Текст книги "Призрачный Мир (СИ)"

Автор книги: Йоханнес Луми

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Луми Йоханнес
Призрачный Мир

Призрачный мир

Книга первая.

Трактирщик! Трактирщика, бляха! – Пустой грохнул по столу кулаком, в котором вполне можно было спрятать жестяную кружку. Даже не сминая её.

– Чиво? – трактирщик Василий, повидавший и не таких личностей за свою жизнь, лениво подошёл к столику в углу, за которым гуляла компания.

– Давай, – как-то неожиданно мягко произнёс Пустой, – неси бухла ещё. И себе, себе налей, – он доверительно приобнял не маленького, в общем-то, трактирщика за торс. При этом сидя Пустой был с ним почти одного роста.

– На работе не пью, – буркнул коронную фразу Василий, и вся компания разразилась громким ржанием.

Василий действительно не пил на работе. Правда, не понятно, где он тогда пил, потому что содержал таверну "Три Хвоста" – самое приличное заведение в Клоаке, городе старателей, шлюх, беглых каторжников, преступников и прочего отребья со всех концов земли. При этом никто никогда не видел Василия трезвым. Такой вот парадокс.

Пустой и его компания явно праздновали удачный рейд, раз самогон лился рекой, а девиц у каждого сидело уже по две штуки на каждом колене. В этом все старатели – сходить в Топь, вернуться с добычей, пропить и прогулять её в течение двух-трёх дней. Потом пару деньков пожить в кредит в каком-нибудь клоповнике, выходя из страшного похмелья, и снова в Топь – кормить пиявок, сражаться с жабьём и другими Тварями, и верить в Удачу. Потому что каждый старатель знает историю о том, как один человек, которому годами не везло, наткнулся на Клад. Чаще всего в этих байках фигурировало золото или серебро, реже алмазы, ещё реже – настоящие древние технологии, типа подлинного, не тронутого коррозией механизма. Или древние доспехи. Целый воз древних доспехов, у которых давно сгнила вся фурнитура, но сами пластины, лёгкие и невероятно прочные, не имели даже намёка на ржавчину. Такая броня держала любую пулю, правда, рёбра под ней всё равно ломались, но что такое ребро, по сравнению с дырой в брюхе, в которую затекает болотная жижа?

Рядом с моим локтем материализовалась тарелка из серой обожжённой глины, на которой горкой лежала еда – тушёные овощи, котлеты из щуки, каждая размером с ладонь, а так же кувшин с пивом. Я оторвался от созерцания пьяного Пустого и глянул на прислужницу. Милка, служанка Василия. Наверное, одна из самых счастливых мулаток во всей Клоаке, учитывая гипертрофированное чувство чистоты крови, культивируемое на периферии Рязании и, особенно, в этом месте. Будь ты последняя рвань, алкаш или наркоман, душегуб или педофил, главное что ты – белый человек. Прочие – негры, вонги, то есть узкоглазые, «чуреки», то есть представители народностей Юга, самоядь – узкоглазые же, но из северной Тайги – все они люди второго сорта. Есть и третий сорт – метисы. Омерзительные, по меркам местной публики, потомки от смешанных браков. При этом сами «белые» охотно вступали в кратковременные интимные связи с представительницами любой нации, лишь бы у неё было нечто необходимое промеж ног. Поскольку о предохранении никто не задумывался, периодически рождались «нечистокровные» дети. Вот на них и изливала белая рвань всё своё недовольство жизнью, словно наслаждаясь тем, что есть в этом мире те, кому не просто хуже, а гораздо хуже, чем им. Василий, уж не знаю чем руководствуясь, брал время от времени представительниц «второсортных» народностей, а то и вовсе метисок, на работу. И как бы ни ерепенилось быдло, населявшее Клоаку, никто не смел поднять руку ни на кабатчика, ни на его семью, ни на его работников. Но и Вася был мудр, сам бывший старатель, говорят, сделавший капитал на складе древнего алкоголя, стоившего на Западе целое состояние за одну бутылку. Так что для обслуживания таких «приличных» клиентов как я, он отправлял мулаток, а сам обслуживал наиболее проблемных. Все три жены Василия и его бесчисленные дочери, а у мужика не было ни одного сына, работали или за стойкой, или на кухне, всё-таки он понимал – могут и предъявить, если узнают, что «чёрно-белая» прикасалась к еде. Уж не знаю, была ли Милка мулаткой только наполовину, мне кажется, тут была лишь небольшая примесь негритянской крови. А может и вовсе такой уродилась – смуглой. Да, мы тут загаром похвастать, обычно, не можем. Чуть более полные губы, при этом верхняя более пухлая и слегка приподнята к курносому, вполне «белому» носу. Карие глаза, ну так это ничего не значит. Нет, всё же негритянская кровь в ней есть.

– Что-то ещё, господин? – пролепетала Милка, бросив на меня быстрый взгляд.

– Ага, скажи Василию, что вечером я хочу принять баню.

– Хорошо, господин, – она кивнула головой и быстро удалилась, покачивая аппетитными бёдрами.

Баня. Ужасное изобретение русских, коих на Болотах подавляющее большинство. Хотя... добрая треть тех, кто называет себя русские, таковыми не являются, я уже давно научился это различать. Поначалу мне, привыкшему к прохладным ваннам Кордобы, баня показалась каким-то изощрённым издевательством. Но лишь поначалу. Топь – это огромные Болота. Болота размером больше, чем все королевства Запада вместе взятые. А болота – это грязь. Грязь, которая въедается в вас ежедневно, с туманом, с миазмами, с болотной жижей. Даже стаи гнуса или москитов, облепляющих ваши лица, несут на своих крыльях и лапках эту болотную грязь. И ещё Болота – это постоянная сырость, в которой гниёт и ржавеет всё, что может гнить и ржаветь. Так что баня – одно из немногих мест, где можно очиститься телом. Русские говорят, что баня очищает и душу, но я в это не верю – души у всех здешних обитателей не отскоблить ничем и никогда. Ещё русские научили меня пить алкоголь и заниматься сексом в бане. Правда, в парилке, да ещё и выжрав бутыль самогона, я этого сделать не смогу никогда, но посидеть в бане с пивом, с вяленой рыбой, которую они называют taran'ka или vobla, периодически заходя в парилку, а затем ныряя в относительно холодный пруд – в этом есть своя прелесть. Иногда и продажная любовь там получается приятней, что ли. Но сегодня я пойду в баню один, не на долго, часа на два всего. И «любовь» у меня будет потом, ночью. С Милкой.

Глава 1.

До 13 лет моя жизнь была жизнью обычного ребёнка, второго сына герцогства одного из королевств Запада. Я не мог наследовать отцовский трон, разве что мой старший брат отречётся, или с ним, не дайте боги, что-то случится. Посему меня готовили на должность Хранителя границ – главнокомандующего армией герцога. Армией. Громкое название для трёх полков, большей частью крестьян, рекрутируемых в случае призыва. Хранителю границ не подчинялась Гвардия – личная охрана отца, и полиция – силы правопорядка, поддерживающие закон в стране. Однако Хранитель границ должен был уметь воевать и, что не менее важно, командовать войсками. Наставники дали мне все необходимые знания для того, чтобы я отправился на войну в качестве оруженосца какого-нибудь дворянина. Почему какого-нибудь? Потому что герцог Алехандро Гонсалес Перейро Эрнандес, мой отец, не вёл сейчас никакой войны. И вообще в Западных Королевствах уже давно не было войн. Но выбор был – Север, Юг и, разумеется, Восток. Каждый мальчишка в королевстве знал, что Север, это лес, пушнина и дичь. А так же медведи, гигантские стаи волков и разбойники. Разбойники наносили северным русским баронам наибольший вред, отбирая ежегодную дань у самоедов – мирных диких обитателей тайги, платящих налог мехами. А чем южнее королевство, тем дороже мех, такие вот законы рынка.

На Востоке была Топь – самое гиблое место на всей Земле. Огромное болото, которое простиралось до Кольцевых гор, где не было ничего, кроме бесчисленных Тварей, банд, и Руин. А в Руинах были обломки Старого мира. Ценнейшие драгметаллы, самоцветы, сталь, которую не под силу выковать никому в нашем мире. Таинственный и пугающий мир древних артефактов и Призраков. Но настоящая война была только на Юге. Три южных графства – Западный, Центральный и Южный Магриб противостояли берберам, а Великое Рязанское княжество вело нескончаемую войну с Турцией за Византию и всю северную Анатолию.

Хесус Франциско Варгас Де Вот, первый министр отца и мой наставник, рекомендовал мне отправиться на Юг, как раз наш сосед, граф Альфонсо Хавьер Парра Фуэнтес, управлявший Центральным Магрибом набирал отряд для наказания банды номадов, разоривших пограничный городок. В поход отправлялся старший сын дона Варгаса, Мануэль, и я счёл честью быть его оруженосцем. Мы, Перейро, герцоги Андалусии, славились своими лошадьми и кавалерией, но лошади наши, быстрые и выносливые, были потомками лошадей берберов, и Карлос, главный конюший отца, поведал мне как-то, что номады дадут нам сто очков вперёд в плане коневодства.

– Они рождаются на лошади, жрут, спят, и, простите молодой дон, ссут и срут не слезая с лошади. Я уж не говорю о... хм-хм... об этом тебе ещё рано, впрочем.

Мне было десять лет, и я представил, как всадник отправляет естественные надобности, сидя на коне.

– Фу-у! Да они вонючие дикари! – воскликнул я.

– Разумеется. Особенно если не мыться по два месяца и подтирать жопу камнями, – хмыкнул Карлос.

"Да уж, таких дикарей надо убивать без всякой жалости" – подумал я тогда.

Спустя неделю мы добрались до сожжённого городка, уже частично восстановленного, затем ещё дней десять гонялись за берберами по Пустыне, где нет ничего, кроме песка и скорпионов. В тот день мы расположились лагерем в небольшой рощице вокруг водоёма, дававшей хоть какую-то тень. Даже мне, выросшему под солнцем Андалусии, было здесь жарко. Многие, особенно магрибцы, носили, подобно берберам, тюрбаны на головах. Но мы, гордые северяне, так и парились в своих шлемах, затянутых белой тканью, что хоть как-то снижало вероятность теплового удара. Вечером все собрались у костра и наиболее старые вояки-ветераны, опять завели рассказы о сражениях с номадами. Интересно, когда же мы, наконец, найдём этих самых берберов? Чуть впереди меня сидел Мануэль, мой сюзерен в этом походе. Ему было уже двадцать лет, и если он приведёт хотя бы парочку лошадей кочевников, то сможет жениться на Изабелле, моей старшей сестре. Как я уже говорил, лошади берберов очень ценились как племенные, так что это было хорошим свадебным подарком. Потому что Изабелла была красавица, самая красивая девушка во всём королевстве, по моему мнению. Я тогда ужасно ревновал, потому что был по уши влюблён в неё. И никакого греха тут не было, Изабелла была дочерью Марго, второй жены моего отца, а её родной отец был моим троюродным дядей, погибшим в стычке с разбойниками. Так что родственные связи наши были очень дальними. Церковь, разумеется, наш брак никогда бы не зарегистрировала, но это не мешало мне терзаться первой безответной любовью к моей сводной сестре.

– И вот этим самым палашом я и снёс ему башку! – рычал подвыпивший Диего, ветеран битв с берберами. Поскольку он был уроженцем Порту, то требовал, чтобы его звали на их манер – Диогу. Всё правое предплечье у него было в татуировках, выполненных в виде красных шрамов. Штук тридцать, а то и больше. Каждый шрам – один убитый враг.

– Тебе бы взять у него парочку уроков, Тино*(сокращённое от Константино), – повернулся ко мне Мануэль, ухмыляясь.

В сумерках сверкнули его белые зубы. Вдруг глаза у него расширились, и я с ужасом уставился на окровавленный треугольный наконечник стрелы, выросший из его горла. Мануэль захрипел и повалился ничком в траву.

– К бою! – взревел Диогу, но его крик тут же потонул в воплях "Алла?"!

Нас атаковали! Загрохотали штуцера и мушкеты, в ответ захлопали наши карабины и револьверы. Что-то, гудящее словно майский жук, пролетело совсем рядом с моим ухом. Кругом уже вовсю кипел бой, Диогу дрался сразу двумя палашами, прикрывая Анхеля, сына графа Парра. Из-за мельтешения бурнусов я растерялся, где враги, а где свои, но потом вспомнил, что магрибцы носят светло-сиреневые цвета, выглядевшие в неверном свете костров более тёмными, чем у берберов. Вот Анхель вытянул руку с зажатым в ней револьвером, грохнул выстрел и номад, вооружённый саблей, рухнул у его ног. Револьвер выплюнул ещё свинца и ещё один кочевник схватился за живот.

Рёв сзади заставил меня отпрыгнуть в сторону от испуга, возможно, это и спасло мне жизнь – огромный бербер, с замотанным белым тюрбаном лицом, пытался зарубить меня своей флиссой*(узкий длинный прямой меч, сильно сужающийся к острию) но промахнулся. Такой приём мы не раз отрабатывали с доном Хесусом, положение тела у врага было идеальным и я, даже не думая, опустил палаш на его шею, защищённую лишь тонкой тканью тюрбана. Знаменитая толедская сталь легко перерубила плоть и позвонки, голова номада упала на землю, а тело почему-то замерло на секунду в гротескной позе. Я с ужасом уставился на фонтан крови, хлещущий из шейного обрубка.

– Алла?! – завизжал кто-то рядом, я обернулся, выходя из оцепенения и, снова действуя чисто рефлекторно, встретил своим палашом сабельный удар, который обрушил на меня очередной кочевник. Плохая сталь оружейников дикарей встретилась с лучшей во всех Западных королевствах, и бербер с изумлением уставился на обломок в своей руке. Я не успел удивиться, а моя рука, словно действуя сама по себе, совершила обратное движение, разворачивая лезвие. Кончик острия рассёк белую тряпку и чиркнул по горлу номада. Достаточно, чтобы оттуда обильно потекла кровь. Бербер выронил обломок сабли, схватился за глотку, и тут голова его дёрнулась, словно от оплеухи, а справа из тюрбана вылетели какие-то клочки. Чья-то пуля завершила начатое мною, и я замер над поверженным телом – убитому было от силы тринадцать лет, как и мне, у него даже бороды ещё не было!

– Ко мне! Командир ранен! – вывел меня из ступора рёв Диогу.

Я вскинул глаза и в свете костра увидел, что Анхель Парра лежит на земле, держась рукой за левый бок, и вспомнил про свой револьвер.

– Алла?! Алла?! – визжали берберы со всех сторон, мы сражались молча, разве что отвечая проклятиями. Я уже не мог отражать удары, настолько устала у меня рука, хотя с сеньором Хесусом на тренировках мы бились по часу и более. И оружие учебное было тяжелее. Вот очередной кочевник подскочил к нашему кольцу, взмахнул флиссой, я сделал длинный выпад, но кончик палаша скользнул по его телу. Доспех! Редкость для воинов Юга, коварство, сокрытое под одеяниями. Сердце сжалось в ожидании удара по голове, но его не было, воин рядом отразил мою неминуемую смерть. Я выстрелил в бербера и увидел, как он повалился под ноги своих товарищей. Даже среди криков и звона оружия я различил:

– Отлично, качорро*(cachorro – исп. щенок)! – это был Пабло, младший конюший отца и мой наставник по кавалерийской подготовке.

Я повернул голову, чтобы продемонстрировать ему победную улыбку и в этот момент что-то ударило меня в левый висок. От вспышки в глазах я тут же ослеп. Следом пришла боль. А потом вязкая темнота, лишённая звуков и красок.

***

В себя я пришёл от дёргающей боли в левой глазнице. Голова болталась в такт раскачивающейся на ходу телеге – меня куда-то везли. Я открыл глаза и понял, что с трудом могу видеть лишь правым – левый был туго замотан бинтами. Надо мной была грубая ткань фургонного тента. Я не в плену! Родная речь, ничем не напоминавшая карканье номадов, подтвердила мои предположения.

– Очухался! – Пабло широко улыбнулся, – ну что, щенок, с боевым крещением тебя!

– Мануэль? – вспомнил я торчащую из горла стрелу и дыхание у меня перехватило.

– А-а, – Пабло тут же стал серьёзным, – не успели, молодой герцог. Задали нам вонючки жару, чего уж там. Совсем чуть-чуть не успели.

Я в шоке откинулся обратно на дощатый пол фургона. Как это – не успели? Наши медики могут вернуть с того света даже человека с перерезанным горлом! Если, конечно, сразу поместить в автодок, а тут – всего стрела! У нас же был с собой передвижной автодок, без него никуда.

– Пока лечили сынка сеньора Парра, умер наш Мануэлито, – скорбно пояснил Пабло, просунув свою бородатую физиономию внутрь фургона.

А, ну конечно! Сначала командир, видимо, рана его была слишком тяжёлой.

– Много мы потеряли? – спросил я, пытаясь разобраться в своих чувствах. С одной стороны – я не мог поверить, что весельчака и балагура Мануэля больше нет. С другой – Изабелла не выйдет замуж и у тогда у меня, возможно...

– Одиннадцать, включая Мануэля. Одного камнем в сердце, остальным или в голову, или, – Пабло провёл большим пальцем по горлу.

Камнем, это потому, что у номадов до сих пор в ходу каменные пули – свинец диким племенам труднодоступен. Летит такая пуля не далеко и, как правило, не пробивает хорошую бронепластину. Но в незащищённое место, если сбоку... Понятно.

– Понимаешь, Мануэлито просто истёк кровью – у мерзавцев же стрелы отравлены, – продолжал рассказывать Паблито.

Вот оно что! Яд, препятствующий свёртыванию крови. Кочевники в курсе, что наша медицина способна поставить на ноги практически любого, вот и изобретают способы по коварней – зазубренное оружие, например, чтобы раны были как можно более болезненными. Бывало, люди умирали от шоковой боли при попытке вытащить стрелу. Или вот яд.

– А мы? Много убили? – я скорее хотел показаться закалённым воякой, чем действительно интересовался нашей победой. Перед глазами у меня стоял образ рыдающей Изабеллы. Рыдающей по Мануэлю!

– О! Двадцать шесть тел, да ещё сколько они утащили! Проводник, тварь, завёл нас в засаду! Пленные рассказали. Теперь их ждёт виселица!

– А Диего набьёт ещё семь шрамов! – продолжил Пабло, – силён мужик! Ты тоже молодец, Константино! Ловко того вонючку завалил! Шрам набьёшь, или серьгу вставишь?

Среди военных, тех, кто побывал в боях и убил противника, существовала традиция – украшать руки татуировками, или вставлять в ухо серьгу. Толстое овальное кольцо, серебряное конечно, украшалось крошечными рубинами. Один камень – один убитый враг. Серьги носили аристократы, так все видели, с кем им приходится иметь дело. А шрамы на руках видели лишь те, кто мог лицезреть мужчину без одежды. Такие рубаки пользовались огромным успехом у дам, как мне поведал как-то раз Паблито.

– Тату набью. Две, – добавил я. Молодого бербера я не хотел записывать на свой счёт, хотя в глубине души понимал, что убил его, фактически, я.

– Две-е! – присвистнул Пабло! Да ты у нас герой!

– Эй! Слушайте все! – заорал он, – наш молодой сеньор Перейро в первом же бою завалил двух берберов! И потерял глаз!

Дружный рёв одобрения разнёсся по нашему потрёпанному войску.

Сам Диогу подъехал, чтобы пожать мне руку. К этому моменту я уже выбрался из фургона и сидел в своём седле – лошадей наших номады тоже не смогли украсть.

Потеря глаза меня почти не беспокоила – дома мне бесплатно вырастят новый, как пострадавшему на войне. А образ погибшего Мануэля всё время затмевал, почему то, образ мальчишки-кочевника, которому я перерезал горло. Наверное, это тоже был его первый бой. И последний. И как знать, успели бы спасти меня, если бы он оказался проворнее?

Смерть для таких как я, аристократов, "белой кости", была несколько эфемерным понятием. Медицина, одно из главных достояний Древних знаний, творила истинные чудеса. Впрочем, таковыми они были для всяких отсталых народностей. Или совсем уж бедняков. Для нас же, тех, у кого были средства, обычным делом было быстро вылечиться, подправить фигуру, вырастить новую конечность, взамен утраченной. Или, как в моём случае – восстановить выбитый глаз. Полежу в капсуле какое-то время, потом похожу пару недель с повязкой, собирая завистливые взгляды – ведь я лишился глаза в настоящем бою! За это время он полностью регенерирует. Некоторые старики, уже под сто лет, когда зрение совсем сдавало, удаляли глаза хирургическим путём и выращивали новые. Те, у кого на это хватало серебра.

***

То, что дело не чисто, я понял по хмурым лицам эскулапов, осматривающих меня в госпитале Кордобы. Доктор Кортес, пожилой уже врач, лечивший всю нашу семью, попросил меня недолго побыть в отдельной палате и, не ответив больше ни на один из моих вопросов, вышел вон. Я просидел в полном одиночестве, наверное, несколько часов, пока дверь не отворилась, и на пороге не появился мой отец.

– Как Изабелла? – спросил я, когда мы с ним обнялись.

– Что? – растерянно спросил отец, – а, Изабелла? Она... Слушай меня внимательно, сын! – сказал он вдруг изменившимся голосом, – ты должен пообещать мне одну вещь. Сейчас ты уедешь. Далеко. Очень далеко. У тебя будет другое имя, и ты никогда, слышишь, никогда и никому не расскажешь, кто ты на самом деле! Если ты любишь меня, если ты любишь своих братьев и сестёр, если ты действительно любишь Изабеллу, то пообещай мне никогда и никому не говорить, кто ты такой!

– Что происходит, отец? – сердце моё сжалось в ужасном предчувствии.

– Ты – аномалия, сын! Понимаешь? Я очень тебя люблю, правда, именно поэтому я и иду на это преступление! Доктор Кортес мне многим обязан, так что он будет молчать. Для всех остальных тебе через полчаса сделают эвтаназию. Не бойся! – прижал он меня к себе, увидев ужас в моих глазах, – это будет не по-настоящему. Ты очнёшься через час, официально тебя кремируют, так что никто ничего не узнает. Вы с моим доверенным человеком покинете королевство и никогда не сможете вернуться. Понимаешь? Но у тебя будет шанс выжить! Прости меня, сын! Прости!

В глазах отца, железного герцога Перейро, стояли слёзы. Такие же слёзы душили меня. Как же так? Почему именно я?

– Прости меня, сын! – прошептал отец, – мне надо идти. Будь мужественен!

Он ещё раз обнял меня и выскочил из палаты. Я остался один на один со всем ужасом, что только что на меня обрушили. Я – аномалия! Один на миллион, возможно даже на десять миллионов, но такие как я рождаются. Мы ничем не отличаемся от обычных людей, кроме одного – наша кровь имеет очень странный состав. Настолько странный, что нас следует незамедлительно уничтожить! Без вариантов и исключений. Закон на этот счёт настолько суров, что за сокрытие аномального смертная казнь грозит любому, не взирая на титулы. Единственный способ снять с себя подозрение, это тут же сообщить о таком больном в Инквизицию и Королевскую инспекцию, ибо это дело уже государственного уровня. А это значит, что мой отец, вместе с доктором Кортесом в буквальном смысле рискуют своей головой. Только мне от этого не легче!

Мои мрачные раздумья прервало появление на пороге невысокого человека в чёрных одеяниях.

– Константино Перейро? – задал вопрос человечек.

– Д-да, – пробормотал я.

– Угу! – хмыкнул он.

И начал задавать всякие вопросы, на которые я отвечал совершенно отрешённо. Однако на вопрос – знал ли кто-то ещё о моём заболевании? – мне хватило ума изобразить правдоподобное изумление.

– Каком заболевании? Это же всего лишь глаз! А вы кто? – перешёл я в атаку, злясь на коротышку за то, что он пытается копать под моего отца.

Человечек пожевал губами, и уже собирался было ответить, как дверь снова открылась, и на пороге нарисовался новый посетитель.

– Ага, я так и думал, святой отец, что вы уже здесь! – пробормотал вошедший.

– Разумеется, господин главный инспектор, это же моя работа, – скупо улыбнулся человечек в чёрном.

Никаких атрибутов Церкви на нём не было, и странный мундир ничем не напоминал хламиды монахов.

– Ну, и как грешник? – похоже, главного инспектора вся эта ситуация забавляла.

– Можете допросить, я уже заканчиваю, – милостиво разрешил Инквизитор.

– Да бросьте, падре! Вы же знаете, что у нас с вами одни цели. К чему ходить по кругу и мучить бедного юношу? Есть состав преступления, ваше мнение?

Инквизиция, Экологическая Инквизиция, если точнее, международная структура, созданная для предотвращения событий, подобных Катастрофе, была, пожалуй, самой могущественной организацией в мире. А Королевская инспекция занималась выявлением государственных преступников. Инквизитор не стал обострять межведомственные отношения и, вздохнув и воздев очи горе, произнёс:

– Похоже, дело ясное. Юноша виновен, родители и врач – нет.

– Виновен в чём?! – вскричал я. Гнев мой был неподдельным, ибо уж моей-то вины в том, что я урод, не было никакой. И ни чьей не было – аномалии просто появлялись иногда и всё.

–Тише, юноша! – поднял руку маленький человечек, а я вытаращил глаз на инспектора. Мне показалось или нет, что он только что мне подмигнул?

– Ну что же, не будем тянуть тогда! – потёр руки инспектор, – доктор Кортес, войдите!

В комнату вошёл бледный врач.

– Хм, гхм! – откашлялся инспектор, – Константино Перейро, комиссия в составе главного Инквизитора герцогства Андалусия, отца Себастьяна Де Ортеги, главного королевского инспектора герцогства Андалусия, инспектора первой категории Хуана Алакорна, а так же доктора Габриэля Кортеса, главного врача госпиталя Кордобы, установила, что Константино Перейро, второй сын герцога Перейро, виновен в нарушении "Закона о чистоте крови", а именно – имеет в своём теле кровь аномального состава. В соответствии с данным законом Константино Перейро подлежит немедленной эвтаназии, после чего его тело будет незамедлительно утилизированы путём сожжения в крематории.

– Доктор? – обратился он к Кортесу, – вы готовы?

– Что? – переспросил врач, – готов? А! Да, да, конечно!

– Ну-с, приступим? – потёр руки инспектор, – молодой человек, – обратился он ко мне. Вам понятно, что сейчас произойдёт?

Мне было совсем не понятно. И страшно. Страшно до такой степени, что я почувствовал, как по ляжке побежала горячая струя.

– Доктор сейчас сделает вам укол, вы заснёте и всё. Это не больно.

Слёзы душили меня, и я почти прозевал момент, когда инспектор снова подмигнул мне.

– Смотрите! – он ткнул пальцем мне за спину, я, разумеется, обернулся, и тут же почувствовал укол в левую ногу.

– Ай! – кровь разом хлынула к голове, от ужаса я даже не мог сделать вдох. Бледный доктор Кортес сжимал в руке шприц-пистолет, инспектор улыбался, а отец Себастьян очень внимательно рассматривал изменения, которые происходили с моим лицом. Я думаю, ему было просто любопытно. Потом страх исчез, я смог дышать, и откинулся на жёсткую койку. Мне стало всё равно, что со мной будет, стало всё равно, будет ли плакать по мне Изабелла, будет ли горевать отец, другие братья и сёстры. Но вот двинуть в глаз маленькому человечку в чёрном я бы не отказался. Потом я провалился во тьму.