Текст книги "В тени Нотр-Дама"

Автор книги: Йорг Кастнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

Ну, это хотя бы означало немного милосердия для Квазимодо – если не от доброго сердца, то согласно букве закона. Оба помощника палача, которые крутили колесо, вымыли плечи звонаря и намазали толстым слоем желтой пасты исполосованную спину. Я мог наблюдать за тем, как раны перестали кровоточить. Прежде чем помощники Тортерю сошли по «приступочке», они накинули странную рубашку на плечи бедному созданию – она была скроена, как риза, но имела столь же яркий желтый цвет, как платья парижский уличных проституток.

Большего сочувствия судьба, видимо, не пожаловала горбуну. Снова поднялся злорадный гам, и громче всех буянил Жеан Фролло. Народ не хотел тратить попусту час, не поизмывавшись вдоволь над беззащитным. Самые изощренные оскорбления посыпались на неподвижную гору мяса и мускулов, затем полетели тухлые яйца, сгнившие фрукты и, наконец, камни. Что не удалось зубам на концах девяти хвостов плетки, смогли, в итоге, сделать бесчисленные укусы ничтожных тварей. Глаз циклопа открылся и метнул гневные молнии в толпу. При других обстоятельствах она бы отступила в страхе назад, но цепи и путы, которые ослабляли впечатление от этих движений, усиливали еще больше трусливое мужество народа.

Горбун снова задергался в своих путах. Тяжелое колесо задумчиво покачнулось, но все же остановилось. Квазимодо ничего не оставалось, как терпеливо сносить ругательства и град мусора и камней, при этом оскорбления вовсе не мешали ему из-за глухоты. Казалось, он снова покорился своей судьбе, время от времени издавая глубокий вздох, который заставлял дрожать груду мяса его несуразного тела.

Спустя продолжительное время полузакрытый глаз неожиданно раскрылся, но вместо гневных, ненавидящих взглядов он был озарен полным надежды светом. На изуродованном лице появилось что-то вроде улыбки, выражение счастья, упования на лучшее. Я повернул голову, чтобы проследить за взглядом одноглазого, и обнаружил одетого в черное всадника, который ехал на муле со стороны моста Нотр-Дам. Подталкиваемый больше любопытством, человек в черном направил своего мула в толпу, которая с почтением расступалась перед ним.

Отец Клод Фролло остановил мула и серьезно встретил счастливый, нежный взгляд звонаря. Вчера Квазимодо защитил на этой площади архидьякона от разъяренной черни, сегодня он ожидал от своего господина расплаты. Но тот грубо подстегнул свое животное и ускакал прочь. Выглядело это, как бегство. Толпа сомкнула за ним ряды, и Клод Фролло исчез среди ближайших домов на улице де ла Таннерьи.

Младший брат Фролло издевался над ним, старший – предал. Лицо Квазимодо окаменело, но глубоко внутри у него, видимо, еще сохранилась искра надежды, не совсем погасшая вера в доброту человека, сострадание и милость. Хныкающим голосом маленького ребенка он просил снова и снова дать «что-нибудь попить».

Для толпы это стало новым поводом для насмешек. Они били его мокрыми тряпками по ушам и ставили или разбивали перед ним пустые кружки. Иногда кружки были полными, но они стояли слишком далеко от позорного столба – пусть привязанный дотянется! Я хотел подобраться ближе к позорному столбу, чтобы подвинуть Квазимодо полную до краев кружку, которую убого одетая бабенка поставила на краю площадки под дикое хихиканье. Удар палкой разбил сосуд перед самым моим носом, и вода смешалась с высохшей кровью на плите из известняка, оставшейся после этой и предыдущий пыток.

– Пить!

Бесконечно долго сочился красный песок.

Когда море людей снова расступилось, я подумал было, что, к счастью, вернулся отец Фролло. Но это была юная женщина с тамбурином в руке, которая шла к позорному столбу в сопровождении белой козочки и поднялась по «приступочке».

– Эсмеральда! – в один голос раздалось над площадью. Толпа отступила перед красотой, перед магией египтянки – или только от удивления? Это было все равно. Цыганка без труда преодолела грубые подмостки, и даже в этом, самом прозаичном движении она была изумительно грациозна.

Страх промелькнул на лице Квазимодо. Появление девушки, по его представлением, могло означать только одно: месть за вчерашнее нападение. Но Эсмеральда пришла не для того, чтобы ударить и высмеивать его. Бесстрашно она склонилась над несчастным, затем отвязала тыквенную флягу от своего пояса, откупорила ее и сунула горлышком в его растрескавшиеся губы.

Ко всеобщему удивлению, Квазимодо не пил. Его глаз со всей нежностью, которую прежде он отдал Клоду Фролло, остановился на египтянке. Возможно, звонарь не испытывал прежде большего счастья. Я отчетливо видел, как появилась огромная слеза и скатилась по морщинам ужасного лица.

Эсмеральда что-то сказала – что именно, я не понял, а горбун – и подавно. Несмотря на это, он был согласен. И потом он пил – долгими жадными глотками, пока тыквенная бутылка не опустела.

Его глаз при этом смотрел на свою благодетельницу, и ее взгляд покоился на нем безо всякого отвращения. Картина была столь трогательной, что настроение черни изменилось. Толпа зааплодировала Эсмеральде. Красота женщины была сильнее, чем страдания калеки.

Судебный пристав в черном снова указал на песочные часы жезлом из черного дерева Последняя красная песчинка лежала на груде своих подруг, представление окончилось. Пока стражники отвязывали звонаря, толпа разбежалась и затерялась в близлежащих улочках. Над любым другим бедолагой зеваки посмеялись бы еще по его дороге домой, но издеваться над Квазимодо они не отважились. Его ужасная выходка прошлым вечером, когда он заступился за Клода Фролло, хорошо засела в памяти у всех. Кто не присутствовал при этом, слышал рассказы других.

Эсмеральда скрылась у меня из виду. Вероятно, ее подхватил поток человеческих тел. Я был одним из последних, задержавшихся на площади, и смотрел отвратительному горбуну вслед. Он ковылял своей странной раскачивающейся походкой к берегу реки и остановился на мосту. Похоже, Квазимодо не намеревался мстить, во всяком случае, не сейчас. Как раненый зверь, он хотел укрыться в своей норе, чтобы зализать раны. Норой был мой новый дом – собор Парижской Богоматери.

Глава 7
«Десятка»

Отвратительный образ избитого в кровь, изнывающего от жажды горбуна исчез лишь тогда, когда я опустился в горячую воду, и благотворный пар окутал баню на улице де ла Пеллтерьи. Остроголовый банщик, которого они величали мэтром Обером, стоял с ведром у чана с углями и поливал пламя водой, в которой держал резко, но приятно пахнущую траву. Белые клубы пара подымались, как туман, который по утрам висит над Сеной. В ушате рядом сидел музыкант и извлекал из своего инструмента приятную мелодию. Девушка, которая его мыла, подпевала звонким, чистым голосом – как сирена, которая завлекает в туман своим смертельно красивым призывным пением.

Щедрый аванс отца Клода вернул мне возможность запастись новым платьем и другими необходимыми вещами. Однако я не хотел возвращаться в новое состояние, предварительно не смыв грязь и запах нищего – и кровь Квазимодо, которой меня забрызгал мэтр Тортерю. Кроме того, мое щетинистое лицо нуждалось в бритье, а урчащий желудок заслужил хорошую трапезу.

Меня обслуживала девушка по имени Туанетта – крепкая молодая штучка с формами, где нужно. Из-за воды и горячего пара она была одета только в легкую рубашку без рукавов. Когда она наклонялась ко мне, чтобы долить горячую воду, ее розовая грудь грозила выпасть ко мне из ткани, как спелые фрукты.

С удовольствием я позволил ей намылить себя толстым куском душистого ромашкового мыла и, наконец, натереть щеткой и веником. С той самой ночи, когда мэтр Фрондо бессердечно прогнал меня из объятий прелестной Антуанетты, ни одна женщина не доставляла мне такого удовольствия, от которого опрометчиво отказываются святые братья в монастырях. Сожаление охватило меня, когда Туанетта прекратила мытье, чтобы подстричь мне волосы и бороду.

– Какие у вас будут еще пожелания, мессир? – пропела она, пока вытирала о влажную тряпку бритву. – Если кровь давит вам чересчур сильно в венах, мэтр Обер поставит вам банки, – она взглядом указала на банщика.

– Мне давит только воздух в пустом желудке. Хорошая трапеза с отменным вином была бы кстати. Может, ты согласишься составить мне кампанию?

Туанетта согласилась и вскоре принесла большой поднос из легкого дерева, который плавал на воде в моем чане, заставленный бараньим кострецом, хлебным паштетом, головкой сыра «рошфор», маленьким глиняным графином и двумя деревянными стаканчиками. Пока я потянулся к графину и наполнял стаканчики ярко красным вином, девушка выпрыгнула из своего платья. Совершенно откровенно я окинул взглядом ее роскошные круглые формы и заметил, что к давлению моего пустого желудка добавилось давление одного непростительно забытого в последнее время органа.

Туанетта подсела ко мне, ее кожа коснулась меня. Горячее и пахнущее крепкими приправами, вино текло по нашим глоткам. Я блаженно икнул и похвалил выпивку.

– Я добавила туда инжир, корицу и зеленый перец, – Туанетта вонзила свои неровные зубы в паштет и продолжила жуя:

– Мэтр Обер говорит, эти ингредиенты в горячем красном вине дают силу мужчине.

Я понял и усмехнулся, к тому же чувствуя результат, который мог объяснить терпким вином или обнаженными пышными формами Туанетты. Левой рукой я отодвинул в сторону плавающий деревянный поднос, чтобы правой взяться за полные груди. – Приправа мэтра Обера дает слишком быстро о себе знать.

– Здесь нас могут увидеть, – захихикала девушка и оттолкнула мою руку.

– Вряд ли – в таком-то тумане, – ответил я, бросив быстрый взгляд по сторонам. За толстым занавесом из клубов пара скрывались остальные кадки, в которых сидели другие гости бани, многие из них с девушками. – Кроме того, здесь все заняты собой.

Но Туанетта снова ускользнула от меня, забрызгав водой. Потом она смилостивилась и прошептала:

– Массаж стоит отдельно, – банщица опустила руки под воду, туда, где никто не мог их видеть, и теперь я брызгался водой. Меня осенило, что банщиц справедливо называют «массажистками».

Довольный, я откинулся назад, чтобы насладиться бараниной, сыром и вином. Когда я опустошил деревянный стакан, то снова подумал о бедном черте возле позорного столба. Что бы он отдал за стакан вина, когда он просил дать ему воды, а взамен получил только издевки! Ему не помог Клод Фролло, но мне, незнакомцу, архидьякон дал десять солей!

Туанетта посмотрела на меня, наморщив лоб.

– Что случилось, мэтр? Вы смотрите так серьезно, как дракон, когда святой Георгий его убил. Вам не нравиться красное вино? Я переложила зеленого перца?

Я покачал головой, рассказал о наказании звонаря и сказал:

– Этот Квазимодо – странное существо.

– Сын дьявола, – добавила Туанетта и осенила свои полные груди крестом, что напомнило мне о сестре Виктории.

– Что-то подобное я уже слышал сегодня, – сказал я. – С чего ты взяла, что горбун – сын дьявола?

– Ну, все так говорят! У него плохой взгляд. Это значит, если беременная девушка повстречается звонарю, то избавит себя от похода к повивальной бабке, – она тяжело вздохнула. – Клянусь Всевышним, встреча с Квазимодо может быть безболезненным способом избавиться от большого живота.

Туанетта выглядела очень серьезно. Я понял, что она говорит, исходя из своего собственного опыта. Чтобы ее растормошить, я захотел подлить вина, но графин был пуст. Как раз в то время мимо нашего чана проходила другая девушка, я поднялся и протянул ей пустую кружку.

– Принеси-ка обратно полную, лучше всего – с красным вином!

При этом я повернулся к Туанетте спиной. Когда я развернулся и снова сел в воду, ее печаль превратилась в удивление, почти ужас. С широко раскрытыми глазами она уставилась на меня, словно я был Квазимодо или сыном дьявола.

– Что случилось? – спросил я.

– Раковина! – прошептала она в полном ужасе. – У вас раковина!

У меня появилось предчувствие, почему графин так быстро опустел. С ухмылкой я показал на поросший волосами треугольник между ее чреслами.

– У тебя тоже раковина, Туанетта. Но я хотел бы получить ее в свое распоряжение.

Она резко вскочила – испуганно, а не возмущенно, и выскочила неловко из воды, что расплескала ее на пол. В эту секунду я тоже вылез из чана, чтобы ее удержать.

– Не подходите ко мне близко, кокийяр! – прошипела она и побежала прочь, нагая как была.

Едва я закутался в полотенце и надел мою новую одежду, передо мной нарисовались мэтр Обер и два крепких помощника. Банщик угрожающе держал нож в руке, другой железный факел.

– Это значит, у тебя раковина! – сказал банщик, и я беспомощно пожал плечами. – Я не знаю, что тебе здесь надо, но одно мне известно: если ты еще раз переступишь порог моей бани, то я сотру тебя в порошок. Здесь кокийяры[24]24
  Coquillards от coquille (фр.) – раковина, скорлупа (прим. перев.)


[Закрыть] – нежеланные гости!

Угрожающе поднятый факел и острый клинок ножа брадобрея, которые рассекли клубы пара буквально перед моим лицом, придали словам мэтра Обера соответствующий вес. Итак, я покинул поспешно баню. Впрочем, гнев банщика по поводу моего присутствия был не настолько велик, чтобы забыть свою долю и долю Туанетты – тем более, за «массаж».

На улице я замерз, хотя солнце еще не село. Свежий январский ветер был все же другим чем душный пар в мыльне. Возможно, он ударил в голову мэтру Оберу и его приспешникам. Разве нет мнения, что слишком часто мытье ослабляет тело и дух? Может быть, это распространялось не только на моющихся, но и банщиков. Или они с утра до вечера пили свое красное вино? Я не могу дать никакого объяснения этой истории с раковиной. Но так как Париж высыпал мне на голову всевозможные странности за пару дней моего пребывания здесь, я не придал этому эпизоду большого значения. Возможно, этот Обер просто хотел освободить место для нового гостя.

Я зашагал по улице де ла Пеллтерьи в восточном направлении и выбрал кратчайший путь к Собору с той стороны моста Нотр-Дам. Мой новый патрон должен был уже меня ждать. Когда я увидел возвышающийся в темнеющем небе огромный Собор, я остановился в нерешительности, посмотрел направо на здания Отеля-Дьё и изменил свое направление.

По какой причине я пошел в госпиталь вместо Собора? Возможно, перспектива спать под одной крышей с мрачным архидьяконом и его изуродованным звонарем не показалось мне особенно привлекательной. Возможно, я хотел наверстать упущенное и использовать часть задатка Фролло как благодарное пожертвование для августинки. Но я наверняка надеялся выведать новые подробности о Клоде Фролло и Квазимодо у разговорчивой сестры Виктории.

Хотя всевозможный сброд толпился на Соборной площади, я почувствовал, что меня преследуют: словно тень прицепилась за мной, но она была неуловима. В холоде бодрящего вечернего ветра тайный соглядатай составил мне компанию. Или я все это вообразил?

Чтобы это проверить, я быстро нырнул в узкий переулок по правую руку и спрятался за выступ стены. С затаившимся дыханием я обождал и высунул голову над стеной так далеко, что мог подглядывать за входом в переулок. Мои вспотевшие руки приклеились к шаткой каменной кладке.

Я уже думал, что ошибся, и выдохнул задержанное дыхание. Как тень, мой тайный преследователь? – мелькнула в проеме переулка, выходящего на Соборную площадь. Я едва верил своим глазам. Тощий парень с бородатым обветренным лицом был Колен. Колен – нищий, Колен – вор!

От волнения я, пожалуй, слишком крепко прижался к старой стене. Сухой строительный раствор едва держался на камнях, и глыба величиной с кулак упала на истертый тротуар. Большего и не требовалось, чтобы спугнуть моего преследователя. В один миг он исчез.

Я вскочил, выбежал на Соборную площадь и огляделся по сторонам. Колена и след простыл. Исчез ли он в одном из переулков? Скрылся ли он в пестрой толпе, которая наполнила площадь перед Собором? Его невозможно было заметить среди клириков, верующих, торговцев и нищих. Существовал ли он вообще? Или я изрядно злоупотребил горячим красным вином?

В сомнениях я продолжил свой путь и постучал в закрытую дверь госпиталя. Привратник с гноящимся глазом открыл дверь и изучил меня как нарушителя спокойствия.

– Меня принесли сюда прошлой ночью, – объяснил я. – Теперь я хотел бы отблагодарить сестру Викторию небольшим пожертвованием.

Его влажный взгляд хотел пробуравить меня.

– Сестру Викторию? – переспросил он, словно был туг на ухо.

– Да, она ухаживала за мной.

– Итак, это вы, – прорычал человек с гноящимся глазом. Он впустил меня, снова закрыл дверь на засов и провел меня.

– Вы ведете меня к сестре Виктории, брат Протария?

– Хм? – он ненадолго остановился, почесал свой почти лысый череп и смущенно кивнул. – О, да, конечно, я веду вас к ней.

Вопреки ожиданиям мы шли не в больничную залу. Привратник открыл узкую дверь, которая вела в помещение, обставленное столами и скамьями. На столе горел огонек сального дерева и бросал пляшущий свет на четыре лица. Одно лицо принадлежало старой, морщинистой августинке. Трое других присутствующих лица были мужчинами – двое крепких парней и один маленький, узкоплечий, тощий как Колен.

– Вот бродяга! – прокаркал брат Портария громогласным голосом и дал мне пинок под зад, так что я влетел в помещение. – Вот он, убийца!

Я споткнулся о скамью и ударился лбом о стол. Утренняя резкая головная боль вернулась. В который раз моему черепу приходилось туго.

Прежде чем я сумел подняться, двое крепких парней набросились на меня по знаку малыша. Они схватили меня, заломили руки за спину и в таком положении приподняли вверх, словно собирались отправить на небеса одним махом. Лишь теперь я понял, что оба носили фиолетовую форму стражи.

Мое сердце упало в глубокую пропасть. Я подумал о бедном мэтре Аврилло, который в действительности умер милостивой смертью. Я же буду болтаться на виселице на Гревской площади, но за убийство, которое я не совершал.

– Итак, ты убийца? – спросил маленький человек, которому подчинялись оба стражника, хотя он производил крайне бледное впечатление в своем поношенном плаще.

– Нет, я не имею с этим ничего общего! – выкрикнул я.

– Что ты здесь делаешь? – спросил коротышка голосом, который привык отдавать приказы и задавать вопросы.

– Я шел к сестре Виктории, чтобы дать ей пожертвование для госпиталя. Она заботилась сегодня утром обо мне.

Вопросительный взгляд коротышки – и брат Портария подтвердил мои слова. Коротышка провел рукой по темным кудрям и приказал сержантам стражи отпустить меня.

– Почему? – спросила пожилая женщина.

– Потому что убийца явно не будет приходить к сестре Виктории, достопочтенная матушка настоятельница, – объяснил коротышка.

Хоть я ничего не понял, но обрадовался, что он так думает.

– Давайте приведем его к сестре Виктории, – продолжил коротышка. – Возможно, мы проясним кое-что.

Привратник промямлил:

– Я считаю его убийцей, потому что он о сестре Вик…

Небольшое движение руки матушки настоятельницы заставило его замолчать, и следующий жест приказал ему возвращаться на место.

Вместе с тремя мужчинами и настоятельницей я вошел в больничный зал, где утром ко мне вернулось сознание. Всей душой я надеялся, что разговор с добросердечной сестрой действительно все разъяснит, хоть я и не представлял себе, как августинка должна была освободить меня от подозрения, что я убийца целестинца.

Я нигде не мог обнаружить сестру Викторию. Вместо нее я увидел двух других стражников, стоящих возле одной из кроватей с балдахином. Сестры, как и больные, бросали на них робкие, почти испуганные взгляды. Нет, не сержанты, как я узнал, а кровать была нашей целью.

– Пожалуйста, месье, здесь сестра Виктория, – сказал маленький человек и распахнул полог сильным рывком.

Дородное тело монахини лежало на кровати, неподвижное, словно она спала, хотя глаза были открыты. Моментально я снова узнал округлое лицо, которое, правда, уже не было розовым. Оно было бледным – Смертельно бледным. Глаза смотрели неподвижно вверх, так стеклянно и пусто, как вчера глаза целестинца, после того, как его жизнь погасла у меня на глазах. В резком контрасте с бледным лицом была красная шея. Кровь выступила в большом количестве, вызванная глубоким порезом.

Смерть зачесалась у меня в носу сладким запахом, и ужас охватил меня. Я упал на колени, и меня рвало, пока в желудке больше ничего не осталось от баранины и «рошфора» – разве что самая малость красного вина. Матушка настоятельница подозвала послушницу и приказала убрать рвоту.

– Кто? – прохрипел я грубым голосом, когда меня подняли. – За что?

– Вот именно эти два вопроса я и хочу вам задать, – сказал маленький человек с черным локонами и улыбнулся неподобающим образом. – Ответ на второй вопрос, надеюсь, приведет к прояснению первого. К сожалению, до сих пор оба открыты. Вероятно, вы можете помочь мне, пролить немного света на это дело.

– Кто вы? – спросил я отчасти с искренним интересом, отчасти, чтобы выиграть время. Я должен был оценить обстановку. То, что здесь не идет речь об убийстве целестинца, обрадовало меня. Но гибель доброй сестры Виктории – столь жестокая гибель, – омрачала мою радость.

– О, простите, – коротышка улыбнулся снова и отвесил явно шутливый поклон. – Меня зовут Пьеро Фальконе. Я лейтенант стражи Шатле и расследую этот случай.

– Странное имя, – пробормотал я.

Лейтенант изобразил на лице виноватое выражение.

– Мой отец родом с Сицилии. А ваш? Как зовут вас? И кто вы, месье?

– Арман Сове из Сабле, – ответил я с запинкой, все еще находящийся под впечатлением неслыханного убийства Хотя вид был ужасен, я не мог оторвать глаз от бледного лица и красной шеи августинки.

– Из Сабле на Сарте?

Я кивнул в знак подтверждения.

– А каков род ваших занятий?

– Переписчик.

– Где вы работаете?

– В соборе Парижской Богоматери. – Фальконе бросил на меня удивленный взгляд.

– Что же там можно переписывать?

– Я еще не знаю. Я как раз шел, чтобы вступить в свою должность у отца Фролло.

– Ах, у архидьякона, – казалось, ответ впечатлил Фальконе.

– Сегодня утром отец Фролло был в госпитале, – сказала матушка-настоятельница, – Значит, он разговаривал с сестрой Викторией.

– Верно, – подтвердил я. – Он пришел, чтобы предложить мне должность переписчика Вскоре после этого я покинул госпиталь, и с тех пор я не видел сестру Викторию.

– Она умерла днем, – объяснил лейтенант стражи Шат-ле. – Ее милосердие послужило причиной ее смерти.

Я не понял его и сказал об этом.

– Убийцей сестры Виктории должен быть нищий, который теперь исчез, – пояснил Фальконе. – Его нашли совсем обессилевшим у ворот госпиталя и положили в кровать. Сестра Виктория заботилась о нем. После ее не видели. Когда послушница хотела проверить нищего и отодвинула полог у его кровати, там лежал не хворый, а… – он показал на мертвую.

– Нищий! – вырвалось у меня, и я подумал о загадочном Колене.

– Да, – кивнул Фальконе. – Почему? У вас есть подозрения, месье Сове?

– Нет. Я только подумал, как много нищих в Париже. Их, должно быть, сотни.

– Тысячи, – ответил лейтенант стражи. – До сотни доходят только различные братства, в которые они сбиваются.

Было ли это правильно – не рассказать о Колене? Но чему это могло помочь? Схватить бродягу так же трудно, как и тень. Как мне следовало объяснить, какую роль он играл, какого рода связь была между ним и мной – для меня самого все это находилось в потемках. То малое, что я знал сам, звучало так странно, что подозрение упало бы также и на меня. Фальконе подумает, что я пытаюсь выгородить себя.

– Вы похоже задумались о чем-то, месье Сове, – тон Фальконе был нейтрален, но взглядом он буравил меня.

– Я спрашиваю себя, почему неизвестный нищий убил сестру Викторию. Что можно украсть у монахини?

– Ее голос.

– Как можно украсть ее голос?

– При этом разрезают горло, как это и сделал убийца. Постепенно я понял.

– Это значит, он хотел заставить сестру Викторию замолчать?

– Похоже на то, на это указывает и следующее. Это торчало во рту умершей, когда ее нашли.

Фальконе что-то достал из кармана пальто и протянул мне. Сложенный листок плотной бумаги с простым рисунком решетки на обратной стороне, а на лицевой – украшенный яркой картинкой. Она изображала руку, которая протягивала наверх суковатую палку, и рядом – число «X».

– Игральная карта, – постановил я. – «Десятка». И что это должно значить?

– А вы разве не знаете, месье Сове?

– А стал бы я тогда спрашивать?

– Но вы знаете, что означает карта! – закричал Фальконе.

– Если карта торчит во рту умершей, то она должна, пожалуй, что-то означать.

Теперь лейтенант стражи снова улыбнулся:

– Действительно. К счастью, матушка настоятельница хорошо разбирается в тайном значении карт. Объясните это месье Сове, достопочтенная мать.

– У карты много значений, – сказала настоятельница с каменным лицом. – У десятки их три: препятствие, предатель, а также начало и конец.

– Из чего мы можем следовать, – снова взял слово Фальконе, – что убийца хочет нам сообщить следующее: убийством сестры Виктории он устранил препятствие со своего пути, а именно положил конец предательнице.

Мать-настоятельница кивнула:

– Именно так.

Фальконе бросил быстрый взгляд на нее.

– Впрочем, удивительно, что вы так хорошо разбираетесь в картах, достопочтенная матушка. Разве церковь не гласит, что карты дьявольские происки?

– Чтобы пресечь козни дьявола, нужно их знать, – бесстрастно возразила старая августинка.

– Достойный всякой похвалы взгляд, – сказал лейтенант стражи. – Жаль, что церковь не сделает его повсеместным.

– Но что предала сестра Виктория? – вмешался я в их разговор. – И кого?

– Хороший вопрос, – с улыбкой ответил Фальконе. – И ответ вам не известен?

– Почему мне?

– Разве не вы сегодня утром увлеченно беседовали с умершей?

– О сущих пустяках.

– О каких пустяках шла речь?

Мне бы и в голову не пришло очернить моего нового патрона, поэтому я ответил после недолгого колебания:

– Мы говорили на совершенно общие темы о Париже. Я еще совсем не знаю город.

– Тогда сестра Виктория, видимо, сказала кому-то другому то, что ей следовало оставить при себе.

– И чего было достаточно, чтобы навлечь на себя смерть? – испуганно воскликнул я.

– Слова уже приносили другим смерть, – тихо сказала матушка настоятельница.

– Но зачем игральная карта? – спросил я. – Почему убийца делает этот намек?

– Именно это зависит от него, – ответил Фальконе. – Убийство должно напугать других, закрыть их рот на замок. Предатели найдут такой же конец, как и сестра Виктория. Таково послание этого поступка. Или лучше сказать, поступок есть послание.

– Простите, если я вмешиваюсь, – сказала матушка настоятельница. – Я бы обмыла сестру Викторию и распорядилась о молебне.

Фальконе кивнул:

– Само собой разумеется, достопочтенная матушка. Настоятельница велела прийти двум слугам с носилками, на которые положили сестру Викторию с помощью сержанта. Когда слуги унесли труп, сержант указал на сбитую простыню и позвал лейтенанта. Я тоже подошел ближе и увидел нечто, что до сих пор скрывалось под одеждой умершей – красный рисунок на льне.

– Это нарисовала сестра Виктория, – заключил Фальконе и, похоже, впервые был удивлен. – В предсмертных судорогах, своей кровью.

Рисунок был похож на круг или кольцо. В одном месте очень толстая и обтрепанная линия утончалась и утончалась.

– Что здесь изображено? – спросил сержант, который обнаружил находку.

– Я не знаю, – Фальконе сперва посмотрел на мать настоятельницу, а потом на меня. – У вас есть объяснения, достопочтенная матушка? Или у вас, месье Сове? – У меня не было таковых, а аббатиса сказала:

– Возможно, это ничего не должно обозначать. Оно могло получиться случайно, когда сестра Виктория боролась со смертью и не владела своими движениями.

– Возможно, но маловероятно. Тогда не было бы такого замкнутого круга. Как и всегда, мы возьмем с собой простыню. Это может оказаться важным.

Фальконе снова повернулся ко мне с хитрым выражением на морщинистом лице.

– Так как мы как раз занимаемся важными вещами… месье Сове, где вы провели вечер?