Текст книги "Незабудки (Рассказы)"

Автор книги: Йожеф Лендел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Какой резон держать такую собаку?

– Дом сторожит. Правда, она только лает, но при крайней нужде и расхрабриться может. По мне, собака что надо. Верно ведь? – Мишка тоже решил воззвать к постороннему.

– Верно, – кивнул Андраш.

– Моя Найда порядок знает. Вот я упомянул к примеру, забиваем свинью. Ежели мясо на полу валяется, пусть ненароком упало, собака вольна считать его своим. Подхватит – я ей слова не скажу. Но к тому, что лежит на столе или на полке, она не притронется. Иной раз и полка-то – доска, на две табуретки положенная, и мясо-то прямо против носа лежит, а собака нипочем не возьмет.

– Какого черта?

– Уж так она приучена!.. Или, скажем, обожрется требухой на охоте… – Евсей увидел, как Мишка усмешливо подмигнул напарнику, но недоверчивость слушателей не сбила его с толку, – и тут же бежит траву нужную искать, чтобы, значит, брюхо лечить.

– Это что! – засмеялся Мишка. – Вот у нас была кошка, мать ее шельму, до того заядлая охотница, в особенности когда с котятами. Воробьев, бывало, одного за другим таскает, страсть глядеть!.. Чего же ты не ешь, Евсей, угощайся!

Евсей кивнул и из вежливости подцепил ложкой чуток картошки.

– Так вот кошка эта… – продолжил свой рассказ Мишка, – бывало, скормит каждому котенку по два воробья и никак остановиться не может, в охотничий, значит, раж вошла. И ведь что удумала: вместе с третьим воробьем травку лечебную несет. Знает, стервозина, что котят с обжорства беспременно прохватит. – Мишка с невозмутимым видом дул на горячую картофелину, лишь глаза его смеялись.

Евсей положил ложку и потянулся за чаем. Выпив полкружки горячего взвара, он исподлобья взглянул на Мишку. Лоб его покрылся испариной.

– Не зря тебя по всей округе балаболкой кличут, – сказал он. Допил чай, завернул хлеб в чистую полотняную тряпицу со следами глажки и обратился к чужаку: – Кто в собаках разбирается, тот сразу видит, до чего умница моя Найда.

– Ага, – глухо отозвался чужак. Все это время он с застывшим лицом прислушивался к разговору и ни разу не улыбнулся Мишкиным шуткам. Еду из общей посудины всегда зачерпывал последним, и, не обратись Евсей к нему напрямую, он бы и рта не раскрыл.

– Вот только жаль, что стареть стала, – прибавил Евсей.

– Стареть? Да она скоро ощениться должна.

– Верно. Этого я и жду, – сказал Евсей, удивленный, что от незнакомого человека не укрылась эта не для каждого глаза заметная деталь. – Одного щенка оставлю себе.

– А другого продали бы мне, – вырвалось вдруг у чужака. Он тотчас же и сам пожалел, что высказал вслух свое внезапно возникшее желание, и понурил голову.

Евсей смерил его взглядом:

– И на какие шиши вы его прокормите?

У незнакомца дернулось веко.

– Что сам ем, то и щенок есть будет, – хрипло ответил он.

– Все равно ведь я какого получше себе оставлю.

– Значит, какой от природы покажется лучшим. Не беда. Тот, что мне достанется, будет не хуже.

– Лучший, он и есть лучший. Остальные могут быть хорошими, но лучший-то ведь один. Или, по-вашему, я не разбираюсь в собаках?

– Вы для них неплохой хозяин. Но если я для своего щенка окажусь еще лучшим хозяином, стало быть, и щенок у меня вырастет наилучший.

– Охотник вы, что ли? То есть дока по этой части?

Незнакомец молча стал собирать посуду.

– Потому как через мои руки не один десяток собак прошел.

Чужак кивнул головой и унес посуду в дом.

Когда он вышел, кисет гостя был в руках у Мишки, который отсыпал себе на закрутку добрую щепоть табака.

Получив от Мишки кисет, Евсей протянул его чужаку.

Тот принял кисет, а Евсей продолжил разговор:

– Знаете, до чего умная собака Найда? Каждое слово понимает.

В руках у Мишки застыла наполовину скрученная цигарка. Евсей заметил это.

– Только что говорить не умеет, – добавил он.

– Она и говорить умеет, – вдруг сказал незнакомец.

Мишка расхохотался. Из полусвернутой цигарки просыпался табак.

– Ну, конечно, голос она подает, – согласно кивнул Евсей.

– Говорить умеет, – повторил чужак. Он опустился на корточки, положил ладонь на пожухлую, опаленную жаром близкой угольной ямы траву. Взгляд его устремился на собаку.

Найда, тихонько поскуливая, на брюхе подползла к нему. Обнюхала руку незнакомца, но не лизнула ее.

– Найда, на место! – Евсей сердито ткнул перед собой туда, где перед этим лежала собака.

Найда послушалась. Села у ног хозяина, не сводя глаз с незнакомца.

Лесничий встал, закинул ружье за плечо, поправил ремень.

– Ну, бывайте здоровы. – И повернул прочь. Ноги его, обутые в поршни из мягкой кожи, ступали неслышно. За поясом сзади поблескивал топорик, которым он будет снимать бересту на туеса.

На другой день углежоги вскрывали ямы; стоя на самом верху кучи, они задыхались в дыму, в жаре и в угаре.

– Ах, мать твою!.. По моей прикидке, тут кубометра полтора будет, а то и меньше, – сокрушался Мишка. – Выходит, зря старались.

– Ничего. Зато в другой больше возьмем, – утешал его напарник.

По перепачканным сажей лицам ручейками струился пот, грязные рубахи липли к спине. Углежоги работали проворно, подбадривая друг дружку, как обычно трудятся люди на сдельщине. Заработок им начисляли в конторе по количеству кубометров готового угля.

Они почти не разговаривали, пока не выбрали весь уголь из ямы, разве что изредка перебрасывались словом. Достаточно было жеста, чтобы другой понял, что ему требовалось делать.

Когда весь уголь был выбран на край ямы, Мишка окинул взглядом всю кучу. Завидев дымящуюся головешку, он тотчас залил ее водой, чтобы на воздухе не занялась огнем.

Андраш спустился к роднику и принес два ведра воды; одно поставил возле кучи угля, другое отнес в избушку.

Мишка тоже прошел в дом; утер лицо, зачерпнул кружку воды и жадно выпил. Тотчас же на лбу у него выступили бисеринки пота. Протянув руку назад, он одернул прилипшую к спине рубаху.

– Уф, – вздохнул он. – С одной управились, принимайся за другую. И так всю жизнь до самой смерти, будь она трижды неладна! – Он выругался. – Вот я тебя спрашиваю: кто умнее – машина, лошадь или человек?

– Человек умнее машины, – сказал Андраш.

– Может, объяснишь почему?

– Потому что человек изобрел и сделал машину.

– А вот и неправда! Машина умнее человека, а человек умней лошади. Объяснить почему?

– Объясни.

– Машина ни на аршин не сдвинется, пока не задашь ей корма. Сперва изволь залить ей брюхо соляркой или бензином. Чуешь разницу? А человек – он и на голодное брюхо работать не откажется. Кляча же и того дурее: мало что нежрамши тянет, так еще и покоряется человеку, хотя он против нее слабак. И все сносит безропотно, что твоя великомученица.

– Что же, по-твоему, ей остается делать?

– Леший ее знает… Хотя иная лошадь себе на уме и знает, что делать. Я, к примеру, слыхал про одного хозяина, жестокий был человек, бил свою лошадь смертным боем. И вот однажды повел он ее к ручью на водопой. Лошадь сперва его сбросила, а потом копытами затоптала. Так и утонул в ручье, а воды там было по колено! Хочешь верь, хочешь нет, за что купил, за то и продаю. Но вот тебе доподлинная история, это у нас случилось каких-нибудь полгода назад… Рябчика нашего не видал? Племенной жеребец, потомков от него по всей округе встретишь… Ну так вот Рябчик этот прижал конюха к стенке стойла да так, что раздавил мужику все внутренности – печенку, кишки, как есть все нутро. Через две недели конюх и помер. Ужас до чего злой был мужик, что животному, что человеку норовил в глотку вцепиться. Прежде он, вишь, охранником был… Правда, мой старший сын тоже по этой части служит, но он людей не забижает. Ну да не об том речь… И что бы ты думал? Теперь этого дьявола – Рябчика нашего – сопливая девчонка обихаживает: кормит, поит, уму-разуму учит. И скачет на нем как угорелая. А он, окаянный, слушается эту соплячку не хуже, чем я свою старуху, или еще того пуще.

– Начал ты с того, что лошадь, мол, глупа, глупее некуда. А все твои истории другое доказывают: вовсе она не глупая.

– Рябчик, к примеру, далеко не дурак. А уж хитер до чего, мерзавец! Вздумай он затоптать конюха копытами, его враз бы пристрелили, хоть он и племенной жеребец. Но он того злодея копытом не тронул! Прижал его к стенке «ненароком», оплошал, дескать, с кем не бывает! Слыхивал ты про такое?.. А теперь стал как шелковый. Девчонку эту, что к нему приставлена, издалека по шагам узнает. А может, в щелку видит, как она к конюшне идет, – бог его знает. Но только ее почует, заржет, как молоденький жеребчик. И ведь девчонка, и делом не бабьим занимается. Потому как я считаю, баба должна цыплят кормить, а лошади пусть не касается, в особенности какая с норовом. Но теперь, вишь ты, новая мода пошла, да и жеребец под ее рукой ухоженный стал, гладкий, шерсть лоснится – что правда, то правда.

– Девчонка на конюшне работает или мужик – неважно; лошади без человека не обойтись.

– Потому я и говорю, что она глупая.

– Не глупее человека или машины. Как ты ее ни хвали, а машина крутится, вертится, покуда в железный лом не износится. Потом из железного лома новую машину делают, а от человека идет другой человек.

– Это верно. Однако же и я правильно их по уму расставил… Взгляни, как бы там наш уголь не вспыхнул!

Андраш собрался было выйти, когда в открытую дверь хижины вбежала собака.

– Ба, да никак это Найда! – удивился Мишка.

Собака направилась прямо к чужаку и уткнулась носом в его колени, взглядом ища его взгляда.

– Евсей возвращается, – заключил Мишка. – Видать, ночью комаров кормил.

Он бросил собаке корку хлеба. У старика были плохие зубы, и хлебные корки он складывал на подоконнике, копя их для собственной собаки.

Чужак погладил Найду по голове и, ни слова не говоря, пошел к угольной куче. Покончив с делом, он вернулся и лег на лавку у стены. Собака забилась под лавку.

Прошло минут десять, и перед домом появился Евсей – тяжело отдуваясь, с покраснелой, распухшей от комариных укусов физиономией.

Он свалил у крыльца связку новехоньких светло-желтых туесов. Было их не меньше дюжины, причем один литра на четыре, но даже самый маленький вместимостью побольше литра. Евсей вошел в дом и поздоровался. Огляделся по сторонам и, лишь когда глаза его привыкли к полумраку, увидел лежавшую под лавкой Найду. Подойдя, он злобно пнул ее ногой.

– За что ты ее так? – вскинулся Мишка, который никогда не бил ни лошадь (глупую животину, как он только что доказывал), ни собаку; разве что шлепнет разок ладонью, да и то изредка.

– Чтобы не шлялась незнамо где, – буркнул Евсей.

– Конечно, ежели так рассудить, собака твоя… – проговорил Мишка. И, пожав плечами, добавил: – А ежели рассудить по-другому, то божья тварь.

– Я ей покажу божью тварь! Я над ней хозяин, как над лошадью, над свиньей или коровой.

– Никто тебе не перечит, – примирительным тоном заметил Мишка.

– Ей все одно до зимы не дотянуть, – решительно заявил Евсей. – Дождусь, пока она ощенится и выкормит кутенка, пока шкура линять перестанет и к зиме пушистая сделается. А там на рукавицы пойдет либо на воротник к полушубку, – сказал он, обращаясь к Найде.

– Ведь собака понимает, что вы ей говорите, – не выдержал чужак.

Все трое невольно посмотрели на Найду и почувствовали: собака понимает, о чем они говорят.

Искусанная комарами физиономия Евсея побагровела пуще прежнего. Он обливался потом, будто только что выскочил из парилки.

– Черта лысого она понимает! – сердито огрызнулся он.

– Ведь ты сам сколько раз твердил, что собака твоя из умниц умница и все как есть понимает, – без тени насмешки упрекнул его Мишка.

– Ясное дело, понимает, когда ее кличешь или велишь принести поноску. Или голос подавать запрещаешь. Но это не значит, будто у нее ум, как у человека.

– Конечно, не как у человека. Иначе она бы ожесточилась, – вставил чужак.

– Да я и сейчас скажу, что Найда умная. Будь на ее месте щенок неразумный, так я бы и наказывать не стал: какой с него спрос? А Найда свой урок получила за то, что вперед убежала… Она и сама знает, что провинилась. Верно, Найда?

Собака, все это время ждавшая возможности убраться восвояси, улеглась на пол и жалобно заскулила. Мишка отвернулся, не в силах видеть сильное, красивое животное с набухшими сосцами, униженно скулящее на полу.

– Смотри у меня! – с угрозой прикрикнул на собаку Евсей. Затем, обратясь к углежогам, хладнокровно пояснил: – Видали? Все понимает, только сказать не может.

– Может она сказать, – резко возразил чужак. – Просто вы не понимаете, что она говорит.

– Ты, что ли, понимаешь?

– Не смейте мне «тыкать»! – Чужак не повысил голоса, лишь ближе подступил к Евсею.

Мишка поднялся с места. Удивленно смотрел он на чужака, впервые видя его вышедшим из себя.

Шутливые подковырки Мишка любил, зато ссоры терпеть не мог. А тут явно назревала ссора, и дело, пожалуй, могло дойти до рукопашной.

Однако Андраш вдруг резко сменил тон. Хрипло, почти шепотом он добавил: – Найда просит не бить ее, потому что она со щенками.

– Просит не бить? – с неестественным, злым смехом переспросил Евсей. – А может, и еще чего говорит? – Он повернулся к собаке. – Ну-ка, Найда, скажи нам, завезут сегодня в сельмаг курево?.. Отвечай, когда спрашивают! – заорал он и вновь пнул собаку ногой.

Мишка бросил на чужака возбужденный взгляд. «Не осрамись, дай сдачи», – яснее ясного говорил этот взгляд. Только что оба спорщика вызывали его неодобрение, теперь же противен был один Евсей.

– Выходит, этого она не знает? – обратился Евсей к чужаку.

Тот открытым ртом ловил воздух, делая глубокие вдохи, очевидно, пытался таким путем подавить приступ гнева.

– Не знает, – спокойно, чуть ли не примирительным тоном отозвался тот. – Ведь этого и вы не знаете. Зато она поняла, что вы перед этим сказали, и просит не убивать ее. – И как бы уже от себя добавил: – Жаль губить ее ради шкуры.

– А ты, значит… хотя такое обращение не по душе вашей милости, – голос Евсея от злобы сделался совсем тонким, – вы для этой паскудной твари заступником заделались? Небось и это она говорит?

– Нет. Она говорит другое. – Чужак отвечал ровным тоном, хотя лоб его хмурился. – Она просит меня стать ее хозяином.

Все трое взглянули на собаку. Найда поднялась и робко, нерешительно направилась было к чужаку.

– Найда! – взревел Евсей.

Собака снова улеглась на пол.

– Продайте мне собаку, – тихо, миролюбиво проговорил чужак и загородил собою Найду, чтобы Евсей не смог ударить ее.

– Не отдам!

– Я заплачу.

– Да? И сколько же дашь?

– Меру пшеницы.

– Ну давай выкладывай! – презрительно усмехнулся Евсей.

– Вам ведь известно, что я работаю за трудодни. Но перед свидетелем говорю: по осени обязуюсь расплатиться. Уж меру-то зерна наверняка заработаю.

– Соглашайся, Евсей, – вступился за товарища Мишка. – Он отдаст, не обманет. Я за него ручаюсь. Ну? – И он повернул руку Андраша ладонью кверху, как принято на ярмарках при заключении сделки. – Давай, Евсей, по рукам! Такого дурного покупателя не скоро сыщешь, – и он доброжелательно улыбнулся чужаку. – За меру пшеницы две самолучшие шкуры купить можно.

Раскрытая ладонь чужака была выжидательно протянута Евсею.

– Нет! – отрезал Евсей и перевел взгляд на лежавшую позади Андраша Найду. Рукавом пиджака он утер пот со лба, повернулся и подошел к распахнутой двери.

– Ну, нет так нет! – сказал Мишка и смахнул со стола остатки завтрака: кожуру от печеной картошки.

– Раз отказываешься от меры зерна, – проговорил чужак, – тогда знай наперед, что Найда теперь моя собака. И она это знает. – Чужак присел на корточки и тихо позвал: – Найда.

Собака, дрожа всем телом, поползла к нему.

В этот момент Евсей резко обернулся и, вытащив из-за пояса бечевку, накинул петлю на шею собаки. Та покорно поднялась. Евсей пристегнул ее к поводку.

– Ну ладно, желаю тебе здравствовать, Мишка, – с вызовом произнес он и направился было к выходу. Но Найда не шелохнулась. Тогда Евсей с силой рванул поводок. Собака легла, но Евсей безжалостно потащил ее за собой.

Мишка схватил товарища за руку. Однако его опасения были напрасны: Андраш не двинулся с места. Углежоги слышали, как лесничий на ходу ремнем бьет собаку.

– Не надо было… – взглянул на него Мишка.

– Я тут ни при чем, – ответил чужак.

– Есть в тебе колдовская сила? – с замиранием сердца спросил Мишка.

– Нет во мне никакой колдовской силы.

– Жаль, что нет. Ты ведь понимаешь, что отныне Евсей – твой смертный враг.

Андраш пожал плечами.

– Так уж и смертный…

– Ну, конечно, не смертный, это так, к слову говорится. Но язык у него поганый, так что остерегайся.

– Мне в жизни столько всего приходилось остерегаться, что я уж и забыл, как это люди вечно с оглядкой живут, – равнодушно ответил чужак и, чтобы на этом закончить разговор, спросил: – Запрягать?

– Давай запрягай, – сказал Мишка.

В субботу утром Мишка, встав ото сна, собирался в дорогу, когда собака, тяжело дыша, вбежала в открытую дверь избушки. Чужак ушел к роднику за водой.

– Ты чего тут забыла? – удивленно воскликнул Мишка.

Найда бросилась вон и через минуту, прижавшись носом к колену Андраша, вернулась в дом.

– Слышь, Андраш, – встретил его Мишка, – собака-то из дому сбежала! Пришла без Евсея.

– Похоже на то.

– Не то что похоже, а так оно и есть. Сроду не бывало, чтобы Евсей сюда в субботу заявлялся. У него уже с половины пятницы воскресенье начинается. Субботу и воскресенье можно бы спокойно на откуп дать всем, кто до дарового леса охоч, кабы нашлись такие чудаки, кому боязно по будням лес красть. Да только не сыскать таких чудаков – вот те крест! По субботам-воскресеньям и жулики отдыхают.

Андраш лишь кивком головы ответил на многословные речи Мишки.

– И все же неладно выходит с собакой… – враз посерьезнел Мишка. – Не к добру это… Как думаешь, отвезти ее обратно?

– Нелегко будет.

– Чего тут трудного? Небось с собакой-то совладать силенок хватит. Связать да забросить в телегу – вот и вся недолга.

– Она же опять прибежит.

– Вот то-то и оно, что прибежит, стало быть, и нечего огород городить. И какого лешего она к тебе пристала, окаянная?

– Так ведь и я ее полюбил. И жалею ее.

– А ведь ей нехудо жилось у Евсея. Человек он злой, но собаку свою ценил. И уж теперь наверняка ее не уступит. Охотничья гордость не стерпит, чтобы собака от хозяина сбежала.

Грудь чужака высоко поднялась, затем с неслышным вздохом опала.

– Ты веришь мне, Миша? – спросил он, глядя в пол перед собою.

– С чего бы не верить?

– Нет, серьезно!

– Да полно тебе!

– Одолжи меру пшеницы.

– И одолжу. Почему не одолжить?

– Спасибо тебе, Миша!

– За что тут благодарить, вот чудак-человек… Скоро моя Жучка тоже ощенится, любого щенка на выбор отдам тебе с радостью. На кой тебе такая здоровенная собака? Ее прокормить – все равно что теленка вырастить. Ну, если не теленка, то уж поросенка-то наверняка. Ты, брат, обмозгуй все как следует. Не ты ведь эту Найду растил, натаскивал, она другим навыкам обучена. На черта она тебе сдалась?

– Так ведь это я ей нужен. Боится она лесничего.

– Ты шутишь или всерьез? Думаешь, она поняла его слова?

– То ли слова, то ли взгляд, но поняла.

– Тогда я молчу и больше не вмешиваюсь. А то еще решишь, будто скуплюсь в долг тебе дать.

– Разве я могу о тебе такое подумать, Миша! – негромко обронил чужак.

Мишка отправился в село с твердым намерением, если только представится возможность, откупить у Евсея собаку. Хотя и знал, что дома неприятных разговоров не оберешься. «Старый дурень, мало ему, что по сей день кормил-поил стороннего человека, а теперь, вишь, решил цельную меру зерна ему отвалить! Можно подумать, у нас самих добра девать некуда!» В ушах у Мишки заранее звучали попреки, какими в сердцах его осыплет жена. Медленно тащилась повозка по лесной дороге: возница хотел добраться домой затемно. Он не станет выслушивать старухины причитания; распряжет лошадь, зайдет в дом на минутку, сбросит с себя на пол грязную одежку – и бегом в баню. Нет, сегодня он насчет зерна даже разговора заводить не будет, а завтра с утречка, как глаза продерет, сразу же отправится к Евсею. Если удастся столковаться с Евсеем, то и старуха не посмеет лезть на рожон.

Мишка провел дело, как и задумал, но без толку. Несолоно хлебавши возвращался он в тайгу. Солнце спустилось за верхушки сосен, черными зубцами вырисовавшиеся на фоне предзакатного неба, когда он подъехал к угольным ямам. По дороге домой он мысленно препирался с женою, а на обратном пути беспокоился, как сказать о неудаче товарищу.

– Не отдает Евсей собаку, – рубанул он сплеча вместо приветствия сидящему у края ямы Андрашу. Затем молча обошел угольные кучи и скрылся в избе. Его обычной разговорчивости как не бывало.

Чужак сидел не двигаясь. Собака вытянулась рядом, положив голову ему на колени и провожая взглядом Мишку.

Прошло не меньше часа, прежде чем Мишка кликнул товарища:

– Эй, заходи в дом!

Андраш поднялся и пошел в дом. Собака осталась у ямы. Вечерние сумерки заметно сгущались.

На сей раз Мишка накрыл на стол, выложив поверх полотняной тряпицы всю привезенную из дому снедь. Однако хлеба подал не два каравая, как обычно, а только один. Это означало, что отныне и до тех пор, покуда они сообща живут в этой избушке, все у них общее.

Мишка вручил Андрашу хлеб, пододвинул нож поближе.

– Присядем, что ли…

Оба были в чистых рубахах.

– Где она? – почти шепотом спросил Мишка.

– У ямы осталась.

– Ни в какую Евсей не соглашается. Говорит, лучше пристрелит, чем в другие руки отдаст, – негромкой скороговоркой выпалил Мишка и зыркнул по сторонам. Он явно опасался, что собака услышит и поймет его слова.

– Ты сказал, что сразу расплатишься?

Мишка грохнул кулаком по столу.

– А ты как думал? Рот – не задница, чтоб его на замке держать.

– Ну ладно, ладно. Чего ты сразу на стенку лезешь?

– Ладно, ладно, – передразнил его Мишка. – Что делать-то будем? Ведь этак дело добром не кончится, заранее тебе говорю.

Андраш махнул рукой:

– Отдаст. Одумается и отдаст.

– Плохо ты Евсея знаешь. Жадён, как черт, по нему сразу видно. Зато ты не знаешь, что он три раза был женат и сейчас решил третий дом на сторону сплавить; покупателя на него подыскивает. А дом самый справный на селе. Но Евсей, коли озлится, даже дома не пожалеет.

– А по-моему, отдаст он собаку. Хотя бы из-за охотничьей гордости. Ведь собака теперь его слушаться не станет.

Мишка взял было в руки кружку с простоквашей, но, так и не попробовав, поставил обратно на стол. Теперь голос его обрел привычную громкость.

– Андраш! Признайся, как на духу: чем ты ее привадил – взглядом или едой?

– Ни тем, ни другим. Ты дал ей хлебную корку, а я ничем не кормил. Со вчерашнего дня, правда, мы с ней сообща кормимся.

– Не желаешь отвечать? – рассерженно спросил Мишка. – Признайся, взглядом околдовываешь или заговор знаешь?

– Нет.

– И не умеешь?

– Нет.

– А на селе сказывают, будто у тебя глаз колдовской.

– Евсей воду мутит?

– Там и без Евсея болтунов хватает. Одну толстозадую Варвару послушать, и то много чего наберешься. Хочешь, перескажу?

– Валяй… – Андраш отрезал ломоть хлеба.

– Так вот, Варваре этой известно, какие дела тут творились в ночь с субботы на воскресенье… Не на этой неделе, а на прошлой, в новолунье. Она тогда в лесу была, ревматизм муравьями лечила. Говорит, в новолунье лучше всего помогает. Ты про такое слыхал?

– Как не слыхать. Еще в прежние времена старики знали, что муравьиные укусы от ревматизма верное средство. И новолунье тут ни при чем.

– Насчет новолунья не знаю. А что до ревматизма, то стоит наша Варвара посреди муравейника голая, в чем мать родила, и вдруг слышит: беглые арестанты по лесу идут.

– Вон что! Ну и дальше что было?

– А дальше к тебе, говорит, заходили. Забрали весь хлеб подчистую и махорку до остатней крошечки. Правда это?

– Сам знаешь, что неправда.

– Я-то знаю, но хочу, чтобы ты сам это подтвердил. А еще говорит Варвара, будто тебя потому только не убили, что и ты с ними одного поля ягода.

– Ты ведь сказал, что нагишом стояла посреди муравейника… Откуда же тогда ей известно, куда заходили беглые арестанты и что с собой прихватили?

– Верно, брат! – К Мишке вернулось хорошее настроение. – Вот и я ей сразу же выложил: «Значит, ты, Варвара, голяком в лесу стояла? Может, милая, вовсе и не муравьи по тебе ползали, а арестанты?» Ты бы слышал, чего она мне в ответ нагородила! И как, мол, у меня язык поворачивается шутки шутить, когда она до того перепугалась, что со страху стояла ни жива ни мертва. Ведь бандиты-то сели совсем рядом под деревом и давай добычу делить. Вот как все было, и она, Варвара, готова поклясться хоть перед святыми образами, не то что перед законом. До того живо все в подробностях расписала, что человек поумней меня и тот поверит.

– Пускай верит, кто хочет. Все равно это неправда.

– От этих разговоров так просто не отмахнешься… Знаешь, что мы сделаем?

– Ничего не надо делать.

– Как это – ничего? На будущей неделе вместе поедем в село, и ты потолкуешь с Евсеем? Идет?

– Я подумаю.

– А теперь позови ее, – Мишка мотнул головой в сторону угольных куч. – Небось голодная.

Андраш вышел на крыльцо и тихонько хлопнул по колену ладонью. Собака молнией метнулась к нему, чуть не сбив его с ног.

На другой день углежоги ездили в тайгу за дровами. На обратном пути, когда они неспешно брели позади скрипучей телеги, Мишка еще издали приметил вороного жеребца, привязанного к столбу возле избы.

– Председатель сельсовета к нам заявился, – обеспокоенно сказал он. – На Рябчике прискакал. – Пальцами левой руки он расчесал бороду. – Уж не стряслось ли чего?

– За мной никакой вины нет, – ответил чужак.

– Тогда ладно. Видишь, это тот самый жеребец, что прижал к стене конюха, а теперь, как ручной, ходит за девчонкой. На него и сесть-то верхом решаются только девчонка эта да председатель.

Чужак молча пожал плечами.

Углежоги подошли к тому месту, где дорога спускалась в распадок; тут приходилось быть начеку. Чужак просунул между спиц жердину, а Мишка прошел вперед и накоротко перехватил привязанные сбоку телеги вожжи. Чужак с запасной жердью наготове подпер плечом накренившуюся было телегу.

Они осторожно спускались вниз, делая вид, будто не замечают гостя.

Когда спуск был преодолен и телега подъехала к краю ямы, человек, который сидел на крыльце, поднялся в рост.

– Бог в помощь! – громко сказал он.

Оба углежога только теперь посмотрели в его сторону и почти в один голос откликнулись: «Спасибо».

Им навстречу, прихрамывая, шел мужчина в темных галифе и гимнастерке. Он сперва пожал руку Мишке, затем чужаку. Расстегнув карман гимнастерки, достал пачку папирос. Угостил обоих сразу и дал прикурить от зажигалки. Худое, нервное, с отвислыми щеками лицо председателя явно несло на себе следы фронтовых передряг.

– Ну как, припасете угля вдосталь?

– По-моему, да, – уверенно заявил Мишка.

– Я имею в виду, чтобы про запас было. Ведь во время жатвы ты, дядя Миша, как обычно, на зерносушилку пойдешь…

– Вечно меня в самое пекло сунуть норовите. Нашли черту подручного грешников поджаривать!

– Хлеб-то разве каким грехом провинился?

– Хлеб-то не виноват, зато все остальные на круг виноваты, мать их в качель!..

Чужак, намеренно показывая, что разговор этот его не касается, начал было распрягать лошадь.

– Мне бы надо с вами малость потолковать, – сказал, обращаясь к нему, председатель. – А лошадь ты сам распряги, дядя Миша.

– Это можно! – с готовностью согласился Мишка и направился к телеге.

Чужак подошел поближе. Председатель выждал, пока Мишка распряг и увел лошадь.

– Во-первых, – начал он сухо, по-фронтовому, – кудесник, ведун или кто вы там еще – все это дурь несусветная. Об этом даже и говорить не стоит.

Чужак кивнул.

– Второй вопрос я вынужден вам задать, поскольку мне как официальному лицу сделали определенное сообщение. Короче говоря, свидетели утверждают, якобы девять дней назад, в ночь с субботы на воскресенье у вас, в этой избе, побывали беглые заключенные. Это правда?

– Нет.

– Утверждают также, будто они у вас забрали хлеб и табак. Скажем, вынудили силой.

– Никого у меня не было. А если бы кто забрел, я бы без всякого принуждения отдал хлеб и табак.

– Значит, из симпатии? – раздраженно спросил председатель.

– Чтобы не дожидаться, пока забьют насмерть. Но тут никого не было. Да я и не знал, что беглые заключенные в эти места заходят. Из моих документов вам должно быть известно, что я никогда и ниоткуда побегов не совершал. Правда, и бежать мне не было резона, ну да про это никто, кроме меня, не знает…

– Вы все сказали? – спросил председатель.

– Все.

– Ладно, с этим покончили. Теперь третий вопрос: собака Евсея.

Председатель оглянулся по сторонам, надеясь увидеть собаку, которой, кроме как здесь, на заимке, больше и быть негде. Но ни ранее, пока он дожидался углежогов, ни теперь, когда они вернулись, собаки он не заметил.

На деле же получилось так, что Найда, которая стерегла дом в отсутствие углежогов, завидя верхового, спряталась в кусты и теперь подсматривала за людьми из своего укрытия. Найда хорошо знала и лошадь, и всадника. Она без звука подпустила их к дому, выжидая момента, когда невзначай гость вздумает повернуть прочь, тут-то сторожевому псу и полагалось преградить дорогу.

– С какой целью вы сманили у Евсея собаку?

Чужак досадливо, непочтительно пожал плечами.

– С какой целью вы сманили у Евсея собаку? – нетерпеливо повторил председатель.

– Да не сманивал я. Она сама от него сбежала.

– А почему именно к вам?

– Почувствовала, что я ее не прогоню.

– Евсей повернул дело по-другому. Он, видишь ли, лесничий, а его лишили собаки аккурат теперь, когда по тайге беглые заключенные разгуливают… Ясно вам, куда он клонит?

– Я не знал, да и сейчас не знаю, скрывается ли кто в тайге. Правда, Миша рассказывал что-то похожее, но я не поверил. И сейчас не верю. Но даже если это и правда, то ведь известно, что беглецы норовят поглубже в тайгу забраться, а не по дорогам расхаживать. Может, это городское жулье? Тогда их надо на воскресном базаре ловить.

– Пожалуй, вы правы… Но собака Евсея все же у вас. Верно?

– Верно.

– А собака, как известно, денег стоит.

– Я предложил двойную цену.

– Никто не обязан продавать свою собственность, если не желает.

– А лучше бы продать. Собака навсегда теперь вышла из его послушания.

– Отчего так?

– Он сам потерял ее преданность. Сказал, что убьет ее, а собака поняла.

Председатель подержал на весу ноющую раненую ногу. Однако стоять на одной ноге тоже было неспособно. Вытащив пачку папирос, он рассеянно протянул ее чужаку. Не замечая, что тот не воспользовался его предложением, поднес ему и зажигалку. Какое-то мгновение постоял так, с протянутой зажигалкой, потом, досадуя, закурил сам.

– Гм… Об этой истории дядя Миша раззвонил по всему селу. Значит, по-вашему, собака каждое слово понимает?