Текст книги "Редакционное задание (СИ)"
Автор книги: Яся Белая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Глава 12
А потом адепта, схватившего Марту, вырубают ударом с ноги. Писательница, выпав у него из рук, кубарем катится по поляне. Там её и ловит Кирилл.
– Я тебе неясно сказал – лежать! – грохочет Кирилл, нависая над ней.
Марта отползает от него, пятясь, как рак.
– Уйди! Сгинь! – машет она на него.
Но Кирилл надвигается на неё неотвратимо, как ударная волна. Ловит и ловко скручивает. Не успеваю заметить, откуда у него в руках появляется верёвка – может, вытащил из одного из многочисленных карманов своего камфляжа, может, материализовал, – но вопящую и брыкающуюся «властительницу дум» обитателей сети от связывает в долю секунды и в этот раз рядом со мной плюхается «гусеничка», дико вращающая глазами. О, Кирилл успевает и кляп ей соорудить! Вот что значит профи!
– Присматривайте за ней, – строго бросает мне Тихомиров и уносится сражаться.
Марта подползает ко мне и начинает делать странные телодвижения – тереться, извиваться, ёрзать туда-сюда.
– Эй, ты чего! Я, знаешь ли, по мальчикам!
Она возмущённо мычит и пытается повернуть голову, на что-то указывая.
И до моего, переполненного за сегодняшний день информацией мозга, наконец, доходит:
– Тебя развязать?
Она радостно кивает.
Я усмехаюсь:
– Ну уж нет! Если для тебя Кирилл – не командир, то для меня – очень даже. А я привыкла приказы начальства не обсуждать.
Марта пытается испепелить меня взглядом.
Но мне не до неё – на поляне появляются всё новые «чёрные коконы». Разумеется, они не выпрыгивают из порталов – порталов в нашем мире не существует. Однако то, что ими были не напичканы все окрестные кусты и лесопосадки – гарантировать не могу. Потому что так, скорее всего, и было.
Вскоре всё стихает.
Я вижу, как куда-то, в сторону дома уводят понурого Правова, за ним следом – тащат жреца. Утаскивают и складывают в кучку, как дрова, обездвиженных адептов… Тихомиров по рации раздаёт чёткие и отрывистые распоряжения – никакой мистики: обычная спецоперация по задержанию опасной секты.
Я глазами нахожу Ираклия. Он сидит, прислонившись спиной к огромному дереву, которое растёт посреди поляны. Всё ещё приникая к земле, потому что приказа распрямляться не было, мелкими перебежками подбираюсь к нему.
Ираклий приоткрывает глаза и бледно улыбается мне.
Хватаю его руку – к счастью, уже не такую обжигающе-ледяную, как прежде, – и прижимаюсь к ней щекой.
– Глупый… – шепчу… – я так испугалась за тебя. Что за дрянь они тебе вкололи?
Ираклий шумно, через зубы, втягивает воздух:
– Эта дрянь… как ты… говоришь… хорошо… что… у них… была… Та рана… – я вспоминаю ужасные чёрные кляксы, что растекались по его спине, бросаю взгляд на обнажённую грудь – ни следа жутких увечий! – у альбиноса… заточка… отравленная… я бы умер…
Мне страшно, я не хочу слышать о подобных ужасах.
– А как ты теперь? Может, врача?
Он мотает головой:
– Ты что, я стараюсь по докторам не ходить – на опыты разберут! – тихо смеётся, привлекает к себе и нежно целует в губы.
Не творись вокруг этот ужас, я бы наверное, положила ему голову на грудь, но сейчас…
– Леська! Ты всё-таки приехала! – раздаётся сзади.
Это – Лариса. Она пришла в себя, стоит на коленях и смотрит на меня вполне осмысленным взглядом. На нас. Пробегается глазами по рельефной груди Ираклия, опускает ресницы и густо краснеет.
А я злюсь!
Потому что даже сейчас, в неясном свете луны, растрёпанная и напуганная, она выглядит очень красивой.
Базиров, словно считывая мою ревность, плотнее притягивает меня к себе. И я, обретя уверенность, отвечаю ей:
– Мы все пришли за тобой. И за Пашей. И за профессором Зориным.
Она бросается мне на шею и горько всхлипывает:
– Леська! Какая же ты хорошая! И вы, Ираклий! Спасибо! Я столько гадостей вам наговорила в последнюю встречу!
Базиров улыбается и машет рукой:
– Пустяки. Правильно наговорили. Эти гадости заставили меня о многом подумать. Переоценить, так сказать.
– Я рада за вас, – искренне произносит она. – Вы с Олесей – классная пара.
– Мы не пара, – спешу заверить я, но слышу над ухом тихий рык. Кажется, кое-кто для себя уже всё решил.
Ларка поднимает палец вверх.
– Сейчас найду Пашку, и будем дружить семьями! – Она вскакивает и… врезается в Зорина, который спешит к нам. – Ой! – восклицает она, ударяясь. – Простите! – и внимательно всматривается в него, а потом восклицает: – Это же вы! Из-за вас меня тогда уволили! Ничего не хотите мне теперь сказать!
Зорин улыбается – светло и немного виновато – и говорит:
– Да, хочу. Всем вам хочу всё рассказать. Полагаю, у вас много вопросов…
Я даже отрицать не хочу – мне самой не терпится узнать, что здесь происходит.
Зорин понимает наше желание по обращённым на него взглядам.
– Кирилл, – обращается он к Тихомирову, – может, вы всё-таки развяжете Марту? Негоже молодой даме так долго на холодной земле лежать. И мы все, наконец, – он обводит рукой поляну, где изваяниями застыли чёрные тени, – переместимся в более уютную обстановку моего загородного дома, – и машет в сторону строения, за которым мы недавно прятались, созерцая действо на поляне.
И вот тут у меня по-настоящему отвисает челюсть. Значит, этот дом – Зорина? И спектакль… Значит, он знал… И возглас Ларисы! Да-да, меня сейчас разорвёт от вопросов.
Но Зорин не спешит на них отвечать. Он уходит высвобождать Марту и ворчать на Кирилла.
Ираклий, между тем, поднимается, опираясь на дерево.
Лариска стоит поодаль и переводит взгляд с меня на Базирова. Наконец, решается произнести:
– То есть, вы оба знаете этого старика?!
– Да, – киваю, – он, кстати, профессор из нашего же университета. Философию и право преподаёт. Почему ты сказала, что тебя уволили из-за него? Разве, не из-за того видео с Дариной?
Лариса хмыкает:
– Видео стало только поводом. Вернее, этот человек пришёл в редакцию, когда мы уже готовили сюжет к эфиру, сказал, что представляет интересы потерпевшей госпожи Тихомировой и потребовал немедленно снять материал. Наша редакторша перед ним залебезила и так и сделала. А ещё они потребовали у меня то видео уничтожить. Но я решила переслать его тебе.
Да уж, если так пойдёт дальше, я начну подозревать, что Зорин и похищение Дарины спланировал. Хотя там, вроде, фигурировала другая девушка, очень похожая на Тихомирову.
И вот мы все, наконец, перемещаемся в гостиную этого странного дома. И у меня такое впечатление, будто я попала в резиденцию антиквара. Миллионера-антиквара, потому что картины на стенах, ковры на полу, сам паркетный пол, вазы в нишах – всё это баснословно дорого. Всё просто кричит о роскоши.
Так что же ты такой, скромный профессор Зорин?
Но интересен мне не только дедушка Марты – тут вообще есть на кого посмотреть: комната полна «идеальных».
Марта возле меня томно вздыхает:
– Какая фактура! Какие типажи! Глаза разбегаются! Эх, из-за этого олуха Кирилла я разбила свой айфон. Щаз бы таких фоток нащёлкала!
Кошусь на неё – да, горбатого, наверное, только могила исправит:
– Ничего, что это незаконно? – бормочу, стараясь не привлекать внимание. Она непонимающе хлопает глазами. Поясняю: – Фотографировать людей без разрешения.
Она фыркает и складывает руки на груди, показывая своё отношение к такому высказыванию.
Но в одном Марта права – посмотреть есть на кого. Конечно, «идеальные» не все так красивы, как Кирилл Тихомиров или мой Ираклий (стоп! уже мой?), но, безусловно, очень привлекательны и окружены такой истинно мужской харизмой. И, действительно, на любой вкус – блондины, брюнеты, рыжие… Некоторые заинтересованно поглядывают на… Марту. Хотя мне это странно – ведь самая красивая из нас троих Лариса. Но она для этих мужчин – будто прозрачная. Может быть, потому, что сидит сейчас и рыдает над телом своего Пашки.
Павла, оказывается, сильно задело во время битвы, а может, ему что-то сделал жрец, в любом случае, он отключился и до сих пор ещё не приходит в сознание.
Умеет же Лариска даже плакать красиво. Так, что не противно смотреть, а, наоборот, сердце сжимается от сострадания.
Но, видимо, не у всех.
Марта презрительно поджимает губы и говорит:
– И что она в нём нашла? У него же там, – она косит глазами вниз, – дохлый огурец.
Я едва удерживаюсь, чтобы не заржать в голос. То есть у кого какой «огурец» в штанах – это всё, что её интересует в партнёрах? Немудрено, что при такой яркой внешности она до сих пор одна.
Несколько «идеальных» из подразделения Кирилла Тихомирова – это я понимаю по их одинаковой чёрной униформе с множеством всяких отделений и карманов – вносят жреца и Правова. Судя по всему, те спят. И нужно признать, весьма безмятежно.
Потом разворачивают экран, настраивают проектор.
Зорин раскладывает на столе бумаги, вырезки, фото.
– Олесенька, – мягко улыбается он мне, – можно вас попросить ассистировать мне?
Поднимаюсь, кинув взгляд на Базирова, к которому прижималась до сих пор. Не знаю, чего ищу – понимания, поддержи. Но хватает его улыбки – чуть усталой, но такой родной.
И я смело шагаю к профессору. Ощущаю себя, как в универе на семинаре. Да, так, пожалуй, будет правильнее. Или – что ещё вернее – на научно-практической конференции.
Зорин указывает мне на ноутбук и просит:
– Олесенька, выведите на экран первый слайд.
Я вывожу… и охреневаю. По-другому моё состояние от картинке на слайде не передать…
Глава 13
На слайде молодые мужчина и женщина держат за руки ребёнка. Девочку. Она поджала ноги, и отцу с матерью приходится буквально нести малышку над ковром золотых листьев. Лица всех троих светятся счастьем и сияют улыбками. А вокруг – полыхает осень. Фотография так красива, что могла бы украсить любой глянцевый журнал.
Вот только… до сих пор я считала, что этот снимок существует в единственном экземпляре и бережно хранится в моём семейном альбоме. Потому что на нём – мои мама и папа, молодые и красивые, влюблённые и полные надежд. За три дня до своей гибели. Они у меня были учёными: мать – биолог, отец – физик. Вместе летели на конференцию. Вертолёт с целой группой специалистов в самых разных областях знаний без вести пропал над бескрайним морем тайги.
Я осиротела в пять лет. Тётя Лида сделала всё, чтобы моё сиротство не ощущалось. Но я всё равно, конечно же, тосковала по родителям. И когда слышала песенку о «волшебнике в голубом вертолёте», то верила, что однажды он прилетит и ко мне. Из него выпрыгнут мама и папа, обнимут меня, и мы больше никогда не расстанемся.
Но в жизни чудес не бывает, как и волшебников, это я усвоила очень рано. И всё, что мне оставалось, это доставать старенький альбом и до рези в глазах рассматривать фотографию, на которой навеки застыли дорогие мне люди.
Тётя Лида, мамина сестра, старалась изо всех сил, чтобы я не чувствовала себя ущемлённой. Смогла устроить меня в лучшую школу с гимназическим уклоном. И хотя ездить приходилось почти на другой конец немаленького города – забирать оттуда не собиралась.
Она, конечно, была мне больше старшей подругой, чем матерью. Но от этого легче было делиться личным – рассказами о первой влюблённости, первом поцелуе, первом сексе.
Она всегда давала дельные советы по поводу мальчиков и помогала мне собраться на первое свиданье, со смехом рассказывая, как в её время крутили волосы на свёрнутые в рулончик бумажки и выжимали красную пасту в лак для ногтей.
А на выпускной – она сшила мне великолепное платье всего за две ночи.
Лидия так и не поступила учиться. Говорила, что весь ум в их семье достался моей маме. А она сама предпочитает работать руками, и не видит ничего зазорного в том, чтобы строчить одежду в маленьком ателье, совмещённом с миленьким магазинчиком «Всё для шитья». Это нехитрое предприятие они держат вдвоём со школьной подругой. И на небольшой доход вполне нормально – без изысков и роскоши – живут.
Тётя однозначно одобрила мой выбор стать журналистом, и даже, отпросившись с работы, стояла со мной в очередях на подачу документов в университет. А после – переживала под дверью, за которой проходило собеседование.
Она так и не вышла замуж. Вообще не строила личных отношений. И когда я подросла, то винила в этом себя.
Родители…
Они всегда стояли между нами.
Лидия говорила о них исключительно хорошо и восторженно. Особенно, о маме. Она очень любила сестру.
И вот теперь – самое дорогое, самое сокровенное, самое бесценное для меня выставлено на всеобщее обозрение перед чужими людьми.
Меня будто заставили обнажиться, но я не согласна.
Я стою перед залом, полным чужаков, обнимаю себя за плечи и шепчу:
– Почему? Почему мои родители? Что они вам сделали?
Зорин подходит, обнимает меня за плечи, с состраданием заглядывает в глаза и ошарашивает:
– Олесенька, вам не нужно тушеваться. Ваши родители были активными участниками «Проекта “Идеальные”».
Это известие заставляет меня судорожно хватать ртом воздух. Мои родители – участники проекта? Гадкого проекта, который я считаю бесчеловечным!
Внутренний голос ехидничает: «Ну что, Олеся, как статью писать будем? Раскроем картишки про маму-папу?»
Становится так противно на себя, будто я действительно вляпалась в грязь.
«Ну что, Олеська, – ехидничает альтер-эго голосом Мироныча, – ты же хотела побыть разгребателем грязи?! Давай, греби! Ну же!»
Зорин смотрит на меня внимательно и несколько взволновано. Ираклий порывается вскочить и, видимо, бежать ко мне, но Кирилл останавливает его.
– Олесенька, – Зорин берёт мою ладони в свои, – что с вами? Это же прекрасно! Ваши родители сделали большой вклад в науку! Они смогли вывести алгоритм, по которому мы можем вычислять действие «вируса любви», разработанного Костей Правовым.
– Вирус? – удивляюсь я. – В том интервью, на которое вы меня любезно «натолкнули», – теперь-то я понимаю, что всё было разыграно по нотам! – речь шла о геноме? Разве?
– Да, Костя так его называл. Он, действительно, разложил любовь на составляющие, на гены. Но… разобрать смог, а вот собрать, да ещё и заставить нормально работать – нет.
– Крантец! – комментирует Марта. – То есть, всем этим охрененным мужикам вкололи какую-то любовную гадость?
Зорин морщится.
– Марта! Ты же – литератор! Педагог! Что за слова? И да, вкололи. И только ваши родители, Олеся, – он снова полуобрачивается ко мне, – смогли разобраться с этим. По сути, объединив физику и биологию, они создали кнопку, тумблер, позволяющий включать/выключать любовь.
– То есть, как раз то, о чём говорил Правов в своём интервью? – подталкиваю в нужном направлении.
– Да, именно.
– Кстати, почему он назвал себя Качинским?
– А об этом – следующий слайд.
Признаться честно, в этот раз я переключаю слайды с опаской. Но на этом ничего страшного, по крайней мере, для меня.
На ней – интеллигентного вида профессор, худощавый, с острой бородкой, в очках. Таких «разливали» в конце девятнадцатого-начале двадцатого века. И их фамилии тоже, часто, были на «-ский» – Вернадский, Чижевский, Циолковский… Он как-то неуловимо похож на всех перечисленных. Светящимся в глазах недюжинным умом, чуть лукавой улыбкой, сухопарой фигурой. И я рада, что Эдмонд Качинский меня не разочаровал. Именно таким и представляла. А вот и Правов. Обнимает Качинского за плечи, по-панибратски, хотя явно моложе…и гаже. Нет, не внешне, хотя привлекательностью не блещет. Скорее – исходящей от него алчностью, потребительством и зазнайством.
– Костя был лучшим учеником Эдмонда Яновича, – начинает Зорин, но я перебиваю его:
– Постойте! Так вы всё-таки знали Качинского лично?
В зале раздаются смешки – наш спектакль «двух актёров» явно веселит «идеальных».
– Разумеется, знал, – со вздохом сознаётся Зорин. – К чему теперь лукавить?
– А к чему лукавили тогда? – чуть склоняю голову, внимательно глядя в тёплые голубые глаза.
– Мне нужно было спровоцировать Правова. Заставить его действовать. Всё началось с того сюжета, что сняла Лариса, на который попала Дарина Тихомирова, – при этих словах Кирилл напрягается и бросает испепеляющий взгляд на мою подругу, та, на всякий случай, сжимается в комочек, лупает огромными глазищами. – Дарину ни в коем случае нельзя было «светить». Вы, журналисты, слишком любопытны. И, потянув за одну ниточку, непременно бы распутали весь клубок. Как сейчас сделали вы, Олеся. И непременно бы вышли на «идеальных». Поэтому я постарался «стереть» Дарину со всех эфиров. А попутно – подбросил вашему шефу ту самую папочку с одной единственной страничкой.
Фыркаю:
– Мироныч сказал, что эту папка – его недоведённое до конца дело?
Зорин смеётся:
– Поверьте, Олеся, я недаром юрист и философ. Я умею убеждать. Так, что человек начинает верить в то, что это он сам всё придумал…
– Но зачем вам? Зачем такая многоходовка?
– Как я уже сказал – мне нужно было спровоцировать Костю.
Мотаю головой:
– Где логика? Вы прячете это дело от журналистов, но журналистов, в итоге, на него и выводите.
– Не журналистов, а конкретно вас, Олеся. Ту, кто имеет в этом деле эмоциональную заинтересованность. Ту, кого это касается лично. Ту, кто в итоге не доведёт это дело до публикации.
Хитрый жук, недаром юрист. Всё просчитал, на десять шагов вперёд. Мне с таким оппонентом точно не справится. Но я попробую.
– А Правов? Как он узнал, что я занимаюсь этим делом? Вернее, как узнал ясно: подсказали, толкнули в нужном направлении, намекнули, что ищейки идут по следу. Но как он узнавал, где я? Что я делаю? Он всегда звонил мне удивительно вовремя…
– Так ксерокопия, – сознается Зорин. – Девушка, которая делала её вам, моя ученица. Практикуется в библиотеке сейчас. Она незаметно ляпнула на бумагу одну особенную «следилку». Вон, Тихомиров вам лучше расскажет, что это и как оно работает. Это изобретение их отдела.
Кирилл лишь презрительно кривится и складывает руки на груди, закрываясь.
– Хорошо. Но всё-таки… Зачем Правову было называться Качинским?
Зорин усмехается:
– Это же логично. Он был тщеславен, но мало что из себя значил. А тут у него возник интерес.
– Интерес? – попугайничаю я.
– Да, и жгучий. К одной красивой молодой женщине с редким именем Ефросинья.
И вот теперь Кирилл Тихомиров вздрагивает.
Глава 14
Тихомиров складывает руки на груди, словно заслоняясь от всего мира, и говорит максимально холодно:
– Если вы о той грязной истории, что у Правова якобы была связь с моей матерью, то это – сущий бред.
– Да, кстати, – вмешиваюсь я, хотя Кирилл буравит меня таким взглядом, что во мне должна появиться дыра, – в том интервью, с которого я снимала ксерокопию, Правов как раз и отрицает какую-либо возможность романа с Ефросиньей. Говорит, что бездарные актрисы не в его вкусе.
Кирилл презрительно фыркает:
– Так уж и бездарная! А сам он прям талантливый!
– Кирилл, – вмешивается Зорин, – при всём уважении – у вас эмоциональная заинтересованность! Поэтому ваша речь – мальчишеское ехидство.
Кирилл на краткий миг вспыхивает, будто он действительно мальчишка, которого сейчас отчитал строгий учитель перед всем классом, опускает глаза и замолкает.
Ему стыдно? За логичный, в общем-то, выпад?
А Зорин продолжает:
– Я думаю, Костя так пытался защитить Фросю от происков прессы. Он очень любил вашу маму, Кирилл.
Тот не отвечает, лишь желваки недовольно ходят.
– Кстати, Качинский видел, что Костя проявляет определённое внимание к Фросе и поддерживал его в это, поощрял.
Кирилл кривится так, будто проглотил лимон.
– То есть, поощрял супружескую измену? Эдмонд Янович же понимал, что она замужем, и у неё ребёнок от любимого мужа. Иначе бы она не оказалась в том профилактории.
– Не измену, – машет головой Зорин, – нет-нет, что вы. Но Качинский, определённо, был человеком свободного кругозора и всегда ратовал за свободу выбора. И полагал, что любовь может зарождаться в человеческом сердце много раз. Да-да, именно большая, искренняя, настоящая любовь…
Кирилл сейчас, похоже, крупно разочаровывается в любимом, некогда, учителе:
– Хорошо свобода выбора! – говорит он ледяным тоном с нотками стали. – Этот Правов преследовал мою мать. Писал ей гнусные письма. Опускался до угроз.
– Да, когда Эдмонд Янович заметил, что Костина заинтересованность этой женщиной стала переходить допустимые границы, он запретил ему приближаться к ней. Более того, по сути, отлучил от проекта. И Правов ушёл, хлопнув дверью, а потом – везде, где только можно, стал пакостить Качинскому. Например, трепался в жёлтой прессе, называясь его именем. Тогда не очень-то проверяли достоверность источников информации. А настоящий Качинский был слишком не публичен.
Я не могу удержаться от того, чтобы не вставить ремарку:
– Это, руководствуясь тем, что каждый должен иметь свободу выбора, Качинский допускал, чтобы над беззащитными детьми, считай, младенцами, проводили гадкие эксперименты? А их матерям пудрили мозги, что детей лечат новейшими разработками препаратов?
– Так было нужно, увы. Как видите, в итоге никто не пострадал.
– Протестую! – к обсуждению подключается Ираклий. – Погибла мать Кирилла, из-за того, что чокнутый учёный на неё запал. Это же ведь Правов подстроил ту аварию? – Зорин кивает. – Родители Олеси тоже погибли. А «выбраковка»? Сколько их? Тех, на которых эксперимент сработал не так?
– Они были «выбраковкой» изначально – дети алкоголиков, наркоманов, бомжей. Которых бросали, пытались убить, отправляли в детские дома.
– Капец! – в своей манере резюмирует Марта. – То есть, детям и так херово, ибо Судьба показала им пятую точку, а их ещё в лабораторию волокут и делают из них красноглазых зомби.
В кои-то веки я была полностью согласна с Мартой и возмущена не меньше.
– К сожалению, – разводит руками Зорин, – любое новаторство требует жертв. Нередко – человеческих. А что касается Саввы, ну того парня, что напал на вашу машину, – у него глаза красные, потому что он альбинос, а не от экспериментов. А вы, Ираклий, – аномалия. На вас этот «синдром истинной пары», как мы называли Костину разработку, не подействовал. В плане того, как распоряжаться своими чувствами, вы – свободный человек. У вас никогда не будет болезненной зависимости от другого…
И, надо признаться, я этому радуюсь. Я вот тоже за свободу выбора. Чтобы выбирало сердце и разум, а не – мутировавшие гены.
Любовь крылата. Её нельзя сажать в лабораторную клетку. Она вырвется, сломает придуманную вами ловушку и улетит навсегда.
Но мне интересен один момент:
– А «выбраковка»? Они как, тоже имеют чувства?
– Нет, – честно признаётся Зорин, – лишь инстинкты. Среди которых превалирующий – инстинкт размножения. Но – они бесплодны. В лаборатории сделали всё, чтобы подобные им не размножались.
Ёжусь. Так играть людьми? Да кем они себя возомнили? Богами, демиургами, вселенским разумом?
– И что теперь? – интересуюсь я. – Зачем вы собрали нас всех здесь? Чего вы добиваетесь?
– Я хочу довершить начатое моим другом, Эдмондом Качинским, и вашими родителями, Олеся, я хочу подарить вам, – Зорин обводит взглядом притихших «идеальных», – свободу!
По рядам слушателей прокатывается волна недовольства и перешёптываний. Слова «свобода» смакуется на все лады. Кто ехидно хмыкает.
Лис, молчавший до сих пор, косо ухмыляется и говорит:
– Это вы о какой свободе? О той, которая осознанная необходимость?
Зорин нервно кусает губы.
– Нет, не о той. Вы все с детства были лишены права выбора в главном вопросе – отношениях с противоположным полом. Это только в книгах «предначертание», «созданы друг для друга», «истинная пара» звучат красиво и романтично. В жизни же от подобных вещей только одни проблемы и боль. Вам ли не знать?
Снова шёпот – только теперь в нём нарастает злость. Но Зорина это, кажется, ничуточку не пугает. Он продолжает вещать с явным запалом:
– Любовь – это великое и светлое чувство. Его нельзя запирать в клетку. Нельзя ограничивать. Любовь должна быть свободна. Она должна выбирать.
Шёпот переходит в шиканье, оно змеится, ползёт, холодит.
Я ёжусь, обнимаю себя за плечи, когда шипение касается моих ног. Вижу, как встаёт Ираклий, подходит ко мне, сгребает в охапку, и, глядя сверху вниз на Зорина, чеканит:
– Это очень весело: сначала отбирать право выбора, потом – великодушно давать его.
Зорин качает головой.
– Вина Качинского и окружения лишь в том, что они в определённый момент, что они дали Правову карт-бланш на проведение его эксперимента. А когда хватились и поняли, что случилось, исправлять было поздно. Да и не так просто. Гигантский шаг в этом направлении сделали родители нашей уважаемой Олеси. Но доработать «коктейль» удалось лишь недавно. Ну что, парни, – Зорин открывает чемодан, до этого покоившийся возле экрана закрытым, и достаёт оттуда ампулу с блестящей алой жидкостью, – есть добровольцы? Например, вы, Кирилл?
Тихомиров хмыкает:
– Почему я?
– Потому что я знаю вашу историю – вы одержимы Дариной Воравских.
– У вас устаревшие сведения, уважаемый Лев Аристархович. Она уже два года как Тихомирова. Мы любим друг друга, и скоро у нас будет ребёнок.
– Невероятно! – восторженно произносит Зорин. – Значит, как и предполагали Давыдовы, механизму, запущенному Правовым, можно сопротивляться…
– Нет, – говорит Кирилл, – я вовсе не сопротивлялся. Я наслаждался… Каждым мгновеньем, наполненным мыслями о моей Дарушке. И даже если бы она до сих пор не ответила на мои чувства, я бы не захотел ничего менять и избавляться от этой зависимости.
– И я!
– И я!
Со всех сторон раздаются возгласы. «Идеальные» вскакивают со своих мест.
И в это же время нежно всхлипывает Лариса:
– Пашенька! Ты очнулся!
Её славный воин обводит собравшихся непонимающим, немного одуревшим взглядом, и натыкается на Марту.
– Что она здесь делает? – зло хрипит он.
– Это Марта. Внучка профессора Зорина, – поясняет Лариса.
– Это сучка, которая разбила мне сердце! – А это, – он кивает на Зорина, – тот самый дедок, который втулил мне квартиру.
– Что значит «втулил»? – удивляется Лариса.
– Ну, в буквальном смысле сунул в руки ключи и сказал срочно переезжать.
– Значит, ты её не покупал?
– Конечно, нет. Откуда у меня такие бабки. Более того, я успел её заложить до того, как нас оттуда забрали…
Лариса вскакивает и отпрыгивает от него, как от ядовитого жука.
Ираклий произносит:
– Я же предупреждал.
И Кирилл достаёт рацию и говорит:
– Всё, занавес. Пора прекращать этот фарс, – и поднося аппарат к губам: – Начинайте!
И на несколько мгновений повисает зловещая тишина…
