Текст книги "Затерянный мир Калахари"

Автор книги: Йен Бьерре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава тринадцатая
Почему бушмены такие низкорослые

Очень приятно было ощущать, что мы предоставлены самим себе, приятно размышлять о том, что увидим и что нам предстоит пережить. «Капупахеди» на языке местных жителей значит «я вижу, я продолжаю видеть». Так называется кусочек плодородной земли вокруг колодца посреди пустыни. Это очень поэтическое и точное название. Завидев этот оазис, открывшие его африканцы весело воскликнули: «Капупахеди, капупахеди!»

Африканцы племени окованго направлялись к нам от крааля. Они улыбались, приветственно махали руками и кричали «Морро!» Показывая на слабый след колес, ведущий на юго-восток, в Тамзу, они предупредили: «Бейер олифанте!» (много слонов). И правда, по дороге нам встречались вырванные с корнем деревья, катышки помета величиной с футбольный мяч, а в кустарнике между двумя песчаными дюнами мы наконец увидели двух больших слонов. Ветер дул в нашу сторону, и они заметили нас, когда мы были уже рядом с ними. Слоны повернулись и, тяжело ступая, двинулись прочь.

Ехать по сыпучему песку трудно. Мы двигались очень медленно. К вечеру впереди показалось еще одно пересохшее русло, а немного поодаль и крааль окованго, откуда навстречу нашей машине уже шли приветливо улыбавшиеся африканцы. Вождь проводил нас в хижину для гостей. Он сказал, что неподалеку есть два поселения бушменов. «Малыши», как он их назвал, часто приходят к колодцу, вырытому на дне омурамбы.

За горсть табаку мы приобрели у вождя несколько куриных яиц. Питались мы нерегулярно и неправильно. Обед и на этот раз скорее напоминал завтрак: консервированная ветчина, яйца и кофе. Пока мы обедали, солнце зашло и вокруг нашей керосиновой лампы начали кружиться рои насекомых. Между прочим, мы взяли за правило есть не больше двух раз в день – утром и вечером. После еды мы свалились на свои резиновые матрацы и мгновенно уснули, смертельно усталые после целого дня утомительного «плавания по песчаным волнам».

Не знаю, сколько мы проспали, но я проснулся от ощущения, что возле хижины кто-то стоит. До меня донесся шепот. Я подумал, что это Франсуа вышел по своим делам, но тут же услышал его шумное дыхание рядом. Сев, я внимательно прислушался. Снаружи скрипнул песок, и какая-то тень медленно проплыла мимо входа. Я осторожно протянул руку и нащупал электрический фонарик, отметив при этом, что сердце у меня бьется, пожалуй, слишком уж часто. Тень снова двинулась, и я увидел спину человека, который, согнувшись, крался в хижину. Я включил фонарик. Луч его упал на темную фигуру, склонившуюся над нашим багажом, который лежал посреди хижины. Человек выпрямился, как от удара, и судорожно вдохнул воздух. В следующее мгновение он одним прыжком выскочил наружу, и до меня донесся удалявшийся топот его ног.

Все произошло так быстро, что я не успел издать и звука. Франсуа беспокойно заворочался, но продолжал спать. Разбудив его, я рассказал о случившемся. Мы решили, что это вор из соседнего крааля, искавший у нас табак, и что, поскольку его спугнули, он, пожалуй, больше не вернется. На всякий случай я сходил за револьвером, спрятанным в лендровере и предназначавшимся скорее для беспокойного Йоханнесбурга, чем для первобытных племен. Сплю я очень чутко и с трудом заснул снова, но немного спустя раскрыл глаза, разбуженный странным звуком, долетевшим снаружи. Я подумал сначала, что это свист ветра, но опять услышал такое же урчание. Решительно толкнув похрапывающего Франсуа, я схватил револьвер и фонарик, выскочил из хижины… и остановился как вкопанный: метрах в пяти от меня спокойно и невозмутимо прогуливались два огромных слона. Странный урчащий звук доносился, по-видимому, из их желудков. Наконец появился сонный Франсуа. Он не мог удержаться от смеха, увидев, как я стою перед двумя гигантами с маленьким семимиллиметровым револьвером в руке. Слоны не обратили на мой фонарик ни малейшего внимания. Мы следили за ними, пока они не скрылись в темноте. Несмотря на свои размеры, слоны двигались очень грациозно, как действующие лица в каком-то ночном балете.

– Можешь спрятать в карман свою пушку, – пробурчал Франсуа и отправился спать. Через мгновение мы услышали, как вдали кто-то с треском ломает дерево. Вы, наверное, уже догадались, что я заснул вновь не сразу.

На следующее утро мы безуспешно пытались найти ночного вора. Вождь опрашивал всех, но никто не признался. Все были озабочены случившимся. У нас ничего не пропало, и мы решили прекратить поиски. Но после этого мы всегда запирали табак на ночь в машине.

Неподалеку от хижины мы нашли два дерева, поваленные слонами, и глубокие борозды в земле, которые они прорыли задними ногами, когда упирались лбами в стволы. Слоны расправляются так с деревьями, чтобы достать опутывающую верхние ветви сладкую паутину, которая им очень по вкусу.

Нам рассказали, что эта пара слонов каждую третью ночь приходит к колодцу, что они всегда аккуратно обходят хижины и не причиняют никому вреда. У слонов плохое зрение, но никакое другое животное не обладает таким тонким чувством обоняния, как они. Последнее, очевидно, приводит их к колодцам. Нередко в поисках воды слоны роют дно пересохшего речного русла. Позднее я узнал, что урчание, доносившееся из слоновьих желудков, вызывается вовсе не процессом пищеварения. Оказывается, слоны так дают знать друг другу о своем присутствии. Если их что-нибудь напугает, немедленно наступает тишина – сигнал тревоги. Слоны могут быть опасными. Однако к этим умным чудовищам, самым крупным животным в мире, невозможно относиться враждебно, может быть, потому, что подсознательно мы всё время ощущаем: земля принадлежала им еще до того, как на ней появился человек.

Оставшуюся часть дня мы провели с соседним племенем бушменов. Вождь прошел с нами около километра до равнины по другую сторону омурамбы, где стояли, образуя круг, травяные хижины – временное пристанище бушменов. Когда мы подходили к ним, вождь что-то крикнул, наверное, чтобы успокоить их. Бушменов было человек двадцать, и все они, мужчины, женщины и дети, ели, по-видимому, то, что осталось от вчерашнего обеда. Мы, как обычно, уплатили за вход на представление, раздав всем взрослым по горсти табаку, и тотчас молчание нарушил веселый, оживленный разговор. Увидев принесенные нами фотографии и рисунки других бушменов, они сразу поняли цель нашего визита. Мы до вечера рисовали и фотографировали самых характерных представителей племени.

Это были истинные бушмены племени кунг, без негроидного элемента.

Несколько кинжалов и кожаных поясов, нехарактерных для бушменов, они выменяли у окованго. На взрослых были повязки и накидки из шкур, а дети бегали голышом, если не считать надетых на них ожерелий из скорлупы страусовых яиц. У большинства были типично монгольские черты: узкий разрез немного раскосых глаз, припухшие веки, выступающие скулы. Волосы росли плотными вьющимися пучками. Цвет их кожи, как правило, покрытой слоем грязи, был скорее желтоватый, чем коричневый, как у негроидных племен. Все они стройны. Рост мужчин в среднем полтора метра, женщины несколько ниже. Следовательно, они ненамного выше пигмеев Конго, с которыми определенно имеют какую-то роднящую их связь.

Почему эти люди стали такими низкорослыми? И откуда у них монгольские черты? Есть несколько теорий происхождения монгольских черт у бушменов и готтентотов. Самая старая и самая популярная из них гласит, что бушмены происходят из Азии и что несколько тысяч лет назад они, кочуя, прошли через Южную Европу и Сонорную Африку в Центральную и Южную Африку. Иногда в подтверждение этой теории ссылаются на пещерную роспись в Испании и Марокко.

Позднее профессор Дарт выдвинул предположение, что монгольские черты появились у бушменов в отдаленный период, когда установились связи стран Востока с прибрежными районами Восточной Африки. Вообще-то есть много доказательств очень древних контактов между Востоком и Восточной Африкой, но сомнительно, чтобы они наложили такой заметный отпечаток на целый народ. Кроме того, в таком случае надо было бы ожидать, что у них будут признаки характерного для жителей Азии волосяного покрова, которых на самом деле нет.

Третью теорию, выдвинутую доктором Тобиашем, пока не принимают почти нигде, но она представляется нам более вероятной. По этой теории, монгольские черты бушменов – это зачаточные, инфантильные признаки, которые говорят о замедленном развитии. Инфантильные тенденции в Африке наблюдались задолго до установления контактов с Азией, насчитывающих не более двух тысяч лет. В Южной Африке инфантильные черты обнаружены на многих ископаемых скелетах людей каменного века, и не только на самых ранних скелетах бушменов, но и на относящихся к еще более древнему периоду скелетах их предков, черепные коробки которых гораздо вместительнее. Окаменелые кости обладают, правда, некоторыми признаками инфантилизма, но нет, разумеется, никаких доказательств, что они проявлялись и во внешнем виде этих людей. Однако, судя по таким бросающимся в глаза признакам на окаменелостях, как плоская переносица и широко расставленные глаза, правильным представляется вывод, что и лица были инфантильного типа.

Возможно поэтому, что монгольские черты лица бушменов – это следствие отклонений в сторону инфантилизма у африканцев каменного века, от которых произошли бушмены. Характерные черты лица народностей Азии могут быть результатом аналогичного развития их предков. Если две группы народов, живущие на значительном расстоянии одна от другой, претерпели одинаковые генетические изменения, то не удивительно, что у них наблюдаются некоторые общие черты.

Жизнерадостность и юное кокетство

Поиски антропологических фактов, проливающих свет на происхождение бушменов и их предков, надо вести очень осторожно и тщательно. Прежде всего пещерная роспись Южной Европы и Африки дает очень туманные доказательства происхождения рас, но она – единственное, что говорит в пользу предположения о приходе бушменов в Африку извне (подобно тому как американские индейцы и австралийские аборигены пришли в Америку и в Австралию).

Во-вторых, ископаемые черепа бушменов в Южной Африке впервые появляются в отложениях, которые относятся к середине каменного века. И, наконец, чем дальше на север от Северной Родезии, тем древнее ископаемые скелеты бушменов. Этот факт в первую очередь снимает со счетов теорию неафриканского происхождения бушменов и их продвижения на юг, в Африку. Предки бушменов, по-видимому, жили в южной части Центральной Африки, где найдены скелеты низкорослых людей с небольшими черепами и скелеты высоких людей с вместительными черепными коробками (и те и другие с типичными признаками инфантилизма). Вполне возможно поэтому, что бушмены представляют собой уменьшенный – пигмейский – вариант своих собственных более крупных предков. Низкорослый народ бушменов пережил своих высоких предков каменного века и заселил большие территории в Африке, а затем под натиском готтентотов отступил на юг. Однако бушменам удалось оставить следы в такой отдаленной местности, как Танганьика, где племя хадзапи и сейчас говорит на языке, в котором есть бушменские щелкающие звуки.

Некоторые ученые считают, что карликовый рост бушменов – это результат существования в условиях пустыни. Но такая теория не учитывает, что раньше бушмены жили в плодородных районах Южной Африки. Их ископаемые останки обнаружены на южном побережье, покрытом густыми лесами, и на плодородной территории провинции Наталь на восточном побережье. И лишь позднее иммигрирующие банту, готтентоты и европейцы вытеснили их в негостеприимную пустыню Калахари.

Маленькие бушмены

Интересно отметить, кстати, что в Африке не только люди бывают карликами: многие африканские животные тоже встречаются, так сказать, в уменьшенном издании.

Замедленное развитие, очевидно, порождает и карликов, и гигантов. Все ископаемые скелеты начала плейстоценовой эпохи гигантских размеров. Первые карликовые животные появляются к концу плейстоцена, когда гиганты вымирают. Следовательно, карликовые виды развивались благодаря специфическим условиям, создавшимся в этот период.

Медицина говорит, что появление карликовых черт в процессе роста зависит от соотношения между выделениями желез. Но это соотношение определяется внешними условиями, и можно предположить, что был период, когда они обусловили появление в Африке многочисленных карликовых видов животных, существующих по сей день, – таких, например, как носороги, слоны, антилопы, зебры, значительно уступающие по размерам древним гигантам. Это более правдоподобное объяснение происхождения бушменов карликового роста в Африке, чем какое-то дальнее родство с низкорослыми китайцами. Интересно кстати напомнить, что на Новой Гвинее живет племя пигмеев и есть карликовые кенгуру.

Лекарь делает мальчику надрез над переносицей и втирает в него пепел сожженных сухожилий антилопы

Для анатомии взрослых бушменов обоего пола характерны многие детские черты. Обычно всегда можно определить, кому принадлежал череп, мужчине или женщине, но мужские черепа бушменов очень похожи на женские, и провести между ними различие часто бывает невозможно. У бушменов есть и много других сбивающих с толку внешних характерных черт, таких, как частичное или полное отсутствие растительности на лице взрослых мужчин. У многих мужчин лишь в старости вырастает несколько клочков бороды. Не будет преувеличением сказать, что бушмены – женоподобная раса. В противоположность бушменам черепам австралийских аборигенов обоего пола присущи мужские черты, позволяющие назвать их мужеподобной расой.

Африканские бушменки с их морщинистой кожей, раздутыми животами и анормальными ягодицами далеко не красивы. Но как ни уродлива старая бушменка, в молодости она была красавицей. За многие годы я перевидал много племен африканцев на всем континенте, но не встречал никого красивее девушек бушменок. У них отсутствуют крупные, как у негров, черты лица, а женственность подчеркивается стройностью ног и нежностью рук превосходной формы. Красивую шею сплошь и рядом венчает очень привлекательная головка, напоминающая по форме сердце, и эта физическая привлекательность еще больше выигрывает от обычной для них милой проказливости. Бушменские девушки во многом похожи на бирманских, но, увы, они быстро отцветают.

Многие молодые бушменки прекрасны

Глава четырнадцатая
Нас останавливает смерч

После мирно проведенной ночи (на сей раз обошлось без визитов слонов и любителей табака) мы отправились в Цосане, наш следующий порт в песчаном море пустыни Калахари. Мы взяли курс на него, именно «взяли курс», потому что вели теперь свою машину по компасу. Последний автомобиль побывал в этих краях много лет назад, всякие следы колес давно исчезли, и нам пришлось двигаться на малой скорости по методу «кусты – на таран»: мы включали все четыре ведущих колеса и ехали по кустам, подминая их или выворачивая с корнем.

Такая езда без дороги, по компасу, очень захватывает. Еще по экспедиции в Центральную Австралию я был знаком с ее техникой: объезжать препятствия покрупнее, а все остальное брать на таран. Несмотря на толчки и тряску, мы продвигаемся вперед. Колеса то проваливаются в яму, оставшуюся после старого муравейника, то с треском натыкаются на лежащий в высокой траве ствол дерева. Иногда водителю приходится всем телом повисать на баранке, чтобы она не вырвалась из рук.

Самое главное при езде по песку – не утерять направление. Мы долго искали в машине место, где можно было бы укрепить компас так, чтобы на его показания не влияли металлические части, хотя он и был помещен для изоляции в намагниченную стальную коробочку. В конце концов мы установили его впереди на запасном колесе.

Местами приходилось «прогрызаться» сквозь густой кустарник, и тогда в открытые окна на нас сыпался дождь колючих веток боярышника и насекомых, и наши взмокшие тела облепляли желтые пауки, злые муравьи, зеленые долгоножки.

Большого напряжения требовало постоянное наблюдение за компасом, за направлением движения, за бесконечными препятствиями, за тем, чтобы каждое, даже самое незначительное, отклонение от курса, было исправлено точно таким те поворотом в обратную сторону. Мы делали всего по нескольку километров в час. Солнце, повисшее над головой, не давало косых теней, которые помогали бы нам выдерживать курс.

Один из нас вел машину, второй искал ориентиры на местности. Через каждый час мы сменяли друг друга. У нас была перерисованная под копирку подробная карта с обозначенными на ней большим маруловым деревом, солевой ямой, равниной, покрытой травой, песчаным участком и т. д. Палмфонтейн (три-четыре пальмы в сухой котловине) – наш первый ориентир. Он невелик, но помог нам не сбиться с курса в тяжелом плавании по пустыне. Большинство пометок на карте Калахари – это не названия населенных пунктов, а своевременные указания встревоженному путнику. К счастью, лендровер вел себя отлично. Мы боялись даже подумать о том, что с нами будет, если он выйдет из строя, потому что освещаемые солнцем металлические части так разогрелись, что до них невозможно было дотронуться. Раскаленный воздух иссушил слизистую оболочку в носу и глотке. У меня началась сильная головная боль от бесконечной тряски в нагретом до точки кипения металлическом ящике.

Но во всем этом были и свои привлекательные стороны, ради которых стоило переносить лишения. Мы ощущали близость нетронутой земли, которая, несмотря на монотонность ландшафта в целом, была очень разнообразной в деталях. Разбросанные там и сям кусты верблюжьей колючки сменялись низкорослым кустарником. Проплывали мимо солончаковые впадины, которые жара разрисовала геометрически правильными узорами. Над горизонтом небо подрагивало в волнах горячего воздуха. Вот из-за деревьев выбежали вспугнутые нами жирафы. На мгновение они застыли, вытянув свои длинные шеи к неожиданному источнику беспокойства, и поскакали изящным галопом по равнине. Жирафы, как и верблюды, могут долгое время обходиться без воды.

У них на редкость острое зрение, помогающее не упускать друг друга из виду. Самки жирафа уходят рожать в самую сухую и пустынную местность, куда не заглядывают другие животные. Инстинкт подсказывает им, что там можно надежно укрыться от львов и самого страшного врага – леопарда, который обычно прыгает на жирафа с дерева.

После полудня мы оказались в поселения, покинутом бушменами. Кругом валялись побелевшие на солнце кости съеденных животных. Песок засыпал ямки, где были костры. Собрав свои незамысловатые пожитки, жители поселения отправились в более богатые дичью места. Мы так устали после целого дня езды по методу «кусты – на таран», что остались ночевать здесь, решив завтра добраться до омурамбы, которая ведет к Цосане. В тени навеса из сучьев лежала зеленая мамба, очень ядовитая змея (род Dendraspis). Мы мгновенно отрубили ей голову лопатой.

На следующее утро подул сильный теплый ветер, поднимавший вихревые воронки пыли. К середине дня ветер усилился, и вдруг мы увидели в нескольких сотнях метров от себя толстую желтую колонну метров в пятьдесят высотой, заканчивавшуюся вверху подобием мешка. Это был смерч, вобравший в себя массу песка. Мы смотрели, как песчаный столб, покачиваясь и вырывая по пути пучки травы и кусты, приближался с жутким свистящим шипением. На машину дождем сыпались песок, трава, ветки. Но вот смерч распался на две колонны потоньше и постепенно растаял. Мы поехали по его следам. Они закапчивались неглубокой канавой в песке.

В тот же день я пережил еще менее приятное ощущение. Если судить по компасу и картам, мы должны были быть в районе границы между Бечуаналендом и Юго-Западной Африкой, недалеко от омурамбы, идущей к Цосане. Сделав остановку, мы разбрелись по зарослям кустарника и начали искать омурамбу. Я поглядывал по сторонам, пытаясь найти цама, вид дыни, которая растет в песках пустыни. Отойдя от машины на каких-нибудь триста-четыреста метров, я решил повернуть назад, как вдруг увидел что на сухой пыльной траве не осталось никаких следов от моих сапог. Я позвал Франсуа, прислушался, но мне ответил лишь вой ветра. Солнце стояло в зените, ориентироваться по нему было невозможно, и, хотя я знал, куда должен идти, мне показалось, что направление ветра указывает другой путь. Мгновение я стоял неподвижно, охваченный отчаянием, и думал: «Какой идиотизм, заблудился всего в нескольких сотнях метров от машины! Если я сейчас пойду в неверном направлении, то положение может оказаться серьезным». Решив идти по широкому кругу, чтобы хоть так набрести на машину, я старался оставлять следы поглубже, чтобы облегчить Франсуа поиски, если он их начнет. Лендровер нашел только через полчаса. Франсуа спокойно сидел в нем и что-то рисовал. Я ничего не сказал ему об этом глупом происшествии, но с того дня всегда внимательно определял свои координаты, перед тем как отойти от машины.

Вскоре мы увидели на равнине двух бушменов с луками и стрелами. Окликнув их, мы спросили:

– Цосане? Цосане?

Бушмены показали вправо, а когда мы дали им по горсти табаку, побежали впереди автомобиля. Проехав несколько сот метров, мы увидели омурамбу. Сделав по ней еще метров четыреста-пятьсот, наш лендровер въехал в бушменское поселение Цосане. Увидев двух охотников, бегущих перед машиной, все, кто был в поселении, направились к нам. Мы оделили их табаком, но познакомиться с ними поближе у нас уже не было сил.

По другую сторону омурамбы, в нескольких сотнях метров, стояла полуразрушенная хижина, которой пользовались прошлые экспедиции в Калахари. В ней мы и расположились. Я плохо себя чувствовал и, завернувшись в одеяло, улегся в углу хижины в надежде, что так скорее пройдет мучившая меня весь день головная боль – результат жары и невероятной тряски в машине. Но к вечеру меня начал трясти лихорадочный озноб, хотя рубашка была влажной от пота. Сомнений не оставалось: опять малярия! Ее симптомы были, к сожалению, слишком хорошо знакомы мне по Индии и Новой Гвинее.

Итак, москиты в Окованго все-таки добрались до меня. К счастью, я регулярно, раз в неделю, принимал профилактические пилюли «Дараприм», приступ должен был скоро пройти. Приняв хинин, я решил дождаться конца приступа в Цосане.

Следующие два дня я пролежал на надувном матраце в полутемной хижине. Меня бросало то в жар, то в холод, голова раскалывалась от боли, которая к середине дня и ночью усиливалась. На третье утро лихорадка прошла, но я был слишком слаб, чтобы продолжать путешествие, и развлекался тем, что дразнил термитов, которые пытались сожрать всю хижину, сгрызая дерево, травяную крышу и бегая по маленьким глиняным тоннелям, слепленным ими. Едва я вырезал перочинным ножом отверстие в тоннеле, из него высовывалась белая головка термита. Я видел, даже почти слышал, как он бьет головой о стену тоннеля, вызывая помощь. Мгновение спустя показывались два термита розового цвета. Эти не вылезали из тоннеля – даже полутьма хижины невыносимо ярка для них (термиты проводят всю жизнь в полной темноте). Через несколько минут отверстие закрывалось пластырем из песка, склеенного слюной насекомого.

Больные часто бывают невыносимы. Несмотря на плохое самочувствие, я продолжал ковырять тоннель в разных местах, и каждый раз ремонтная бригада термитов спешила на место происшествия и ликвидировала повреждение! Наконец им надоели мои разрушительные действия, и они вызвали «полицию». В хижине появилось несколько больших черных термитов, которые начали судорожно бегать вверх и вниз по тоннелю, пытаясь выяснить, кто это так безобразничает. Я откинулся на матрац и начал следить за ними в бинокль. Они казались очень агрессивными и жестокими, а их черные тела блестели, как начищенные сапоги гестаповцев.

Я сделал пометку в дневнике: «Почитать о жизни муравьев и термитов».

Во главе колонии термитов стоят «король» и «королева» (самец и самка). Только они ответственны за размножение термитов. Король по размерам гораздо меньше своей супруги и живет не так долго, как она. В запасе всегда есть еще одна королевская чета, которая готова занять место во главе колонии, если что-нибудь случится с королем и королевой либо если королева вдруг перестанет откладывать яйца. В остальном колония состоит из «рабочих», «солдат» и обычных термитов. Разные группы колонии отличаются по внешнему виду. Брюшко королевы разрастается до невероятных размеров, что обусловлено увеличением ее органов размножения. Оно может быть в тридцать тысяч раз больше брюшка термита-рабочего. Королева иногда достигает девяти-десяти сантиметров в длину и откладывает до восьми тысяч яиц в день. В одну колонию входят тысячи, а то и сотни тысяч термитов. Все термиты рождаются слепыми; подрастая, большая часть их приобретает признаки одной из двух каст: рабочих или солдат, вернее, полицейских. У представителей обеих каст половые органы настолько неразвиты, что их пол часто невозможно определить. Полиция руководит рабочими, которые переносят яйца от королевы в ясли и в свою очередь присматривают за состоянием яиц и за обычными термитами. Полиция отличается от остальных термитов размерами головы и челюстей, которые иногда в пятнадцать раз больше головы и челюстей рабочих. Полицейские часто бывают черного цвета. Они могут недолго переносить дневной свет. Их головы часто бывают заостренными. Через отверстие вверху они выпускают жидкость для склеивания массы – строительного материала для стен гнезд. Возможно, эта жидкость служит и средством защиты. Во всяком случае, в местах, где она попадает на кожу человека, появляются кровоточащие ранки. Заживая, они оставляют заметные рубцы.

Есть около тысячи двухсот видов термитов. Питаются они древесиной, мертвыми насекомыми я плесенью, выращиваемой на листьях в «теплице» колонии. У некоторых видов термитов полицейские либо слишком ленивы, либо просто не могут кормиться сами. Они щекочут усиками спинки рабочих-термитов, которые отрыгивают при этом содержимое своих желудков, немедленно пожираемое полицией.

Термиты всегда строят тоннели недалеко от воды. Поэтому можно быть уверенным, что вблизи термитовых гнезд обязательно есть вода, которая, правда, иногда находится глубоко под землей. Часто водяные тоннели гнезд термитов уходят больше чем на двадцать метров в глубь земли.

У некоторых видов термитов не бывает постоянных гнезд. Они временно занимают под жилье стволы мертвых деревьев или деревянные части домов. Термиты других видов строят наземные гнезда с тоннелями под землей. Такие гнезда нередко сооружаются вокруг деревьев. В Австралии и Африке я видел гнезда термитов по пяти метров высотой. Эти пирамиды были заполнены тоннелями и помещениями самого различного назначения. Одно из помещений предназначается для короля и королевы. Королева не покидает его, пока она в состоянии откладывать яйца.

Термиты не любят света и живут в темноте. У некоторых обычных термитов отрастают крылья (такие термиты появляются в начале дождливого сезона). Через несколько дней после рождения они разлетаются и основывают новые колонии. Правда, перед этим они недолго, но энергично роятся. Бушмены используют этот период так же, как и бергдамы. Они разжигают небольшие костры. Термиты летят из темноты на свет и падают прямо в костер. Бушмены, усевшись вокруг огня, лакомятся жареными термитами. Термиты – самое вкусное блюдо после кузнечиков и медовых муравьев. Иногда бушмены собирают термитов в кожаные мешки, а затем, когда захотят, поджаривают или варят из них суй.

К вечеру опять начались приступы лихорадки, но уже более редкие. Малярия еще раз догорала в моем теле. Я беспокойно ворочался в кошмарном сне: тысячи термитов, как черные блестящие роботы, бегали по моему телу, страшно щелкая челюстями. Я вздрогнул и проснулся, весь мокрый от пота. Керосин в фонаре давно выгорел, и стояла кромешная тьма. Постепенно придя в себя, я понял, что опять поднялся ветер. Он завывал в сучьях, из которых была сплетена крыша, осыпал песком стены хижины. Натянув одеяло на голову, я погрузился в тихий, спокойный сон. Не знаю, сколько я проспал. Из глубокого забытья меня вывел громкий крик, и в то же мгновение я ощутил навалившуюся на меня тяжесть. Оцепенев от страха, я машинально высвободил руки из-под одеяла и поднял их, пытаясь защитить голову. Где-то в темноте ругался Франсуа.

Ты жив? – кричал он. – Где фонарь, будь он проклят?

На мне лежали сучья и солома. Я понял, что произошло: обрушилась хижина. По моей шее, лицу и рукам ползали термиты. Чтобы избавиться от них, я ерзал на животе по земле и пытался соскрести их со спины навалившимися на меня сучьями, но с них только сыпался мусор и новые массы термитов. Еще несколько секунд продолжалась эта неистовая возня в темноте. Мы изо всех сил старались освободиться от остатков крыши и от насекомых. К счастью, вся попадавшая на нас дрянь была до такой степени источена термитами, что легко рассыпалась. Наконец я поднялся на ноги, отыскал при неверном свете звезд машину и включил фары. Хижина лежала в развалинах. Из-под них с проклятиями вылезал Франсуа.

Песок хлестал по коже, но мы разделись донага, чтобы избавиться от жалящих насекомых. Надев чистое белье, мы просидели остаток ночи в машине, пытаясь заснуть. К утру ветер утих. Мне повезло – лихорадка почти совсем прошла. В мусоре, который остался от развалившейся хижины, не было ни одного термита! Идеально вымуштрованные, они организовали планомерное отступление в свой подземный мир.

Когда мы пришли в бушменское поселение прощаться, там были только детишки и старухи. Все остальные ушли: мужчины на охоту, женщины – собирать коренья и ягоды, гусениц и личинок. Несколько женщин возвращались от колодца с водой в скорлупе страусовых яиц. Одна слепая старуха перепугалась, услышав наши шаги, шаги людей в сапогах, но мы успокоили ее, крикнув «Морро, морро» и вложив ей в руку немного табаку. Она стерегла грудного ребенка, которого не видела, но очень трогательно поглаживала узловатыми, искривленными пальцами. Ребенок отполз от нее, она на четвереньках настигла его и взяла на руки.

Эти бушмены ведут древнюю первобытную жизнь, но без переводчика нам здесь делать было нечего, и мы направились к цели – в Самангейгей. Можно было больше не таранить кустарник – перед нами была дорога, проложенная огромными грузовиками-дизелями, курсирующими через Калахари в Мохембу (Бечуаналенд) и обратно. Правда, дорога шла по сыпучему песку, и мы делали не больше восьми километров в час. Ночь мы провели под открытым небом, под раскинувшимся над нами звездным одеялом. Проехав утром несколько часов, мы заметили трех или четырех бушменов, прятавшихся в кустах. Немного спустя мы прибыли в Самангейгей, бушменский рай. Здесь мы собирались провести четыре месяца с самым древним народом на земле.