Текст книги "Комнатный фонтан"

Автор книги: Йенс Шпаршу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Он взял у Фильцбаха чемоданчик из рук и прошествовал к двери.

– Господин Нёстих, если вас не затруднит, встаньте, пожалуйста, на исходную позицию.

Нёстих снова выдвинулся к «двери».

– Итак, перед нами клиент. Он стоит как скала.

Нёстих с удивленным видом попытался обозреть себя со стороны.

– Его рука вцепилась в дверь или приклеилась к дверному косяку. Нам нужно ее освободить. Если мы теперь последуем вашему примеру, господин Фильцбах, и просто сунем в щель свою пятерню, он воспримет это как акт агрессии или, в лучшем случае, как бестактность. Ведь не забывайте, вы находитесь в интимной близости от клиента, вас разделяет всего-навсего 0-45 см! Уровень адреналина в крови у него стремительно повышается, он думает только об одном – как бы спастись! В такой критической ситуации мы действуем следующим образом. Чемодан на виду у клиента перекочевывает из нашей правой руки (Штрювер демонстрирует движение в замедленном темпе) в нашу левую руку. Тем самым мы сигнализируем противнику, что ход сделан, после чего, не останавливаясь, продолжаем плавное движение, от которого ему теперь уже никуда не деться: освободившаяся рука легко и естественно идет сама собою в направлении клиента, которому ничего не остается, как оторваться от двери и двинуть свою руку вам навстречу.

– А что еще было неправильно? – робко спросил Фильцбах (Штутгарт) совсем уже умирающим голосом.

– Что было еще неправильно? Да нет, все более или менее правильно, если не считать того, что вы забыли представиться. Неизвестное лицо проникает без разрешения в чужую квартиру – это уже, простите, уголовное деяние, впору вызывать полицию. А в остальном… В остальном все было превосходно, господин Фильцбах.

Фильцбах (Штутгарт) окончательно сник.

На какое-то мгновение в аудитории повисла тишина. Все были подавлены.

– Почему мы тренируем это? Мы тренируем это для того, чтобы вы могли переступить через порог квартиры, чтобы вы преодолели страх перед этим барьером! Вам нужно переступить порог во что бы то ни стало!

Штрювер сложил ладони на уровне груди, как буддийский монах.

– Ну, хорошо. Допустим, вы всё сделали правильно и клиент пригласил вас пройти в квартиру. То, что еще недавно было для вас недосягаемым как Марс, теперь оказалось уже почти в пределах видимости: «мягкий утолок» в гостиной! Вот ваша цель! Вы должны попасть туда любой ценой, ибо там, только там и подписывается договор купли-продажи!

Итак, вы вошли в квартиру и – я думаю, вам не надо об этом говорить – пропускаете, как положено, хозяина вперед, чтобы следовать за ним. Что происходит на этом отрезке пути, ведущем в гостиную?

– Я сосредоточиваюсь на предмете предстоящего разговора.

– Хм. Не забывайте, у вас довольно много времени! Десять-пятнадцать секунд, не меньше!

– Я постараюсь продумать, с чего мне начать разговор.

– Интересно. Об этом вам следовало бы подумать заранее. Ну ладно. Вы представьте себе ситуацию в целом: вот клиент ведет вас по своей квартире. Вы уже за порогом. Перед вами – мир клиента. На каждом шагу – зацепки, слева, справа. Не проходите мимо! Обратите на них внимание! Тут у него висит фотография – отпуск в Греции, там у него засохший букет. Ни одна деталь не должна ускользнуть от вашего глаза, вы идете и всё фотографируете, всё фиксируете, всё запоминаете. Но только, конечно, незаметно, иначе он еще подумает, что вы домушник.

Еще один важный момент: вот вы входите в гостиную и сразу же определяете, где можно разместить комнатный фонтан. Это на будущее. Потому что, когда дойдет до дела, вы должны быть во всеоружии, чтобы в нужный момент преподнести клиенту свою домашнюю заготовочку. Только не надо сразу выкладывать все карты на стол, за вами никто не гонится. Нет, вы со знанием дела обведете комнату взглядом и тут… Понимаете, это должно выглядеть как озарение. Как будто вас только что осенило. И тогда вы задумчиво так говорите: «Вон там, там, мне кажется, он будет смотреться очень даже мило». Что-нибудь в таком духе.

Но до этого нам еще далеко.

Господин Нёстих, займитесь, пожалуйста, снова нашим агентом. Только подождите, я сейчас построю вам тут «мягкий уголок».

Штрювер сдвинул вместе несколько стульев, так что у него получился «диван» и два «кресла».

– Господин Фильцбах, сосредоточились! – прошептал Штрювер, после того как Нёстих предложил незваному гостю сесть.

Штрювер прищурил глаза и сквозь прищур наблюдает за сценой. Господин Фильцбах (Штутгарт) постоял секунду в нерешительности и быстро плюхнулся на стул. Штрювер выдохнул с облегчением.

– Надеюсь, вы сознательно всё сделали правильно, не по ошибке?

Фильцбах (Штутгарт), с закрытыми глазами, весь сосредоточенный, решительно помотал головой.

Штрювер, повернувшись к аудитории:

– Обратите внимание, наш представитель сидит сейчас справа от клиента. В дальнейшем это окажется очень важным. Когда дело дойдет до подписания договора. Только из этой позиции ручка как бы сама собой попадает к клиенту, без лишних телодвижений с вашей стороны. В случае, если бы вы сидели слева, ручке пришлось бы проделать долгий путь по линии фронтальной части корпуса клиента. Главное, что при этом нарушается непосредственный зрительный контакт между клиентом и договором. На данном этапе, однако, ничто уже не должно отвлекать. Любая пауза – лазейка для размышлений, сомнений, отговорок, и это мы должны свести к минимуму, чтобы достичь цели, до которой уже рукой подать.

Так. Но пока вы еще только уселись поудобнее и собираетесь спокойно… Стоп! Господин Нёстих, кажется, у вас там работал телевизор?

– Ммм… да, – вспомнил Нёстих.

– И что показывают, если не секрет?

– Спите, мышки, баю-бай, – Нёстих расплылся в улыбке.

– И что нам это дает? – спросил Штрювер, с удивлением отметив, что и Фильцбах неожиданно весь просветлел.

– Очень даже много дает, – с некоторым вызовом ответил Фильцбах (Штутгарт) и как-то весь подобрался.

– Ммм… Господин Фильцбах, умоляю вас, только не говорите, что это ваша любимая передача, иначе я сейчас повешусь, – скривился Штрювер.

– Именно так, – холодно ответил Фильцбах (Штутгарт). – Это моя любимая передача. Я всегда ее смотрю вместе с семьей. (Он явно решил перейти в открытую оборону!)

Штрювер обмяк на стуле.

– О'кей, о'кей, о'кей! Хотите мышек, пусть будут мышки. Но давайте подумаем, попробуем представить себе, как это сказывается на клиенте. Вот мы заходим в квартиру, там что-то такое показывают по телевизору, и нам это очень нравится… Но не может ли оказаться так (в голосе Штрювера слышатся жалобные нотки)… не получится ли так, что в данной конкретной ситуации, только применительно к данным обстоятельствам, это что-то будет немножко мешать? Независимо оттого, мышки это или не мышки и как мы к ним относимся. Господин Фильцбах! – Штрювер перешел на повышенные тона.

Фильцбах (Штутгарт) набычился и смотрит в сторону.

– Господин Фильцбах, не будьте таким упрямым, ради бога! Что вы уперлись? Мы ведь ради этого и тренируемся. Это ведь всего-навсего игра!

Фильцбах (Штутгарт) мрачно кивнул.

– Господин Фильцбах!..

Фильцбах горько усмехнулся.

Не знаю, чем бы все кончилось, если бы в этот момент в аудиторию не вошел Болдингер. Он сделал знак рукой – продолжайте, мол, продолжайте – и сел в самый последний ряд на свободный стул.

Штрювер кивнул.

– Мы как раз закончили первый комплекс упражнений.

Он осторожно тронул Фильцбаха за локоть:

– Благодарю вас, господин Фильцбах. Вы обратили наше внимание на ряд непроясненных моментов и продемонстрировали тем самым, что данная проблема требует углубленного подхода. Большое спасибо!

Фильцбах (Штутгарт) был отпущен на свободу. Но странное дело: когда он занял опять свое место, все от него как будто отвернулись. Он оказался в изоляции, хотя любого из сидящих здесь могла постигнуть та же участь. (Впрочем, может быть, этим все и объяснялось.) Его обособленность подчеркивалась еще и тем, что он отчего-то снова покраснел и теперь сидел с кумачовыми щеками, выделяясь яркой звездой на фоне общей массы. Трудно сказать, почему коллеги отодвинули свои стулья: чтобы ему удобнее было сидеть или чтобы быть от него подальше?

– А я как справился? – решил выяснить Нёстих.

– Нормально, – ответил Штрювер. – Клиентов не выбирают.

С застывшей улыбкой на устах Нёстих побрел на место.

На протяжении всего представления я чувствовал себя неофитом, попавшим на собрание посвященных и не устававшим дивиться происходящему. Но еще большее удивление вызвало у меня представление о том, что вот в один прекрасный день я в роли специалиста по комнатным фонтанам буду ломиться с маниакальной настойчивостью в чужие двери, одушевленный мечтой оказаться на одном диване с моим визави… Мысль эта казалась мне тем более дикой, что я в своей прежней жизни по роду деятельности обошел немало квартир, и мне тогда было достаточно показать свое служебное удостоверение, чтобы передо мной, как по волшебству, распахивались все двери, – еще и кофе тебе сварят, и отпускать не хотят…

Штрювер перешел тем временем к следующему комплексу упражнений: клиент срывается с крючка. В двух словах он обрисовал исходную ситуацию.

– Мы выложили все аргументы, у нас уже больше нет слов, патроны, так сказать, на исходе… А что же наш клиент? Он медлит… Крайне опасный момент! Любая мелкая помеха может погубить дело, какой-нибудь пустяк – и все пойдет насмарку! Давайте поработаем над этим сюжетом.

На сей раз Штрюверу понадобился наглядный материал, каковой у него хранился в картонных коробках у дверей. Именно оттуда он извлек блестящий розовый агрегат.

По аудитории прокатился стон, давший Штрюверу повод к следующему замечанию:

– Мы собрались здесь не для того, чтобы разбирать достоинства и недостатки бумажного тигра. Хотя я и согласен, что это тяжелый, трудный объект!

(Только теперь я смог разобрать, что там было написано пляшущими буквами на коробке: КОМНАТНОЕ ЧУДО.)

Штрювер подошел к раковине у двери и налил в агрегат воды. Затем он осторожно установил его на маленьком столике в центре «мягкого уголка». Он даже подключил фонтан к сети, чтобы уж совсем все было по-настоящему.

– Ну что ж, начнем. Клиента, для разнообразия, буду играть я. А в пару мне возьмем… Кто у нас самый смелый? Риттерсман? Или кто-нибудь еще?

– Не хотите попробовать? – раздался неожиданно у самого моего уха теплый голос Болдингера.

Я внутренне сжался в комок, отложил в сторону ручку и медленно поднялся. Болдингер одобрительно кивнул.

По спине у меня сновали холодные мурашки. Я шел вперед, ничего не видя перед собою, пока сквозь темноту в глазах не разглядел поблескивающее КОМНАТНОЕ ЧУДО, а за ним – изготовившегося Штрювера, который ободряюще улыбался мне. Пыльным мешком я плюхнулся на стул.

Штрювер сразу начал с места в карьер:

– Н-да, господин Лобек. Ваше изделие (он показал рукой на КОМНАТНОЕ ЧУДО) мне, честно говоря, нравится. Но вот цена… Я точно знаю, что скажет по этому поводу моя жена. Она скажет «нет».

Для пущей убедительности он помотал головой и демонстративно положил ручку на стол, при этом решительно отодвинул ее от себя подальше, ближе ко мне.

Я посмотрел на Штрювера долгим взглядом. Он не выдержал и отвел глаза, продолжая тем не менее кивать головой. Я тоже кивал, но только не так, как он. Я кивал медленно, полный сочувствия. Как я это понимаю, как хорошо я это понимаю! Мне невольно вспомнилась Юлия: как я вынужден был с ней бороться за каждую пилочку, за каждый листик фанеры для моей комнаты отдыха и досуга, какие у нас шли бои! Не в прямом смысле, конечно. Это были духовные битвы…

Ну, вот и всё.

Я горько усмехнулся. Прощай, моя агентская карьера! Адье!

Я уже представлял себе, как я вернусь домой, войду в квартиру, как побитая собака, и Юлия будет с состраданием смотреть на меня, от чего я только острее буду сознавать глубину своего поражения…

Напоследок, чтобы отметить, так сказать, свой отход, мне захотелось посмотреть хотя бы, как действует это КОМНАТНОЕ ЧУДО, решившее мою судьбу. Я осторожно нажал обе маленькие кнопочки: тонкая, робкая струйка с трудом пробилась к жизни и теперь лилась тихонько, играя синим и зеленым цветом… Какая чудная и вместе с тем печальная картина, и как она подходит к моему настроению.

По неосмотрительности я, включая кнопки, как оказалось, слишком низко склонился над агрегатом. Теперь у меня все лицо было мокрым. Придется доставать платок…

– Вы просто обязаныподписать договор, Штрювер! – услышал я тихий голос Болдингера из глубины зала. – Если у вас не каменное сердце, вы обязаны подписать.

Я сидел, слегка пришибленный, будто надо мною прогрохотал весенний первый гром.

Штрювер послушно взял ручку и в самом деле поставил на бумаге какую-то закорючку.

– Это было… потрясающе… Нет, я просто не нахожу слов!

Ничего не понимая, я воззрился на Болдингера, который стремительным шагом, странно расставив руки, продвигался вперед и часто кивал, глядя явно на меня. (Меня всего передернуло, я прикрыл глаза и с упоением ужаса подумал о Хугельмане Со.)

Что говорил мне Болдингер, я уже в деталях не помню. Помню только, что я будто бы «заставил говорить факты сами за себя» и я же, в казалось бы совершенно безвыходной ситуации, нашел, можно сказать, гениальный выход, продемонстрировав на себе терапевтическое действие КОМНАТНОГО ЧУДА.

– Нам не нужны напористые говоруны, которые трещат как пулеметы, не давая клиенту вздохнуть. Пусть и он, наш клиент, хотя бы на секунду придет в себя, одумается и замрет в безмолвии.

И вот благодаря мне, якобы, ему, этому клиенту, и представилась такая счастливая возможность застыть в оцепенении.

Болдингер смотрел на меня с удивлением и восхищением, как на какой-нибудь экзотический цветок:

– Господа, вот это и называется восточное спокойствие и созерцательность! Да, все-таки нам, западным людям, есть еще чему у вас поучиться! Точно есть!

Присутствующие застучали карандашами и ручками по столам в знак поддержки Болдингера. Мне было стыдно. Я не знал, куда девать глаза, и потому опустил их долу, когда мне нужно было пройти сквозь строй столов и стульев к себе на место.

Вечером мне захотелось немного посидеть в холле «Фёренталер хоф». Остальные, наверное, болтаются сейчас по местным заведениям. Меня они тоже позвали, но я заметил, что после моего удачного выступления перед Болдингером коллеги заняли в отношении меня сдержанную, выжидательную позицию. Только Нёстих подошел ко мне сразу после семинара молча пожал руку, дал свою визитную карточку и сказал что-то вроде «так держать» или «держись», я толком не разобрал.

Итак, я сидел вечером сам по себе и пытался привести в порядок свои мысли. Может быть, и в самом деле Бад-Зюльцу суждено стать д ля меня историческим местом? Похоже на то, хотя, конечно, моя победа была слишком невелика, чтобы уже сейчас строить какие-то грандиозные планы на будущее. Вот почему я решил не тешить себя бесплодными надеждами, а заняться своей Книгой учета, в которую мне нужно было дописать – по памяти – недостающие фрагменты, касающиеся семинара Штрювера.

Разобравшись со своими записями, я огляделся. В простенке между окнами стояла небольшая витрина орехового дерева, в которой я не обнаружил ничего вдохновляющего, кроме настольной игры с фишками (к сожалению, некомплект), железнодорожного расписания на 1988 год (зима), зачитанного до дыр журнала флористики и фотоальбома «Хороша ты, моя родина, Шварцвальд». Так что мне ничего не оставалось делать, как пойти гулять по многочисленным телевизионным каналам во всем их пестром разнообразии, представшем предо мной в серо-зеленом обрамлении горшков с цветами, забившимися в уголок живой природы, в дебрях которой мерцал голубоватый экран.

На французском канале шла спортивная передача. Показывали каких-то толстых мужиков, которые поочередно бросали друг друга на ковер. Каждый швырок сопровождался аплодисментами. Но изображение было ужасным. Рядом шло какое-то ток-шоу. К сожалению, я не понял, вокруг чего у них там разгорелись страсти. Один из участников, по виду что-то вроде священника, тоже, кажется, не очень понимал, потому что в какой-то момент все как набросились на него и давай орать-кричать; особенно одна рыжая дама разошлась, твердила как попутай: «Я пережила это на собственной шкуре», «Наверху они там все друг друга стоят, все они одна шайка-лейка», на что тот ничего не говорил и все смотрел на нее удивленно, как бы ушам своим не веря.

Я щелкнул еще разок и попал на какой-то немецкий фильм семидесятых годов, судя по машинам. Мне это показалось сначала не очень интересным. Но потом я понял, что тут вроде речь идет о сексе, что-то типа научпопа. Я решил посмотреть. Голос за кадром рассказывал о разных случаях. Вот показали кемпинг, на переднем плане – жилой прицепчик. «Обратимся к случаю с Моникой Ф.», – сказал диктор. Прицеп пришел в движение и начал раскачиваться. И так весь фильм. Палаточный лагерь, подростки, учитель физкультуры. Они все страшно пучат глаза и показывают пальцами на вагончик. К этому и сводилось главным образом все действие картины, которая при этом шла на чистейшем баварском диалекте без субтитров. Опять смена плана, опять трясущийся вагончик, живущий своей самостоятельной жизнью…

Боже мой! Я застонал. Я подумал о Юлии, о доме. И вдруг – сам не понимаю, как это случилось и что такое на меня нашло, – я, сидя в холле «Фёренталер хоф», под темными псевдодеревянными балками на потолке, в окружении черно-белых фотографий с видами Шварцвальда, на столе – древнее расписание движения поездов, которые уже давным-давно все безвозвратно уехали, – я, помимо своей воли, вдруг произнес фразу, которая доныне ни разу в жизни не слетала с моих уст: «Я люблю тебя, моя родина, Германская Демократическая Республика!»

Освоение принципа «На всякое да есть свое но». Не очень счастливая попытка внедрения в жизнь

Я стал готовиться к предстоящему выходу.

Моя новая жизнь… Она начиналась теперь рано утром – когда Юлия уже уезжала на работу – не с того, что я по полдня ходил небритый, заставляя Пятницу довольствоваться блицпрогулкой у самой парадной, а наши цветы томиться в ожидании обхода чуть ли не до вечера, – нет, она начиналась без проволочек с короткой пятиминутки, которую я проводил сам с собою, не вставая с постели, для того, чтобы собраться с мыслями и тут же честно приняться за работу.

На столе в комнате отдыха и досуга у меня был разложен учебный материал. Штрювер вручил мне на прощанье несколько брошюр. Успех, дескать, успехом, но вникнуть в дело все-таки не мешает, сказал он. Брошюры («курс молодого бойца», так назвал их Штрювер) представляли собою свод типовых ситуаций и содержали советы, как себя в этих ситуациях вести. Я как будто вернулся в старые добрые времена, когда учился на заочном: сначала я бегло просматривал текст, потом подчеркивал те места, которые могли мне пригодиться (но как знать, что может пригодиться в серьезных обстоятельствах?), потом, когда в книге уже не оставалось живого места от подчеркиваний, я переходил к выпискам и конспектировал то, что мне представлялось особенно важным. Довольно скоро, предупреждал меня Штрювер, у вас начнется эйфория, вам будет казаться, что вы всё схватываете на лету, у вас появится этакий кураж «налетчика» («Могу продать кому угодно что угодно! Хоть целый строящийся небоскреб коллективу ветеранов дома престарелых на условиях пожизненного кредитования!»). Как только вы почувствуете себя таким вот летчиком-истребителем, сказал Штрювер, самое время спуститься с небес на землю и познакомиться с суровой действительностью, то есть перейти от теории к практике.

То, что мои первые шаги на трудном агентском поприще мне предстояло сделать под присмотром Штрювера, имело свои положительные и одновременно отрицательные стороны. Конечно, я мог рассчитывать на то, что Штрювер в случае чего подключится к делу и поможет, но вместе с тем мне было ясно, что он, как на семинаре, не спустит с меня глаз, а значит, я буду постоянно под контролем его недремлющего ока. Мне ничего не оставалось, как зубрить материал, а вызубрив, начинать всё с начала. Мне пришлось даже на время забыть о лобзике. Хотя у меня прямо руки чесались что-нибудь себе выпилить, например подставку для книг, – несколько штук мне бы точно не помешало, чтобы по крайней мере стол у меня был в мало-мальском порядке.

Юлия поначалу несколько скептически отнеслась к моему трудовому энтузиазму; она, наверное, думала, что это всё игрушки, вроде тех соревнований Красного Креста и Полумесяца, пока в один прекрасный день, к моему собственному удивлению, не пришел первый перевод от PANTA RHEIn.

Как-то раз, дело было вечером, она заглянула ко мне в мою комнату отдыха и досуга, что было само по себе уже достаточно непривычно, потому что в последнее время мы проводили вечера порознь.

Я только что приступил к разбору крайне сложной комбинации. Для пущей наглядности к описанию прилагалась схемка: два круга и еще один круг с крестиком посередине, размещенные особым образом на площади прямоугольника (комнаты). Иными словами: агент (круг с крестиком) противостоит двум клиентам (например, супружеской паре) – сочетание фигур, называемое в специальной литературе классическим треугольником.

Я только что подчеркнул ядовито-желтым маркером ключевой вопрос, с неизбежностью встающий перед всяким, оказавшимся в такой ситуации: «На кого в первую очередь направить свое внимание?», как в мастерскую вошла Юлия, постояла какое-то время у меня за спиной и села на табуретку у стола. Я не знаю, успела ли она, пока стояла у меня за спиной, прочитать то, что было написано в методичке, но, как бы то ни было, взгляд ее, обращенный ко мне, выражал теперь некоторую задумчивость.

Но особенно меня тронула одна деталь. Когда она поставила локти на стол, часть моих бумаг, разложенных для работы, сбилась в сторону. Она тут же убрала руки со стола и поправила бумаги. В этот момент, первый раз за последние годы, я почувствовал, что она воспринимает меня всерьез, и, если бы я не боялся показаться героем мыльной оперы, я бы сейчас молча взял и заключил ее в свои объятия. Вместо этого я просто откинулся на стуле, дав понять, что готов к беседам, и на ее вопрос, как я представляю себе свое дальнейшее будущее в плане работы, ответил после некоторого размышления довольно емкой, на мой взгляд, фразой, которая одновременно четко выражала суть того, чем я планировал заняться в ближайшее время:

– Посмотрим, – сказал я.

После чего на разговорном фронте, по непонятным причинам, наступило продолжительное затишье, закончившееся тем, что Юлия решила вдруг пожаловаться мне на Хугельмана (!). Может быть, этот скрытый призыв объединиться в борьбе против Хугельмана следует понимать как попытку установления доверительных отношений со мной? И как она себе это представляет? Я сделал вид, что меня это не касается.

Как только она ушла, я по горячим следам записал в Книгу учета: «Сегодня Юлия навестила меня в моих владениях! Беседа о перспективах моего профессионального роста прошла в непринужденной деловой обстановке. И все-таки она не удержалась: „Почему ты со мной не разговариваешь?" Я чуть было не попался на эту удочку, но вовремя распознал опасность. Ловушка, подумал я, и продолжал сохранять ледяное спокойствие. В завершение встречи: жалобы Ю. в адрес X., который, как она утверждает, якобы эксплуатирует ее и т. д. Гробовое молчание с моей стороны. Верх всего – ее вопрос, как мне это нравится. Какая наглость! Это же бесстыдство, пытаться найти у супруга то (понимание, например), чего не может дать тебе твой любовник!

Еще не хватало, чтобы я подставлял плечо хугельмановским воздыхательницам! Пусть разбирается сама со своим другом сердца!»

Справедливости ради должен отметить, что Юлия в этот период вернулась к заведенному у нас когда-то порядку с вечера готовить какой-нибудь обедец на следующий день. Так было, когда я учился на заочном, так стало и теперь.

А что было делать? Чем активнее я трудился на ниве самообразования, тем в большее запустение приходило наше хозяйство, над которым я постепенно утратил контроль. Я попросту перестал его замечать. Пятнице приходилось терпеть до последнего, и только его душераздирающий скулеж мог заставить меня обратить на него внимание. При этом он прекрасно знал, что теперь ему ни за какие коврижки не вытянуть меня на улицу на дополнительную прогулку во внепрогулочное время, дай бог, чтобы выбраться утром и вечером. Вот почему он уже с самого ранья начинал ходить за мной как приклеенный и не отставал ни на шаг, преследуя в ванной, в кухне, повсюду, из стра-' ха, что я могу уйти без него наслаждаться окрестностями. А пыли-то, пыли сколько опять налегло! В свое время я положил немало сил, по полдня гоняя ее по квартире в надежде истребить вредную субстанцию на корню. В итоге я пришел к твердому убеждению: пыль, сумевшая осесть и закрепиться на одном месте, заслужила себе право на то, чтобы продолжать существовать в этой естественной черте оседлости.

Даже цветы, и те я забросил, оставив их на произвол судьбы!

Именно в этот период в мой репертуар вошли, незаметно для меня самого, такие словечки, как «О'кей» и «Нет проблем», впоследствии они сослужили мне добрую службу. Что касается Юлии, то она, казалось, была довольна, что цветочный отдел снова перешел в ее ведение. Ежевечерний поливочный обход создавал атмосферу домашнего уюта.

Перед сном она теперь повадилась читать, в основном роман какого-то француза. Она купила себе его из-за названия.

Вот что у меня записано по этому поводу в Книге учета: «Ю. пристрастилась к чтению. Особое внимание уделяется книге под названием „В поисках утраченного времени". Неясно, из каких соображений Ю. держит вышеуказанное сочинение у себя на тумбочке, где оно постоянно попадается мне на глаза. Откровенная провокация? В ходе планового осмотра ее тумбочки мною установлено, что данное произведение состоит из 7 (прописью: семи) томов!

По этому поводу позволю себе сделать одно замечание, хотя я и не знаю содержания упомянутого творения, равно как и его автора. Стоило ли затевать подобное мероприятие? Ведь в ходе проведения такой крупномасштабной поисковой акции можно потерять остаток жизни. На собственном печальном опыте я знаю, что это может обернуться лежанием на диване по полдня, позиционными боями с мухами и проч.

Когда я попытался завести разговор, без всякой задней мысли, об этом ее новом увлечении, Ю. ответила мне приблизительно следующее: „В поисках утраченного времени" нужно читать всем бывшим гэдээровцам в обязательном порядке». Я изобразил заинтересованность и полюбопытствовал, о чем там, собственно, идет речь, на что она ответила: „Трудно сказать". (Последнее, кстати, полностью совпадает с моим личным впечатлением от этого опуса, по поводу которого я в Юлино отсутствие попытался, впрочем без особого успеха, составить себе хотя бы беглое представление.)»

Один из дней этого периода, это была среда (хотя в Книге учета он у меня числится для большей убедительности пятницей, «черной пятницей»), запомнился мне с особой отчетливостью. С утра мне позвонил Штрювер и сообщил, что час пробил и что я должен быть готов в самое ближайшее время приступить к делу, поскольку он, Штрювер, не сегодня-завтра появится в Берлине и пробудет здесь какое-то время. После его звонка я привел в порядок свои бумаги, еще раз всё просмотрел и с ужасом заметил, что совершенно упустил из виду один раздел: «Стратегия отвода возражений и борьбы с критикой». Преступная халатность с моей стороны! Как такое могло получиться? Не знаю. Наверное, я эту главу все время пролистывал. Хотя именно мне данную тему не мешало бы изучить досконально. Потому что, когда Юлия начинала меня в чем-нибудь упрекать, выдвигая против меня те или иные обвинения, я никогда не ввязывался в дискуссию по этому поводу и просто принимал удары на свою голову, делая вид, что от меня все равно все отскакивает как от стенки. Большое упущение с моей стороны, теперь придется наверстывать.

О том, насколько мне необходимо было срочно заняться этой темой, свидетельствует запись в Книге учета по поводу одной сцены, устроенной мне Юлией, когда она обвинила меня в том, что я не в состоянии якобы «принимать никаких решений». На это клеветническое измышление я, само собой разумеется, уговорил себя возразить молчанием, после чего в ответ последовало Юлино заявление следующего содержания: «Твое себялюбие уже граничит с инцестом!» (конец цитаты).

Итак, я тут же приступил к занятиям. Время пошло. Только я кое-как успел разложить учебный материал привычным порядком, как уже нужно было идти обедать. Я и так изрядно подзадержался. На скорую руку я заглотил макароны с кетчупом прямо из кастрюли. Пятница встал на задние лапы, демонстрируя готовность разделить со мной трапезу.

– Лапы прочь! – осадил я его, после чего сунул кастрюлю в раковину, залил водой и поспешил к себе в мастерскую, в мою комнату отдыха и досуга. Пятница неотступно следовал за мной, но мне было не до него, и я захлопнул дверь у него перед самым носом. Нечего тут у меня вынюхивать!

Не успел я толком приступить к работе, собираясь только погрузиться в материал, как снаружи раздался страшный звон и грохот. Сначала что-то шандарахнулось, потом задребезжало и глухо брякнулось. Жалобный визг. Тйшина.

Я вскочил и бросился из комнаты.

Леденящая душу картина открылась моему взору, когда я добрался до кухни и застыл на пороге. Под столом сидел Пятница. Он приветствовал меня оттуда виноватым сопением. У меня не было слов, я только повторял одно:

– Пятница! Пятница! Что ты наделал, собака?!

Ответом мне было молчание.

Если бы я мог, я бы сейчас сгреб его в охапку и вытряс бы из него всю душу или по крайней мере правду, но… Но между нами выросло непреодолимое препятствие в виде красноватой жидкой каши, которая разъехалась по всему полу от стола до двери.

С большим усилием совладав с собой – что было нелегко, я даже на какую-то секунду прислонился к дверному косяку, чтобы унять дрожь в теле и дать успокоиться нервному тику, от которого у меня перекосило всю левую половину лица, – я попытался осмыслить картину происшедшего. Картина, судя по отдельным штрихам, складывалась приблизительно такая: пес, вероятно, запрыгнул на мойку, чтобы добраться до кастрюли, заполненной водой. Во время совершения этого злонамеренного действия бутылка с кетчупом, очевидно, полетела на пол. Далее пес, скорее всего, спрыгнул вниз и увлек за собою, для полноты ощущения, кастрюлю, вследствие чего произошло соединение кетчупа, воды и остатков макарон, образовавших в результате ту самую красноватую жидкую кашу, о которой говорилось выше.