Текст книги "Сальмонельщики с планеты Порно"
Автор книги: Ясутака Цуцуи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
– Всё! Нам конец. Конец! – скулил он – Я так и знал.
– Ну давай же, ты, корыто! – ругнулась жена Горохати, резко потянув на себя штурвал; ребёнок громко заверещал.
Нос самолёта стал подниматься, машина более или менее выровнялась. Потом, не прекращая раскачиваться на ветру, начала набирать высоту. Мы одновременно расправили одеревеневшие от напряжения плечи и издали громкий вздох облегчения.
– Слышь, Ёнэ! – обратился к лётчице бельмастый, – Что-то малость нескладно получилось. Я даже струхнул, когда мы чуть в море не свалились. Или как?
– «Малость» – не то слово, – истерически прокудахтала в ответ жена Горохати, – Бог помог!
– Бог помог, – повторил за ней Хатаяма.
– Видел, какая у меня сила воли? – продолжала женщина, – Не то что у Горохати. Хорошо, что сегодня я за штурвалом.
– Самолёт летит на силе воли, – Хатаяма был готов разрыдаться, – Слышал? На силе воли!
– Да они просто потешаются над тобой, потому что ты как сопляк себя ведёшь.
Чёрные тучи обложили нас со всех сторон. Самолёт скрипел и трясся не переставая. Сквозь стык алюминиевого корпуса на крыше стали просачиваться капли, падавшие на постеленную в проходе циновку. Хатаяма уставился на меня. Боясь, как бы он снова не начал нытьё, я сделал вид, что не замечаю его. Тогда он придвинулся ко мне вплотную и зашептал прямо в ухо:
– Гляди, капает. Вода сочится.
– Ну и что с того?
Самолёт вдруг резко клюнул носом.
– О-о, нет! – завыл Хатаяма.
Мои крепко сжатые кулаки стали липкими от пота, по спине сбегали холодные ручейки.
Я выглянул в иллюминатор и увидел парящую рядом с самолётом чайку.
– Это, должно быть, Джонатан Ливингстон, – громко сказал Хатаяма. – Единственная чайка, которая может угнаться за самолётом.
– Ха! Не она такая быстрая, а мы такие медленные, – заметила жена Горохати, – Ветер встречный.
Хатаяма перепугался всерьёз:
– Но самолёт может потерять скорость, если будет лететь так медленно. Нет?
Женщина рассмеялась:
– Ха! Хочешь сказать, падать будем? В последнее время у нас таких случаев не было.
– А до этого, значит, были?! Так, что ли? – Хатаяма высморкался прямо на пол.
– Ну ты мастак! – снова восхитился бельмастый, – Научил бы.
– Уже вроде на месте должны быть, – сказал я, – Где мы?
– Вот именно: где мы? – Жена Горохати наклонила голову, – Давно уже надо было сесть. Но я из-за туч земли не вижу. С курса, что ли, сбились?
– Она говорит: с курса сбились, – вытаращил глаза Хатаяма.
– Замолчишь ты или нет? – гаркнула жена Горохати, подтягивая лямки, на которых висел младенец.
Хатаяма втянул голову в плечи, приняв эту реплику на свой счёт.
– Эй, подержите руль кто-нибудь. Мне ребёнка покормить надо, – заявила жена Горохати.
– Давай я, – откликнулся Пунцовый Нос, невозмутимо поднимаясь со своего места.
Хатаяма снова высморкался и заголосил:
– Выпустите меня отсюда! Я хочу выйти! Где тут у вас парашюты?
– Чего нет – того нет. Хочешь сломанный зонтик? Вон, в углу валяется, – жизнерадостно рассмеялся бельмастый.
Жена Горохати передала штурвал Пунцовому Носу и примостилась на одном из пассажирских сидений. Распахнув что-то вроде халата, достала грудь размером с мячик для софтбола и сунула младенцу в рот шоколадный сосок.
– Ты опять психанешь, если я скажу что-нибудь? – спросил Хатаяма со слезами на глазах.
– Можешь не сомневаться, – ответил я и обжёг его взглядом, чтобы он не вздумал больше грузить своей болтовнёй, – Так что лучше молчи.
– Ничего сказать нельзя! – Хатаяма заелозил в своём кресле, – Сразу орать начинаешь. Боишься, как бы шеф тебе пистон не вставил? Ты всё время об этом думаешь, чтобы о страхе забыть. Что? Не так? – Он смотрел на меня налитыми кровью глазами, – Скажи, ведь страшно тебе? Страшно?
– А если и так? – проорал я, – Что изменится-то?
– На шефа мне наплевать. Мне жизнь дороже. Пусть говорит что хочет. Вот так! – пронзительно кричал Хатаяма. – Потому что я – фотограф! Понятно? Если что – не пропаду. Как-нибудь на жизнь заработаю. Мне бояться нечего! Пускай шеф с ума сходит, пускай увольняет к чёртовой матери. Но ты – другое дело. Ты что, работу любишь? Да ни фига подобного! Шефа ты боишься, вот что. Работу не хочешь потерять, вот и боишься.
– Заткнись! – крикнул я, вскакивая. – Ещё слово, и я тебе в морду дам!
Задрожав под моим грозным взглядом, Хатаяма схватился за промежность.
– Мне отлить надо.
– Удобства в хвосте, – сказала жена Горохати, не отрываясь от ребёнка, – Только там барахло. Он у нас заместо шкафа. Так что там не получится.
– А где тогда?
Бельмастый топнул по лежавшей в проходе циновке:
– Тут в полу дырка есть. Лей в неё, чего там.
Сидевший вместо пилота Пунцовый Нос обернулся:
– Погодите вы. Вдруг мы сейчас над горой Инари [3]3
В японском синтоистском пантеоне – богиня изобилия.
[Закрыть]пролетаем. На неё ссать – к несчастью.
– А я не могу больше терпеть! – завопил Хатаяма. Он отодвинул циновку и быстро высунул в дырку свой прибор, – Извините.
Перед кем он извинялся, я так и не понял.
Гул моторов вдруг ослабел. Самолёт накренился на один бок, издавая какое-то странное шипение. Я выглянул в иллюминатор. Левый винт не вращался.
Я ткнул пальцем в иллюминатор. «Э-э… э-э…» – из моего рта вырывались только нечленораздельные звуки.
– Что, опять заглох? – услышал я голос жены Горохати.
Процесс кормления закончился, младенец уснул. Снова пристроив его за спиной, она поднялась с места, потянулась и, обратившись к Пунцовому Носу:
– Ну-ка, давай я сяду, – снова уселась за штурвал.
– Что случилось? – спросил всё ещё сидевший на корточках в проходе Хатаяма.
– Один винт остановился, – ответил я, будто ничего не случилось.
Хатаяма тихо засмеялся:
– Ихи-хи-хи! Я тебе говорил? Говорил? – И завыл: – Этот сон или виденье…
– Может, метлой по крылу стукнуть? – предложил Пунцовый Нос. – В прошлый раз помогло.
– Это без толку, – отвечала жена Горохати. – Керосин кончается.
Хатаяма голосил нараспев:
– Встанем грудью за императора…
– Гляди-ка, – встрепенулась жена Горохати, – Облака-то раздуло. Вон она, земля! Ишь, куда мы забрались!
– В рай, – навзрыд пропел Хатаяма.
«Так, глядишь, в Южную Корею залетим», – подумал я.
– Да, что-то я многовато в сторону заложила. Вон мы где. Шоссе Онума. – С этими словами она толкнула штурвал вперёд, – Будем садиться. Здесь как раз заправка есть.
Я подскочил на месте.
– Да вы что?! Как можно на шоссе садиться?! Там же машины!
– He-а! Всё будет нормально, – вставил слово бельмастый. – В Сэдзири дорожные работы, так что машин мало. А из-за тайфуна сегодня там вообще никого не будет.
– Откуда ты можешь знать? – взвыл Хатаяма, – Машины – там, а самолёт – здесь!
– Как ни крути, другого не придумаешь. Надо на шоссе садиться. На школьный двор не получится – там деревьев больно много, – постановила жена Горохати, закладывая сумасшедший вираж.
Самолёт громко заскрипел; казалось, того и гляди рассыплется. Кабину сильно затрясло. Хатаяма громко вскрикнул. У меня во рту стало сухо, как в пустыне.
Внизу, прямо под нами, побежала серая полоса шоссе. За несколько мгновений до того, как шасси коснулись асфальта, навстречу мелькнула легковушка. Она проскочила у нас под левым крылом всего в нескольких сантиметрах. Колёса аэроплана ударились о землю, он подпрыгнул раз, потом другой… Я глянул в лобовое стекло и увидел несущийся прямо на нас самосвал.
– А-а-а!.. Ну, всё!.. – заорал я, съёжившись в комок.
– Ничего, объедет, – успокоил меня бельмастый.
Водитель самосвала запаниковал и на полной скорости вылетел с дороги в поле.
Самолёт остановился как раз напротив бензоколонки. «Кто её знает – может, жена Горохати и в самом деле классная лётчица», – мелькнуло в голове.
Не успели мы остановиться, как Хатаяма рванулся к выходу и отворил дверь. Игнорируя лестницу, выпрыгнул прямо на асфальт и уткнулся в него лицом. Прошло несколько секунд. Сколько он будет так лежать, подумал я и тут заметил, что он в экстазе целует землю.
Вслед за женой Горохати я спустился по лестнице. Шоссе огибало гору, к подножию которой прилепилась бензоколонка. За ней стеной поднимался покрытый красной глиной склон. По другую сторону шоссе тянулись засаженные овощами поля.
– У нас керосин кончился! – громко смеясь, обратилась к молоденькому заправщику жена Горохати; он смотрел на нас во все глаза. – Заправь машину. Мы сразу в Сиокаву полетим.
– Я ещё никогда самолёты не заправлял, – признался парень, вставляя топливный шланг в лючок на крыле, на который указала жена Горохати.
Бельмастый и Пунцовый Нос тоже выбрались из кабины.
– Ну как? Ещё раз полетите? – Крестьяне презрительно засмеялись.
Я открыл свой ежедневник и посмотрел на карту. Онума была в тридцати километрах к востоку от Сиокавы.
– Только не я, – сердито косясь на меня, бросил Хатаяма, выбираясь из самолёта, куда он лазил за своей фототехникой.
– Но здесь поблизости нет железнодорожной станции, – заметил я как бы между прочим, – Как ещё до Сиокавы добраться? Даже если попутку поймаем, всё равно опоздаем на вечерний поезд.
Хатаяма выпучил глаза.
– Ты собираешься снова лететь на этом? – ярился он. – Совсем с ума спятил! Это в тебе спесь играет! Ладно! Хочешь на тот свет – пожалуйста! А меня – уволь! Я здесь подожду, пока тайфун пройдёт! – Он решительно тряхнул головой. – Понял? Я остаюсь!
Всё ясно: его не переубедишь. По правде говоря, я тоже был не прочь остаться. Однако надо было учитывать, что со мной будет, если лишусь работы. Приходилось рисковать.
– Делай как знаешь. Я лечу. Завтра утром буду в Токио.
– А может быть, и нет, – сказал Хатаяма, и на лице его мелькнула улыбка.
Как мне хотелось ему врезать!
– Буду, – сказал я. – Вот увидишь.
– Это нам не требуется, – заявила жена Горохати заправщику; он кончил закачивать топливо и полез было на нос самолёта, чтобы протереть лобовое стекло, – Надо убираться отсюда. Если увидят, что мы здесь приземлились, нам несдобровать.
– Я слышал, с юго-запада идёт тайфун, – тревожно сказал заправщик.
– Не бойся. Всё будет в порядке, – со смехом отмахнулась от него жена Горохати.
Дождь хлынул как из ведра. Мы с бельмастым и Пунцовым Носом залезли в кабину. Хатаяма остался один.
Самолёт вырулил обратно на шоссе и начал разбег. Чтобы не столкнуться нами, несколько автомобилей съехали в поле. Наконец мы поднялись в воздух и повернули на запад.
Только на следующее утро я узнал от главреда, что сразу после того, как мы улетели, с горы прямо на бензоколонку сошёл оползень. Хатаяма и заправщик погибли.
– Какого чёрта ты не забрал у него плёнку?! – бушевал шеф.
Главная ветка «Медвежий Лес»
– Вы куда направляетесь? – спросил сидевший напротив меня человек с густой бородой.
До станции «Кабаний Лес» оставалось несколько минут.
– В Четыре Излучины, – ответил я.
Я слышал, что в городке Четыре Излучины делают классную гречневую лапшу, и решил съездить туда, чтобы наесться как следует и закупить с собой побольше. Вот как я оказался на ветке «Шерстистый Зверь». Хочу вам сказать, что я схожу с ума по гречневой лапше. Стоит мне только услышать о местечке, которое славится этой штукой, я тут же еду туда. Расстояние значения не имеет.
– Собираетесь дать такого круга и трястись по этой ветке до самых Четырёх Излучин?
Бородач изумлённо смотрел на меня. Коротко стриженный, с висящим на поясе полотенцем, он явно был местным, с этих гор.
– А что? – кивнул я, – Другой же дороги нет.
– От «Кабаньего Леса» ходит поезд до станции «Олений Лес». А от неё до Четырёх Излучин всего одна остановка, – посоветовал бородач, – Это основная ветка «Медвежий Лес». Только там одноколейка. Зато так до Четырёх Излучин на четыре часа быстрее доберётесь, чем по «Шерстистому Зверю» круголя закладывать.
– Да неужели? А я и не знал! – удивлённо посмотрел на него я, – Понятия не имел, что есть такой путь.
– Мне самому в «Медвежий Лес» надо, – поглядывая в окно на ночное небо, сообщил бородач.
Ясное, усыпанное звёздами небо простиралось над лесом, стоявшим по обе стороны железнодорожного пути. Было уже полдвенадцатого. Чем глубже в горы забирался поезд, тем меньше пассажиров оставалось в вагонах. В нашем сидело всего человек двенадцать-тринадцать, включая нас с бородачом.
– А, понял. Ветка так называется, потому что проходит через Медвежий Лес. Правильно? Хотя если там одноколейка, да ещё такая короткая, почему её главной называют?
Я достал сигареты и предложил бородачу закурить. Он вытащил из кармана рубашки коробок спичек, зажёг сигарету и, сделав глубокую затяжку, начал объяснять.
– Когда-то «Медвежий Лес» была единственной веткой в этих краях. Пока посёлок Шерстистый Зверь так не расползся. В те времена ветка «Шерстистый Зверь» тоже относилась к главной ветке «Медвежий Лес». Она поднималась в горы в Кабаньем Лесу, проходила через Медвежий и Олений Лес и заканчивалась у Четырёх Излучин. А когда железку протянули к Шерстистому Зверю – когда же это было-то? – вкруговую, до Четырёх Излучин, она стала считаться главной. Её назвали ветка «Шерстистый Зверь». Но мы, кто живёт в округе, зовём нашу ветку по-старому – главная «Медвежий Лес». Отрезок между Кабаньим Лесом и Оленьим Лесом, понимаешь? А мы говорим: главная ветка.
Да-да, я смутно помнил, что читал несколько лет назад в каком-то журнале о короткой железной дороге, проложенной по горам до Оленьего Леса.
– Отлично! Тогда я здесь пересяду, – сказал я.
Бородач энергично закивал:
– И правильно сделаете.
«Кабаний Лес» оказался затерянным в горах крошечным лесным полустанком. Здесь сошли только двое – я и бородач. В конце платформы под прямым углом была пристроена ещё одна, меньшего размера, – конечный пункт главной ветки «Медвежий Лес». У платформы стоял поезд. Точнее, не поезд, а всего один вагон. Я полагал, что поезд будет тянуть тепловоз, но его не было. Вагон двигался на собственной тяге.
Сиденья в вагоне были только с одной стороны – они стояли по два в ряд, по ходу движения. В вагоне мы оказались одни.
– Наконец-то! – С этими словами к нам подошёл машинист, копия моего бородатого попутчика.
«Не иначе как братья, – подумал я, – родные или двоюродные».
– Вот уж не думал, не гадал. Я тут же рванул назад, как только мне сказали, – сообщил машинисту бородач и показал на меня: – Вот, господин хочет от «Оленьего Леса» до Четырёх Излучин доехать.
– Ну, тогда трогаемся, – объявил машинист, возвращаясь на своё место.
Поезд мягко тронулся в гору, направляясь в мрачные глубины леса. Из открытого окна тянул с гор прохладный ветерок.
– А от «Оленьего Леса» какое сообщение? – поинтересовался я у бородача, который, казалось, весь ушёл в свои мысли.
Он замигал:
– Сообщение? Какое сообщение?
– Я хочу сказать, сколько ждать поезда до Четырёх Излучин?
– Ой! Сейчас уже вечер… – Он взглянул на часы, подумал секунду и вдруг хлопнул себя по бедру, – Ну и дурака я свалял! Неправильно сказал. Вам придётся в Оленьем Лесу на станции четыре часа с хвостиком сидеть.
– Что? Четыре часа? – поразился я, – То есть как?
– Правда. Надо ждать того самого поезда, с которого мы сошли. Что я за дурак! Не сообразил. Думал, на ранний успеете.
Бородач рассыпался в извинениях. Слушая его, я вымученно улыбнулся.
– Не волнуйтесь. Ничего страшного. Зато представилась возможность проехать на таком необыкновенном поезде.
Бородач ухмыльнулся, наблюдая за тем, как я осматриваю вагон.
– Точно, необыкновенный. И скоро увидите почему.
– А машинист, он не брат ваш?
– Ну, как сказать? – Бородач впал в задумчивость, но всё-таки решил ответить на мой вопрос, – Давайте так: дальний родственник.
Я представил его семью, как все они живут здесь, в Медвежьем Лесу. Только подумал об этом, как бородач заговорил, словно прочитал мои мысли.
– Почти все, кто живёт в Медвежьем Лесу, – мне родственники. А сегодня утром один из них умер. Я был в горах, на работе, и вечером мне передали. Вот домой еду, на поминки. Ночью будут.
– О господи! Сочувствую вам.
Несколько минут я разглядывал окрестности по обе стороны дороги.
– Довольно длинная ветка, – наконец сказал я. – А кроме «Медвежьего Леса» тут есть другие станции?
– Нет, – отвечал бородач, – На одном конце «Кабаний Лес», на другом – «Олений». А между ними – «Медвежий».
– В самом деле? Получается, это что-то вроде вашей семейной железной дороги?
– Да похоже на то, – без улыбки кивнул бородач. – Когда-то в этих местах было три деревни – Кабаний Лес, Медвежий Лес и Олений Лес. Глава нашего семейства, которое жило в Медвежьем Лесу, считался старостой всех трёх деревень. В Кабаний и Олений теперь цивилизация пришла. И только Медвежий пока держится. Местного старосту все в округе очень уважают. Как что случится, садятся на этот поезд и едут в Медвежий Лес за советом. Поэтому ветка главной и называется.
Поезд замедлил скорость и плавно остановился.
– Ага! Остановка. – Я высунул голову из окна, чтобы посмотреть, в чём дело. – Это что, уже Медвежий Лес?
Бородач покачал головой:
– Да нет. Только до горы доехали, а станция на самой верхушке.
Вокруг были горы. Из окна я видел лишь подлесок, переходивший в дремучий лес. И ещё что-то типа крошечного сарайчика, приткнувшегося возле железнодорожной колеи. Глянув вниз, я заметил, что рядом с нашей проложена ещё одна колея. Рельсы ярко блестели в лунном свете.
– А здесь два пути, – рассеянно заметил я.
– Правильно. Дальше, до верхушки, будет вроде канатной дороги. Потому и два пути.
– Ха! Так это, значит, вагончик фуникулёра? – в очередной раз удивился я. Зато стало понятно, почему у него такая странная конструкция.
Машинист перешёл из нашего вагона в сарайчик. Внутри через открытую дверь я смог разглядеть какое-то электрическое оборудование. Машинист вышел из сарайчика и, покопавшись минут десять спереди вагона, вернулся на своё место. Наверное, крепил к вагончику тросы.
Сарайчик задрожал, издавая громкое гудение, как от работающего мотора, и вагончик пополз круто в гору. Я подумал, что на вершине должна быть лебёдка, которая включалась где-то внизу.
Я всматривался в темноту за окном, чувствуя, как тело всё сильнее вдавливает в сиденье. И вдруг вспомнил заметку, на которую наткнулся в журнале несколько лет назад. Я даже подпрыгнул.
– Есть! Вспомнил!
– Чего? – покосился на меня сидевший рядом бородач.
Я засомневался, стоит ли продолжать, но всё же повернулся к нему и сказал:
– Ведь эту дорогу должны были закрыть четыре года назад. Содержать её слишком дорого – пассажиров совсем мало стало. Правильно?
Бородач не смутился, улыбнувшись в ответ.
– Память у вас что надо! Всё верно, – не спеша, с расстановкой проговорил он.
«Как же так?» – подумал я, а он продолжал:
– Но если бы они её закрыли, нам здесь, в Медвежьем Лесу, пришлось бы туго. И народу из других деревень тоже. Их бы от Медвежьего Леса отрезали, и не только. Чтобы из Кабаньего попасть в Олений, пришлось бы по «Шерстистому Зверю» круголя давать. Четыре часа с гаком. Поэтому мы уговорили продать нам ветку. Чтобы жители Медвежьего Леса сами на ней работали. Видите, мой родственник из Медвежьего Леса – машинист. Но он работает, только если есть кого везти.
– Вот оно что, – вздохнул я.
Мимо беззвучно проскользни ещё один вагончик, съезжавший с горы. Фуникулёр приводился в движение системой противовесов, поэтому промежуточных остановок на склоне не было. В вагончике было темно. Понятно, что он шёл без людей.
– Их уравновешивать надо. Так что другой вагончик водой нагружаем, – пояснил бородач.
Прошло ещё несколько минут.
– Выходит, жители Медвежьего Леса богачи, – обронил я.
Бородач молчал.
– Чтобы такую дорогую ветку купить, много денег нужно, – доказывал я. – А её ещё содержать надо.
Мой попутчик многозначительно улыбнулся.
Так вот оно что! Никто ничего не покупал. Железнодорожная компания подумала, что объект закрыт, а местные жители не иначе как сговорились и продолжают пользоваться вагончиками и электричеством – незаконно, – а заодно и всем другим оборудованием без разрешения компании, владевшей этой дорогой. Вот как обстоит дело. Те, кто работает на станциях «Кабаний Лес» и «Олений Лес», об этом, конечно, знают, но по-родственному закрывают на всё глаза. Деньги на содержание дороги тоже каким-то непонятным образом находятся. Откуда, в самом деле, у бедной горной деревушки деньги, чтобы купить целую железнодорожную линию? Такого просто быть не может.
Чем выше мы поднимались, тем круче становился подъём. Я высунулся в окно и, посмотрев на вершину, увидел большую соломенную постройку. Тросы и рельсы тянулись прямо на первый этаж.
– Вот здесь и живёт Медвежий Лес, – сказал бородач.
Других домов поблизости я не заметил. Можно было предположить, что все жители Медвежьего Леса обитали в этом массивном сооружении.
Вагончик въехал на первый этаж – его словно засосало внутрь – и остановился в помещении с земляным полом, по которому были проложены рельсы. Конечная станция канатной дороги. Справа располагался отсек, где готовили пишу, со сложенной из камня плитой, канистрами с водой, вёдрами и прочими принадлежностями кухни. По левую руку над земляным полом возвышался деревянный настил площадью метров тридцать. Наш вагончик замер на краю этой площадки, образующей что-то вроде платформы. На настиле собрались на поминки десятка три человек. Среди них были старики и дети.
Лебёдка была установлена высоко под потолком. Подняв голову, я увидел два больших приводных колеса, через которые были перекинуты тросы. Колёса крепились на толстых балках, с которых гроздьями свисали летучие мыши. Потолок был таким высоким, что терялся во мраке.
Мужчина лет пятидесяти, с багровым от обилия потребляемого спиртного лицом, поднялся со своего места и через открытую дверь влез в вагончик.
– Быстро же ты, однако, Саскэ, – сказал он.
– Ага! Как записку получил – так сразу и обратно, – ответил бородач и, указывая на меня, пояснил: – Этому господину надо в Четыре Излучины, и я посоветовал ему добираться по основной ветке.
Краснолицый уставился на меня в изумлении:
– Ты что? Ну поедет он сейчас в Олений Лес, и что дальше? Будет там торчать четыре часа до поезда в Четыре Излучины!
– Да знаю я, знаю, – стал оправдываться бородач. – Просто не сообразил. Думал, он на ранний поспеет. Голова дурная!
– Ну, раз вы сюда попали, давайте в нашу компанию, – пригласил краснолицый, – Надо уж выпить, коли такое дело.
– Ну что вы! – затряс головой я, – У вас же поминки. Я только мешать буду.
– Ерунда. Никому вы не помешаете. Вам же надо четыре часа убить. А в Олений Лес мы вас доставим. Прямо к поезду.
К уговорам присоединился бородач. Я не мог не откликнуться на их доброту, вышел из вагончика и устроился с краю на деревянном помосте.
– Кого ты с собой привёз? – поинтересовался старик с белыми бакенбардами, восседавший на почётном месте в голове стола.
«Не иначе, староста деревни», – подумал я.
– Этот господин направляется в Четыре Излучины, и я посоветовал ему добираться по главной ветке, – объяснил бородач.
– Правильно, – с улыбкой кивнул старик.
Вместе с бородачом мы подошли к гробу, покрытому белой тканью. Как и он, я зажёг поминальные ароматические палочки и вернулся на своё место.
– Эй, женщины! Гость выпивки заждался! – громко крикнул краснолицый.
Его зычный голос разбудил девушку лет семнадцати-восемнадцати, прикорнувшую в углу вместе с кучкой ребятишек. Она вскочила, приняла сидячее положение и, протерев глаза, ошарашенно посмотрела на меня. Девушка была белолица и безукоризненно красива.
– Мы люди простые; предложить нам особо нечего, – обратилась ко мне средних лет женщина, очень похожая на девушку.
Поставив передо мной тарелку с варёными овощами, она налила мне чего-то крепкого из маленькой глиняной бутылки.
– Благодарю, – сказал я, делая глоток.
Напиток был густой, почти несладкий и очень вкусный.
– Скажите, а кто умер? – спросил я женщину.
– Мой дядя.
– Дядя? Ой! Извините, пожалуйста.
Похоже, люди в этой деревне жили долго. Кроме старосты ещё кое-кому из присутствующих давно перевалило за семьдесят – четверым мужчинам и семи женщинам. У всех мужчин были густые бороды и большие, широко раскрытые глаза, а женщины в своё время наверняка считались красавицами.
Мужчины громко переговаривались между собой на разные темы. Было видно, что возвращение бородача расшевелило компанию. Даже дети стали просыпаться. Красивая девушка, которая спала с ними, вместе с другими женщинами подавала теперь еду и выпивку. Все звали её Оцуки. [4]4
Луна (япон.).
[Закрыть]Были ещё три девушки, примерно её одногодки, все очень хорошенькие. Но ни одна не могла сравниться с Оцуки.
Краснолицый, похоже, отличался особым пристрастием к выпивке, часто вставал и подливал мне. По закону вежливости я наполнял его чашку, он её выпивал и снова протягивал мне.
– Что же вы не пьёте? Не нравится?
– Ну что вы! Напиток просто замечательный.
– Вот именно! Местная марка. Называется «Утренняя обезьяна».
Прошёл час, другой. Голоса вокруг звучали всё громче. Я выпил уже три бутылочки «Утренней обезьяны» и порядочно захмелел.
– Ну, давай ещё! – предложил краснолицый, подходя, чтобы в очередной раз наполнить мою чашку.
– Извините, меня что-то развезло, – сказал я, – Если мне ещё, я под стол свалюсь. И дальше уже никуда не поеду. Можно стакан воды?
Краснолицый обернулся.
– Эй, принесите гостю чего-нибудь холодненького!
– Сейчас!
Пробегавшая мимо Оцуки спрыгнула на земляной пол и, перескочив через рельсы фуникулёра, бросилась на кухню. Достала из большого холодильника бутылку кока-колы и принесла мне.
– Ты уедешь отсюда, когда выйдешь замуж? – спросил я, сделав глоток.
Оцуки смотрела на меня без малейшего смущения, с каким-то безразличием.
– Наверное. Хотя здесь большинство девушек выходят за парней из Кабаньего или Оленьего Леса. Иногда парни из других деревень сюда переселяются, а бывает, здесь, в Медвежьем Лесу, друг на друге женятся.
Её позвали, она отошла от меня, чтобы налить кому-то спиртного. Все другие женщины были в короткополых кимоно, и лишь Оцуки в джинсах и свитере.
Ночь тянулась медленно, работы у женщин стало меньше, и они начали по очереди уединяться с детьми в углу помоста, чтобы вздремнуть. Две девушки заснули, выглянув ноги в мою сторону. Всякий раз, как они ворочались во сне, моему взору открывались молочной белизны ляжки. Я не знал, куда спрятать глаза.
Мужчины принялись в такт бить в ладоши.
– Ну? Кто петь будет? – обратился с призывом сияющий староста.
– А танцевать? – подхватил бородач.
– Я! Я буду! – Краснолицый встал и вышел на середину.
Все покатились со смеху. Видно, он был здесь очень популярной личностью.
Краснолицый окинул меня взглядом и громко провозгласил:
– Сегодня для нашего гостя – песня Медвежьего Леса!
Последовал взрыв эмоций. Оцуки и другие женщины опустились на деревянный настил и, прижав к животу подносы, смеялись во весь голос. «Смешная песня, наверное», – подумал я и начал хлопать в ладоши вместе со всеми.
Краснолицый пустился в необычный, затейливый танец. И запел чистым, проникновенным голосом:
Нандзёрэ Куманоки!
Кандзёрэ Сисиноки!
Ноккэ Ноттарака,
Хоккэ Хоттарака,
Токкэ То-то-то-то-то!
– и мужчины, и женщины – корчились на полу от смеха. Даже спавшие в углу девушки и дети проснулись.
Краснолицый вернулся на своё место под бурные аплодисменты. Все опять захлопали в ладоши.
– Кто следующий?
– Ещё давайте!
Похоже, они хотели продолжать песню Медвежьего Леса.
На середину вышел бородач.
– Ну, теперь моя очередь!
Одного этого оказалось достаточно, чтобы вызвать новую волну хохота.
Бородач стал танцевать немного в иной манере, чем краснолицый. Низким сильным голосом он затянул:
Нандзёрэ Куманоки!
Кандзёрэ Сисиноки!
Ёккэ Ёггарака,
Оккэ Отгарака,
Коккэ Ко-ко-ко-ко-ко!
Это было так смешно, что я тоже схватился за живот. Мужчины и даже женщины согнулись пополам от хохота, по щекам текли слёзы. Дети катались по полу, дрыгая ногами в воздухе. Песня звучала фальшиво и крайне несуразно, и танец был ей под стать – абсурдный до предела, будто из другого мира. Фигура исполнителя значения не имела – выступление каждого сопровождалось приступами безудержного веселья.
Звучало «Нандзёрэ Куманоки!», и танцор дугой выгибался вправо, изображая высокую гору. С «Кандзёрэ Сисиноки!» такая же гора возникала с левой стороны. Потом следовал прыжок вправо, и танцор, принимая позу, застывал на месте. Ещё один прыжок, влево – и та же самая поза. В заключение танцор поднимал одну ногу, корчил самую смешную гримасу и начинал скакать как курица.
– Следующий! Кто следующий?
Наконец смех утих, и люди снова стали бить в ладоши. Наступало что-то вроде всеобщего помешательства. Я чувствовал, что меня тоже затягивает в этот водоворот, и бил в ладоши изо всех сил.
На «сцене» появился лёгонький добродушный старичок. Внешностью он походил на старосту деревни, хотя вид у него был не такой осанистый.
Последовал новый всплеск веселья. Женщины и дети, хлопая в такт, радостно визжали. Видно, дедушка пользовался у них особой популярностью. Выставляя напоказ смахивающие на засохшее дерево руки и ноги, он танцевал очень ловко, хрипло распевая:
Нандзёрэ Куманоки!
Кандзёрэ Сисиноки!
Соккэ Соттарака,
Моккэ Моттарака,
Доккэ До-до-до-до-до!
Некоторые зрители, обхватив грудь руками, задыхались от хохота. У других сделались судороги, третьи попадали на пол. Шум стоял такой, что большой дом, казалось, сейчас развалится. У меня из глаз катились слёзы, от накатывавшего волнами смеха немела голова.
Рукоплескания возобновились.
– Кто следующий?! Кто следующий?!
– Так дело пойдёт – мы тут всё в пух и прах разнесём!
– По очереди, по очереди!
Машинист прошёлся из своего угла в центр помоста. Один его вид был настолько комичен, что женщины буквально зашлись в истерике. Настоящий шут! Меня уже трясло, и где-то в дальнем уголке сознания смутно мелькнула мысль: если этот комик будет танцевать, как и другие, я могу просто-напросто умереть, а не умру – так свихнусь от смеха.
Машинист начал свой танец, голося на безумно-пронзительной ноте:
Нандзёрэ Куманоки!
Кандзёрэ Сисиноки!
Куккэ Куттарака,
Дзоккэ Дзоттарака
Поккэ По-по-по-по-по!
Я повалился на пол, давясь от смеха. Некоторые женщины, не в силах больше выносить это зрелище, спрыгнули с платформы на земляной пол, бросились к плите и, согнувшись в три погибели, пытались перевести дух.
Дальше настал черёд паренька, сидевшего рядом с машинистом. Подбадриваемый непрекращающимися аплодисментами, он робко потопал в центр круга. Шло к тому, что петь и танцевать друг за другом придётся всем. Я хлопал в такт вместе со всеми и думал, нужно ли и мне участвовать в этом представлении. Если да, то следующей была моя очередь.
Паренёк начал свой танец отчаянно подвывая:
Нандзёрэ Куманоки!
Кандзёрэ Сисиноки!
Сиккэ Ситгарака,
Гоккэ Готтарака,
Каккэ Ка-ка-ка-ка-ка!
Выслушав песню столько раз, я более-менее понял, как надо её исполнять. Начинаешь с «Нандзёрэ Куманоки! Кандзёрэ Сисиноки!», а дальше – как бог на душу положит.
