Текст книги "Диалогика текста как бесконечномерное смысловое пространство"

Автор книги: Ю. Зотов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

D. Danow. The Thought of Mikhail Bakhtin: From Word to Culture. N. -Y. , 1991.

Д. Данау выделяет фундамент бахтинской мысли – транслингвистику: "As the fundament of his project, Bakhtin proposes in his remarkable book on Dostoevsky a new scholarly discipline termed 'translinguistics', intended as the study of concrete dialogic exchange" (12).

По мнению Д. Данау, Бахтин бросил вызов традиционной лингвистике, прокламируя фундаментальное различие между предложением как единицы языка и высказыванием как основной единицы речевой коммуникации: "Arguing thus, Bakhtin challenges the entire field of linguistics to revise its basic mode of expression. In calling into question the purpose of linguistics, he proclaims a fundamental distinction between the sentence which he views as a unit of language and the utterance which he conceives as the basic unit of speech communication (13)

Бахтин воспринимает слово как драматически вовлеченное в бесконечный диспут, предоставляя потенциал для дальнейшего диалога и большего понимания. Д. Данау считает, что бахтинская ценная концепция слова требует дальнейшей разработки: "Bakhtin perceives the word as dramatically engaged in continuous dispute, affording the potential for further dialogue and greater understanding... Bakhtin's rich concept of the Word needs further elaboration (18).

Для Бахтина традиционная лингвистика имеет дело лишь со словом как лексическим элементом, имеющим объект или референт. "Взаимопроникновение" двух коммуникантов в пределах одного высказывания способствует, в конечном результате, установлению специфической траектории значения. Слово в таких случаях не может быть отнесено на счет уровня лексической единицы, так как в этом слове может быть обнаружена интенция или "голос" другого. Если в пределах одного слова или высказывания различаются два голоса, это высказывание воплощает диалогическое отношение. Слово понимается как олицетворение отношения к высказыванию другого как абсолютно необходимого элемента. Слово понимается прежде всего как диалогическая сущность, так как оно познает слово другого говорящего до момента высказывания, или в момент высказывания. Слово представляется как знак не только несущий значения или имеющий референт, но как потенциально вовлеченное в бесконечный диалог. Эта концепция диалогического слова применима ко всем сферам коммуникации: "Traditional linguistics, for Bakhtin, is narrowly concerned with the word as a static lexical item... the two 'interpenetrating' the single utterance, establishing as a result, the specific locus of meaning. The word in such cases cannot be relegated to the level of lexical item, since another's 'voice' (or intention) can be detected in the word. If, within a single word or utterance there are distinguished two voices, that utterance is understood to embody a dialogic relationship... That is, it is understood to incorporate a relationship to someone else's utterance as an indispensable element ... The word, first of all, is understood as being dialogical, since it takes cognizance of another speaker's word perhaps even prior to or at the very moment of utterance. It is conceived as a sign not only bearing meaning or having a referent, but as being potentially engaged in continuous dialogue. This concept of the dialogic word applies to all spheres of communication (24).

Та же самая идея о диалогичности слова и его диалогическом взаимодействии, пишет Данау, кратко сформулирована в изысканиях американского семиотика Ч. Пирса, который утверждал, что мышление всегда происходит в форме диалога и все мышление по форме диалогично (All thinking is dialogic in form). Бахтин непременно согласился бы с этим выводом, однако он подчеркивает, что диалогические отношения лежат в области дискурса, ибо дискурс по своей природе диалогичен. Соответственно, диалог представляется Бахтину имманентным свойством языка, базой всей человеческой коммуникации и эта точка зрения, сформулированная в однозначной манере, утверждает, что вербальное взаимодействие – основная реальность языка и диалог – самая естественная форма языка: "A special emphasis emerges, however, when Bakhtin proclaims that dialogic relations lie in the realm of discourse, for discourse is by its very nature dialogic. Accordingly, dialogue is perceived as immanent to language as the basis of all human communication. Formulated repeatedly in an unequivocal manner, that view asserts that verbal interaction is basic reality of language and that dialogue is the most natural form of language (23).

Диаметрально противоположная позиция – вероятность монологического высказывания, манифестируется Бахтиным однозначно: слово автора воспринимается как сознательно и интенционально претендующее на кажущийся неоспоримый авторитет. В этом смысле диалог исчезает: "But as a diametrically opposed position, the possibility of monological utterance is manifested in one sense when an author's word is perceived as consciously and intentionally claiming a seemingly indisputable authority. In this sense, dialogue is precluded" (24).

Когда Бахтин, пишет Данау, объявляет что дискурс живет на границе между своим и чужим контекстом, он говорит о временной ориентации слова, так как каждый контекст с необходимостью является последующим контекстом. Когда Бахтин говорит, что неодинаковое мнение лежит на границе между "сам" и "другой", он объявляет пространственную ориентацию с точки зрения пользователей, при этом пространственный план рассматривается как имплицирующий определенное коммуникативное пространство: "When Bakhtin declares discourse lives, as it were, on the boundary between its own context and another, alien context, he is affirming the word's temporal orientation, since each context is necessarily a successive context... When Bakhtin states as a living... concrete thing, as heteroglot opinion for the individual consciousness, lies on the borderline between oneself and the other, he is declaring the word's spatiel orientation in terms of its users, whereby the spatiel plane is viewed as implying a certain communicative space" (47).

С точки зрения Бахтина, нет такого понятия как "слово как таковое", за исключением его существования в словаре, а есть живой факт – слово всегда контекстуально. Более того, слово входит в высказывание не из словаря, а из жизни, от высказывания к высказыванию. Отсутствие дифференциации между живым диалогическим словом и его безжизненным двойником представляет для Бахтина главную неудачу лингвистики: "In Bakhtin's view, there is no such thing as the word as such – except , as it exists in the dictionary; as a 'living thing', the word is always contextual. Moreover the word does not enter the utterance from a dictionary, but from life, from utterance to utterance. The lack of a distinction made between the living, dialogic word and its lifeless counterpart represents for Bakhtin the chief failure of linguistics" (49).

Динамика дискурса, подтверждаемая диалогикой Бахтина, по мнению Данау, может быть выражена с помощью следующего триадного отношения: слово произносится индивидуумом в данный момент; оно обязано своей композицией нюансами, коннотациями и значениями уже принадлежащими ему, предшествующему употреблению другими многочисленными индивидами; в то же самое время оно направлено на еще не произнесенное ответное слово других... Слово во временном аспекте проявляется как "двунаправленный знак", который обращает внимание на прошлые употребления другими, но чьи интенции в настоящем одновременно фокусируются на потенциально будущем ответе собеседника, вовлеченного в диалог. Итак, внутренне диалогизированное слово является как многоликим, так и многонаправленным, существующем при слиянии двух планов: "The dynamics of discourse affirmed by Bakhtin's dialogics may be expressed in the following triadic relation: the word is uttered by a single individual at a given moment, it owes its 'composition' – its nuances, connotations, and its meanings already adhering to it – to previous usage by numerous other individuals ; at the same time it is directed toward the as yet unuttered responsive word of still others ... The word in its temporal aspect thus appears a 'dual – directed sign' that takes cognizance of past usages by others, but whose present intentions are simultaneously focused upon the potential future response of a current interlocutor engaged in dialogue. In sum, the internally dialogized word is both multifaceted and multidirected, existing at the confluence of two planes" (41).

Д. Данау, находясь под глубоким впечатлением утверждения Бахтина о том, что "само бытие человека... есть глубочайшее общение", далее цитирует его: " To be means to communicate... To be means to be for another and through the other for oneself. A person has no internal sovereign territory, he is wholly and always on the boundary: looking inside himself, he looks into the eyes of another or with the eyes of another ... I cannot manage without another, I cannot become myself without another. I must find myself in another by finding another in myself (a mutual reflection and mutual acceptance (59).

Д. Данау еще раз подчеркивает мысль Бахтина о том, что весь диалог пронизан предшествующими и возможными будущими высказываниями других... Диалогическое слово (двуголосое) требует не только присутствия другого, но семантическая позиция другого должна быть ассимилирована в речь субъекта, чье собственное высказывание в то же самое время пытается принять во внимание интенцию другого: "All dialogue thus takes cognizance of the other's previous and possible future utterances... The dialogical word (double-voiced) requires not only the presence of another but that the other's semantic position must be assimilated into the speech of the subject, whose own utterance is at the same time attempting to take into account the other's intention... (61).

Как было отмечено, пишет Д. Данау, кто говорит, что говорит и для кого сообщение произносится, представляет триаду важных рассмотрений. Рассматриваемые через призму бахтинского мышления, эти переменные существенно меняют статическую концепцию семиотической модели человеческой коммуникации. Эта модель предназначена для схемы: отправитель, сообщение и получатель информации. Но нет указания на то, как формируется сообщение. Такой статический взгляд может быть пересмотрен в свете бахтинской диалогической перспективы, согласно которой сообщение представляется и артикулируется в последовательности того, что уже было произнесено говорящим и в отношении к его возможным будущим высказываниям, и в реакции к предшествующим высказываниям собеседника, а так же в предвосхищении будущих потенциальных ответных высказываний, которые еще не произнесены. Итак, с точки зрения совместных временных и пространственных свойств, время прошлое и время будущее как отправителя, так и получателя находятся в постоянном взаимодействии в пределах артикулированного сообщения в настоящем: "As noted, who speaks, what is said, and for whom the message is uttered represent a triad of crucial considerations. When viewed through the prism of Bakhtin's thinking, these concerns significantly alter the static conception of the semiotic model of human communication. The model provides for a sender, message, and receiver. But there no indication of how the message is formulated. Such static view may be revised in light of Bakhtin's dynamic perspective, according to which the message is conceived and articulated in consequence of what has already been uttered by the speaker, and with regard to the possible future utterances, and in reaction to the previous utterances of an interlocutor , as well as in anticipation of that speaker's potential future responses not yet said... In sum, in terms of its joint temporal and spatial features, time past and time future of both sender and receiver are in constant interaction within the articulated message of the present" (62).

Проведенный анализ позволяет Д. Данау выделить у Бахтина следующие фундаментальные свойства в его теории диалога: 1) трехвекторный (триадный) характер диалога; 2) динамическую перспективу слова; 3) высказывание как реальную единицу речевого общения; 4) новую диалогическую модель общения, в отличие от статической семиотической модели коммуникации.

3. G. Morson, C. Emerson. Creation of a Prosaics. Stanford University Press, Stanford, California, 1992.

Авторы монографии начинают с понятия единство (unity), которое, по их мысли, является не врожденным "одно – и – только одно" ("one – and – only one"), а диалогическим согласием (concordance) неслиянных голосов двух или множества коммуникантов (unmerged twos or multiples).

Далее авторы пишут, что книги о мыслителях требуют что-то похожее на единство, мысль которых им может и не обладать. Это осторожное утверждение особенно применимо к Бахтину, чей интеллект проявляет разнообразие озарений, которые не могут быть легко интегрированы, или аккуратно описаны с точки зрения одной "заезжанной" (overriding) идеи. В самом деле , в карьере, продолжительностью около 60-ти лет , он испытывал как драматические, так и постепенные изменения в своем мышлении, возвращался к прошлым озарениям, которые он в то время развивал неожиданным образом, разрабатывал новые идеи, отдаленно относящиеся к его ранним разысканиям (1).

Размышляя о своей научной работе, Бахтин относил некоторое непонимание своих идей к немонологическим свойствам своей мысли. Он говорит о единстве становящейся (развивающейся) идеи. "Отсюда", – пишет он, – "известная внутренняя незавершенность многих моих мыслей. Но я не хочу превращать недостаток в добродетель: в работах много внешней незавершенности, незавершенности не самой мысли, а ее выражения и изложения. Иногда бывает трудно отделить одну незавершенность от другой... Моя любовь к вариациям и к многообразию терминов к одному явлению" (Бахтин 1979: 360). Данный фрагмент даем в переводе авторов: "The unity of the emerging (developing) idea. Hence a certain internal open-endedness to many of my ideas. But I do not want to turn shortcomings into virtues: in these works there is much external open-endedness... Sometimes it is difficult to separate one open-endedness from another" (4).

Прямо противоположной точки зрения на творчество Бахтина придерживается Ц. Тодоров, который считает, что у Бахтина нет развития в его работах; его мышление остается фундаментально тем же самым, то есть повтором (Todorov 1984: 12): "Properly speaking , there is no development in Bakhtin's work. Bakhtin does change his focus; sometimes he alters his formulations, but, from his first to the last text, from 1922 to 1974, his thinking remains fundamentally the same... Instead of development, there is repetition" (ibid. : 12).

С точки зрения Г. Морсон и К. Эмерсон подход Тодорова ведет к значительному искажению идей Бахтина. Потому что Тодоров настаивает на глубинной структуре в бахтинской мысли, и он разочарован, когда ему не удается обнаружить ее. По ироническому замечанию Морсон и Эмерсон, когда Бахтин не подходит под его модель, то виноват в этом сам Бахтин. Во введении Тодоров обещает представить бахтинскую мысль как когерентную, упорядоченную и общую систему (ibid. : XII). Но Бахтин не интересовался "системой" в тодоровском смысле.

Авторы считают, что версии Тодорова фактически придерживаются К. Кларк и М. Холквист, которые полагают, что взятые вместе работы Бахтина представляют различные попытки написать одну и ту же книгу (Clark et al 1984: 63).

С нашей точки зрения Тодоров и его приверженцы стремятся монологизировать бахтинские развивающиеся идеи и мысли, завершить и "заморозить" их. Авторы тонко замечают, что нелегко реконструировать "лабиринт" сцеплений бахтинских идей: "Bakhtin did not make it easy for anyone to reconstruct the "labyrinth" of linkages among his own ideas" (3).

Хотя мысль Бахтина претерпела подлинное развитие и удивительное изменение, пишут авторы, можно обнаружить определенные проблемы, которые повторяются с варьирующей, но выразительной интенсивностью через всю его жизнь. Бахтин развил три глобальные концепции: прозаика (prosaics), незавершенность (unfinalizability, open-endedness) и диалог (the dynamics of the creative process) (10)

Бахтин использовал термины "незавершенность" и "диалог" постоянно, а третий термин "прозаика" (неологизм авторов) употребляется для обозначения концепции, которая пронизывает бахтинскую работу. Прозаика включает две родственные, но различные концепции. Во-первых, как противопоставление "поэтике", прозаика во втором смысле – более широкое понятие, чем теория литературы: это форма мышления, которая предполагает важность "повседневного", "ординарного", "прозаичного": Bakhtin used the terms unfinalizability and dialogue constantly; prosaics, however, is our own neologism. We have coined the term to cover a concept that permeates Bakhtin's work. Prosaics encompasses two related but distant concepts. First, as opposed to "poetics", prosaics designates a theory of literature... Prosaics in the second sense is far broader than theory of literature: it is a form of thinking that presumes the importance of the everyday, the ordinary, the prosaic" (15).

Авторы отмечают, что Бахтин выдвигает термин "незавершенность" как всецелевой носитель его убеждений, что мир не только беспорядочное, но также и открытое место. Он обозначает комплекс ценностей, центральных для его мышления: инновации, удивление, подлинно новое, открытость, потенциальность, свободу и креативность – термины, которые он также часто использует: "Bakhtin advances this term as an all-purpose carrier of his conviction that the world is not only a messy place, but is also an open place. It designates a complex of values central to his thinking: innovation, 'surprisingness', the genuinely new, openness, potentiality, freedom, and creativity – terms that he also uses frequently" (36).

Авторы приходят к выводу, что Бахтин использует термин "диалог" в таком количестве контекстов и в таких разнообразных смыслах, что он часто, кажется, лишен ясного определения. В работе авторам хотелось бы обсуждать его в самом широком смысле, как "модель мира". Диалог для Бахтина – особый тип взаимодействия. К сожалению, он часто воспринимается как синоним для взаимодействия или вербального взаимодействия в общем виде, и вследствие этого, это понятие упрощено. Бахтин употребляет термин в том смысле, что диалог не может приравниваться к аргументу, или считаться эквивалентом "композиционно выраженного диалога". Он, пишут авторы, также предупреждает нас против смешения диалога с логическим опровержением: "He uses the term "dialogue" in so many contexts and in such diverse senses that it often seems devoid of clear definition, ... at present we would like to discuss it in its broadest sense, as "a model of the world"... . Dialogue for Bakhtin is a special sort of interaction. Unfortunately, it has often been taken as a synonym for interaction or verbal interaction in general and is thereby trivialized... . As Bakhtin used the term, dialogue cannot be equated with argument nor is it equivalent to "compositionally expressed dialogue". Bakhtin also cautions us against confusing dialogue with logical contradiction" (49).

Авторы поддерживают точку зрения Бахтина о том, что ни одно единственное взаимодействие не может исчерпать потенциальную ценность будущих взаимодействий. Как диалог, так и потенциалы диалога бесконечны. Ни одно слово нельзя вернуть назад, но окончательное слово еще не сказано и никогда не будет высказано: "It is clear that no single interaction could exhaust the potential value of future exchanges. Both dialogue and the potential of dialogue are endless. No word can be taken back, but the final word has not yet been spoken and never will be spoken" (52).

Морсон и Эмерсон подчеркивают мысль Бахтина о том, что "быть значит общаться". Поэтому не совсем точно говорить о вхождении в диалог, ибо компоненты, входящие в него, не могут существовать в каком-то другом виде. Действительно, пишут авторы, конкретные диалоги могут прерываться, но сам Диалог всегда продолжается; и далее снова ссылаются на Бахтина: "быть значит быть для другого и через другого для себя": "In fact, all social... entities are processual in nature... And for people , the most important activity is dialogue. Thus, for any individual or social entity, we cannot separate existence from the ongoing process of communication. "To be means to communicate". It is therefore inaccurate to speak of entering into dialogue, as if the components that do so could exist in any other way. To be sure, particular dialogues may break off, but Dialogue itself is always going on... Bakhtin warns us ... that neither individuals, nor any other social entities are locked within their boundaries. They are extraterritorial, partially "located" outside themselves. Thus, Bakhin refers to the nonself – sufficiency "of the self". "To be means to be for another, and through the other for oneself" (50).

Ссылаясь на Бахтина, авторы четко разграничивают понятия "код", "контекст", "семиотика". Для Бахтина существует существенная разница между "кодом" и "контекстом". Контекст – потенциально незавершен; код должен быть завершен. Код лишь техническое средство передачи информации, и не обладает когнитивной и творческой значимостью... Вне контекста мы имеем "обнаженный труп" слова (naked corpse of the word). Семиотика типизированно обобщает особенности контекста. Она имеет дело главным образом с передачей готовой коммуникации, используя готовый код: "Forgetting the activity and discourse are always evaluatively charged and context specific, semiotics typically generalizes away the peculiarities of context. Semiotics deals primarily with the transmission of ready-made communication using a ready-made code. But in live speech , strictly speaking, communication is first created in the process of transmission, and there is, in essence, no code. For Bakhtin, there is a crucial difference between "code" and "context". A context is potentially unfinalized; a code must be finalized. A code is only a technical means of transmitting information: it does not have cognitive, creative significance" (58).

По мнению Бахтина, пишут авторы, наша жизнь незавершенный диалог, который имеет место в каждый момент ежедневного существования. Можно говорить о диалогической природе сознания и человеческой жизни. Простая адекватная форма для вербального выражения подлинной человеческой жизни является незавершимый диалог. Жить – значит участвовать в диалоге. Человек вкладывает всю свою жизнь в диалог, и этот диалог входит в диалогическую ткань человеческой жизни. Истина носит диалогический характер и противопоставляется "официальному монологизму" с его готовой истиной. Истина ни рождается, ни обнаруживается внутри головы одного индивида, она рождается между людьми, коллективно ищущих истину в процессе их диалогического взаимодействия: "Bakhtin envisages all of life as an ongoing , unfinalizable dialogue which takes place at every moment of daily existence... The simple adequate form for verbally expressing authentic human life is the open-ended dialogue... To live means to participate in dialogue... He invests his entire life in discourse, and this discourse enters into the dialogic fabric of human life... Truth is not born, nor is it to be found inside the head of an individual person, it is born between people collectively searching for truth in the process of their dialogic interaction" (59-60).

Морсон и Эмерсон считают, что Бахтин употребляет термин "диалог", по крайней мере, в трех смыслах и значительное недопонимание является результатом смешения этих смыслов. Согласно первому , любое высказывание является по определению диалогичным. Второй смысл диалога позволяет некоторым высказываниям быть диалогичными, а некоторым недиалогичными. Третий смысл диалога подразумевает диалог лицом-к-лицу, то есть конкретных коммуникантов (131).

Чтобы понять первый тип диалога, необходимо признать, что диалог возможен лишь среди людей, а не между абстрактными элементами языка. Не может быть диалога между предложениями... Другими словами, необходимым конституентом каждого высказывания является адресованность.., и без нее высказывание не существует и существовать не может... Диалог, следовательно, не может быть обнаружен с помощью одного взгляда на язык. Эта экстралингвистическая черта высказываний и выпадает из сферы лингвистики.

Приведем оригинал этого фрагмента: "To understand dialogue, it is necessary to recognize that dialogue is possible only among people, not among abstract elements of language. There can be no dialogue between sentences... In other words, a constituent, necessary feature of every utterance is its addressivity... without it... the utterance does not and cannot exist. Dialogue cannot be found, then, by looking at language. It is an extralinguistic feature of utterances, and so falls outside the domain of linguistics." (133).

Авторы подчеркивают мысль Бахтина о том, что ни один говорящий никогда не является первым, который начинает беседу о теме своего дискурса. Говорящий в конце концов, не является "библейским Адамом", который называет, характеризует и оценивает мир впервые. Каждый из нас встречается с миром, о котором "уже говорили", обсуждали и оценивали различным образом: "No speaker is ever the first to talk about the topic of his discourse. The speaker, after all, is not the "the biblical Adam" who names, characterizes, and evaluates the world for the first time. Each of us encounters a world that is "already-spoken-about", already ... disputed, evaluated in various ways (137).

Таким образом, авторы поддерживают все идеи Бахтина за их оригинальность и неповторимость, критикуют Тодорова за его структуралистский подход к бахтинским работам, четко дифференцируют, вслед за Бахтиным, код, контекст и семиотику, и выступают за динамичную модель диалогического общения.

Анализ трех монографий свидетельствует о том, что бахтинские работы обладают "лабиринтом" сцеплений новых развивающихся идей. Данау, Морсон и Эмерсон, в отличие от Кларк и Холквиста, не поддерживают идею Тодорова о том, что творческое наследие Бахтина представляет собой не развивающиеся во времени идеи, а повтор, приписывая Бахтину явно или неявно, монологизм, а не бесконечный диалог.

В упомянутых монографиях особую значимость приобретают следующие идеи Бахтина (Зотов 1995):

1) металингвистический характер диалогических отношений, которых нет в системе языка;

2) смысловая диалогическая конвергенция при соприкосновении текстов, находящихся в одном бесконечном смысловом поле;

3) высказывание, имеющее авторство, как реальная единица речевого общения;

4) тончайшие изменения смысла, происходящие в условиях диалогического употребления слов: не "я", а "мы" обладаем значением;

5) незавершенный характер диалога с его новой конвергентной моделью коммуникации;

6) диалогика текста как бесконечномерное смысловое пространство;

7) бессмысленный характер слов, выпадающих из диалога;

8) строгая дифференциация традиционной лингвистики и металингвистики, предметом которой является живая жизнь слова;

9) принципиальная разница между "монологическим", ничьим, "мертвым" словом языка и "диалогическим" словом;

10) нет ни первого, ни последнего слова, и нет конца диалогическому контексту.

Можно утверждать, что в американской филологической науке наметилось новое направление – Бахтинистика.

В третьей главе будет дан многофакторный анализ диалогики текста и способов создания диалогического эффекта в процессе коммуникации.

Глава III. Диалогика текста как бесконечномерное смысловое пространство.

3. 1. О некоторых релевантных признаках диалогики текста.

Термин "dialogics" в английском языке был введен Д. Бялостоски (Bialostosky 1986: 791-3). Этот термин встречается в работе Г. Морсон и К. Эмерсон (Morson et al 1992: 57). Бялостоски под "диалогикой" имеет ввиду "искусство дискурса в литературоведении" (dialogics as an art of discourse in literary criticism).

Д. Бялостоски, дискутируя с отдельными концепциями диалога, отмечает непоследовательность и противоречивость выдвинутых в них положений (Осовский 1992: 141). С его точки зрения, диалогическая теория Ц. Тодорова сводит все множество "голосов" окружающих к жесткой последовательности авторизованных интерпретаций, за которой следует авторизованный диалог об истинности авторских идей (Bialostosky 1986: 793). Другими словами, нарушается полифония голосов, так как один голос "заглушает" другой.

Следует отметить, что новое направление "диалогика" уже нашло практическую реализацию в ряде исследований. (Murray 1987: 115-34)

В данной работе мы расширяем и конкретизируем понятие "диалогика" и обозначаем ее как совокупность высказываний, находящихся в одном бесконечном смысловом поле, или одной сфере деятельности, которая носит трехвекторный или триадный характер: исходный текст – возвращение назад к предшествующему тексту (текстам) и предвосхищение будущих текстов (Бахтин 1978: 384). Фигурально выражаясь, происходит смысловое "рендеву" текстов. Диалогика текста принципиально отличается от диалогики Бялостоски и рассматривается в широком диапазоне: от элементарного лицом-к-лицу диалога до диалога культур. Например:

What are you doing tomorrow? – Tomorrow? Practically nothing; The preoccupation of the gourmet with good food is pcychological, // Just as the preoccupation of White Russian with Dark Eyes is balalaikalogical (Nash).

Юмористическое стихотворение О. Нэша связано с русской культурой, о чем свидетельствует неологизм "balalaikalogical" и словосочетание "dark eyes", намекая на знаменитую русскую песню "Очи черные", и "White Russian", имея ввиду белогвардейских офицеров. Еще пример:

Cool as a Russia's cucumber on a chilly morning, Borzov strode imperiously to the gold medal... , a good metre ahead of American Bob Taylor (Morning Star, 2 September 1972).

Шутливый характер описания победы В. Борзова над американцем в беге на сто метров придает вклинивание слова "Russia" в комбинации с "cucumber" (спокоен, хладнокровен как огурчик из России) и создает "эффект" диалога культур (Кунин 1976: 46).