Текст книги "Комнатный фонтан"

Автор книги: Йенс Шпаршу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Постепенно он свалил на меня и часть переписки с клиентами. Никогда не забуду вопроса одного покупателя, который интересовался, можно ли держать в поддоне ДИАНЫ золотых рыбок. Для смеха я прочитал письмо Штрюверу, думая потом отправить нелепое послание в корзину, но Штрювер пресек мои поползновения, сказав, что здесь, на его взгляд, есть свежая мысль, которую сегодня, быть может, технически реализовать еще не представляется возможным, но завтра – как знать, вдруг это позволит привлечь дополнительные человеческие ресурсы, поскольку любители аквариумных рыбок составляют значительную группу населения, о чем он и поспешил сообщить начальству, отправив срочный факс в центр.

Иногда меня, конечно, раздражало то, что Штрювер корчил из себя великого западного эксперта. Вот, например, в одном из писем от клиента, проживающего в Шпандау, был задан вопрос: «Не может ли быть причинно-следственной связи между обнаружившимся у меня вдруг incontinentia urinae и установкой комнатного фонтана вблизи спального места?»

Я несколько растерялся.

– Это слишком сложно для нас, – решил Штрювер за себя и за меня и отправил письмо на дальнейшую обработку в центр.

Я, честно говоря, тоже не очень знал, что с этим делать, но он, хотя бы для приличия, мог бы меня спросить. (Уже потом, дома, я заглянул в словарь и установил, что у несчастного клиента просто недержание мочи.)

Штрювер, стало быть, занимался бумажными делами, а я чуть ли не каждый день выезжал на работу один. Штрювер предоставил мне свой служебный «пассат», в багажнике у меня лежали демонстрационные образцы. ИОНА, как уже говорилось, расходился плохо. В лучшем случае на него реагировали иронической улыбкой, ограничивая этим весь свой интерес. Но даже это случалось крайне редко.

Вечерами мы со Штрювером вели долгие разговоры. Во время этих посиделок как-то даже не бросалось в глаза, что я почти ничего не говорю и только иногда киваю или мотаю головой. На большее после всех разъездов я был уже не способен.

Помимо «почтово-ящикового» проекта Штрювер проявлял повышенный интерес к обычаям и нравам восточных немцев. Все, что так или иначе имело отношение к этой теме, необычайно интересовало его, и он старался разузнать об этом как можно больше. Он был рад, что мог теперь посмотреть на восточных немцев своими собственными глазами. «Восточный немец как таковой…» – так начинал он обычно свой рассказ о сделанных им наблюдениях. (Определенную роль в этом сыграло, видимо, то, что Штрювер на заре туманной юности, в эпоху «бури и натиска», изучал, как он мне доверительно признался, политологию.)

Особенно его тревожил в этот период один вопрос: не испытывает ли восточнонемецкое народонаселение от избытка предлагаемых соблазнительных товаров нечто вроде культурного шока, что в свою очередь может сказываться на нашем продукте, который, учитывая его специфику, неизбежно оттесняется на задний план. Комнатный фонтан, говорил он, это, наверное, между нами, все – таки не самое главное, что нужно человеку в первую очередь.

То, что он уже довольно скоро внутренне начал соотносить себя с Востоком, я заметил по тому, как он однажды, разговаривая по телефону, отбрил кого-то из нашей центральной конторы. Его собеседник на другом конце провода позволил себе, как сообщил мне возмущенный Штрювер, повесив Tpy6iy, многократно обозвать восточных немцев «вечно обиженными придурками с лагерными замашками».

А вот за что я искренне благодарен Штрюверу, так это за то, что он всегда старался подбодрить меня, даже если итоги дня выглядели весьма удручающе. «Помните, – говорил он, провожая меня после наших „заседаний" к лифту, – наш девиз: капля камень точит».

И вот однажды, в октябре, холодным солнечным днем…

Я возвращался, совершенно раздавленный, после одного неудачного визита, закончившегося легкой потасовкой. Мне пришлось даже раньше времени покинуть помещение, то есть практически оставить объект, спасаясь бегством.

Мне было тошно.

Я ненавидел Штрювера, я ненавидел весь свет. Поскольку мне ничего на ум не шло, я думал о смысле жизни. Моя жизнь, думал я, это череда сплошных недоразумений и глупостей. В этом смысле, вынужден был признаться я, скрежеща зубами, я жил несомненно очень полной жизнью!

Ты должен бороться со своей натурой, говорил я себе, но уже в следующий момент спрашивал, почему я должен бороться именно с тем, что, быть может, у меня самое лучшее?

Я вышел на пешеходную улицу. Там стоял все тот же скрипач. Он аккомпанировал оркестру, который исполнял какую-то симфоническую пьесу, лившуюся из динамиков магнитофона на головы редких прохожих. По дороге туда я уже заметил его, но только теперь, после моего сокрушительного поражения (пока нам более или менее хорошо, мы ничего вокруг себя не замечаем!), я увидел в нем своего коллегу, собрата по несчастью. Я решил оказать ему братскую помощь и положить (именно положить, а не бросить!) марку или даже две в открытый футляр, но тут обнаружил, что у меня с собою только бумажные деньги. Это будет, пожалуй, многовато. Но не просить же уличного музыканта дать мне сдачи, так все-таки не делают. В итоге я остался при своем и только молча кивнул ему, хотя он вряд ли мог оценить этот скромный знак внимания, поскольку играл с закрытыми глазами.

И все же мысль о том, что я легко мог дать музыканту денег, если бы обстоятельства сложились несколько иначе, – эта мысль согревала меня своим теплом в гот холодный осенний день. Только непреодолимая сила, а именно фактическое отсутствие мелочи, помешала мне осуществить этот замысел.

Настроение у меня как-то незаметно улучшилось, и тогда я, чтобы не упускать этого редкого случая, решил рискнуть и дать, наконец, ход моей АТЛАНТИДЕ. Как ни крути, но рано или поздно настанет роковой день отчета, который и так не сулил мне ничего хорошего, – пусть будет хотя бы одной проблемой меньше.

Поскольку я сэкономил время на предыдущем клиенте, который спустил меня с лестницы, я мог теперь заняться своими личными делами. Я поспешил к своей машине, открыл багажник, достал ИОНУ и коробку, в которой у меня лежала АТЛАНТИДА. Обычно я строго придерживался инструкции и всегда оставлял модели в машине. Но сегодня я действовал скорее интуитивно, и моя интуиция подсказала мне правильный ход. (Сегодня, оглядываясь назад, я не могу не признать, что, наверное, разумнее сначала иметь при себе только дипломат и проспекты, а не вламываться к бедному клиенту сразу с ящиком размером 90 х 60 х 40 см, что может произвести невыгодное впечатление, но, с другой стороны, если следовать штрюверовской методе, можно легко потерять завоеванные позиции, поскольку в тот момент, когда тебе надо покинуть поле боя для того, чтобы принести из машины демонстрационный образец, ты рискуешь услышать «Ах, оставьте, не утруждайте себя!» и остаешься опять ни с чем перед захлопнувшейся дверью. Сама жизнь доказала несостоятельность штрюверовской «чемоданомании», против которой я решительно выступал, ведя бесконечные дискуссии по этому поводу во время наших разъездов по городу.)

Пожилая дама, открывшая мне дверь, незамедлительно передала дальше:

– Пришел какой-то тип с коробками! – сообщила она кому-то, находившемуся в недрах квартиры.

Лучшего начала себе и представить нельзя. В коридоре тут же появились два карапуза. Они пристроились к доброй женщине, которая, как я безошибочно установил, была их бабушкой. Вероятно, они хотели первыми распаковать коробки. Затем, с некоторым интервалом, подтянулись и родители.

Теперь передо мной выстроилась вся семья в полном составе. В такой ситуации самым разумным было бы, конечно, ввиду превосходящей численности противника (групповые встречи – смерть агента!), немедленно покинуть территорию. Но не успел я оглянуться, как семейство – то ли потому, что родители не хотели сразу расстраивать детей, то ли потому, что в коридоре было все-таки тесновато, – увлекло меня за собой, и вот я уже сижу в гостиной, так сказать в «семейном кругу». Это неожиданное стремительное развитие событий совершенно сбило меня с толку, и я, чтобы не рисковать, извлек первым делом на свет божий ИОНУ. АТЛАНТИДУ я пока незаметно задвинул ногой под стол.

Я бойко прогнал свой текст про ИОНУ. Последовала пауза. Обычная реакция. Я называю это «моментом истины».

Семейство и кит молча разглядывали друг друга.

Судя по всему, это было не совсем то, что они себе представляли. Для меня это был крайне опасный момент. Эти холодные, оценивающие, сверлящие взгляды – я сам невольно поддавался их магнетической силе.

В таком вот состоянии я, преодолевая робость, осторожно спросил, а не попробовать ли нам запустить кита?

Вопрос остался без ответа, растворившись в гнетущем молчании…

И тут, как из-под земли, раздался чей-то голос. Он шел из-под стола. Один из младших членов семьи, спасаясь от кита, нырнул туда.

– Открыть, – пропищало снизу. – Открыть, – повторил детский голос и твердил это до тех пор, пока я не выдержал и не достал желанный объект.

В нерешительности я сидел, зажав коробку между ног.

– Открыть!

Холодеющими руками я на автомате раскрыл коробку. Я не сказал ни слова. Впрочем, мне и не надо было ничего говорить. АТЛАНТИДА говорила сама за себя…

Попробую описать подробнее, как все происходило, научным языком, поскольку в данном случае все шло по науке, в строгом соответствии с методикой обработки покупателя, именуемой в международной практике A. I. D. А. Первый этап обозначается буквой «А» и расшифровывается как «Attention!» (букв.Внимание!). И действительно, мои клиенты с огромным вниманием, насколько я мог судить по гробовому молчанию, следили за распаковыванием объекта. Далее следовал этап, обозначаемый латинской буквой «I» (I = interest; русск.интерес). Здесь нужно было собрать диффузное внимание присутствующих и трансформировать его в направленный интерес. Это в моем случае произошло автоматически. Сгава семьи, без каких бы то ни было понуканий с моей стороны, добровольно сходил за водой. Неопровержимое доказательство пробудившегося интереса.

Чтобы не вдаваться в подробности, скажу сразу: не прошло и трех минут (правда, я не смотрел на часы, но, по ощущению, все развивалось крайне динамично), как мы дошли до пункта «D» (англ. desire; ср. русск.:хочу купить). Когда же я попросил хозяина нажать на кнопочку и через несколько секунд из воды поднялась медная пластина с установленной на ней телебашней, в комнате воцарилась тишина. Но какая! Это была торжественная, благоговейная тишина! (Завершающий этап, идущий под литерой «А» (= action = действие), то есть подписание договора, был уже чистой формальностью.)

Что же произошло на самом деле?

До меня постепенно дошло, что в тот печальный вечер, когда я оказался один на один с поломанным ИОНОЙ, моя интуиция (или что-то другое, в данном случае это неважно) вывела меня на единственно верный путь, заставив взять в руки лобзик и, потратив полночи упорного труда, отпилить от медной пластины лишние части, придав ей очертания ГДР, моей страны, исчезнувшей теперь с лица земли. (Может быть, на меня тогда просто настроение такое нашло, а может быть, все дело было в том, насколько я сейчас могу вспомнить, что от подставки в процессе всех пертурбаций отломался кусок, и отвалился так удачно, что как-то сама собою получилась форма ГДР Как бы то ни было, успех был настолько оглушительным, что не оставалось никаких сомнений: я действовал совершенно правильно, и то, что поначалу казалось случайным, выглядело впоследствии как акт сознательного действия, подчиненного внутренней необходимости.)

В тот день я с удивлением отметил, что у старушки, которая проводила меня до дверей и на прощанье молча пожала мне крепко руку, в глазах стояли слезы. Только дети, активно участвовавшие в мероприятии, склонялись как будто больше в сторону кита, но отец не стал вступать с ними в долгие дискуссии, а только сказал:

– Вы еще маленькие, вам этого не понять.

Я тоже, честно говоря, не мог этого понять. Похоже, правы те, которые утверждают – я сам это читал, – что художники порой не понимают, что они создали.

С этого дня моя АТЛАНТИДА вышла в люди, и это было поистине триумфальное шествие!

Рассказать в двух словах обо всех этапах этого славного пути невозможно, это может завести очень далеко (тем более что в отдельных случаях меня просили сохранять всё в глубочайшей тайне и не разглашать доверенные мне сведения). Я не мог даже толком вести учет! Да и когда мне было этим заниматься? Днем я носился как угорелый по клиентам, меня передавали из рук в руки, как эстафету, а по ночам – по ночам я сидел у себя в мастерской и перепиливал ИОНЫ, штуку за штукой. Времени у меня на это уходило немало, потому что мне не хотелось повторяться, – пусть в каждом доме будет что-нибудь свое, оригинальное. Так, например, я выцарапал у одной модели на подставке (совершенно сознательно!) «Карл-Маркс-Штадт» в том месте, где нынче на карте красуется «Хемниц», в других случаях я оставлял традиционный вулканический пейзаж.

Я так и не мог постичь, в чем тайна успеха моей АТЛАНТИДЫ, и это временами меня пугало. Может быть, я не мог разгадать эту загадку просто потому, что слишком долго просидел в своей комнате отдыха и досуга, отгородившись от всего, и упустил что-то такое важное, что произошло за это время в большом мире, который я перестал понимать? Правда, и я сам, думая о прежних временах, чувствовал, как у меня иногда начинает щемить сердце, но это еще все-таки не повод…

Я присматривался к своим клиентам. Конечно, среди них были и такие, которые воспринимали АТЛАНТИДУ как милую шутку, как такой прикол, которым можно позабавить друзей на вечеринке. Но основная масса относилась к АТЛАНТИДЕ как к предмету культа. Сколько раз мне доводилось видеть, как ее с почетом помещали в красный угол. Порою мне казалось, что я нахожусь в мемориальном музее. Когда я приходил куда-нибудь по рекомендации, меня встречали как единомышленника («Мы много о тебе слышали…»). Особенно активно АТЛАНТИДА расходилась среди членов полулегального «Союза граждан ГДР в изгнании», о существовании которого я до сих пор и не подозревал и который оказался на удивление хорошо организованным, в чем я имел счастье лично убедиться, внедрившись в эту структуру, которая работала так слаженно и четко, что я только успевал подписывать договоры. Однажды, когда они проводили общее собрание Союза в каком-то старом заброшенном кинотеатре, мне даже разрешили поучаствовать в благотворительном базаре, устроенном в антракте, и предоставили отдельный стол в хорошем месте, между шпреевальдскими огурчиками и рубашками FDJ. [3]3
  Союз свободной немецкой молодежи (нем. Freie deutsche Jugend), молодежная организация ГДР.


[Закрыть]

Чего я только ни передумал за это время, пока сидел долгими одинокими ночами у себя в комнате отдыха и пилил, пилил, пилил… Лишь немногое из того нашло отражение в моей Книге учета. Ну, вот, например, такой пассаж: «Ночная тишина… Все в доме спят. Они спят неправедным сном. Вдруг мне подумалось: они вовсе не спят, они только притворяются. Во всем доме, во всем городе нет человека, который бы спал. Они лежат с открытыми глазами, и я представил себе, как распахиваю дверь и говорю: „Ну что, притворялыцик, не спится?" А мне из темноты в ответ – громкое „Да!"».

Или вот запись от другого числа: «Сегодня утром вышли на прогулку с Пятницей. Проходим мимо детского сада (теперь. Детское вспомогательное учреждение", сокращенно ДЕВСУЧ), на углу Крумлоштрасе. Сквозь открытое окно слышим хор: „Когда мама на работе, дома я сижу одна. С трудом сдержался, Пятницу пришлось оттягивать силой. Ни за что не хотел уходить, скулил, был страшно возбужден».

Следующей ночью я записал: «Наказание свободой или наказание тюрьмой – что хуже?»

Размышляя об успехе АТЛАНТИДЫ, я почему-то часто вспоминал одну пожилую даму из Далема, у которой я был в самом начале, в один из первых заходов.

В ее ЛЕСНОМ УЕДИНЕНИИ разъехались контакты. Я устранил дефект прямо на месте. Она была мне очень благодарна и дала чаевые. Я тоже был очень рад, потому что это был последний визит, после которого я собирался домой.

Дама спросила, где я живу.

Я ответил.

– Ах, вы оттуда? Ни за что бы не подумала.

Без всякого стеснения она изучающе окинула меня взглядом.

Я почувствовал, что краснею.

Чтобы порадовать ее, я готов был уже выкатить глаза, высунуть язык или заскрежетать зубами, но потом передумал. Только на улице, стоя перед воротами ее виллы, я оглядел себя и чуть не умер со стыда. Мои ежевичные брюки, мои маскштаны – с каким удовольствием я зашвырнул бы их ей прямо в сад!

Я попытался забыть об этой встрече. Но позже, сидя в пробке на автобане, я то и дело посматривал на себя в зеркальце, пытаясь разглядеть особые приметы.

В какой-то день я позвонил Юлии. Пришло письмо из ее банка. На конверте большой штемпель: «Если получатель выбыл, просьба отослать отправителю». Я тут же, поскольку штемпель давал мне на это полное право, набрал номер.

К телефону подошла Конни. Я сказал, что у меня важное сообщение для Юлии. Она спросила, не может ли она что-нибудь ей передать. Я сказал, что не может, поскольку речь идет о письме.

Конни рассмеялась и спросила:

– Интересно, от кого письмо? От Юлиного «плюшевого зайца»? – И снова смех – какое нахальство!

Я хотел что-то сказать, но возмущенно промолчал.

Мое молчание Конни интерпретировала как предложение высказать, наконец, мне свое мнение. Ее мнение, если суммировать все, что она сказала, сводилось к следующему: 1. Я совершенно не представляю себе, как Юлия страдает от того, что мы разошлись. 2. Даже сейчас, после того как я «выжил Юлию из квартиры» (?!), она беспокоится обо мне. Он (то есть я), так все время говорит Юлия, должен прийти в себя, он должен наконец найти себя.

Я молчал, несколько ошарашенный открывшимися обстоятельствами. Это было что-то новенькое. (До сих пор я не находил в том, что касалось моих внутрипоисковых работ, такого горячего сочувствия и поддержки.)

– И что теперь? – спросил я, намеренно переводя разговор в деловое русло, чтобы решить вопрос с письмом.

К тому же, признаюсь, я был разочарован, нет-я был страшно расстроен тем, что мне не удалось вступить в прямой контакт с Юлией. Не знаю, может быть, Конни ожидала, что я буду изображать из себя «раскаявшегося супруга»? Хотя подобные притязания с ее стороны выглядят крайне странно! Вот уж кто меньше всего может рассчитывать на это. На холодно-деловой тон моего вопроса она отреагировала фразой, что я в подметки Юлии не гожусь, что я ее не заслужил. Да, сказал я, то есть нет, подумал я, уж этого я точно не заслужил! Конни мне что-то на это возразила…

Туг появился Пятница. Возможно, он хотел посмотреть, с кем это я так долго разговариваю по телефону. Я прорычал ему сквозь зубы:

– Сгинь!

Это получилось у меня так четко, по – военному, на одном дыхании, сказал как отрезал. Кыш! – и Пятница, как по команде, тут же развернулся и ушел.

Конни успела за это время повесить трубку.

Я подумал, не набрать ли мне ее еще раз, чтобы хотя бы передать привет Юлии. Но этого, показалось мне, будет как-то маловато. Жена бросает своего мужа (будем смотреть правде в глаза), а он? Он передает ей сердечный привет. Тогда я решил, что, наверное, лучше будет передать Юлии, что мне бы хотелось, чтобы все шло по-старому. Я уже снял трубку, но подумал, что лучше, пожалуй, было бы сказать: «Все должно пойти по-новому».

Я никак не мог решить, на каком из этих двух вариантов мне остановиться. Я сновал по квартире, как зверь в клетке. (Пятница гонялся за мной, считая, наверное, что это такая игра. Или эрзац-прогулка.) Много раз, проходя мимо телефона, я проверял, хорошо ли лежит трубка, которую я на секунду поднимал (ровно на секунду, чтобы не занимать телефон) и снова клал обратно. Про себя я надеялся, что Юлия мне перезвонит. Но когда она не позвонила мне и на следующий день, я запечатал письмо в большой конверт и надписал: «Адресат выбыл!»

При этом я внутренне, учитывая сложившиеся обстоятельства, был даже готов к тому, чтобы простить ей этого треклятого Хугельмана, которого я в разговорах с ней называл не иначе как «твое романтическое недоразумение». (На что мне Юлия обычно отвечала: «Господин Хугельман не мое романтическое недоразумение, а наше общее начальство, понимаешь – он начальник моего отдела!» – Записано со слов, см. Книгу учета. Ладно, оставим. Как говорится, мнения по этому вопросу разошлись.)

От собственного великодушия, толкнувшего меня на то, чтобы всё забыть и всё простить, я чуть не расплакался, и ком подступил у меня к горлу, хотя, честно признаться, с тех пор как у меня снова появились дела, образ Хугельмана успел изрядно потускнеть в моих глазах, превратившись из воплощения мирового зла в маленькую неприятность; он перестал быть для меня каким-то сверхчеловеком, он был простым обыкновенным членом (точнее будет сказать – сочленом) общества. Как и я. Обычное явление, или, что то же самое, обычное недоразумение, о чем уже было сказано выше.

Мое великодушие требовало выхода, но оно было никому не нужно!

Зато я сам был загружен, слава богу, под завязку, так что думать ни о чем другом просто не мог. Я, кстати, не помню, чтобы я когда-нибудь еще работал так напряженно, как в тот период. Даже в жилконторские времена у меня такого не было, ну разве что иногда, перед выборами в Народную палату или перед какими другими праздниками, – тогда, конечно, приходилось крутиться все двадцать четыре часа в сутки.

Однажды, в пятницу вечером, я, как всегда, явился к Штрюверу в гостиницу, чтобы отчитаться за неделю (и заказать себе еще фонтанов), и с удивлением увидел у него на столе вазу с цветами и ведерко с шампанским. Сначала я подумал, что пришел раньше времени, и решил поскорее убраться, сделав вид, что просто ошибся номером, но Штрювер затянул меня обратно в комнату. На журнальном столике тихо мерцал открытый ноутбук.

– Взгляните, – сказал Штрювер.

Я углубился в изучение пестрой картинки. Штрювер изобразил продажи за последние недели в виде графика.

– Наконец, наконец-то мы переломили ситуацию! Я знал, что это произойдет!

Не знал он только одного. Причем не только не знал, но и не догадывался (поскольку у меня до сих пор не хватало духу ему признаться, да и как?), что этим впечатляющим успехом мы обязаны исключительно АТЛАНТИДЕ.

Почтиисключительно, если быть точным. Бывали случаи, когда она наталкивалась на неприятие. Как, например, вопреки ожиданиям, это произошло у моего зубного врача. Я записался для виду к нему на осмотр и мужественно выдержал все процедуры, включая сверлёжку, решив, что для пользы дела можно и пострадать. Когда все было позади, я завел с доктором Пагелем разговор об общеэкономическом положении вообще и положении в индивидуальном секторе в частности, о том, как славно было бы, если бы его приемная стала в некотором смысле центром притяжения, притягивающим как магнит потенциальных пациентов всего нашего квартала. Он смотрел на меня с некоторым удивлением. Так смотрит врач на пациента. После этого я продемонстрировал ему АТЛАНТИДУ. При виде нее он сразу зажмурился и сказал: «Уберите это, господин Лобек». «Понял, – тут же отреагировал я. – Не надо волноваться, нет проблем», – и быстренько подсунул ему ИОНУ. «Ну, только ради вас», – нехотя согласился он наконец, озабоченно глядя поверх очков на новый предмет обихода, и добавил, что у него и так, мол, скопилось слишком много разнообразных технических новинок; я смутно помнил, что сам добыл ему когда-то по блату газовую колонку. Кроме ИОНЫ (вкупе с договором на сервисное обслуживание) мне пришлось дать ему обещание, что я теперь буду ходить к нему регулярно, не реже одного раза в год.

Тем временем Штрювер откупорил шампанское и разлил его по бокалам. Один он протянул мне, другой взял сам и сказал:

– Кстати, меня зовут Уве.

Бывает и хуже, хотел было сказать я, но не успел, потому что он полез уже ко мне со своим бокалом чокаться, чтобы закрепить переход на «ты», и мне ничего не оставалось, как промямлить «Хинрих» и тут же побыстрее всё запить.

Потом мы улыбнулись друг другу.

Ему было, если хорошенько приглядеться, лет на десять-пятнадцать меньше, чем мне. По-хорошему это я должен был бы ему предложить перейти на «ты». Но в конце концов, он западный человек, что с него возьмешь. К тому же он, наверное, скинул мне автоматически пару годков из тех сорока лет, что составили жизнь ГДР, потому что мы ведь там толком и не жили. Всякий раз, когда мы с ним куда-нибудь ехали, особенно если мы выезжали за пределы города, он начинал без конца качать головой и сочувствовать. Цитата из Книги учета: «Ну и жизнь у вас тут была! Газеты не газеты, выборы не выборы, дороги не дороги, и даже машины не машины».

Внутренне я соглашался с ним по всем пунктам. Но что же, черт побери, тогда это было? Чем мы все это время занимались? Бог его ведает. Нужно самому все это пережить на собственной шкуре, чтобы окончательно перестать что-нибудь понимать.

– Как бы мне хотелось прочитать твои мысли, Хинрих.

Я решительно замахал руками.

– Знаешь, ты иногда поражаешь меня своей бесконечной скромностью.

Потом он заговорил о том, что «старик» делает на меня большую ставку. За последнее время он получил множество благодарственных писем от клиентов.

– Подожди, вот стану я начальником по Востоку, сделаю тебя своим заместителем, тогда мы развернемся во всю ширь. С таким-то сокровищем, как у тебя, с твоими старыми связями, мы горы свернем!

Тут он почему-то спросил, а откуда у меня, собственно говоря, эти списки. Ему, конечно, все равно, но все-таки…

– Из моей старой конторы, – признался я, удивляясь вопросу.

– Понятно. Значит, из конторы, – сказал он, кивая головой.

Потом он налил нам еще шампанского и ни с того ни с сего перешел к госбезопасности. (Может быть, он примял немного до нашей встречи, не знаю, но мне показалось, что он как-то резко перескочил с одной темы на другую.)

– Подумаешь, сотрудничество с органами! – распалился он. – По мне, так, скажу я тебе, если кого-то тянуло на это дело, так и ради бога, почему нет?!

Он испытующе посмотрел на меня.

– Но сказать-то об этом все-таки можно было? Поделиться?! По крайней мере с коллегами.

Мне тоже так казалось. Я согласно кивнул. Он почему-то отвел глаза.

– Уве… – сказал я, после того как допил свой бокал.

– Да?

– Мне пора.

– Ах да, конечно. Тебя, наверное, ждет жена.

– Наверное, ждет.

– Давно?

– Давным-давно, давным-давно…

Взгляд Штрювера выражал искреннее сочувствие.

– Ну что ж, иди, Хинрих. Не буду тебя задерживать.

Мне нужно было еще зайти за продуктами. Поход в магазин, признаюсь, постепенно превратился для меня в настоящую муку, и я все время норовил оттянуть его до последнего. Покупать для себя одного, доложу я вам, чертовски грустная штука.

И вообще. В каком государстве мы живем?! Меня прямо трясло от ярости, когда я обшаривал свой бумажник в поисках одной марки для тележки и как всегда не находил ни одной подходящей монеты. Ще мы живем. в конце концов?! От кого они сажают свои дурацкие телеги на цепи? Что, у них воруют их тут пачками? Негодуя, я отцепил себе тележку обойдясь в конце концов двумя полтинниками, и отправился в поход по рядам. Пристроившись в хвост очереди у кассы, я мрачно и с тревогой обозрел содержимое моей корзины. Там, на виду у всего света, лежали неопровержимые доказательства моего постепенного одичания: дюжина пивных банок, венские сосиски в собственном соку, тюбик горчицы, пачка масла, булка, бутылка водки, сигареты. Я тупо смотрел на тележку. Мысль о том, что мне предстоит изничтожить все это в ближайшие дни, повергла меня в ужас. Я готов был уже засунуть свою телегу в угол и уйти.

Единственным светлым пятном во всей этой куче были пестрые банки с собачьим кормом, которые со всей очевидностью свидетельствовали о том, что есть на свете живое существо, о ком я должен заботиться. (Да, и еще штрюверовский букет, который, как инородный предмет, торчал у меня под мышкой.)

«Привет от Уве», – сказал я Пятнице, который встретил меня в коридоре, когда я пришел домой.

Он с любопытством обнюхал цветы и вытер свой влажный нос, запачканный пыльцой, о мои брюки. Растрогавшись, я высморкался. На улице похолодало.

Маленькие радости и большие подозрения

«Студия „Мануэла". Мы открылись для вас!» Это объявление я обнаружил несколько недель спустя в одной из газет, которые я прочесывал по утрам, и тут же обвел его лиловым маркером, каковой я использовал, чтобы отмечать те номера, по которым собирался звонить в первый и последний раз. В физиотерапевтический массажный кабинет, подумал я, можно было бы попробовать засунуть и ИОНУ, очень даже кстати. Я зацепился за это объявление еще и потому, что у меня срывалась плановая выработка АТЛАНТИД, я просто не успевал обслуживать заявки, которых у меня скопилась уже целая гора.

Я позвонил, и неудачно, но со второй попытки мне все-таки повезло. Трубка отозвалась низким, бархатным голосом, ближе к басу. Я коротко объяснил причину моего дерзкого звонка: фонтан, вода, уют и все такое прочее. Голос не стал задавать лишних вопросов и только спросил, звоню ли я по рекомендации. Да, соврал я, потому что мне не хотелось говорить, что я случайно нашел номер в газете, в разделе объявлений.

Мы условились о времени, тут все прошло гладко, без проблем. Напоследок я добавил, чтобы показать, какой я деликатный, что, мол, больше получаса все дело не займет, на это голос возразил, что некоторым и часа бывает мало, не будем, дескать, мелочиться. Я был приятно удивлен, обычно приходилось выклянчивать каждую минуту.

Встреча была назначена на вечер, в семь часов. Судя по адресу, где-то в центре. Я едва успел управиться. Днем я был в Ютербоге и Цосенне. 1 км я оставил, кстати сказать, весь свой наличный запас АТЛАНТИД. По дороге я схватил на скорую руку в ларьке пакетик картошки-фри с майонезом и съел все на ходу, мучимый угрызениями совести: Пятница меня уже, наверное, заждался. Решительным движением я вытер рот и руки бумажным платком, достал из багажника ИОНУ и потопал к дому номер двадцать четыре, все еще пребывая в своих мыслях. Дойдя до цели, я притормозил, не зная, что мне делать дальше, – таблички нигде не было, и я решил, что перепутал адрес. Потом я все-таки нашел ее, первый этаж, справа, маленькая овальная блямбочка: «Студия „Мануэла"». Я выдохнул, проверил, не обляпался ли я майонезом, определил, с какой ноги начну заход, поправил коробку, чтобы она не очень сразу лезла в глаза, и позвонил.

Звуки, которые я вызвал к жизни, звонком назвать было весьма затруднительно. Это были скорее орбитальные ультрасигналы, звучавшие хотя и приглушенно, словно издалека, но все же довольно жутковато.