска по тебе охватила меня.
Долго ли мне суждено задыхаться от муки?
Долго ль в тоске изнывать, покидая твой дом?
Долго ль придется писать мне стихи о разлуке,
А не о встрече, о счастье остаться вдвоем?
Снова в дороге, во власти наскучивших странствий,
Глядя в окно, вспоминать, вспоминать, вспоминать…
Словно страницы, листая степные пространства,
Я к перечитанному возвращаюсь опять.
Как я любил это прежде! Какие приманки
В окнах вагонных мелькали, пленяя, маня!
Нынче хочу одного: миновав полустанки,
Выйти на станции, где ты встречаешь меня.
Поезд все дальше и дальше стремится упрямо.
Люди в вагоне притихли, готовясь ко сну.
Четко колеса стучат, словно ты телеграммы
Шлешь мне вослед… Получу ли хотя бы одну?
(… … … … … … … … … … … …… … … … … … … … …)
Вечер туманом плывет над долиною дальней.
Скоро за окнами не различишь ничего.
В поезде кто-то поет заунывно, печально,
Словно тоска по тебе извела и его.
Поезд все дальше и дальше несется во мраке.
Мимо летят перелески в чеканной резьбе.
Я от тебя удаляюсь, а рощи, овраги
Мчатся назад, второпях возвращаясь к тебе.
Я был с тобой в последнее мгновенье.
Не плачу я, но горько и упрямо
Я не хочу, чтоб ты ушла в забвенье,
Мама!
Твоею щедрою душой согретый,
Как ты, ищу добра неутомимо.
Я без тебя не одинок – во мне ты
Живешь… таинственной, непостижимой.
Живешь во мне, хоть сумерки нависли.
И жаждешь света жаждою всесильной,
Но все пути моей бессонной мысли
Вдруг преграждает камень твой могильный…
Из еврейской поэзии
Земля называется «Родиной»,
Если любишь ее глубоко,
Бережешь как зеницу ока,
Бережешь пуще жизни самóй.
Но еще дороже становится
Та земля, когда издалёка
Ты кричишь в тоске одинокой:
– Я хочу
вернуться
домой!
Все чаще думаешь: покрасовался, будет!
Ты разве первенец для мира иль меньшой?
Что ж баловать тебя?.. И словно кто принудит
Безмолвно вопрошать смятенною душой:
Как может статься, что тебя не станет?
Пугает седина, блеснув меж темных прядок.
С улыбкою шаги замедлишь ты не раз,
Чтоб дух перевести… Во всем царил порядок,
И лишь впервые мир встревожился сейчас:
Как может статься, что тебя не станет?
Ты не свершил, что мог? Похвальна страсть к итогам.
Исполнить нужно долг? Нет спору, а притом —
И вспомнить многое и позабыть о многом,
И лишь поэтому ты думаешь о том:
Как может статься, что тебя не станет?
Пусть это жалкий страх, но не считаю благом
Исчезновение за крайнею чертой,
И день томлюсь в тоске пред неизбежным шагом,
И только ночь прервет теченье мысли той:
Как может статься, что тебя не станет?
Не лжет, кто говорит, что, не тая протеста,
Навстречу вечности он радостно идет,
И счастлив, что другим освобождает место,
И никогда себе вопрос не задает:
Как может статься, что его не станет?
А я покаюсь вам, покуда век не дожит:
Не только белый свет сочту в числе утрат,
Но даже муравья, которого страшат
Мои шаги сейчас, но он, чуть видный, может
Остаться здесь, когда меня не станет.
Но кто ж из нас двоих осиротеет?
Я втихомолку эту мысль гоню,
И все же у тебя не раз на дню
От этой мысли сердце холодеет.
Как дерева кора и сердцевина,
Мы нераздельны, словно есть закон
Единым взором видеть даль времен,
Былое помнить памятью единой.
Я верю, друг, признаниям твоим,
Что стало сердце у тебя глухим —
И слышит и не слышит… бесполезны
Мои слова пред глухотой железной.
Вот ты стоишь с поникшей головой,
С тоской в глазах, где черный пламень твой
До срока гаснет, и улыбки милой
Я вижу тень, что на губах застыла.
Я помолюсь, чтобы очнулась ты,
Чтоб сердце вырвалось из глухоты,
Чтоб светлый взгляд, улыбкою согретый,
Невольно мне простил молитву эту.
Я брожу в лесу зеленом,
Для тебя ищу подарки,
Что получше примечаю
В темной чаще в полдень яркий.
Шишки, заячью капусту,
Лютик, папоротник стройный.
Я возьму в лесу зеленом
Все, что здесь тебя достойно.
Тут и желуди, и смолы,
Горицвет, шиповник алый…
Щедрость леса и радушье
Лишь сегодня я узнала.
Не скупясь, мне отдает он
Солнце в трепетных просветах.
Птицы мне приносят в клювах
Мягкий мох из гнезд прогретых
Сладкий мед приносят пчелы,
Ветер мягкой пеленою
Тополиный пух летучий
Расстилает предо мною.
Как я лесу благодарна!
Ничего здесь не взяла я.
Чтоб травинки не поранить,
Я на цыпочках ступаю.
Не порвать бы паутину,
Что связует с веткой ветку,
С одуванчика не сдуть бы
Светло-дымчатую сетку.
Головой не затенять бы
Яркий луч в листве зеленой.
Я тебе несу в подарок
Лишь один мой взгляд влюбленный.
Я сам себя на трудный путь обрек —
Путь к сердцу твоему, что бьется рядом.
Встречаю каждый день тревожным взглядом
И все иных ищу к тебе дорог.
И чудится – они уводят сами
От облачка дыханья твоего…
Горит костер, и к небу рвется пламя,
Но только дым доходит до него.
В чаще тихой и прохладной
Капля бьет о влажный лист…
Что-то на небе неладно —
День с утра тревожно-мглист.
Мечутся по перепутьям
Дождь и ветер вразнобой,
Словно хочется вернуть им
То, что ночь взяла с собой:
Тихий, чистый, молчаливый
Сумрак двух закрытых глаз,
Тех, что плачут в миг счастливый
И не плачут в горький час.
Богатства юности с трудом
Я на плечах тащу в котомке:
Там звезд расколотых обломки
И клятвы – все свершить «потом».
Нет, нет, – устал я до отказа,
Я сброшу груз!.. Но чуть решусь —
И страх возьмет: а ну как сразу
Я равновесия лишусь?..
Тебе я уступаю
Задумчивый восход,
Дождинок робких стаю,
И птицы вольный взлет,
И синий сумрак чащи,
И в росах дикий мох,
И клевер чуть шуршащий —
Лугов медовый вздох…
Я уступаю просинь,
Где бродят облака,
И молодую озимь,
И стойкость колоска,
Прощальных слов прохладу
И нежность…
Пусть она
С собой не знает сладу…
А там – ступай одна.
Прислушайся, как ветки добродушно
Бьют ветер по плечу в тиши дубрав,
И тот летит, постромки оборвав, —
Куда, откуда? – спрашивать не нужно!
К земле приникни сердцем и молчи,
И приобщись к дыханью трав, как равный.
Здесь наточила свежесть так недавно
Их тонкие зеленые мечи.
О воинство травиное! Я жил,
Стремясь к твоей лишь силе чудотворной.
Возьми в полон меня, чтоб я покорно
У ног твоих оружие сложил!
Из кабардинской поэзии
Гроза приблизилась мгновенно
Зарниц безмолвной перекличкой
Над синью волн, над зыбью пены,
Над нашей вечною привычкой
Лишь видимому верить свято.
Сперва – метнулась россыпь чаек,
Потом, пред громовым раскатом,
Над стоном белокрылых стаек
Блеснула молния, ликуя,
Как Божий меч пронзив туманы…
Земные братья, как могу я
Подозревающим обманы
Мою бессонницу доверить,
Где возникают в яром споре
Миры, – которых не измерить, —
Внезапно, как гроза над морем.
(Легенда)
Старик, бородач рыжекудрый,
Выводит табун дотемна.
И нового каждое утро
Седлает себе скакуна.
Любуется он в одиночку
Конями в их гордой красе,
А дочкой, красавицей дочкой
В селенье любуются все.
К ней свататься ездят джигиты,
Собой хороши и лихи.
Но девушка смотрит сердито —
Не по сердцу ей женихи.
Однажды со всадником юным
В горах повстречался старик.
Откуда в сиянии лунном
Тот лесом летит напрямик?
– Куда тебя прыть молодая
Несет под полночной луной?..
Смеется джигит: – Никогда я
Не езжу дорогой дневной!
– Безумец, коль веришь в удачу,
Посватай-ка дочку мою!
Добьешься согласья – в придачу
Любого коня отдаю!
– Чужих скакунов не седлали.
Дареных не держим коней.
А дочка твоя… – не она ли
Под черною буркой моей!..
Погляжу на горы – горы будто рядом,
Дальнюю дорогу пробегаю взглядом.
Ты со мной, но к сердцу твоему дорога
Дальше, чем к подножью горного отрога.
Я без вас как будто без наперстка
Голыми руками шью чувяки,
Я без вас, как в старой сакле горской,
Без огня читаю в полумраке.
Семена моих надежд не вы ли
Сберегли заботою живою
И для всходов затаенных были
Светом солнца, влагой дождевою.
И едва посевом стали зерна,
Зеленея, зашумели всходы,
Вы, друзья, и строго и упорно
Охраняли их от непогоды!
Вы нужны мне, как долине речка,
Дороги мне, как зеница ока.
Коль у вас в сердцах мне есть местечко,
Предо мной весь мир открыт широко.
Зарубежная поэзия
Из болгарской поэзии
Тихими слезами плачет ночь,
с горьким горем свыкнуться невмочь, —
белый день о ней не вспоминает,
белый день о ночи знать не знает,
знать не хочет – отчего она
вечною тоской омрачена.
А когда заря заблещет снова, —
сколько в травах бисера ночного,
слез ночных, и в каждую росинку,
в каждую горючую слезинку
поглядится день с улыбкой ясной
и пройдет – беспечный, безучастный…
Желтые, сухие листья
сбросил наземь вихрь осенний.
По сухой листве брожу
средь лесов, лишенных тени.
Шепот облетевших листьев
средь лесов, лишенных тени,
я пойму, когда меня
сбросит наземь вихрь осенний.
И во сне и наяву
ты манишь меня —
как чарующая ночь,
как сиянье дня.
Я о ночи грежу днем,
мучусь наяву,
а в ночи – лучистый день
я сквозь сон зову.
I
Холодный ветер мчался в гневе,
качал и гнул деревья,
сухие листья сбросил с веток
и расшвырял их напоследок.
Холодный ветер гнул деревья,
гнал листья в даль кочевья.
В нагих ветвях, в тоске глубокой
стволы чернеют одиноко…
II
Днем – туман, как привиденье.
Ночь нисходит тьмой густой.
Тучи тащатся, как тени,
поднебесной высотой.
Всей природой дух мертвящий
завладел как немота.
В сердце холод леденящий,
безнадежность, пустота…
III
Рвался ветер листья выместь
и расчистить небосвод,
обнажив необозримость
темно-голубых высот.
Звезды скорбно вниз глядели,
землю опознать страшась:
на ее продрогшем теле
нищенских лохмотьев грязь.
IV
Немая полночь тьмы темней —
ни проблеска, ни звука в ней,
и небо где-то близко-близко
к земле спустилось низко-низко.
Пугает душу тишина,
плутает мысль, ослеплена…
Хотя бы луч звезды единой,
хотя бы хриплый крик совиный!
V
Кружился ветер что есть силы,
метель немолчно голосила,
звуча иначе каждый миг:
то забормочет, утешая,
то захохочет, угрожая,
швыряя в небо гневный крик.
Нет, не буран в смятенье диком
так надрывает горло криком!
Ночная плачущая жуть
мне чудится людским рыданьем, —
весь мир, истерзанный страданьем,
взывает, напрягая грудь.
Я из иных миров… Нет, не виновна ты,
дитя тщеты земной, земной слепой мечты, —
ты не виновна в том, что мне потребен был
не чад страстей, а дух, прозрачный, как берилл.
Я от тебя хотел, чтоб зеркалом ты стала
всех тайн души моей, всех одиноких дней,
и облик даровала, и жизнь наколдовала
мечтаниям моим, из бронзы отлитым.
Нет, не виновна ты, – я из иных миров;
не внидет чад земной в мой поднебесный кров.
Что можешь сделать ты для снежных снов моих,
для одиноких дум, для бдений ледяных!
Что можешь ты, не став той арфой яснозвучной,
рыдающей в тиши о таинствах души, —
той арфой яснозвучной, с душою неразлучной,
ловящей каждый звук и радостей и мук.
Тихим весенним дождем
кровля моя зазвенела.
С тихим весенним дождем
столько надежд засветлело!
С тихим весенним дождем
тихо земля оживает,
с тихим весенним дождем
сказке весенней внимает.
С тихим весенним дождем
радость блеснула несмело;
с тихим весенним дождем
столько мечтаний истлело!
Воспоминания
птицей ночной
в темном безвестье
крýжат за гранью
жизни земной.
Грустная песня
тенью метнется;
осенью сирой
вспыхнет, воскреснет – и
вновь оборвется.
Скорбная лира —
стон мой ночной —
изгнан из мира,
не отзовется
в жизни земной.
Это зимнее наше окно,
но как будто иное, не прежнее:
где дома, где дорога проезжая?..
В снежный лес превратилось оно.
Там проходит тропинкой запутанной
малый братик мой и сестра.
В чаще белого серебра
непонятно – куда идут они?
Неприметной тропинкой своей
в глубь лесную уходят рядом
под серебряным листопадом,
под серебряной сенью ветвей.
Без боязни мой братик с сестрой
бродят в чаще серебряных елей:
в том лесу ни зверей, ни метелей —
тишина, белизна, серебро.
Там таится волшебная птица,
лучезарные перья у ней.
Лишь ее шесть ночей и дней
ищут братик мой и сестрица.
И в седьмой только день на заре,
пробудившись, она затрепещет,
золотым опереньем заблещет,
отражаясь в лесном серебре.
Запылает лесная зима,
расступается лес понемногу,
и знакомую вижу дорогу,
и опять возникают дома.
1925
Кто-то шумно швыряет пшеничные зерна на крышу,
их клюют второпях обезумевшие петухи;
густо сыплется дождь, и во мраке полуночном слышу,
как тяжелые капли колотят по краю стрехи.
Прорастают упавшие зерна колосьями длинными,
а средь них возникают, как дьявольские грибы,
волдыри черных зонтиков, и над размытою глиною
проплывают во мгле будто волею черной волшбы.
Сыплет дождь из лукошек, отборной пшеницею полных,
и дерутся всю ночь петухи над летучим зерном,
а наутро является солнце, как желтый подсолнух,
что без семечек выклеванных поднялся за окном.
1925
Рассвет блеснул, и день начавшийся
прокукарекал во дворе,
и где-то шумно отворилась
и шумно затворилась дверь;
поспешно мухи зажужжали,
едва проснулись на заре,
и все, что мне приснилось ночью,
я вспомнить силился теперь.
Потом пошел бродить по улицам
среди загадок и чудес;
один шатался я и к вечеру
забрел неведомо куда.
Вслух на ходу читал я вывески,
а в дождь, забравшись под навес,
следил, как рельсами трамвайными
бежит проворная вода.
Я шел, не глядя на витрины,
в шагах мне чудился мотив,
слова сплетались в ритмы длинные,
необычайны и легки,
а мне вослед смеялись девушки,
меня глазами проводив —
смешила их моя рассеянность,
моя походка и очки.
И дома вечером казалось мне,
что корка черствая вкусна
и что мягка подстилка жесткая,
и я ложился не впотьмах —
одна светилась лампа в комнате
и две – в двойном стекле окна,
и, чтобы видеть сны отчетливей,
я часто засыпал в очках.
1925
Жил иль не жил я? Ужель и впредь
даже этому остаться в тайне?
Господи, не погуби, не дай мне
до начала жизни умереть!
Уведи от сложного и просто
приобщи к блаженной простоте,
чтоб гроши последние и те
с легким сердцем я бы нищим роздал.
Пусть я вновь обрел бы радость в том,
что рассветный мир твой свеж и звонок,
и счастливым стал бы, как ребенок,
что снежинки с неба ловит ртом.
И еще молю тебя о чуде —
научи меня словам простым,
чтобы, ото всех неотличим,
жил бы я, как все на свете люди.
1927
Он каменный, железный – всё, как в давнем
строении прадедовских времен,
и лишь дверной проем заложен камнем —
из дома нету двери на балкон.
Неведомо когда и кем построенный,
ненужным стал, но в летний знойный час
пичуги, залетев сюда спокойно,
пьют дождик из его чугунных ваз.
Бродяги здесь под крышею квадратной
скрываются ночами от дождя,
через года разлуки безотрадной
нечаянно друг друга находя.
Любой из нас его не замечает,
рассеянной заботой поглощен.
Хозяева и не подозревают,
что за стеной их дома есть балкон.
1928
Долгими годами ждешь ты чуда,
а оно пред нами всякий час…
Видишь – грузчик мимо нас
зеркало несет. Взгляни отсюда —
город в зеркале как мир тысячелицый:
улицы, ворот высоких своды,
здания, заборы, пешеходы
и внезапные автомобили,
будто обезумевшие птицы…
Площадь зыблется, и, сбившись тесно,
крыши и балконы
накренились и вот-вот исчезнут
в блеске неба, в синеве бездонной…
Не дивись, что, тяжестью измотан,
сгорбясь, человек идет с трудом.
Небывалый, дивный мир несет он
на плече своем.
1937
На кручи крыш в их тесноте железной
и на асфальт бульваров городских
сойдет ли хоть однажды снег небесный,
подобно ангелу, безгрешно тих
и лучезарен? Вряд ли!.. Дым тлетворный
над городом царит весь год, весь век.
Здесь и зима, наверно, будет черной,
здесь неизвестны ангелы и снег.
Он если и слетит с небес немых,
то лишь на срок, отмеренный минутками:
здесь полицейскими и проститутками
растоптанный, он сгибнет прокоптелым
от дыма, что из труб валит с утра…
И лишь в садах он остается белым, —
там, где играет детвора.
1929
Я и комната в тени, а в раме
моего окна сияет лето.
Воздух от жары дрожит, как пламя.
Вижу чью-то стену в блеске света,
вижу там, как женщина спокойно,
напевая, мыть окошко стала,
и напев был с нею схожим – стройный
и такой же сладостно-усталый.
День уснул глубоко. Не повеет
ветерок; от зноя нет покоя —
сохнет рот, и кровь моя немеет,
а окно под женскою рукою
искрится, дрожит сияньем полдня,
комнату мою мгновенно полня
вспышками лукавых беглых молний.
1929